Текст книги "Ли-Тян уходит"

Автор книги: Иссак Гольдберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

19.

Четверо упорно и торопливо работали в поле. Сюй-Мао-Ю приходил в зимовье с наполненной соком чашкой и возился у печки, что-то кипятил, цедил, процеживал. Работа целиком завладела стариком и его компаньонами, и они почти все время молчали.

Они не разговаривали с женщиной, не вспоминали о Ли-Тяне. И – чего не могла понять Аграфена – были спокойны, не тревожились, повидимому, ни о чем, ничего не боялись. Это поражало Аграфену и вместе с тем успокаивало. Ей казалось в первую минуту, что с уходом Ли-Тяна у китайцев пойдут страхи, китайцы станут опасаться, как бы Ли-Тян не рассказал в волости или в городе о том, чем они здесь занимаются. Аграфена ждала, что вот-вот к зимовью нагрянут незванные гости из волости, придет милиция, пойдут спросы и допросы. Но все было пока тихо, все было спокойно.

И Аграфена решила, что Ли-Тян побоялся, а, может быть, и пожалел выдавать своих земляков.

Укрепившись в такой уверенности, она почувствовала какую-то обиду. Она не понимала, на кого эта обида росла в ней: на Ли-Тяна ли, который ушел и оставил все здесь по-старому, или на работающих спокойно и бесстрастно китайцев. Все равно, но обида росла.

А дня через два после ухода Ли-Тяна эта обида созрела в ней и прорвалась наружу. Эти два дня прошли как обычно, как-будто ничего не произошло, как-будто вокруг зимовья осталось все так же, как месяц назад. Аграфену возмутила вдруг непоколебимая ясность, прочное спокойство китайцев. Она присмотрелась к ним и однажды за обедом не выдержала. Она отодвинула от себя чашку с недоеденной кашею, вытерла губы и, злобно взглянув на Ван-Чжена, спросила:

– Вы что же думаете? Вы мне прибавка к жалованью разве не положите?.. Сколькой раз говорю!

Ван-Чжен изумленно повернулся к ней, прожевал кусок, проглотил его, облизнулся.

– Кушая тихонько! – равнодушно посоветовал он. – Кушая!..

– Ты мне зубы-то не заговаривай! – повысила Аграфена голос. – Был единыжды об этим разговор, да вы сбили меня тогда... Будет прибавок-то?

Сюй-Мао-Ю остановил готовившегося что-то сказать Ван-Чжена и поглядел на Аграфену:

– Говори надо утром, говори вечером. Зачем говори когда кушая?... Худой язык! Худые слова!.. После будешь говори!..

Сюй-Мао-Ю сказал это бесстрастно, невозмутимо. Но в скрипучем голосе его зазвучало что-то такое, что сразу подкосило весь задор Аграфены.

Аграфена вспыхнула, сжала руки, но промолчала. Внутри нее все в ней бушевало, в голове ее кипели гневные, бранные слова, но они не шли с языка. Что-то угрожающее, что веяло от старика, от его притихших и поглядывающих выжидательно товарищей, сковывало Аграфену, делало ее такой маленькой, такой беспомощной и одинокой.

Она почувствовала себя такой одинокой, что когда в этот же день поздно ночью чья-то рука в темноте зашарила по ее двери и начала расшатывать тонкие доски, она едва нашла в себе силы испуганно и жалобно крикнуть:

– Кто это?.. Зачем?..

И хотя за перегородкой опять, как когда-то, послышалось шлепанье удаляющихся шагов и все ненадолго затихло, спокойствие не пришло на этот раз к Аграфене. Она вспомнила, что нет Ли-Тяна и не услышит она уже больше его ободряющего оклика.

В эту ночь ей не удалось уснуть. Несколько раз ее дверь сотрясалась под чьими-то упрямыми толчками. Кто-то упорно стремился проникнуть к ней в каморку. И Аграфена под конец уже перестала вскрикивать и спрашивать. Она только сползла с постели, прижалась к стене и, сжав крепко зубы, оцепенело слушала.

Но дверь выдержала.

Утром Аграфена пришла в себя, яркий свет дня влил в нее бодрость, и она при всех спросила:

– Срамота-то какая! Цельную ночь ко мне кто-то ломился!.. Вы бы перестали!

Ван-Чжен быстро посмотрел на Пао и Хун-Си-Сана. И тот и другой усмехнулись и отвели глаза в сторону. Сюй-Мао-Ю скривился и покачал головой. И сквозь зубы бросил что-то по-китайски, непонятное Аграфене.

И никто ничего не ответил женщине на ее жалобу.

Аграфена поняла, что среди этих четырех мужчин, которые возобновили охоту на нее, которые вместе с тем заняты своим делом, уведшим их подальше от людей, от чужих глаз, что среди этих китайцев, умеющих молчать и не отвечать на вопросы, она беззащитна, она безоружна, она одинока.

Тогда Аграфена по-настоящему пожалела о том, что не послушалась Ли-Тяна и не ушла отсюда с ним вместе.

И она задумала уйти одна.

20.

Но назавтра в обеденную пору в стороне от зимовья неожиданно залаяла собака. Собачий лай, прозвучавший в лесной тишине, был неожидан, необычаен. Китайцы встревоженно выбежали на тропинку, столпились, взволнованно прислушались. Лай звучал все отчетливей и ближе. Собака приближалась. Она лаяла отрывисто, с небольшими перерывами, словно звала кого-то, останавливаясь и поджидая.

Аграфена, вышедшая на тропинку вместе с остальными, не выдержала и изумленно спросила:

– Кого это там несет?

Но никто ей не ответил. Никто не успел ей ответить, потому что на свороте тропинки показался серый остромордый пес, который залаял громче, остановился и оглянулся назад. И сзади него появились люди. У некоторых из них в руках были ружья. Вооруженный человек, шедший впереди всех, быстро подошел к китайцам. Не здороваясь, без кивка головы, без приветствия он оглядел их и громко спросил:

– Все вы тут?

– Все! все!.. – враз ответили Ван-Чжен и Пао. – Больше люди нет...

– Все?.. – повернулся спрашивающий к Аграфене и строго взглянул на нее.

– Все... – смущенно подтвердила она.

– Только пять душ вас и было?

– Не-ет... еще один был.

– Ага! Был, значит? А где же он теперь?

Ван-Чжен просунулся поближе к пришедшим, которые тесно окружили их всех, и ласково улыбнулся:

– Была, была одна человека!.. Одна человека ходи! Город ходи!..

Среди пришедших оказался и хозяин зимовья, Иван Никанорыч. Он послушал Ван-Чжена и обернулся к своим спутникам:

– Вишь, «в город ходи»! Врет-то как!..

– Наша не врет! – запротестовал Ван-Чжен.

Сюй-Мао-Ю пересчитал взглядом пришедших, посмотрел на своих товарищей, обжег мимолетно блеском глаз Аграфену и что-то сказал по-китайски. Китайцы сгрудились поближе друг к другу и враз заулыбались:

– Нет!.. Пырауда!.. Не ври наша!..

– Совсем не ври!..

Вооруженный человек, у которого был решительный вид начальства, сплюнул и раздраженно заявил:

– Всех рестуем!

– Почему?!. – всполошенно вскинулись китайцы. – Почему наша рестуй?.. Наша ничего плохо не делай!

– Ну, ну! ладно!.. Опосля видно будет – плохо ли, хорошо ли вы тут делали!

Аграфена, тяжело дыша, испуганно и вместе с тем с острым любопытством приглядывалась к прибывшим. Приглядывалась и прислушивалась к их словам. И, услышав об аресте, не выдержала:

– А я-то как же?

– Ты?.. – взглянул на нее старший. – Тебя тоже рестуем!

– Меня за что же? – всплеснув руками и закипая слезами, воскликнула Аграфена.

– А за то же, за что и всех...

– Тебя, тетка, за дружбу да за сокрытие! – прозвучал насмешливый голос. И Аграфена сквозь слезы успела заметить как-будто знакомое лицо: курчавую черную бороду, маленькие блестящие, пронизывающие глаза, выцветшую шляпу, надвинутую по самые брови. Она хотела вспомнить, кто это, но было некогда. Другие мысли, другие заботы хлынули на нее и придавили.

– Ничего я не скрывала! – плаксиво заговорила она. – Я сама ни сном, ни духом в ихних делах не ведала!.. Вы у Ли-Тяна спросите! Он вам все обсказал, он вам и про меня скажет истину! Вы его спросите!..

– Кого? – удивленно переспросили пришедшие.

– Да вот этого, который ушел отсель, да вам на китайцев да на ихние дела доказал... Его, Ли-Тяна!

– Видал ты!.. – недоумевающе поглядев на старшего, на других спутников, протянул Иван Никанорыч. – Видал ты, какую дурочку строит!?.

Старший переглянулся с одним из своих товарищей и придвинулся ближе к Аграфене:

– Про какие ты дела толкуешь?

– Про какие больше? – глотая слезы, объяснила Аграфена. – Про мак, который тут посеян, про зелье... Сами, поди, знаете...

Китайцы встревоженно задвигались и вполголоса заговорили между собою.

– Вы помалкивайте! – крикнул на них старший. – Нечего сговариваться!

– Какой сговаривайся!? – угрюмо огрызнулся Ван-Чжен, но все замолчали.

– Где ж тут у них зелье? – допытывался у женщины старший.

– А на поле!

– Покажи. Пойдем!

Пропустив Аграфену вперед и окружив китайцев охраною, все направились в поле.

Шли туда молча. У китайцев молчание было тревожное, испуганное, злое. Пришедшие неожиданные гости скрывали в своем молчании жадное любопытство.

Когда вышли к засеянной маком полоске, старший и Иван Никанорыч отделились от остальных и подошли вплотную к маку.

– Ишь, сколько набуровили! – удивился Иван Никанорыч. – На цельную волость пирогов настряпать можно да и то еще останется!..

– Знать, не для пирогов это у них, а для продажи...

– Тетка! – обернулась старший к Аграфене. – Про какое-такое зелье ты толковала?

Аграфена сжалась и жалобно оглянулась на китайцев.

– Какое?... мне самой невдомек. Курят его, что ли...

– Лекарссва!.. – хрипло сказал Ван-Чжен. – Наша лекарссва делай... Своя... сытаринна...

Мужики походили вокруг поля, потоптались, поудивлялись. Иван Никанорыч сорвал несколько головок и стал их пристально разглядывать.

– Подрезали они его, ай што? – недоуменно соображал он. – Гляди-ко, Федор Михайлыч, – показал он старшему. – Все скрозь головки подрезаны!.. К чему бы?..

Старший, Федор Михайлыч, посмотрел и махнул рукою:

– Не в етим дело! Что мы тут прохлаждаться будем? Мудренное какое-то дело у них. Следствие разберет... Наша обязанность представить их и все!...

– Ну, вы! – обратился он к китайцам. – Чем вы тут займовались, об етим следователь вполне дознается. Нас оно сейчас не касаемо. Но, между прочим, айда-те к жилью, собирайтесь. Уведем мы вас в волостной совет... Собирайте скорее монатки!

Сюй-Мао-Ю взглянул на поле, и лицо его потемнело. Не отрываясь, оглядывал он еле-еле колышившийся мак. Пальцы, перебиравшие пояс штанов, вздрогнули, напряглись, застыли. Глаза старика вспыхнули, но тотчас же угасли. Он отвернулся от приковывавшего его к себе поля и втянул голову в плечи.

– Все пропало!.. – беззвучно и бледно прошептал он стоящему возле него Ван-Чжену. – Все!..

У Ван-Чжена глаза затравленно бегали из стороны в сторону. Ван-Чжен всматривался в пришедших, в Ивана Никанорыча, в остальных. Он пытался по их лицам, по их скупым словам что-то отгадать, что-то узнать. Но не мог.

Насупленно примолкнув, стояли Пао и Хун-Си-Сан. Они обреченно ждали. Они еще не знали, что будет, куда их поведут, но застывшие в хмуром равнодушии глаза их не выдавали ни признака волнения или страха.

Страх и волнение больше, чем над кем-нибудь, властвовали над Аграфеною. Она прятала глаза от китайцев и от этих неожиданно нагрянувших людей. Губы ее вздрагивали и трепетали. Жадно и опасливо хватая каждое слово, она прислушивалась ко всему, что вокруг нее говорилось. И снова, едва только она услыхала про арест, вспыхнула и обмерла.

– А меня-то за что-же?.. – снова спросила она и слезы засверкали на ее глазах. – Я тут не при чем... Я человек нанятый... Кухарила у них...

Тогда из кучки мужиков вывернулся тот, с курчавой черной бородкой, с пронизывающими глазами и стал против Аграфены.

– Кухарила? – насмешливо спросил он. – А зачем же ты, тетка, обкарауливала их, на стреме стояла?.. Забыла? Не помнишь, как ты меня отседа, из лесу выпроваживала?.. Одной она, ребята, шайки с ними!.. Одной!..

21.

Со сборами китайцев торопили.

– Не возитесь, как мертвые! Живо!

– Берите, что полегше! За остальным посля на коне приедут, коли надо будет!

Китайцы безмолвно увязывали котомки и совали туда что только под руку попадало. Аграфена собрала сундучок и навязала в узел все свое имущество и горестно застыла над ним.

– Ну, как же ты это потащишь! – укоризненно и с легким сочувствием спросил ее Иван Никанорыч. – Ведь не малую дорогу придется итти!

– Не знаю... – беспомощно созналась Аграфена.

– А ты бери пока, что понадобней!.. Тут у тебя ничего не пропадет. Люди у нас тут останутся...

С наскоро собранным кой-каким скарбом вышли китайцы и Аграфена из зимовья. Их окружила охрана, и они тронулись в путь.

Пошли по тропинке, по которой всего три дня тому назад ушел Ли-Тян. И прежде, чем свернуть в сторону, прежде, чем потерять из виду зимовье, каждый из них – китайцы и женщина – оглянулся назад.

Осиротелое, оставалось позади зимовье, и выжженная, загрязненная жильем, затоптанная поляна пред ним, и две сосны, желтеющие стволами и как бы сторожащие дорогу к речке. Все оставалось позади.

Темное морщинистое лицо Сюй-Мао-Ю стало еще темнее. Он оглядел в последний раз оставляемое навсегда зимовье и отвернулся. И, отворачиваясь, встретился он взглядом с Аграфеной. У старика глаза налились ненавистью, он задрожал и, вне себя от злости, плюнул. Женщина отвела глаза и стиснула зубы.

Шли долго. Пора бы уже выйти на проселок, но провожатые упорно и уверенно вели по тропинке.

Ван-Чжен оглядывался, вертел головой и испуганно изумлялся. Наконец, он не выдержал:

– Куда наша веди?.. Какой дорога? Эта дорога не тот!..

– Та... Не бойся! Приведем куда надо... В аккурат!.. – оборвал его шедший рядом крестьянин.

Ван-Чжен не успокоился. Его беспокойство передалось и остальным. Оно передалось и Аграфене.

– Всамделе... Куды это вы нас, мужики, ведете? – плаксиво спросила она.

– Молчи! – хмуро посоветовал ей Иван Никанорыч. – Скоро придем...

И снова шли по тропинке. Было тихо в молодом ельничке, через который проходили. Было жарко и томительно. Где-то в стороне, совсем недалеко, плескалась речка. Где-то совсем близко была прохлада, была вода.

Старший остановился и свернул с тропинки в сторону скрытой деревьями и кустами речки. За ним направились остальные.

На полянке, на берегу речки стояла впряженная в телегу лошадь. Два человека сидели возле дымокура и поднялись, увидев прибывших.

– Привели?.. Всех? – спросили они и посмотрели на китайцев и на Аграфену.

Старший и Иван Никанорыч прошли прямо к телеге.

– Идите вы все сюды! – приказал старший китайцам.

– Ступайте!.. Ступайте... – заторопили их мужики.

Китайцы нерешительно двинулись на зов. Отставшую от них Аграфену подтолкнул легонько в спину мужик с черной курчавой бородою:

– Иди, не стесняйся!

За телегою, на траве, укрытое свежескошенным сеном, лежало что-то темное, длинное. Мужики подвели к этому длинному китайцев и наказали:

– Раскрывайте!.. Сгребайте сено!..

Китайцы не двинулись с места. Они посмотрели на длинную горку сена и опустили глаза

– Ну, что, оглохли!? Раскрывайте!..

Хун-Си-Сан нагнулся и медленно сгреб сено с одного конца. Но сейчас же выпрямился и замотал головою:

– Моя не может!..

Аграфена, вглядевшись в кучу сена, в ту часть его, к которой прикоснулся Хун-Си-Сан, всплеснула вдруг руками:

– Ой!.. Батюшки! – визгливо, в отчаянии и испуге закричала она. – Кто это там? Кто это там?!..

Ван-Чжен поднял голову и шумно вздохнул.

– Моя ничего не знай, – тупо сказал он, хотя его никто ни о чем не спрашивал. – Моя совсем ничего не знай...

И повторяя за ним этот упорный, этот глухой крик, также беспричинно, также неожиданно подхватил Пао:

– Моя тоже!.. Плавда!.. Моя тоже не знай!..

Мужики плотнее обступили китайцев и притиснули их совсем близко к тому, что лежало укрытое сеном. Мужики уже сами отгребли сено, и из-под него выглянуло желтосерое лицо, с открытыми, стеклянными глазами, с оскаленными зубами, обнажилась шея, перетянутая тонкой веревкою.

– Ваш это? – спросили сразу трое. – Ваш товарищ?..

– Ой!.. – заголосила Аграфена, отпрянув от трупа. – Да, ведь, это Ли-Тян... Как же это?.. Кто же его?.. Мужики, кто же его это?.. А?..

Сюй-Мао-Ю, вместе с остальными оцепенело и испуганно поглядывавший на труп, при крике женщины вздрогнул. Он устремил на нее глаза, загоревшиеся неисходной ненавистью. Он поиграл вздрагивающими пальцами, словно ловя упругий горячий воздух, и отчетливо произнес:

– Ты... Собака!.. Ты!..

Мужики, китайцы и сама Аграфена непонимающе, с ошеломленным изумлением, с испугом глядели на него. Но он сразу же угас, опустил глаза и отвернулся.

Он замолчал и уже больше ничего не говорил. Ни дорогою, ни в волости, ни позже.

22.

Ли-Тяна подняли с земли и положили на телегу, снова укрыв от жары, от взоров людских, сеном.

Класть его на телегу заставили китайцев. Но никто из них сразу не согласился прикоснуться к трупу. Больше всех противился Пао. Он протянул вперед руки и затряс головою, не решаясь взглянуть на безмолвного, страшного, неживого Ли-Тяна. Вместе с Пао и Ван-Чжен, тяжело дыша, старательно отворачивался от трупа и твердил:

– Наша не бери!.. Наша не надо!..

Но под крики мужиков все они, и Пао, и Ван-Чжен, и Хун-Си-Сан, нагнулись и, неловко волоча труп по сену, подняли на телегу. Вспухшие руки Ли-Тяна при этом высунулись, словно маня кого-то, вперед.

Сюй-Мао-Ю отодвинулся подальше от телеги и не тронулся с места до тех пор, пока Ли-Тяна не укрыли на телеге сеном и не увязали веревкою.

Телега с трупом медленно покатила по неезженной дороге.

За телегою потянулись китайцы, окруженные мужиками. У мужиков за плечами нестрашно и безобидно болтались ружья. У мужиков лица были сосредоточенные, но не злые. Мужики закурили трубки, расправились, ожили.

– За што это вы его? – почти незлобиво спросил один из них Хун– Си-Сана. – За бабу, поди?...

Хун-Си-Сан не ответил.

Тогда мужики всполошились, зашумели, заговорили разом. Заговорили громко и настойчиво:

– Ясное дело, за бабу!.. Гляди на нее, какая она ловкая!.. Устроилась с пятью мужиками, да и орудовала!..

– Этакая заведется, того и гляди, что и добра не будет!..

– Не поделили, видать, чегой-то!.. Ну, между прочим, и бабенку!

– Не доказано, ребята!.. Чего вы все на бабу сваливаете? у них, может, антирес какой денежный был, или в роде!.. Баба, может, в стороне была!..

– Эта-то?!. Ну, это навряд ли!..

Мужики горячо судили и рассуждали о китайцах, об Аграфене, не стесняясь их присутствия, высказывая свои предположения прямо им в глаза. Китайцы тупо и молчаливо шагали по пыльной дороге, на которую, наконец, выехала телега. Китайцы, казалось, не слушали того, что говорилось вокруг них.

Но Аграфена, горя стыдом и глотая слезы, вслушивалась в каждое слово. И каждое слово, которое долетало до нее, ранило ее остро и беспощадно. Аграфена прижимала к себе свой узелок и широко открытыми глазами осматривала спутников. Она спотыкалась, почти падала, но не глядела на дорогу, и слушала, слушала.

И не выдержав, с плачем, с горькою обидою в голосе она закричала:

– Да вы что?.. Мужики, вы что же говорите?.. Нету моей тут вины! нету!.. Не жила я с ними, вот убей меня на месте громом, не жила!.. Не знала я ни об чем! не знала!.. Мужики, что же вы меня порочите?.. Вот хоть их спросите, они врать понапрасну не станут... их спросите: я не виновна ни в чем!..

Аграфена кричала исступленно. Голос у нее срывался. Глаза застилались слезами.

Аграфену слушали. Мужики притихли и слушали ее. Но по их лицам нельзя было узнать – верят ли они женщине, верят ли ее словам, ее уверениям...

Аграфена призывала в свидетели китайцев. А те угрюмо и тупо молчали. Да и кто же бы им поверил, этим свидетелям?..

Один верный свидетель был у Аграфены. Верный свидетель, который мог бы рассказать настоящую правду.

Но этот свидетель молчал.

Дорожная пыль, мягко падая на сено, проникала к его лицу, садилась на его широко раскрытые глаза. Дорожная пыль просачивалась в его раскрытый в безмолвном последнем крике рот...