Текст книги "Простор"

Автор книги: Исмаил Гезалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

– Вот что, друзья. Надо ещё поставить пару палаток. Вот старшие товарищи, – Соловьёв кивнул на дядюшку Яна и уста Мейрама, – покажут вам, как это делать…

Поставить палатки оказалось делом не лёгким. Брезентовое полотнище надувалось, как парус. Ветер свирепел и рвал из рук обледенелые верёвки, с силой толкал работавших то в грудь, то в спину. Снег, ставший колючим и жёстким, больно сёк щёки, сыпался за воротники; холод пробирался под одежду, залезал в варежки, скрючивал закоченевшие пальцы. Твёрдая, промёрзшая почва еле поддавалась лопатам. Прежде чем вбить в землю колышки, приходилось вырубать кирками глубокие ямки. Врезаясь в грунт, кирки выстреливали в лица острыми, как стекло, льдинками. Тем, кому в диковинку был такой буран, казалось, что он никогда не кончится, не виделось конца ни ему, ни работе. Но ребят охватил злой, упрямый азарт, им не хотелось ударить в грязь лицом – ведь это их первая работа на целине!

– Ай, аллах, меняю здешнюю пургу на бакинский норд! – крикнул Ашраф.

– Выгодный обмен! – поддержал его Ильхам. – Тут ветер злой, как тысяча нордов!

– Вот и хор-рошо, – храбрясь, сказал Асад, с отчаянным ожесточением пытаясь соскрести с земли ледяную корку. – Р-ро-мантика!

Лопата бессильно скользила по снегу. Асаду хотелось отшвырнуть её прочь и убежать куда-нибудь, где нет ветра и чёртовой этой работы.

– Асаду пурга нипочём! – донёсся до него сквозь вой ветра возглас Саши. – Его бы на Северный полюс отправить, вот там он показал бы себя!

– Ай, а чем тут не Северный полюс? – воскликнул Ашраф.

– Белых медведей не хватает.

– Скоро мы сами станем белыми медведями! Снег-то всё валит и валит…

За работой, за шутками время шло быстро. Наступил вечер. Палатки прочно утвердились на местах. Ребята с гордостью смотрели на дело своих рук.

Одну из вновь поставленных палаток выбрали Саша, Степан, Ильхам, Ашраф, Асад и другие ребята из их вагона.

Имангулов выдал им койки, тумбочки, матрацы, подушки, тёплые одеяла. В палатке было не слишком-то уютно, от земли тянуло промозглым холодком, полог был твёрд, как жесть, и еле открывался, брезент провисал под тяжестью снега, лампочка светила тускло, как в тумане, но эту палатку ребята установили сами, намучались с ней и теперь уже ревниво относились к своему обиталищу, хоть и неприхотливому, но уже чем-то им дорогому, как дороги бывают плоды своего труда.

Лишь Асад обвёл палатку скептическим взглядом и, тронув за рукав Ильхама, застилавшего койку, тихо, заговорщически сказал:

– А не дать ли нам отсюда тягу, Ильхам? Холодище-то какой! Выбрали апартаменты на свою голову…

Ильхам пристально, в упор взглянул на Асада, с угрозой произнёс:

– Ты что, опозорить нас хочешь? Молчи уж! Верно сказала Тося: и среди ребят есть хлюпики.

Ашраф показал Асаду кулак:

– Видел это? Попробуешь удрать отсюда, мы зададим тебе жару. Не обрадуешься.

– Ты ж всю дорогу хвастался, что тебе никакие трудности не страшны, – сказал Ильхам.

– А в Баку какие речуги закатывал? Закачаешься! Эх ты, гер-рой!..

Асад кисло улыбнулся:

– Трудности… Какие же это трудности? Тут просто холодно…

– Замёрзнешь ночью, дам тебе своё одеяло, – предложил Ильхам, – обойдусь одной шубой.

– Герой! – всё с презрительной интонацией повторил Ашраф, – а ещё мечтал о подвигах!

– Ну, знаешь… Мёрзнуть – это не подвиг

– А что для тебя подвиг? Тушить степные пожары? Спасать девушек, застигнутых бураном? Так пока спасёшь – тоже намёрзнешься.

– Зато об этом напечатают в газетах, – заметил Ильхам. – Крупными буквами. С фотографией. А провести ночь в холодной палатке – это проза жизни. Кто это оценит?

Бакинцы разговаривали по-азербайджански, остальные прислушивались к их спору с насторожённым недоумением. Степан, устроившийся на крайней койке, спросил:

– Что вы на него накинулись?

Ашраф обернулся и беспечно, словно ничего не случилось, принялся объяснять:

– Понимаешь, в чём дело. Асад у нас решил закалятьтся, просит дать ему койку у самого входа. Чтоб ветерком обдувало. Мы его отговариваем: простудишься, чудило! А он знай своё: мне, мол, чем холодней, тем лучше. Надо, говорит, привыкать к здешнему климату.

Степан был тугодум, он не уловил в словах Ашрафа злой издёвки и с самым серьёзным видом заявил:

– Ты, Асад, плюй на их советы. Поступай, как считаешь нужным. Я могу уступить тебе своё место, тут тебе будет в самый раз.

Ильхам и Ашраф фыркнули, сдерживая душивший их смех. Асад метнул на них мрачный взгляд и, хмуро поблагодарив Степана, перетащил свой чемодан к его койке. Саша поспешил успокоить ребят:

– Потерпите, други, завхоз обещал поставить тут печку. А он, говорят, ежели скажет – то сделает.

Застелив постели, ребята раскрыли свои чемоданы, переложили всё необходимое в тумбочки; на иных тумбочках появились фотографии. Все, кто был в палатке, принялись бесцеремонно их разглядывать, посыпались шутки, вопросы:

– Это небось твоя невеста?

– А что? Не нравится?

– Почему не нравится? Только есть у неё один бо-ольшой недостаток.

– Какой это?

– Больно уж красива!

– Ха! Дай бог и мне невесту с таким недостатком!

Асад расположил на своей тумбочке целую галерею фотографий и во всеуслышание объявил:

– Глядите, вот настоящие красавицы!

– Кто это?.. Ребята, да это знаменитые киноактрисы! Вот Целиковская… А это Макарова. А это кто?

– Это Дина Дурбин, – с важностью объяснил Асад. – А это тоже американская кинозвезда, но вы её не знаете…

– Здорово! – то ли в шутку, то ли всерьёз восхитился Саша. – А нет тут той, по которой ты вздыхаешь?

– Я ни по ком не вздыхаю. Ещё не нашёл своего идеала.

– К счастью для идеала, – съязвил Ашраф..

Не успел Асад придумать ответную колкость, как

Ашраф очутился возле Степана. Тот, достав баян, играл что-то заунывное.

– Здорово про твою гармонь Пушкин сказал, – произнёс Ашраф с невинным видом. – Погоди, как это у него… Вот вспомнил: «То, как зверь, она завоет…»

Степан буркнул, не поднимая головы:

– Всё остришь?

– Великий аллах! Как ты догадался?

– Отстань! Кстати, это не гармонь, а баян. Понимать надо.

Ашраф наклонился над ним и пропел ему на ухо шуточное азербайджанское двустишие:

 
Эй, дылда с пустой головой,
В соху запрягись, дорогой!
 

Степан побледнел от обиды, казалось, вот-вот завяжется ссора, но Ашраф миролюбиво пожал ему плечо и шепнул:

– Не сердись, Стёпа. Я же шучу. Подурачиться охота…

Скоро все обитатели палатки с шумом двинулись в столовую: голод был сильнее усталости.

В столовой уже было полно народу. В ноздри пришедшим ударили аппетитные запахи. Ребята, осматриваясь, остановились у входа. Их заметил Имангулов, обедавший вместе с новосёлами. Он с сожалением отставил тарелку, подошёл к Шекер-ана, разливавшей по тарелкам жирный, густой суп, важно сказал:

– Это ребята из новой палатки. Учти это, – он повернулся к пришедшим. – Садитесь, ребята, вон свободные места! Ешьте, сколько влезет, еды хватит: в честь вашего приезда мы зарезали двух свиней и двух баранов.

– За тобой-то им всё равно не угнаться, – поддела завхоза Шекер-апа.

– Кто ест за двоих, тот работает за троих, – добродушно ответил Имангулов и предупредил ребят: – На воду не налегайте. С водой у нас плохо, возим издалека. Воду надо экономить.

От усталости и сытного обеда ребят разморило. Вернувшись в палатку, они как подкошенные упали на свои койки. Саша вывернул лампу из патрона. В палатке стало темно. За стенами, не унимаясь, выла вьюга.

2

Последними в этот день легли спать старожилы, хозяева совхоза. Обойдя все палатки, проверив, как устроились новосёлы на новом месте, Соловьёв пригласил в вагончик, служивший ему и жильём и конторой, Су-Ниязова, Байтенова, уста Мейрама, Гребенюка. Они потолковали о прошедшем дне, стали обсуждать планы на завтрашний. Байтенов выступил с предложением:

– Завтра воскресенье, дадим ребятам отдохнуть. Прибыли они издалека, устали с дороги. Пусть завтра спят хоть весь день. Делу это, я думаю, не повредит: с новыми-то силами веселей работать.

На том и порешили.

Наступила ночь, для ребят – первая ночь на целине. Ветер постепенно утих, тучи рассеялись. Луна, далёкая белая льдинка, источала мертвенный, стылый свет, и снег под луной светился холодной голубизной.

Время шло, и вот на востоке, у самого горизонта, ночная мгла начала подтаивать, свет луны становился всё бледней, блекла сама луна, блек, сливаясь с небом, окружавший её белый ореол, гасли холодные кристаллики звёзд. Откуда-то издалека, с той стороны, где находился казахский колхоз, донеслось ржанье коней.

В новую палатку через щели и слюдяные окошки просочился белёсый рассвет. В палатке стояла тишина: казалось, все спали. Но вот зашевелилось одеяло на койке Ашрафа, Он приподнялся и тихо позвал:

– Ильхам!.. Ильхам!

Ильхам сердито пробурчал что-то в ответ, натянул одеяло на голову. Но Ашраф не отставал:

– Ильхам!

– Что пристал? – рявкнул из-под одеяла Ильхам. – Сам не спишь, другим не даёшь. Отстань!

Заворочался на своей койке и Асад. Он так и не решился попросить у Ильхама второе одеяло, всю ночь ёжился от холода, но признаваться в этом ему не хотелось; стуча зубами, он сказал:

– Ч-чёрт, не спится. Мне на новом месте никогда не спится.

– То-то ты так храпел в тёплом вагоне, – подал голос Степан. – Всем спать мешал.

Саша тоже повернулся лицом к товарищам, с весёлым удивлением воскликнул:

– Э, я смотрю, никто уж не спит! – Он сладко потянулся. – Закурить бы!..

– У Ильхама есть сигареты, – сказал Ашраф. – Да разве его добудишься!

Ильхам высунулся из-под одеяла, проворчал:

– Зря будил. Сигареты у меня кончились. Попроси у Асада.

С койки, где лежал Асад, послышалось громкое, старательное сопенье.

– Видал? – засмеялся Ашраф. – Сразу бессонница прошла. Вот жила!.. Жаден, как Гаджи Кара.

Степан, не поднимаясь, протянул руку к своей тумбочке, достал пачку папирос, кинул всем по одной.

– А кто такой этот Гаджи Кара? – закуривая, спросил Саша.

– Это купчишка из пьесы Ахундова, – объяснил Ашраф. – Страшный жадюга. Даже веру свою за деньги продал.

– Ахундов? – словно вспоминая что-то, переспросил Саша.

– Да, Мирза Фатали Ахундов… Это наш великий писатель. Не слыхал о таком?

– Нет, слышал… Даже читал одно его стихотворение. О Пушкине.

– О, это стихотворение одно из лучших! Понравилось тебе?

– Сильные стихи…

– А здорово, ребята, – сказал Саша, – вот лежат в одной палатке русский и азербайджанец… Толкуют о русском поэте, об азербайджанском писателе. А потом вместе будут поднимать целину в казахской степи; Замечательно!

Степан пошарил взглядом по сторонам, облизал пересохшие губы.

– Ребята, воды нет? Пить хочется.

– С водой тут туго.

– Пустыня какая-то, а не степь, – пожаловался Ашраф, – вода на вес золота! Слыхали, что наш завхоз сказал? Экономьте воду!

Асад не выдержал, откинул одеяло, сел на койке.

– Вот кто самый настоящий Гаджи Кара! Воды ему жалко!

– Он тут при чём? – оборвал его Саша. – Он не виноват, что степь бедна водой.

– Надо было строить посёлок там, где воды много, – не сдавался Асад.

– И чтобы степь уже была распахана и урожай созрел? – издевательски спросил Ашраф. – Тебе всё подавай готовеньким. А мы тут зачем? Головы у нас на что? Руки на что? Придумаем что-нибудь.

– Верно, Ашраф! – поддержал Саша. – Нам тут жить, нам и воду добывать. Завхозу одному со всем не управиться.

– Пока можно снег топить, – предложил Степан.

– Гениальная идея! – насмешливо воскликнул Ашраф. – Жаль, не первой свежести. На патент не потянет. Снег тут давно топят. А скоро, под солнышком, он растает и без нашей помощи. Что тогда будем делать?

– Надо колодцы рыть.

– Ты, Стёпа, мудр и наивен, как. дитя: стоит взмахнуть волшебной палочкой – и колодец готов!

Ильхам не участвовал в разговоре и, казалось, не прислушивался к нему. Он сидел на койке, обняв руками колени, устремив в пространство напряжённый, размышляющий взгляд. При последних словах Ашрафа он медленно покачал головой:

– Это всё не то… Рыть колодцы – история долгая. Вот раздобыть бы бурильный агрегат…

– Где же ты его возьмёшь?

– Вот я и думаю, где его взять.

– Ну, думай, думай, – сказал Ашраф. Он взглянул на часы, лежавшие на тумбочке, сладко зевнул. – Может, ещё поспим, братцы? Минут шестьдесят? Семь часов только.

Обитатели палатки поплотней закутались в одеяла и вскоре снова уснули.

3

Первым в это утро встал Имангулов. Он ночевал в столовой, где было теплей, чем в вагончике. К утру, правда, тепло выветрилось. Завхоз накинул на плечи шинель, прошёл в кухню, присев на корточки, принялся растапливать печь. «Придёт Шекер-апа, – думал он с надеждой, – увидит, что печь затоплена, сменит гнев на милость, не будет больше попрекать меня лишним куском хлеба. Ай, что за женщина! Нрав скандальный, на языке – яд. Достаётся от неё, верно, бедняге Мейраму! В рай старик попадёт… – Он попытался представить себе, какой была повариха в молодости, и даже зажмурился от восхищении и страха. – Летала, наверно, на коне, как ветер! Все парни перед ней дрожали! Огонь в юбке – не женщина!..»

Размышления его были прерваны приходом Шекер-апа. Имангулов бросил на неё опасливый взгляд и тяжело поднялся с пола.

– С добрым утром, уважаемая!..

Повариха посмотрела на печь, дышавшую сухим жаром, с довольным видом сказала:

– С добрым утром, помощничек. Вот теперь ты похож на завхоза. Полезным делом занят. Спасибо тебе за это!

– Увидишь, – обрадовался Имангулов, – я ещё не раз заслужу твоё «спасибо». Дай срок, ты сама будешь подкладывать мне на тарелку самые жирные куски! Завхоз и повар должны жить в дружбе.

– Вот я и скажу тебе по дружбе, – вдруг сердито перебила повариха и показала на выпиравший вперёд живот Имангулова, – берегись, погубит тебя этот твой мотал! [2]2
  Мотал – кожаный мешок, в котором хранятся молочные продукты.


[Закрыть] Сердце жиром заплывёт, дышать будет трудно, инвалидом будешь. Разве жалко мне лишнего куска баранины? Клянусь аллахом, я тебя жалею.

– Не пугай меня, Шекер-апа! Буду меньше есть – с голода умру…

– А ты двигайся больше. Работой лечись. Принеси-ка воды, помоги мне поставить на плиту кастрюли. Немного похудеешь.

Имангулов проворчал что-то под нос, но перечить не стал, взял вёдра и вразвалочку направился к выходу.

Новосёлов в этот день не будили, но им самим, видимо, не хотелось залёживаться. В девятом часу в палатке почти все были уже на ногах. Саша растопил в жестяной кружке снег; сидя на койке перед маленьким зеркальцем, с остервенением скрёб бритвой колючую щеку, морщился от боли и время от времени подгонял друзей:

– Скорее, скорее, ребята! Эй, Асад! Наводите, братцы, красоту, и айда будить остальных. Пусть начальство видит, что мы не спать сюда приехали!

Побрившись, он в одной майке выскочил на мороз, чтобы умыться хрустким, чистым, как небо, снегом, и остановился, огорчённый. К палатке от вагончиков бежали девушки, весёлые, розовощёкие, с радостно сияющими глазами.

– О, вы уж встали! – разочарованно воскликнула Тося. – А мы шли вас будить.

– Та-ак, – зловеще протянул Саша. – А вы знаете, что сорвали ценную инициативу?

– Какую инициативу?

– А такую, что мы сами собирались вас будить!

Тося торжествующе ответила:

– Нет, Сашенька, вам за нами не угнаться! Мы уж и умыться успели. А вы…

– А мы оставим вас позади, когда сядем на тракторы! – откуда-то из-за Сашиного плеча хвастливо проговорил Ашраф.

– Это мы ещё посмотрим!

Пока ребята умывались, девушки стояли в стороне, оживлённо переговариваясь. Среди них была и Геярчин. Ильхаму показалось, что за эту ночь она стала ещё красивее. Чёрные волосы поблёскивали под солнцем, мороз заставил пылать щеки свежим румянцем. Ильхаму хотелось подойти и к ней, но он ещё ни разу не осмелился заговорить первым. Геярчин, видимо, заметила его состояние и подошла сама. Она давно догадалась о его чувствах и, чтобы не дать им прорваться наружу, держалась с Ильхамом по-дружески непринуждённо, словно и ведать ни о чём не ведала.

– Как спалось, Ильхам? Не замёрз?

Любовь сделала Ильхама мнительным, ему почудилось, что Геярчин говорит умышленно громко, чтобы никто не подумал, будто между ними ость нечто большее, чем дружба. Но в её голосе слышалась неподдельная забота, и, осмелев, Ильхам тихо, многозначительно ответил:

– Меня сердце греет, Геярчин. Мне всё время жарко… Словно меня на горячих углях жарят…

Геярчин сделала вид, что не поняла намёка и, желая перевести разговор, как бы ненароком поинтересовалась:

– А где Асад? Что-то его не видно. Не заболел ли?

Ильхам нахмурился. Опять она об Асаде! Каждый раз, когда он решался заговорить с ней о том, что больше всего его волновало и мучило, она начинала расспрашивать об Асаде. Именно об Асаде! Геярчин словно дразнила Ильхама.

И, как всегда, Ильхам хмуро ответил:

– Асад здоровей нас всех. Что ему сделается!

И тут же подумал: «А может, она спрашивает об Асаде только так, для отвода глаз, боясь показать Ильхаму, что он ей чуть дороже других?» Мысль эта была сладкой и обнадёживающей, но Ильхам с досадой отогнал её. Если всё так, как он думает, то почему же она не спрашивает его о Саше, об Ашрафе. На языке только один Асад! И, выходит, Ильхам для неё ничего не значит, а любит она Асада, этого хвастуна и скрягу. Всё очень просто, проще пареной репы.

От этой мысли настроение совсем испортилось. Геярчин это почувствовала. Наступило неловкое молчание. В эту минуту к ним подошёл Ашраф, и оба так ему обрадовались, словно тот выручил их из большой беды. Ашраф поздоровался с Геярчин и, усмехнувшись, сказал:

– Герой-то наш ещё фокус выкинул! Вернулся в палатку и завалился спать.

– О ком ты? – спросила Геярчин.

– О ком же ещё – об Асаде!.. Я его расталкиваю, а он мне: «Отвяжись, я спать хочу». «Ребята, – говорю, – все уже на улице». – «А я, – отвечает, – сегодня дежурный по палатке». – «Кто ж это тебя назначил?» – «А я, – говорит, – добровольно». Я ему втолковываю: мол, в таком случае тебе тем более не положено дрыхнуть, дежурный раньше всех должен быть на ногах. А он отвернулся к стенке и захрапел!

Ашраф, обращаясь к невидимому Асаду, громко воскликнул:

– Эй, Асад!.. Долго нам с тобой нянчиться? Ты пятно на нас кладёшь, на весь Баку пятно кладёшь! – Он закатил глаза, воздел ручей к небу и умоляюще произнёс: – Аллах, дорогой, оставь его на всю жизнь холостым, чтоб ещё и жене с ним не мучиться!..

Сдерживая улыбку, Геярчин спросила:

– За что вы его так не любите?

– Не любим? Почему не любим? Очень любим. Жить без него не можем!

– Да ну тебя! Я – серьёзно. Что он вам плохого сделал? Он же, говорят, на промысле был хорошим трактористом.

Ашраф вдруг рассердился.

– Тракторист хороший? Пижон он хороший! То ему не так, это не так… В палатке холодно, все терпят, а он нюни распустил. Мы решили подняться пораньше, а он дрыхнет без задних ног. Да будь он хоть первый-распервый, мне на это плевать! Целине не только сильные руки нужны. Ей сильные характеры нужны.

– Погоди, Ашраф. Ведь Асад сам вызвался ехать на целину.

– И подкупил тебя этим благородным порывом? – Ашраф в недоумении пожал плечами. – А верно, чего он за нами увязался? Оставался бы в Баку, слонялся по бульварам – вот это по нём!

– Какие вы все злые, Ашраф… – тихо сказала Геярчин.

Ашраф внимательно поглядел на неё, скривил губы в неловкой усмешке:

– Извини, если я тебя обидел.

– При чём тут я?

– Ты так яростно защищаешь этого хлюпика… Ой, прости!

Геярчин покачала головой.

– Ты ведь умный парень, Ашраф. Зачем же ты так говоришь? Я вовсе не заступаюсь за Асада. Я просто не люблю несправедливости. Асад – наш товарищ. И если он в чём виноват, надо помочь ему исправить ошибку, а не ругать за глаза.

Ильхам, молчавший во время этого разговора, пристально взглянул на Геярчин. Губы его дрогнули, он повернулся и понуро побрёл к палатке. Ашраф проводил его понимающим взглядом: любовь Ильхама к Геярчин ни для кого не была секретом.

– Ашраф!.. Геярчин!.. Скорее сюда! – позвал Саша.

Вокруг него толпились ребята и девушки. Они собрались идти к директору, доложить, что готовы начать работу.

Соловьёва они нашли около зелёного директорского вагона. Тут же были Су-Ниязов, уста Мейрам, Гребенюк; чуть поодаль, привалясь плечом к вагону, стоял Имангулов, лицо у него было потное, разгорячённое: Шекер-апа, видно, задала ему работу! Завхоз смотрел на шумную толпу молодёжи с осуждающим недоумением: вот беспокойный народ! Им бы спать до вечера, а они сорвались с постелей!.. Теперь и другим не дадут покоя.

– Здравствуйте, ребята! – весело приветствовал их Соловьёв. – Я вижу, вам не спится? Вчера мы решили дать вам немного отдохнуть с дороги, но не учли, что к нам приехали молодые энтузиасты.

Саша выступил вперёд, подтянулся и шутливо отрапортовал:

– Товарищ директор! Армия целинников готова к наступлению.

– Армия? – усмехнулся Соловьёв. – Что ж!.. Начнём с распределения по родам войск… Вот это, ребята, товарищ Гребенюк, Тарас Гребенюк. Он тут командует машинами. Так что шофёры, трактористы, механики – к нему. А остальные – сюда, к товарищу Су-Ниязову. Он у нас бригадир строителей.

В толпе снова поднялся шум. Разделившись на две большие группы, новосёлы обступили Тараса и дядюшку Яна; те раскрыли блокноты и стали записывать фамилии своих новых помощников.

Уста Мейрам, оставшийся стоять рядом с Соловьёвым, тяжко вздохнул: «Хоть бы мастерскую скорей построили!..»

Соловьёв точно прочёл его мысли…

– Ничего, аксакал, видишь, какие орлы к нам приехали?! Мастерская твоя будет готова раньше, чем ты думаешь. А ребят подберёшь себе самых толковых, самых умных!

– Когда ещё станки будут, – озабоченно сказал уста Мейрам. – Ты же знаешь снабженцев и железнодорожников. Ай, какой медленный народ!

– Они целинников не подведут, – уверенно отозвался Соловьёв, – на нас вся страна смотрит…