Текст книги "Избранное"

Автор книги: Иштван Эркень

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

– Бедный, бедный, дорогой наш господин майор!

– Сколько он, должно быть, выстрадал! – вторила ей Агика.

Она тоже глотала слезы. Один лишь Тот стоял мрачный и безучастный. Какое-то смутное, тревожное предчувствие не давало ему покоя.

– Хотелось бы только знать, чем это я ему не угодил, – проворчал он.

– Не накличь беды, родной мой Лайош, – тотчас отозвалась жена.

– Я уж и так взглянуть никуда не смею, чтобы не вывести его из терпения, – вслух размышлял Тот.

– Вот увидишь, он непременно полюбит тебя, – ободрила его Маришка. – Пусть только сначала отоспится как следует! Хоть немного придет в себя. Ведь тебя все, все любят!

Тот лишь покачал головой, как человек, не очень-то уповающий на лучшее. И словно эхо его сомнений, напротив, через улицу, в саду Циприани тоскливо завыла овчарка профессора.

Глава вторая

Майор Варро спал до самого вечера.

У Маришки и Агики дел было по горло. Пока они жарили, парили, стирали и гладили, хозяин дома принимал посетителей. Многим из тех, кто прозевал торжественную церемонию прибытия, не терпелось хоть одним глазком взглянуть на майора. Тот на цыпочках провожал желающих к затворенной двери, приоткрывал ее и шепотом приглашал:

– Смотрите на здоровье.

Он не торопил любопытных. Каждый имел возможность внимательнейшим образом разглядеть спящего гостя – барышня Ба-кош, учительница, господин приходский священник Томайи, Шандор Шошкути, механик, и многие другие. Последним явился Лёринцке, сосед-железнодорожник, который вроде был приятелем Лайоша еще с тех пор, когда Тот работал на железной дороге, а в глубине души всегда люто ему завидовал.

Эту зависть удваивало то обстоятельство, что после случившегося однажды неудачного маневрирования поездов всю верхнюю часть туловища Лёринцке (кроме левой руки) заключили в гипс, и с тех пор кожа у него постоянно зудела. А зуд, как известно, точит и характер. Еще в полдень, когда майор только что прибыл, Лёринцке привлек всеобщее внимание тем, что демонстративно захлопнул ставни своего дома. Однако теперь и он заявился, да еще прихватил с собой бутылку кислого вина, очевидно, в надежде застать майора уже бодрствующим, чтобы подпоить его, подружиться с ним, а может, и переманить к себе. Но и Лёринцке не продвинулся дальше порога. Там он мог стоять сколько душе угодно и вдоволь любоваться гостем, хотя с отведенного ему места открывалась для обозрения только голая ступня правой ноги майора. Лёринцке сделал вид, что и от этой возможности он в полном восторге.

– Какая очаровательная маленькая нога у господина майора! – заметил он.

– Нога как нога, вполне нормальная, – парировал Тот, подозревая подвох.

– Я и не говорил, что она ненормальная, – прошептал завистливый сосед.

– Но ты как будто принизил ее.

– И в мыслях не было принижать, – запротестовал сосед, который, как видно, и здесь не мог совладать со своим желчным характером. – Я просто слегка удивился, что у такого человека, как майор, и вдруг такая нога.

– Какая «такая»?

– Я же ничего особенного не сказал, – слицемерил железнодорожник. – Вполне нормальная и здоровая нога.

– Ты лучше не умничай! – осадил его Тот, тихонько прикрывая дверь. – У всех майоров такая нога.

Но заноза все же засела в душе. Тот вернулся, приоткрыл дверь и принялся изучать майорову ступню, которая, если присмотреться, словно и не была частью человеческого тела… Чьего же тогда? Может, ящерицы или другого холоднокровного существа, либо такого создания, какого он еще отродясь не встречал… Тот поскорее прикрыл дверь, уселся в кресло, и тут, на счастье, его сморил сон.

К тому времени, как майору проснуться, Маришка выстирала, высушила и отгладила его мундир, до блеска начистила пуговицы и всякие знаки отличия. Агика же, насколько хватало умения, мягкой тряпочкой протерла майоровы сапоги, навела на них блеск собственным жарким дыханием и слюной – так молодая кобылица заботливо обихаживает только что народившегося жеребенка. Агика не пожалела времени и сил, и разбитые, потрескавшиеся сапоги ослепительно сверкали, когда майор вышел в них на веранду.

Вид у гостя был хмурый.

– А что, для свиной колбасы обязательно нужно провертывать мясо? – первым делом спросил он.

– Нужно, – ответили Тоты.

– Сейчас приснилось, будто меня похитили партизаны и решили провернуть на фарш. До сих пор чувствую, как я хрустел.

– О господи! – ужаснулась Маришка. – Что же они, выходит, сначала опалили глубокоуважаемого господина майора?

– Что было самое неприятное! – подтвердил майор. – Не считая упомянутого обстоятельства, я спал довольно сносно.

Это сразу бросалось в глаза. Не только мундир стал импозантнее, по и сам носитель его. Во взгляде майора исчезло выражение затравленности, голос звучал бодро, начальственно. Он с аппетитом съел гуляш, курицу и компот. А после ужина настроение его настолько улучшилось, что он пожелал осмотреть окрестности.

Как радовались Тоты, когда гость восторгался, глядя на поросший лесом склон Бабоня и живописную Барталапошскую долину! Ничто не укрылось от его внимания. Майор отметил чистоту в доме, похвалил ухоженный сад и словно напоенный сосновым ароматом воздух.

Тут он вконец расчувствовался.

– Дорогие Тоты, – сказал майор, когда они вернулись на застекленную веранду, – я сердечно рад, что принял ваше приглашение. После девятимесячного пребывания на фронте, в постоянной вони, я чувствую себя сейчас как бы заново родившимся.

Он поднял свой бокал и осушил его за здоровье находящегося далеко от дома Дюлы Тота. Теперь пришел черед Тотов растрогаться.

– Мы тоже счастливы, – прерывающимся голосом начала Маришка, – что вы соизволили принять наше приглашение. А ведь нам и во сне не могло привидеться, что у нашего сына такой командир, такой командир – ну прямо золото!

– О сыне вам меньше всего следует беспокоиться, – заявил майор. – Обещаю, как только наступят холода, я прикомандирую его к себе. Там, при хорошо отапливаемом штабе, ему не только не страшны будут морозы, но и сама его жизнь будет вне всякой опасности.

Майор благосклонно кивнул и направился к себе в комнату.

Тоты и слова не в силах были вымолвить. Волнения многих недель, непомерная усталость от приготовлений к приему гостя и вечная тревога за Дюлу наконец-то дали свои плоды, а еще вернее – и почки, и цветы, и плоды сразу.

– Вот видишь, родной мой Лайош, – вздохнула Маришка, – доброе отношение чудеса творит.

Постепенно сгущались сумерки. Маришка прижалась к мужу и притянула к себе Агику. Так они провели несколько счастливых минут. Над их головами сверкало звездное августовское небо; Бабонь, словно гигантские зеленые легкие, дышал вечерней прохладой, из комнаты доносились размеренные и спокойные шаги майора. Тоты радовались тому, что майор здесь, рядом, что за столом он дважды подкладывал себе фаршированной курицы и что он наслаждается тонким сосновым ароматом… Дюла, Дюла, лишь бы тебе все это пошло на пользу! Лишь бы тепло топили в батальонном штабе! Лишь бы не пробрались туда партизаны! Дюла, Дюла, только бы не случилось с тобой беды!

С четверть часа сидели они на свежем воздухе, в немой тишине, так как думали, что гость лег спать. Они тоже устали от волнений долгого дня; Маришка уже собралась было ложиться, когда Тоту вздумалось выкурить сигару.

Он сходил за ней в дом и закурил, с наслаждением вдыхая табачный дым. Он умел ценить эти малые радости жизни: прохладу вечера, удобное кресло, близость родных, терпкий привкус сигарного дыма. В моменты, когда столь приятные ощущения сливались воедино, Тот любил потянуться и покряхтеть. В таких случаях он чаще всего поминал свою матушку.

Вот и сейчас он всласть похрустел суставами и простонал:

– Ох-хо-хо, мать ты моя родная, и зачем ты, бедная, меня покинула!

В последовавшие за этим днем две недели ему уже не представилось больше случая всласть потянуться и покряхтеть, потому что в этот момент распахнулась дверь и на пороге возник майор.

– Что случилось? – испуганно вскинулся он. – Ранило кого?

– Ничего не случилось, – слегка смутившись, успокоил его Тот.

– Мне как будто послышался стон.

– Это я стонал, – сказал Тот.

– И как будто бы кто-то звал свою мать?

– И звал тоже я, – признался Тот.

Застенчиво улыбаясь, он пояснил, что это у него такая привычка потягиваться. И когда потягивается, он стонет. Но совершенно без всякой причины. Стонет от хорошего самочувствия.

– Чему я весьма рад, – отчеканил майор.

Он смерил Тота взглядом и вновь скрылся в комнате. Тоты остались одни. От неожиданности они не знали, что делать, но все равно ничего не успели бы сделать, потому что в дверях снова показался майор. Он дважды обошел вокруг Тота, затем спросил:

– Ну, что нового?

– Ровно ничего, глубокоуважаемый господин майор.

– Вы по-прежнему хорошо себя чувствуете?

– У меня нет причин жаловаться, – сказал Тот.

– А почему это вы так хорошо себя чувствуете?!

– Почему? – задумался Тот. – Да просто так.

Майор внимательно оглядел Тота с головы до пят, отчего последний пришел в крайнее смущение и решался теперь выпускать дым лишь маленькими колечками, пока гость не удалился в свою комнату. Однако немного погодя он опять вышел и снова принялся разглядывать Тота.

– Что-нибудь случилось?

– Нет, ничего не случилось.

– Но ведь у вас не горит сигара.

– И правда, – признался Тот. – Я ее погасил.

– Так что, собственно говоря, вы делаете здесь, на веранде?

– Просто дышу свежим воздухом.

– И ничего больше?

– Да почти ничего, – признался после короткого размышления Тот.

Удовлетворило ли гостя подобное объяснение, так и не удалось установить. Но теперь майор уже более стремительно вышагивал по комнате и гораздо скорее вернулся обратно, чем в прежние разы.

– Послушайте-ка, Тот, – обратился он к хозяину, который испуганно вздрогнул. – Не хотите ли сыграть партию в шахматы?

– Очень сожалею, господин майор, но я не умею.

– Может, перекинемся в картишки?

– И в картах я тоже ничего не смыслю, – смутился Тот.

– Тогда сыграем в домино.

Тот едва осмеливался дышать.

– Дело в том, – наконец отважился он, – что я вообще не разбираюсь ни в каких играх.

Майор, всем своим видом выражая осуждение, направился к себе в комнату. Даже шагов его больше не было слышно. Ни малейшего звука не доносилось из комнаты, и это чрезвычайно угнетающе действовало на Тотов. Все трое замерли, скованные воцарившимся в доме безмолвием, и боялись даже глядеть друг на друга.

На этот раз дверь отворилась не так скоро. Тот попытался даже попятиться назад вместе со своим креслом, ибо гость остановился вплотную перед ним и уставился на брандмейстера пронзительным взглядом.

– Дорогой Тот, – начал он. – Надеюсь, мое присутствие не стесняет вас?

– Ни в коей мере, – ответил Тот.

– Тогда поговорим откровенно. Нет ли у вас ощущения, что вам чего-то не хватает?

Тот глубоко задумался.

– Вот разве что мой вишневый мундштук куда-то запропастился… Но я вырежу себе новый.

– Я ставил вопрос не в материальном смысле. Я намекал на пагубные последствия бездеятельности.

Тот растерялся. Он вопрошающе посмотрел на жену, которая, в свою очередь, недоуменно взглянула на него, словно ожидая разъяснений.

– Я вижу, вы не можете взять в толк, – заключил майор Варро. – А суть вот в чем, Тоты. В темной комнате малейший звук кажется во много раз громче. Точно так же и ничегонеделание – оно действует на весь организм, как темнота на органы слуха. Оно усиливает внутренние шумы, вызывает миражи в поле зрения и треск в мозгу. Когда моим солдатам случается сидеть без дела, я всегда заставляю их отрезать и снова пришивать пуговицы к штанам. Это их великолепно дисциплинирует. Надеюсь, теперь вы понимаете, что я хочу сказать?

Тоты снова переглянулись, еще более беспомощно, чем прежде. После некоторого колебания Маришка решилась:

– Если у глубокоуважаемого господина майора где оторвались пуговицы, я с удовольствием пришью.

– Вы совершенно неправильно истолковали мои слова, – недовольно отмахнулся майор. – Скажите мне, по крайней мере, не найдется ли в доме мотка хорошенько перепутанной бечевки?

– Наверняка найдется, – обрадовалась Маришка. – А для чего она понадобилась глубокоуважаемому господину майору?

– Чтобы ее распугать! – раздраженно бросил гость. – Я не могу, как вы, сидеть без дела.

– Так отчего же вы не изволили сказать раньше! – звонко воскликнула Агика, которая уже не в первый раз быстрее схватила ситуацию, нежели взрослые. – Ведь мы обе, мама и я, сроду не сидим сложа руки.

– А чем же вы занимаетесь?

– По вечерам, когда все другие дела переделаны, мы обычно складываем коробочки.

Глаза майора сверкнули.

– Коробочки?.. – повторил он. Затем воскликнул: – Страшно интересно! А что это за коробочки?

В связи с запросами военного времени производство перевязочных средств на фабрике «Санитас» в Эгере увеличилось во много раз. Однако там имелся всего лишь один автомат для штамповки коробок, и горы марли, бинтов и ваты не во что было упаковывать… И тогда немало нуждающихся людей, даже полуевреев, получили легкую надомную работу.

Тоты забирали с фабрики листы картона, которые затем Маришка по трафарету разрезала, а Агика складывала из них коробочки. Глава семейства в такие часы обычно просто сидел, курил и с нежной улыбкой взирал на жену с дочкой. Если же время было позднее, он даже подремывал, и тогда Маришка старалась не шуметь «обрезальным станком». Свою резалку они так называли потому, что и переплетчики на аналогичном устройстве обрезают края картона; в действительности же, чтобы Маришке удобнее было вырезать заготовки из картона, резалку смастерил сам Тот из нескольких досок и пришедшего в негодность кухонного ножа.

До сих пор никому в семье и в голову не приходило, что Тот тоже может принять участие в работе. Очень трудно было бы совместить достоинство сельского брандмейстера с этим сугубо женским занятием.

Но майор Варро не опасался за свой авторитет.

С видимым удовольствием разглядывал он большие шероховатые листы картона. Взволнованно следил, как привинчивают резалку к столу. А когда из нарезанного картона начали складывать коробочки, майор настолько воодушевился, что тотчас же придвинул себе стул. Отклонив вежливые протесты хозяев, он с огромным увлечением и завидной ловкостью тоже принялся складывать коробочки. Позднее, после небольшой тренировки, майор освоил и резалку.

– Какая у вас легкая рука! – поражалась Маришка.

– Вы один делаете больше, чем мы вдвоем! – добавила Агика.

Слышал их майор или нет? Во всяком случае, он даже ухом не повел, и только руки его все двигались и двигались безостановочно, словно боялись пропустить хоть одно движение. Все работали в полном молчании. И лишь когда выросла уже порядочная гора готовых коробочек, майор обратил внимание на Тота.

– А вы, любезный господин Тот? – поинтересовался он. – Что же вы не присоединяетесь к нам?

– Я? – изумился Тот. И улыбнулся.

А женщины рассмеялись над столь нелепой идеей. Однако майор не смеялся и не улыбался, а принялся всерьез уговаривать хозяина смастерить хоть одну коробочку.

Тот после недолгих колебаний сдался, но уродливое, лишь отдаленно напоминающее коробочку сооружение, которое он с большим трудом сложил, тут же и развалилось у него в руках. Ладонь у Тота была величиной с хорошую сковороду.

– Это не для меня, – улыбнулся он.

– Почему же?

– Нет у меня нужной ловкости в руках.

– И у меня ее не много, – сказал майор, – но ведь я как-никак справляюсь…

Человек иногда (например, в состоянии аффекта) говорит совсем не то, что хотел бы сказать. Меж тем Тот был абсолютно спокоен и не только тогда, но и позже клялся, что на слова майора он весьма учтиво, и более того, чуть ли не заискивающе ответил следующее:

– Глубокоуважаемый господин майор очень даже хорошо справляются.

Эти слова возымели чрезвычайно неожиданное действие.

Сначала майор Варро ошеломленно уставился на Тота. Потом побледнел. Глаза его сузились, коробочка выпала у него из рук. Он вскочил и вне себя закричал:

– Требую тотчас повторить, что вы сказали!

– Я сказал, – повторил Тот, – что глубокоуважаемый господин майор очень даже хорошо справляются!

– Вы слышали? – обратился майор к женщинам. Затем, красный от возмущения, обрушился на Тота: – По какому праву вы осмеливаетесь называть меня «чертом»? Я – майор и предупреждаю вас, что на фронте за подобные оскорбления расстреливают!

Наступила тишина. Такая тишина, что и описать невозможно. Такая тишина бывает в могиле, где похоронен глухонемой. Никто не решался заговорить, сознавая, что тем самым только усугубил бы и без того неловкое положение.

Дело в том, что не только майор чувствовал себя оскорбленным (и с полным правом) за то, что его назвали «чертом».

Обиделся и хозяин дома (и тоже не без основания), он был уверен, что сказал не «черт», а «майор». Нет тяжелее унижения, чем когда извращают смысл слов, сказанных тобою из лучших побуждений.

Была смущена и Маришка. Ей, правда, послышалось слово «майор», другого слова и не могла бы услышать преданная жена, которая уважает, почитает и любит своего супруга. Но беда в том, что майора Маришка тоже уважала… Вот почему в столь ответственный момент она просто молчала, переводя испуганный взгляд с одного кумира на другой.

Ну а дочь? Агика смотрела только на отца, и розы на ее алых щечках запылали еще пунцовее. Дело в том, что она не слышала ни слова «майор», ни слова «черт». Агике показалось, будто отец обозвал майора «ослом», Нет, тут что-то не так.

Природа взращивает в детях ростки иронии по отношению к недостаткам родителей. Однако Агика была исключением из правила – один случай на тысячу. Поэтому она, хоть и ясно слышала слово «осел», предпочла не поверить собственным ушам, нежели осудить обожаемого папочку. Более того, она даже приподнялась и голоском от волнения тонюсеньким, словно ниточка, выпалила:

– Не извольте гневаться! Мой отец не мог произнести такого дурного слова!

– Конечно! – спохватилась Маришка. – Здесь какое-то недоразумение. Мой муж сроду никого не обидел, правда ведь, Лайош, родной мой?

– Никогда! – сказал Тот, которого прямо-таки воодушевило удачно найденное слово «недоразумение». – Только один раз случилось, что я принял жену господина профессора Циприани за огородное пугало и невежливо повернулся к ней задом. Но ведь в том случае вышло недоразумение. А уж господина майора я не могу оскорбить даже по недоразумению!

Майор заколебался.

– Может, я действительно не расслышал, – сказал он. – Но я бы не хотел, чтобы нечто подобное еще раз повторилось.

Тоты облегченно вздохнули. Поклялись, что подобного не повторится. Майор успокоился.

– Забудем все, любезный Тот, – великодушно предложил он, – и вернемся к нашим коробкам. Право, жаль каждой потерянной минуты.

Они сели. И Тот тоже сел. Почтенный Тот, который еще совсем недавно презирал это занятие, считая его бабским делом, сейчас радовался, что может заняться им вместе со всеми… А ведь его никто не неволил, просто все без лишних слов потеснились, освобождая ему рабочее место. Правда, как ни старался Тот, из-под рук его выходили сплошь неудачные, перекошенные коробочки, но, к счастью, никто не упрекнул его, самое большее – снисходительно улыбались.

Мир был восстановлен. Теперь они подолгу не обменивались ни единым словом, слышалось только резкое лязганье резалки.

Свежей ночной прохладой потянуло с гор. На лесных полянах по склонам Бабоня замерцали костры смолокуров. Но Тоты ничего этого не замечали. Забыв обо всем на свете, они все резали и резали и складывали коробочки. Через час майор вежливо поинтересовался:

– Может, вы хотите спать?

У Тота слипались глаза, однако он заверил майора, что у них и в мыслях не было ложиться спать. Работа продолжалась.

Через какое-то время майор повторил свой вопрос. Тоты в один голос твердили, что сна у них – ни в одном глазу.

Когда майор спросил в третий раз, Маришка, у которой нестерпимо чесался левый глаз, ответила, что если господин майор не прочь отдохнуть, то и они согласны отложить работу.

– Да не хочу я отдыхать! – запротестовал майор. – К сожалению, я очень плохо сплю.

– От свежего горного воздуха у нас засыпали гости, страдавшие застарелой бессонницей, – заметил Тот.

– Мне и самый целительный воздух бессилен помочь, – махнул рукой майор Варро. – Будь моя воля, я бы с удовольствием складывал коробочки до самого утра.

Коробочка в руках привыкшего рано ложиться Тота сплющилась в блин. От усталости черты лица его исказились, с паническим страхом уставился он на майора. Но тут Маришка толкнула его под столом ногой, и Тот, призвав на помощь всю свою выдержку, улыбнулся.

– И я, говоря откровенно, только втянулся, – нашел силы сказать он.

Все снова принялись за коробочки.

Открытка с фронта

Дорогие мои родители и Агика! Сейчас мы находимся в Курске. Пишу наспех, потому что нас ведут в баню, а затем двинемся в обратный путь. Тороплюсь уведомить вас, родные мои, чтобы вы не забывали развлекать гостя по вечерам. Дело в том, что он по причине расстройства нервной системы спит не ночью, а днем. С наступлением же темноты, когда сильнее всего опасность со стороны партизан, он нуждается в компании, и мы обычно разгоняем его дурное настроение игрой в карты или другими развлечениями. В такие моменты господин майор не любит, если кто-то ложится спать, даже малейший признак сонливости раздражает его. Прошу вас, помните обо мне и постарайтесь ублажить господина майора.

(Доставлена с опозданием.)

В четверть второго Лайош Тот зевнул.

Зевал он и в прежние времена, но это не вызывало особых последствий. Теперь же Тот даже вздрогнул: такая странная наступила тишина. Конечно, и до этого было тихо, но на сей раз тишина ощутимо обволакивала Тота чем-то холодным. Все воззрились на него. Ему тоже захотелось взглянуть на себя, но это по вполне понятным причинам было невозможно.

Майор, работавший на резалке, наконец нарушил молчание:

– В чем дело?

– Я зевнул, – признался Тот.

И снова воцарилась мертвая тишина. Все смотрели на Тота.

Никто не сказал ему, что нельзя зевать, но он и сам уже понял, что дал маху.

– Это я во всем виноват, – сказал через некоторое время майор, который казался скорее расстроенным, чем обиженным. – Я думал, что такое занятие вам по душе…

– Но ведь я совсем не желаю спать, – оправдывался Тот.

– Отчего же тогда вы зевали?

– Зевота, – пояснил Тот, – у меня вовсе не признак сонливости.

– Может, вы и сейчас отличнейшим образом себя чувствуете? – подозрительно спросил гость. – Может, и зевали вы от прекрасного самочувствия?

– Истинная правда, – изрек Тот.

– Он всегда зевает от хорошего настроения, – подтвердила Маришка.

– Папа – он у нас такой, – поддакнула Агика.

На этот раз не очень-то легко удалось им убедить майора.

– Скажите откровенно, чем бы вы предпочли заниматься? – допрашивал он Тота.

– Делать коробочки! – заявил Тот не допускающим сомнения тоном.

– Ну уж если вы так настаиваете, мы можем продолжить, – согласился гость.

И снова они резали и складывали, резали и складывали коробочку за коробочкой. Звезды постепенно утратили свою яркость, на склонах Бабоня угасали костры смолокуров.

– Час уже поздний, – определил майор. – Вы по-прежнему не желаете ложиться?

– Лично я – нет, – сказала Маришка.

– И я тоже, – бодрым голоском прощебетала Агика.

Тот, дабы не отстать от семьи, тоже попытался было протестовать, но выдавил из себя лишь какое-то мычание, ибо язык у него уже не ворочался.

Все продолжали делать коробочки.

Майор Варро не выказывал ни малейшего признака усталости, и ручки Агики сновали все так же проворно – ведь девушки ее возраста охотнее всего вообще не ложились бы спать. У Маришки тело налилось свинцом, ног она вовсе не чувствовала, но руки, к счастью, еще повиновались ей. Хуже всех пришлось Тоту. Голова у него мерно гудела. Все органы чувств начисто отказали. Начались галлюцинации. Вот он быстро нагнулся вперед – ему почудилось, будто по веранде прогрохотал скорый поезд. Из-под рук его выходили не коробочки, а бесформенные комки картона.

Прокричал ранний петух. Тот его не услышал. Забрезжил рассвет. Мрак постепенно рассеивался. Тот ничего не замечал. Однако майор Варро неожиданно прекратил работу.

– Уже рассвело, – сказал он. – Пора и на покой.

Все встали, один только Тот продолжал сидеть.

Руки его механически двигались, и он бессознательно мял готовые коробочки…

– Это было поистине приятное времяпрепровождение, – галантно сказал майор.

– И нам тоже было очень приятно, – улыбнулась Маришка.

– Надеюсь, завтра продолжим?

– Непременно продолжим, – заверила Маришка.

– Приятных сновидений! – попрощался гость.

– Спокойной ночи! – ответила Маришка и чуть запнулась, будто язык у нее отнимался.

Гость прошел к себе в комнату, а хозяева дома так и остались сидеть на своих местах, ибо ничего другого просто не приходило им в голову. Им вообще ничего больше не приходило на ум. Голова Тота медленно повалилась на грудь, но глаза он забыл закрыть – так и смотрел перед собой пустым, остекленевшим взглядом, как вареная рыба из миски с ухой. Потом привалился к столу и захрапел.

Жена и дочь с великим трудом подняли его со стула. Огромное тело безвольно раскачивалось между ними из стороны в сторону, а затем вдруг рухнуло на постель, как поверженная колонна.

Занималась заря.