Текст книги "Домино"

Автор книги: Иселин К. Херманн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

~~~

Манон на премьере новой постановки «Медеи». Зимой они с Виолетт ходили на лекции по драматургии. Бобби, который работает в фармацевтической области, послушно следует за своей женой, когда та хочет пойти в театр. Мужа Манон с ними нет, так как он на конгрессе в Марселе, и она, хоть и не собиралась, в первый раз надела свой костюм от Сен-Лорана.

Виолетт мучается тем, что выглядит слишком нарядной в светло-зеленом шифоновом платье, и раздражена, что пошла на этот спор. Красный и черный, кстати, не идут Манон.

Мадам Токе теребит носовой платок, и ей трудно сконцентрироваться на белом прямоугольнике сцены. Значит, Марсель. Она чувствует себя не совсем комфортно в новом костюме.

Зал взрывается аплодисментами. Но дамы не в восторге, в то время как сопровождающий их господин, ко всеобщему удивлению, находит что постановка была превосходной.

~~~

Токе уехал на выходные, но Роз видит, что в квартире до поздней ночи горит свет. Это может быть защита от воров. Она пригласила на ужин девять человек. Взяла стулья у соседей и всю субботу готовила, была в отличной форме вплоть до воскресного утра, когда, вся светящаяся, встречала гостей. А он ничего, тот, с рукой, то есть без руки. На это всегда будешь обращать внимание, это неизбежно. Он не родился таким. Без кисти. Это видно, и где-то в глубине души больно смотреть на недостающее продолжение предплечья. Он, должно быть, такустал рассказывать о случившемся, и Роз попросила друзей ни о чем его не спрашивать. Может, он даже считает, что это странно, поскольку он наверняка к этому привык. Роз рассказывает, что все люди знают друг друга если не напрямую, то через кого-то. И компания активно обсуждает, так ли это, и пробует опровергнуть теорию. Но такие вещи не надо проверять. Роз просто нравится сама мысль, ведь это сближает людей. Ее мама приняла к сведению, что скоро познакомится с будущим зятем, который якобы является отцом Лулу, и сидит со своей внучкой в первый раз с субботы на воскресенье, оснащенная детским пюре и нацеженным грудным молоком своей дочери. Странное чувство! Роз чувствует облегчение, какого давно не чувствовала, и ни разу за вечер она не занавешивает окно.

Жан, коллега из клиники, два дня заменял Эрика, но это, по правде говоря, было не совсем удобно мадам. Скучный тип!

У детей все хорошо, Сабатин привезла им только шоколад. Ой, я забыла рокфор, прости, Франсуа.

Я все равно по тебе скучала, – Роз расстегивает верхнюю пуговицу его рубашки.

Манон очень молчалива, но у него так много работы в связи с конференцией в Марселе, что Зефир этого не замечает.

Все опять идет своим чередом.

Зефир возвращается с работы, и уже по запаху в коридоре знает, что Манон дома. Она в душе. С чего это? На комоде лежат два билета в Венецию. Она выходит на кухню в кимоно. У тебя был хороший день?

Замечательный.

Молчание.

Что делают на комоде эти два билета?

Ждут, когда ими воспользуются.

В смысле?

В прямом. Честно говоря, мне кажется, пришел наш черед.

Что она имеет в виду? Может, было бы целесообразно сначала спросить, могу ли я.

С каких это пор ты стал целесообразным?

Ну, ты знаешь, с новой работой это не так просто…

Послушай, я так устала быть записью в ежедневнике, которую постоянно переносят. И брак, кстати, – это не то, чем все время пренебрегают.

Я делаю, что могу, Манон. Он в напряжении. Обычно она не такая.

Мы летим в пятницу. В пятницу вечером.

Надолго?

До вечера вторника.

Я не знаю, смогу ли я.

Послушай, у всех людей есть отпуск.

Ты права. Он берет себя в руки. Я позвоню секретарю. Он направляется к телефону рядом с диваном.

Сейчас?

Он смотрит на часы. Время – почти половина десятого. Я думаю, кстати, что она еще там. Много работы.

Манон бросает взгляд на мужа.

Он звонит мадам Флёри. Мадам Флёри… извините, что я так поздно звоню. Да, я знаю. Нет, не поэтому. Я звоню, чтобы сказать, что не приду на работу в воскресенье, понедельник и во вторник. Да. Нам надо найти замену. Но, мадам, даже врачам в престижных госпиталях нужен отпуск. До свидания. Нет необходимости говорить заключительную вежливую фразу. Дама на другом конце провода уже бросила трубку. Капля пота течет по его спине. Он удостоверился, что Манон слышала разговор.

~~~

Но ты же ничего не съела, Сабатин. Обычно ты всегда с удовольствием ешь мой буйабес.

Да, Франсуа, но я…

Послушай, ты случайно не беременна?

Он уже спрашивал. И она уже хочет спросить его, как это могло получится. Но этогоона ему не говорит.

В последнее время ты ничего не ела, и, честно говоря, ты какая-то рассеянная. Что-то не так?

Нет, Франсуа, я не беременна. По крайней мере, насколько я знаю.

Что тогда?

Ничего.

Что-то не так.

Уже все.

Что все?

Да нет, я имею в виду, что у меня были кое-какие проблемы с «Publicis». [22]22
  Крупная французская медиагруппа.


[Закрыть]

Ты об этом не рассказывала.

Я не хотела взваливать на тебя свои проблемы. К тому же все уладилось.

Что за проблемы? Сабатин уже выдала одну ложь и с таким же успехом может продолжить. Если сможет. Но для того чтобы быть хорошим лжецом, нужны четыре вещи. Хладнокровие. Хорошая фантазия. Память – даже больше, чем фантазия. И способность недоигрывать. Единственный талант, которым обладает Сабатин, – это фантазия.

Нет, это действительно не важно.

Как хочешь. Франсуа идет к себе в мастерскую. И закрывает дверь. Обычно после ужина он так не делает. А если и делает, то никогда не закрывает дверь. Только днем, когда дети мешают.

Она наливает себе что-то крепкое. Может быть, пастис, коньяк или Marc de Bourgogne. Она не знает, что она пьет. Она лишь чувствует эффект и выпивает еще. Сабатин солгала Франсуа. И это не в первый раз. Ее тянет к себе, тянет к нему, она хочет, чтобы он поднял ее руку над ее головой, ее влечет к тому, что она называет «он». Беспокойство – как кость поперек горла. В ней сидит большой крик. Она хочет выпустить его. В метро. В пустынном месте, рядом с Сеной. В общественном туалете. Она встает под душ. Беззвучно рыдает. Садится. Сидит в позе плода под водой, которая течет, которая продолжает течь. Ее мир рухнул. Она лжет, она изменила. Она забывает про свою работу. Она не слышит, что говорят ее дети. Она не может больше нигде находиться, кроме как под душем. Быть бы ей католичкой. Тогда бы она смогла исповедаться. И получить отпущение грехов. Или это так же неправдиво и фальшиво, как Сакре-Кёр?

Франсуа заходит в ванную. Сабатин? Что с тобой? Я могу тебе как-нибудь помочь?

Он единственный мужчина, которого она любила. Может, любить можно только один раз? И мучение, боль, горе состоят в том, что она влюблена. В другого. Нет, ты милый, Франсуа. Я. Просто. Я просто. Устала.

Ответственность. Только тогда, когда принимаешь ответственность за свои поступки, ты понимаешь, что сделал. Только тогда ты можешь пойти дальше. А до этого ты варишься в собственном безволии. Сабатин безвольная. Здесь, под душем. Утопающая в слезах.

~~~

Манон нашла санаторий, куда можно пристроить Сартра, пока ее не будет. Ей что-то еще надо было сделать? Эти два визита к детективу смущают ее. Они ненужные. Если бы ей нужны были выводы по ее делу, это могло бы закончиться тем, что она должна была бы принять решение. У них, наверное, все не лучше и не хуже, чем у многих их друзей. У Виолетт и Бобби тоже были проблемы. Но такие вещи проходят. Когда Моник и Поль развелись, друзей потеряла она, репутацию потеряла она. Конечно, Манон навещала ее в маленькой квартире около Порт де Лила. Но все это было грустно. У нее даже не было столовой. Она решает попросить мсье Радиге прислать счет до их отъезда.

~~~

Роз в хорошем настроении, и своей подруге Паулин, которая сейчас у нее в гостях, она говорит, что влюблена и что ничего страшного в том, что он женат, нет. Ему скучно с женой, а мы никогда не скучаем.

Ты глупая, меня раздражают твои разговоры. Паулин – большая, толстая, сообразительная девушка, у которой по той или иной причине есть множество знакомых мужчин. Конечно, вам никогда не скучно. У вас же нет на это времени.

Это бред. Есть люди, которым скучно, даже если они вместе пять минут.

С тобой слишком легко. И через неделю, после того, как он зайдет к тебе эти два обязательных раза, ты будешь говорить то же самое? И, кстати, ты говоришь, что у них с женой нет детей? Что тогда удерживает его от того, чтобы развестись с ней и жениться на тебе?

Там что-то с финансами. К тому же она упадет в глазах общества или что-то в этом духе. Но он разведется.Он просто говорит, что это надо тщательно подготовить.

Неужели ты не видишь, что ваши отношения строятся исключительно на его условиях? Мужчина, который просит о таких больших жертвах, их не заслуживает.

Тот, однорукий, – Роз облокачивается на диван, – говорит, что одна рука – счастье по сравнению с безрукостью.

Не похоже, чтобы ты была такой неприхотливой.

Я что, жалуюсь?

Нет, сейчас ты сыта, тебе же только что подкинули косточку.

Какая ты грубая.

Это пройдет. А твоя глупость останется при тебе. Чтоб ты знала. Скажи, если поменяешь мнение и захочешь, чтобы у тебя был хороший мужчина. У меня есть парочка на примете.

Нет, спасибо. Меня не интересует твой арсенал.

А как насчет однорукого?

Роз встает и передвигает на телевизоре две фарфоровые фигурки.

Пятница, утро. Он звонит не переставая, но не хочет оставлять сообщение на автоответчике. Когда, наконец, звучит ее настоящий голос, она говорит, что это автоматический автомат-томатСабатин Коэн. А он имитирует гудок.

Я скучаю по тебе, говорит она.

Нет, это моя реплика, отвечает он. И поэтому я звоню. Я мешаю?

Нет. Никогда, по какой-то странной причине ты всегда звонишь, когда я одна. Откуда ты это знаешь?

Потому что я шпионю за тобой.

Отлично. Что же я делаю сейчас?

Ты в туалете.

Врешь! Как ты мог это знать?

Я же сказал. Послушай, к сожалению, вечером я улетаю в Венецию.

И долго тебя не будет?

Четыре дня.

Что ты будешь там делать?

Ну… у меня там семинар по виноделию.

Странное, однако, место для проведения семинара.

Странно было бы провести его на Тулэ. [23]23
  Легендарный остров на севере Европы.


[Закрыть]

Четыре дня. Это вечность. Через четыре дня луна будет уже на ущербе. Ты видел, какой красивой она была вчера? Почти полная.

Послушай. В полночь ты должна посмотреть на луну. Ты должна посмотреть на нее и подождать, когда я пошлю тебе привет из Венеции.

Обещаешь?

Обещаю.

О нет, я уже скучаю по тебе.

Они говорят еще полчаса. Такие разговоры имеют смысл только для тех двоих, кто их ведет, и они абсолютно бессмысленны для посторонних. Как двое маленьких детей, которые стоят и кричат друг другу бессмысленные междометия по телефону и никак не могут набаловаться.

Зэт, я боюсь, говорит она неожиданно серьезно.

Боишься? Ты не должна бояться.

Я боюсь, что я влюбилась так искренне, что буду вынуждена уйти от Франсуа. Это меня пугает.

Знаешь, все кончится хорошо, а если нет, значит, это еще не конец.

Она смеется. И хочет ему верить.

~~~

Манон звонит Радиге. Включается автоответчик. Он, наверное, протягивает клиентке бумажный платок и делает звук потише. Манон быстро просит его послать счет за расследование. Но проходит пару минут, прежде чем на улице Дюнкерк, 44 на пятом этаже звонит телефон. Радиге звонит Манон. Он уважает ее желание, но не может не обратить внимание на след, который, к большому сожалению, прошел мимо его внимания и который, по его мнению, все-таки имеет значение.

Да? Манон считает, что этой репликой она дает понять, что не хочет слышать, что он выяснил, но ее интонация слишком неопределенная.

Напротив вас, на улице Дюнкерк, 55, живет женщина, которая работает в «Bouquet du Nord» – кафе между улицей Мабёж и бульваром Мажанта. У нее ребенок от вашего мужа. И я подумал, что вам нужно это знать и, возможно, принять какие-то меры. Только подумайте: на той же улице!

Радиге не из тех, кто ошибается. А вот Манон, с тех пор как звонила фотограф, убеждала себя в том, что ты ошиблась номером. Ошиблись номером.

Алло. Мадам Токе. Вы тут?

~~~

Вы совсем обезумели, Эрик? Или просто слегка тронулись? Мадам сидит в гостиной за утренним чаем.

Да, это не исключено. Но на что вы сейчас намекаете?

Ни на что не похоже звонить мне в неурочное время и говорить о замене, отпуске главврача и бог знает о чем, да еще таким повелительным тоном! Я не могу сказать это более четко и однозначно: мы договорились на шесть дней в неделю, семь часов в день. Гибкие часы работы. Отпуск обговаривается за месяц. Это не обсуждается, и если вас что-то не устраивает, я вынуждена взять на работу вашего заместителя, хотя он необычайно скучный. Но, по крайней мере, надежный.

Когда Эрик провожает мадам на физиотерапию, он чувствует себя побитой собакой. Он неразговорчив, делает, что она говорит и покупает те продукты, которые она хочет. После обеда ей надо отдохнуть, и она просит его связаться с тем господином, который будет его замещать, – слово вырывается с насмешкой. Телефон здесь.

Как будто он этого не знал.

~~~

Дети плачут. Старший брат и сестра. Самый младший – еще грудной и спит. Эти двое детей стоят, выпрямившись, между ссорящимися родителями. На улице. Не в первый раз мама выносит ссору на улицу. Ее взгляд тяжелый, как и ее лицо. Темный. Слезы мальчика рисуют полоски на его пыльных щеках. Вязаная шапка, надетая на нем, слишком большая. Слезы уродуют лицо девочки. Отец тормошит сына и говорит что-то на иностранном языке. У цыган так и не появилось собственной страны. У этой семьи, может быть, когда-то было свое место, но это не факт. Мальчику влепляют пощечину, как будто он во всем виноват, как будто именно он не должен плакать. Сейчас он все еще плачет. Но однажды он перестанет, чтобы не плакать больше никогда. Никогда, обещает он себе. В тот день он будет плакать в последний раз. Надо сжать сердце и стать жестким. Когда наступит этот день, даже порка уже ничего не будет значить. Сабатин хочется прекратить это, сказать что-нибудь, что-нибудь сделать. Но она не знает их языка и довольствуется тем, что проносится мимо и пытается не забрать это чувство с собой.

~~~

Это совсем не шикарный ресторан. Не туристический. Довольно забавно, ведь можно было бы подумать, что туристические агентства борются друг с другом за право сидеть среди настоящих гондольеров в бело-синих полосатых майках. Но они – единственные иностранцы. Это место, где обедают гондольеры, и в меню только три закуски, три главных блюда и два десерта. Ничего не изменилось и осталось таким, каким было в первый раз, когда он путешествовал по Европе. Такие же длинные столы. Вино подается в коричневых глиняных кувшинах.

Время – пять минут первого. В последний раз, когда он смотрел на часы, был час дня. Когда двое сидят в ресторане и не разговаривают друг с другом, это привлекает внимание окружающих. И стесняет гораздо больше, чем громкий разговор. О чем они молчат? Они заказали обед. Ждут еду. Когда ее приносят, они тоже молчат. Чего она хочет?

В отеле она ложится на кровать прямо в костюме. На Санта-Мария-делла-Салюте звонят часы. Бьют. Гремят. Заполняют всю комнату, выдержанную в кремовых и бежевых тонах. Ковер такой толстый, что в нем остаются следы. Когда бой часов заканчивается, обрушивается молчание. Тяжелое, как бетон. С тех пор, как они приехали вчера вечером, Манон не проронила ни слова и отвечала односложно. Вчера, когда он выходил, она не спросила, куда он идет. Была полночь; когда он вернулся полчаса спустя, она не спала.

Она лежит на кровати и смотрит в потолок. Сейчас ты должен рассказать мне то, о чем молчишь.

У Зефира во рту вкус жженой резины. Что она хочет знать? Что она уже знает? Что я должен тебе рассказать?

Разве я не ясно выразилась?

Мы поехали в самый романтический город в мире, чтобы провести тренинг?

Честно говоря, я бы хотела, чтобы ты был только моим.

Он погружается в кресло. Оно очень глубокое, с высокой спинкой. Он чувствует себя маленьким. Его мозг отключается. Что она знает? Чем он может ограничиться в своем рассказе? Сабатин, Роз, Лулу? Работой? Ты должна дать мне подсказку.

Знаешь, мне кажется, ты должен начать с конца.

Подойди. Его рука такая же тяжелая, как и все его тело, когда он протягивает ей ее.

Ты не хочешь мне ответить?

Знаешь, у многих мужчин есть подруга, это ничего не значит.

Ничего не значит, что ты спишь с другой женщиной?

Кто сказал, что я это делаю?

Я знаю, что ты это делаешь.

Это прошло.

Но с ребенком ты не можешь расстаться.

Он чувствует облегчение. Странно.

Это было ошибкой, по-другому сказать не могу.

Сколько лет ребенку?

Манон не разрешает себе плакать.

Пол года.

И ты признал отцовство?

Зефир внезапно понимает, что он никогда не сомневался, что Лулу – его дочь. Нет.

Почему тогда ты ходишь с ней к фотографу?

От целлулоида исходит тошнотворный, химический запах, прежде чем усиленный линзой солнечный луч зажигает велосипедную покрышку. Давай пройдемся?

Нет, ты останешься здесь.

Да, но мне нужен воздух.

Включи кондиционер. А твоя работа?

Что с ней?

Почему ты не спас того мужчину в ресторане? Это же твой врачебный долг. Кто ты, собственно?

Кто я? Что ты имеешь в виду? Я есть я.

Но, очевидно, не тот, кто я думала.

Все совсем не так, как ты себе представляешь.

Ты даже не догадываешься, что я себе представляю. Манон начинает шептать, чтобы лучше контролировать свой голос. Почему ты не сдержал врачебную клятву?

Он ослабляет галстук. Понимаешь… Он не знает, где спрятаться. Нет никаких кустов, в которых он может искать укрытия. Лишь голое поле. Потому что я так и не стал врачом, если хочешь знать. И больше мы об этом не говорим.

Это ты так думаешь. Мы только начали.

Но, Манон. Он встает и идет к окну. Все закончилось, я же сказал.

Что?

С другой. Все кончено.

Это тоже кончено.

Что ты имеешь в виду, Манон? А путешествие? Мы же только приехали.

Мне нужно подумать. Она садится к нему спиной на край кровати.

Манон, я люблю тебя.

Муха жужжит в отчаянной попытке вылететь из окна.

И ты хочешь, чтобы я в это поверила?

Ее голос никогда не был таким. Как у раненого животного.

Я прогуляюсь.

Алло, Сабатин?

Зэт, это ты?

Не знаю.

Какой ты обманщик, Зэт. Я стояла и смотрела вчера полчаса на полную луну. Но никакого привета не было, совсем никакого.

Он отлично это знает. Когда он недавно говорил ей об этом, он был полностью уверен в том, что сможет это сделать. Но вчера, когда у Большого канала смотрел на светящийся круг, он споткнулся о свою мысль. Нет, я знаю. Нельзя сомневаться. Но я засомневался на мгновение, и не получилось. Мне жаль.

Мне тоже, Зэт. Я была так уверенна, что ты пошлешь мне привет. Она действительно расстроена.

Но зато, Сабатин, или – вместо этого… может, ты приедешь в Венецию?

В смысле?

В прямом.

Сейчас? Да?

Да.

Но что я скажу Франсуа? Она начинает плакать в телефон. Я не могу больше лгать, Зэт. Просто не могу. Нельзя лгать тому, кто тебе дорог. Это ужасно. Я не могу.

Кто сказал, что существует только одна правда? Его голос странный, когда он это говорит, почти беззвучный. Здесь большая фотовыставка.

Да?

По крайней мере, она может открыться. Я закажу номер…

Но у тебя, наверное, есть номер?

В смысле, двухместный номер. Я скоро тебе позвоню и скажу название отеля. За билет плачу я.

Но, Зэт…

Он положил трубку.

Рядом с телевизором звонит телефон. Легко догадаться, что в гостиной, там, где телефон стоит рядом с телевизором, маленький и недовольный ребенок.

Алло, Роз, ты слышишь меня?

Да, алло. Это ты?

А что, не похоже?

Похоже. Как хорошо, что ты звонишь. Ты уже покатался на гондоле?

Нет, это развлечение для молодоженов и тупых американских туристов. Тебе что-нибудь привезти из Венеции?

Какой ты внимательный. Какие-нибудь красивые-красивые-красивые золотые туфельки.

Какой у тебя размер?

Токе, ты отлично знаешь. Ты же сам говорил, когда я ходила в твоих ботинках, – на шесть размеров меньше, чем у тебя.

Да, точно.

У тебя все хорошо? Мне кажется, ты немного…

Нет, все в порядке. Мне нужно вернуться на совещание, и я не хочу тебе больше мешать; какая, однако, малышка сегодня сердитая.

Токе. Ты доставил мне огромную радость.

Он стоит в телефонном пузыре рядом с Академией. Причаливает вапоретто. Элегантная женщина с двумя хорошенькими детьми идет быстрым шагом по мосту. Он сразу замечает ее. Это она.

Женщина, которую он встретил в поезде двадцать лет назад. Он уверен настолько же, насколько не уверен. Направляется в ее сторону. Она останавливается и раскрывает коляску для младшего. На ней белые кожаные перчатки, хотя, должно быть, в них жарко, шелковое платье цвета лаванды и белый шифоновый платок на голове и вокруг шеи, темные очки, à la Грейс Келли. Тогда, в поезде Рим–Венеция, она тоже была похожа на актрису кино. Они вели длинный философский разговор, какой можно вести, только если ты молод и можешь одновременно понимать все и ничего. Они проговорили всю ночь. Она была красивая. Она все еще такая. Эти двадцать лет украшают ее. На следующий день она пригласила его на свой день рождения. Но когда он пришел по условленному адресу, то увидел, что это был дворец на рио де Сан-Кассиано, с ковровой дорожкой на лестнице, большой моторной лодкой на двенадцать человек, светлыми кожаными стульями и красно-белыми полосатыми ограждениями, маркирующими место причала. Мужество покинуло его.

Когда он вернулся в Париж три недели спустя, в почтовом ящике он нашел от нее письмо. Почему он не пришел?

Он так никогда и не ответил, но часто думал о ней.

Она идет по площади перед Академией и даже не догадывается, что именно он стоит и провожает ее взглядом.

Если это, конечно, она. Она исчезает за углом, и он этого никогда не узнает. Упустить такой случай!

В его голове полная тишина. Несовершённый поступок нельзя изменить. Сколько жизней никогда уже не проживешь? Может, его жизнь была бы другой, если бы он пошел по ковровой дорожке?

Может, его жизнь – результат как несовершённых поступков, так и тех, которые совершил? Он не знает, поскольку не задает себе этот вопрос.

Он стоит здесь, посередине площади, где печет солнце, ему не хватает воли, энергии, в его голове сейчас все синее. Эти два звонка он сделал автоматически. А звонил ли он вообще? Может, он это выдумал? Какой следующий ход Манон? Чего она хочет?

Вопрос о том, чего хочет он, не существует. Он механически переставляет ноги. Единственное, что он точно знает, – это то, что разговор с Манон был реальным.

Он все еще чувствует где-то в Шубине его вкус. Он идет по переулку, вдоль канала, через мост. Мужчина в лодке, нагруженный «Sanpellegrino», вынужден нагнуться, чтобы проплыть под мостом. Он идет мимо лодочной мастерской вниз по переулку. Постиранное белье сушится между домами, стоящими здесь так близко друг другу, что солнечные лучи достигают брусчатки лишь тогда, когда солнце в зените. Именно поэтому площадь впереди еще более светящаяся и выглядит больше, чем есть на самом деле. Он не знает, как долго он блуждал, но обнаруживает, что сделал круг. На другой стороне канала, прямо там, на конце маленького моста, находится отель «Pensione Accademia». Во всяком случае, так написано на железных воротах. Он бронирует двухместный номер и говорит, что придет через полчаса. Моя жена приедет позже. Он садится на вапоретто до Санта-Мария-делла-Салюте.

Фасад отеля сейчас в тени. Ставни в их комнате все еще закрыты. Ваш? Он говорит, что ему нужно ненадолго взять свой паспорт. Вышла ли его жена или она еще в комнате? Не будет ли администратор так любезен передать ей через полчаса это сообщение? Бланк отеля слишком большой для той строчки, которую он пишет в верхней части листа.

Часть мозга, отвечающая за счастье, должно быть, находится очень близко к той, которая отвечает за несчастье. Сабатин сидит в самолете. На ней темные очки. Она вынуждена их надеть. Но не потому, что утреннее солнце слепит глаза. Она не спала всю ночь. Франсуа тоже. Она не подготовилась к разговору, и получилось, будто слова просто выпали из ее уст. Франсуа, я вынуждена тебе кое-что сказать… в действительности, больше ей ничего не надо было говорить. В тишине, которая наступила в то же мгновение, она уже знала где-то в глубине души, что делает нечто неправильное и непоправимое.

Когда они встретились, Франсуа и она, у нее было ощущение, что она сливается с жизнью. Ощущение гармонии. Просто гармонии. Как в те редкие весенние дни, когда нет никакой разницы температур между воздухом и кожей. Это ощущение не покидало ее много лет. Как будто никакое зло не могло ее победить. Она чувствовала себя окруженной любовью и доверием. Но в последние годы именно она тянулась к нему. И вот он сказал: ну, тогда ты можешь выйти в ту дверь, которую открыла сама. Он сказал это абсолютно равнодушно.

Но, Франсуа, я просто не могу тебе лгать. И она все равно сделала это сразу после того, как сказала, что поехала на пару дней в Венецию, чтобы подумать. Одна. Так и сказала. И она попросила его ничего не говорить детям до ее возвращения.

Она сидит здесь, в самолете, смертельная усталость сталкивается с радостью от мысли увидеть Зэта. Через два часа.

Он сидит перед отелем. Загорелый. С закрытыми глазами. Он вздрагивает, когда она закрывает ему глаза руками.

Прости, я тебя напугала?

Он выглядит уставшим и немного напуганным. Нет, лжет он, ни капельки.

Она чувствует то, чего раньше не замечала. Прости.

Зэт берет ее маленький чемодан. Она вообще взяла с собой хотя бы нижнее белье? Зубную щетку? Она понятия не имеет, что у нее с собой. Когда он закрывает дверь, он спрашивает: можно пригласить тебя в постель? Он не занимается с ней любовью. Берет ее. Грубо. Бесчувственно. И засыпает, навалившись на нее всем своим весом.

Она ощущает во рту одновременно сладкое и соленое. Плач исходит прямо оттуда, где обычно прячется. Из глубины ее души. Но он не просыпается. Он слишком устал… Сабатин трясет, как в лихорадке.

Чашка кофе во «Флориане» стоит столько же, сколько вчерашний обед. Несмотря на темные очки Манон закрывает глаза. Если слушать музыку, можно подумать, что находишься в Будапеште. По разговорам за соседним столом кажется, что в Токио. Почему она не возвращается домой? Когда не можешь находиться нигде, то все равно, где ты. Она открывает первую страницу романа «Враги. История любви» и перечитывает первое предложение. Еще раз. Но слова и буквы не имеют никакого смысла, они разбегаются. Прочь друг от друга. Как железные опилки во время физического опыта.

В его сообщении написано, что он с ней свяжется. Но не написано, где и когда. За что он ее так наказывает?

Еще до свадьбы она знала, что он никогда не будет принадлежать ей до конца, это было частью его обаяния. Было много зон, которых ей нельзя было касаться. Таковы были правила игры. Но в этой игре все участники в конечном счете проигрывают. Жизнь конечна.

Она снова закрывает глаза. Солнце печет, воздух тяжелый, как перед грозой, которая никак не грянет.

Манон, должно быть, заснула, так как вдруг слышит, что книга выпала из ее рук, а предложение «это было вчера?» мучительно вертится в ее голове. Она не спала всю ночь и не знает, откуда взять силы, чтобы перейти на другую сторону. Ее ноги тяжелые, словно налитые водой. Только бы она могла вызвать такси.

Подать сигнал официанту, что она хочет заплатить, требует определенных усилий. Шлеп! Птичий помет светло-коричневый и густой.

Он валится на ее плечо, на грудь. Цифры на чеке растекаются, когда она расписывается на нем.

У Сабатин звонит телефон. Зэт в ванной. Голос Берт какой-то странный. Она была у врача, и у нее обнаружили узел в груди. Нет. Берт! Только не Берт. Ее любимая Берт. Всегда такая веселая. Букет из живости, ума и хорошего настроения. Когда она думает о Берт, первое, что приходит на ум, – это ее смех. Светлый и звонкий.

Ты не можешь прийти ко мне, Саба?

Нет ничего, чего бы я хотела больше, но я… я в Венеции. С ним. Я была вынуждена все рассказать Франсуа, Бе-Бе. Но Франсуа не знает, что я здесь с Зэтом. Ты говорила с Патриком?

Да, он придет завтра. Саба, а нужно было рассказывать? Ты не могла скрыть это и подождать, когда все пройдет?

Но это не пройдет так легко, обман никогда не проходит. Ты не понимаешь. Я влюблена, и мне кажется невозможным, что он совершит ошибку. Недавно, когда он случайно пролил чай на мой компьютер, я подумала, это какое-то недоразумение.

Берт смеется.

Но мы не должны говорить обо мне…

Нет, должны, говорит Берт командным тоном. Когда ты вернешься?

Сабатин вдруг понимает, что она не знает, когда. Через несколько дней. Бе-Бе, я уверена, ты справишься. Когда говоришь что-то, в чем сам не уверен, лучше помолчать. Ты прекрасна. Ты должнасправиться. Вот это совсем другой разговор.

Я действительно расстроена, что ты вынуждена была все рассказать Франсуа.

Но разве лгать – это не самое ничтожное в жизни? Да еще тому, кого любишь?

Не могла бы ты не быть истинной женщиной и не брать на себя всю вину, а? Помни, что двери брака отрываются изнутри.

Сабатин внезапно приходит мысль, что Франсуа тоже говорил о двери, но по-другому.

Он много лет не следил за своим садом, говорит Берт. А когда забываешь об этом, то приходит другой и делает это за тебя.

Они были неразлучны в любую погоду. Они утешали друг друга, они смеялись до умопомрачения, и прямо сейчас они хотели бы сидеть, повернувшись друг другу, на большой кровати, как они часто делали.

Бе-Бе, ради меня и Патрика. Ты должна,ты просто обязанамобилизовать всю свою энергию, чтобы выздороветь. Слышишь? Ты будешь ходить на процедуры?

Ну да, по полной программе. Начинаю завтра. Но я не в первый раз буду ходить в платке. Кстати, мне идет. Будем надеяться, меня не затронет запрет на ношение платков.

Ты чудо, Бе-Бе. Увидимся совсем скоро.

Да.

И… Саба… перестань плакать, слышишь? Жизнь для живущих, не так ли?

Когда они положили трубки, Сабатин сидит еще немного с закрытыми глазами. Слезы текут сами собой, и она шепчет «Ми Шеберах», еврейскую молитву о больных: пусть тот, кто благословил наших предков-патриархов Авраама, Исаака и Иакова и матриархов Сару, Ребекку, Рахиль и Лию, благословит и вылечит Бе-Бе, которая больна… Она даже не знала, что помнит эту молитву и не думала о ней. Она слышит, что он все еще в душе. Она скидывает толстый белый халат отеля на кровать и встает к нему под душ.

Она никогда не устанет смотреть на него. Волосы на его ногах собираются в полоски. Ей кажется, что она никогда этого не видела. Черная, белая. Черная, белая. Знаешь что, Зэт?

Нет, и я не уверен, что хочу знать. Ты голодна?

Если бы я ела мясо, я могла бы съесть корову.

Пойдем, мы найдем для тебя сирену.

Сабатин не ест ничего, что имеет душу, но на жабры это не распространяется.

Пожалуйста, маринованную зубатку, тушеного морского конька, копченую колюшку с гарниром из рачков-бокоплавов и морской травы.