Текст книги "Философия киников"

Автор книги: Исай Нахов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

СРЕДНИЙ, ИЛИ ЭЛЛИНИСТИЧЕСКИЙ, ПЕРИОД (III–I ВВ. ДО Н. Э.)

Компромиссный, или «гедонизирующий», кинизм

Новая высшая стадия в развитии рабовладельческой социально-экономической формации – эллинизм – повлекла изменения во всех надстроечных категориях. Претерпела изменения и киническая философия. Теперь она представлена уже не непосредственными учениками Антисфена или Диогена. Новое поколение киников узнавало об идеях основоположников кинизма главным образом из их уцелевших произведений, которых, вероятно, сохранилось не так уж много, ибо власти принимали меры к уничтожению «крамольной» литературы. Однако никакая цензура не могла воспрепятствовать распространению идей этой самой демократической философской доктрины древности. К III в. до н. э. кинизм стал одним из наиболее популярных учений, а киники – обычным явлением в греческих городах.

Как в теории, так и в практике кинизм стал понемногу утрачивать свой непримиримый ригоризм– Элементы компромисса, которые можно было отчасти проследить в некоторых высказываниях Кратета («пользуйся тем, что есть» – пис. 34, 1), разрослись и значительно смягчили экстремистские черты первоначального кинизма. Появились черты гедонизма, которые позволили буржуазным ученым говорить о «гедонистическом» кинизме III в. до н. э. Гедонизм, свойственный в известной мере ряду представителей кинизма этого периода, явился выражением политического компромисса, временного отступления новых киников перед усилившейся рабовладельческой реакцией. Однако следует подчеркнуть, что этот гедонизм не был определяющим в учении киников нового поколения и противостоял философии наслаждения киренаиков, связанных с аристократией.

Компромиссный характер среднего кинизма был обусловлен временной стабилизацией рабовладения, дальнейшим развитием рабства, разложением мелкого свободного производителя, как социального слоя, опустошительными в кровопролитными войнами, усилением нейтралистских тенденций, упадком демократии и установлением политических порядков, жестоко подавлявших любое стремление к свободе. В компромиссном характере эллинистического кинизма сказались крайняя утомленность масс непрерывными войнами, апатия из-за безнадежности уничтожить бесправие и желание вкусить, наконец, мир и покой. Киники в лице своих лучших представителей продолжали отстаивать свою программу борьбы с общественной несправедливостью, но в силу особенностей эпохи формы этой борьбы стали более гибкими, мягкими, а усталость отразилась в толковании некоторых проблем, немыслимом для радикального древнего кинизма. Откровенные гедонистические нотки стали необходимы, чтобы жесткий аскетизм не отпугнул широкие массы приверженцев. В бурную событиями эпоху эллинизма, когда уже не в умах, а на деле сместились все привычные нормы, от людей требовалось немало личной предприимчивости, умения приспособиться к обстоятельствам, чтобы выжить. В то же время создавались условия для сравнительно легкого восприятия кинической пропаганды. Теперь определяющей формой ее стала наряду с проповедничеством литературная активность философов, разработавших новые литературные приемы, формы художественной выразительности и жанры. Странствующие кинические проповедники распространяли в своих произведениях и беседах моральные и политические идеи Антисфена и Диогена, призывающие к свободе. Среди популярных в это время учений стоиков и эпикурейцев кинизм был единственной философией, связанной с народом, несмотря на наличие в нем момента приспособленчества.

Компромиссные моменты выразились прежде всего в подчеркивании элементов мнимого наслаждения, существовавших в зачаточном виде уже в древнем кинизме. Антисфен и его последователи любили внушать, что люди, живущие в бедности, получают, например, больше удовольствия от пищи, чем пресыщенные гурманы. Занимаясь полезным и здоровым трудом, бедняк живет, ничего не опасаясь, в то время как богач чахнет над своими сокровищами. Презирать наслаждения, которыми тешатся господа, приятнее, чем испытывать эти самые наслаждения. Киник может упиваться природой, всеми ее дарами – самое высокое наслаждение, недоступное и непонятное богатым людям. Так, Диоген в зависимости от сезона живет то в прохладном Коринфе, то в теплых Афинах, меняя резиденцию, как царь персидский (Дион Хрис. VI, 1), греется в лучах солнца, испытывая самые приятные чувства. Гедонистом изображает Диогена и Максим Тирский: «Диоген наслаждался жизнью в своей бочке, как Ксеркс в Вавилоне» (III, 9). Философ не отказывается и от других маленьких радостей. «Спрошенный, ест ли мудрец пироги, он ответил: „Как все остальные люди"» (Д. Л. VI, 56). Эта серия эпизодов, рисующая Диогена лакомкой, не чуждающимся естественных удовольствий, вносит новую окраску в легенду о нем. Это несомненно дань времени.

Киники эпохи эллинизма

Если старшие киники тяготели к традиционно самым развитым частям Эллады – Афинам и другим городам центральных областей материка, захваченным событиями Пелопоннесской войны, то в эпоху эллинизма география кинизма значительно расширилась, охватив почти всю ойкумену – от причерноморских колоний и Малой Азии до Ахайи, Македонии и Северной Африки. Утрата Афинами ведущей роли привела к перемещению политико-экономических и культурных центров на периферию античного мира. Киники этого времени оставили глубокий след в литературе как новизной и демократичностью содержания, противостоящими аполитизму и изысканной учености официально-придворного творчества признанных поэтов и филологов знаменитых эллинистических школ, так и самобытными и глубоко народными жанрами и художественной выразительностью в «киническом стиле».

Бион Борисфенский, родом с берегов Днепра (III в. до н. э.), – одна из наиболее колоритных фигур в истории кинизма эллинистической поры (см. о нем кн. IV Диогена Лаэртского). С именем Биона связано формирование диатрибы, основного жанра кинической литературы. Сын мелкого торговца рыбой и гетеры, Бион был продан в рабство некоему ритору, оставившему ему порядочное наследство. Благодаря этому он отправляется в Афины, где изучает философию у киника Кратета, академика Ксенократа, перипатетика Феофраста, киренаика Феодора, но останавливается на кинизме, больше всего отвечавшем его внутренним запросам. Бион много путешествовал, на о-ве Родосе обращался со своими диатрибами к морякам, гетерам, рабам и ремесленникам. Ориген сравнивал Биона о бродячими христианскими проповедниками. Знакомство с киренаиком Феодором оказало заметное влияние на взгляды Биона, привнеся в них гедонистические и усилив атеистические мотивы.

Бион приобретал не только врагов, но и друзей, даже среди сильных мира. Так, он произвел сильное впечатление на эллинистического монарха – могущественного Антигона Гоната (283–240). Философия Биона – образчик эллинистического кинизма. Наряду с обычными для кинической пропаганды темами – предпочтение бедности богатству, осуждение рабства, безразличие к смерти и эмиграции, автаркия, космополитизм и т. п. – мы встречаемся у него с некоторыми гедонистическими и компромиссными тенденциями: например, он советует «ставить паруса по ветру», иными словами, приспосабливаться к обстоятельствам и придерживаться конформизма[153]153
  * Влияние этих идей сказывается у Фаворина (II в. н. э.) в фрагменте его диатрибы «Об изгнании».


[Закрыть]*. Это дальнейшее развитие в новых условиях призыва Кратета: пользуйся и довольствуйся настоящим (Кратет, пис. 34, I; Лукиан. Диалоги мертвых, XXVI, 2; Плутарх. О суевериях, 170с). Бион несколько приглушает радикализм и других кинических заповедей. Так, он не настаивает на отказе от имущества и утверждает, что мудрец, независимо от своего внешнего положения, может оставаться верным принципам кинизма. Примиренчество Биона говорит о сложных сдвигах в обществе и кинической доктрине. Друг Антигона Гоната уже не мог быть таким чистым и бескомпромиссным другом рабов, какими были древние киники, презиравшие дружбу с властителями.

Если в области теории Бион мало оригинален и выступает в роли смягчителя давнего ригоризма, то в литературе он самобытный творец, создатель главных жанров кинической словесности. Исходя из требования «перечеканки ценностей», он предлагает новые формы, противостоящие всем общепринятым эстетическим нормам и литературной практике своего времени. Его произведения были целиком подчинены задачам кинической пропаганды и по своему содержанию, языку, форме отвечали на запросы той массовой аудитории, к которой они адресовались.

Бион делал все, чтобы привлечь к себе парод, – речи его были занимательны, остроумны, насыщены юмором, фольклорными сюжетами, необычными сравнениями и метафорами. Эратосфен сказал, что Бион нарядил философию в пестрое платье гетеры (Д. Л. IV, 52; Страб. I, 2, 2). Элементы «серьезно-смешного», уже присутствовавшие в сочинениях старших киников, в его диатрибах и пародиях усиливаются. Об этом искусстве «со смехом высказывать истину», характерном для Биона, говорит Гораций (Послания, II, 2, 60), не избежавший его влияния. В произведениях Биона проза иногда переходит в стихи. Такое смешение стилей представлялось образованному греческому читателю еще одной «пощечиной общественному вкусу», на которые не скупились киники. Особенно часто включались в текст цитаты всеми чтимого Гомера. Язык Биона изобилует арготизмами, простонародными и вульгарными оборотами. Понятно, что язык и стиль выходца из социальных низов не нравился многим и подвергался резкой критике.

Бион оставил после себя много «воспоминаний» и «полезных изречений», хрий (Д. Л. IV, 47). Однако главная его заслуга – в создании диатрибы и разработке пародии. Из пародий сохранились лишь две, направленные против пифагорейца Архита. Диатриба – нечто среднее между докладом и диалогом, проповедь на философско-моральную тему, в которой кинические (а позднее и другие) идеи преподносятся в доходчивой и увлекательной форме с привлечением известных риторических приемов. Известна бионовская диатриба под названием «О гневе».

Диатриба пришлась по вкусу популярной философии – ее использовали стоики, представители «второй софистики», греки, римляне, иудеи (Филон, Луцилий, Гораций, Ювенал, Эпиктет, Мусоний Руф, Дион Хрисостом, Сенека, Плутарх, Лукиан, ап. Павел, Плотин и др.). Биону принадлежит ряд типичных сравнений, ставших традиционными в кинико-стоической популярно-философской литературе («театральные», «животные» и др.).

Телег (сер. III в. до н. э.) продолжил линию Биона в кинизме и обогатил наши представления о его диатрибическом творчестве. Он не был столь крупной и оригинальной фигурой, как Кратет или Бион, но по довольно значительным отрывкам его произведений, сохраненным в «Антологии» Стобея, именно в силу их усредненности, можно судить об общем уровне эллинистического кинизма и эволюции, которую он претерпел. Мегарец Телет был скромным школьным учителем и, возможно, его сочинения – своего рода упражнения на популярные темы общеизвестной философии, но пишет он в стиле Биона, часто цитирует Диогена, классиков, его герои – Сократ, Диоген, Кратет. Телет учил не теряться при любых обстоятельствах, не пытаться изменить ход событий, мужественно встречать и переносить удары судьбы; человек должен жить, довольствуясь тем, что имеет, не желать, чего нет, и не отчаиваться. Это непротивленчество не вязалось с бунтарским духом древних киников, и поэтому в Телете можно видеть правое крыло в кинизме, но его критика и демократические убеждения радикальнее любых высказываний представителей других философских школ эпохи эллинизма.

Другой киник III в. до н. э. Менедем, родом из западной части Малой Азии, прославился литературной полемикой со своим бывшим учителем Колотом и необычными чудаческими выходками. Покинув эпикурейца Колота, он обрушивается на него с беспощадной критикой, близкой по аргументации радикальному стоику Зенону, затем примыкает к кинику Эхеклу. С именем Менедема связан эпизод, который при всей своей сомнительности (возможно, у него был литературный источник – «Путешествие в Аид» Мениппа). прекрасно иллюстрирует некоторые из кинических способов привлечь внимание толпы и эпатировать античных обывателей. Рассказывают, будто Менедем, облачившись в платье Эринии – длинный серый балахон, и нахлобучив на голову остроконечную шляпу-пилос, разрисованную знаками Зодиака, говорил всем, что вернулся из Аида, подземного царства, чтобы наблюдать за человеческими прегрешениями. Из этой эксцентриады следует, что даже в эллинистическую эпоху киники не переставали издеваться над общепринятыми нормами и потешаться над ложными представлениями и суевериями, доводя их до крайности.

Менипп из Гадары (сер. III в. до и. э.) вошел в историю кинизма и античной литературы как создатель нового, построенного на кинических принципах жанра – менипповой сатиры, «мениппеи». Менее известны его философские воззрения. Сам Менипп – типичная для кинизма фигура: родом из Палестины (недалеко от Тивериадского озера), раб по рождению, впоследствии получивший свободу. В Фивах, куда его забрасывает судьба, он знакомится с киником Метроклом и, может быть, с Кратетом. Менипп становится одним из самых известных кинических писателей. Лукиан ставит его имя рядом с Антисфеном, Диогеном и Кратетом (Беглые рабы, 11). Как о знаменитом кинике говорит о нем и Варрон. Часть жизни Менипп провел в Афинах. Есть основание предполагать, что он покончил жизнь самоубийством (Д. Л. VI, 99; Лукиан. Диалоги мертвых, XII, 11).

Плодовитая писательская деятельность Мениппа оставила заметный след и вызвала многочисленные подражания. Сочинения его составили тринадцать книг, которые не сохранились, но названия их приводятся в источниках (Д. Л. VI, 20.10; Афин. XVI, 27.85; Лукиан; Сенека), по подражаниям и позднейшим заимствованиям можно судить об их форме и проблематике. Все эти произведения написаны в своеобразном жанре и стиле, основы которых были заложены древними киниками, а также Б ионом и Телетом. Использовав опыт предшественников, Менипп создает жанр, имя которому дал римский ученый и писатель Варрон – «мениппова сатура». Этот бурлескный жанр впитал в себя возможности, заложенные, но не до конца реализованные в древнеаттической феерической комедии, Сатировской драме, мимах, «сократическом диалоге» и диатрибе. «Мениппова сатура» – во всех отношениях народный жанр, чье содержание и изобразительные средства черпались из одного и того же источника – фольклора, сверкающего остроумием и фантазией. Сатиры Мениппа отличались драматизмом, свободным перемещением действия во времени и пространстве, сочетанием фантастику необычайных приключений и вульгарного натурализма, серьезным этическим и социальным содержанием, облеченным в шутейную форму («серьезно-смеховое») барочной смесью прозы и стихов, органично дополняющих друг друга. За свое редкое умение говорить о важном с шуточками и прибаутками Менипп получил прозвище «творца серьезно-смешного» (Страб. XVI, 2, 29). Созданная им сатира исследовала специфическими средствами вопросы бытия, разыскивала истину, ставя своих героев, носителей различных взглядов и идей, в необычные ситуации, позволяющие с наибольшей полнотой раскрыть потенции правдивого и ложного. Как и в диатрибе, оппоненты автора выставлялись в смешном и жалком виде. В традиционные философские жанры – диалог и письмо – Менипп внес смех, острословие, выдумку, пересыпал текст стихотворными вставками и цитатами.

Вот как примерно восстанавливается содержание некоторых сочинений Мениппа. «Нисхождение в Аид» (Некюйа) написано в подражание сошествию гомеровского Одиссея в загробный мир (Одиссея, XI) и аристофановским «Лягушкам». Здесь, вероятно, в сатирическом духе изображались враги Мениппа и пересматривались ценности, почитаемые большинством; контрастно сталкивались бывшие богачи, благоденствовавшие на земле и влачившие жалкое существование в Аиде, с нищими и рабами, получившими посмертное признание, и т. п. За пределами жизни, в преисподней, а не на земле, выясняются истинные ценности. Форма «некюйи» использовалась в целях философского морализирования от Варрона, Сенеки (Апоколокюнтесис), Горация, Лукиана (Менипп, Харон, Переправа, Разговоры мертвых) до эпохи Возрождения и наших дней. «Письма, написанные от лица богов» – жанр фиктивной эпистолографии, дающий возможность как бы забраться вовнутрь изображаемых персонажей и изнутри взорвать их традиционные характеры. Лукиану, по крайней мере, такого рода письма послужили образцом для антирелигиозных сатир – писем Крона и Кроносолона. «Пир», написанный Мениппом, мало известен. По жанру он примыкает к литературе пиров-симпосиев, где изображается собрание философов, полемизирующих но проблемам застольного характера (любовь, дружба, искусство) и развлекающихся импровизированными концертами. Из «Пира мудрецов» Афинея (XIV, 27) можно узнать, что мировой пожар, периодически сжигающий космос, был изображен в виде танца с явной целью высмеять космологические представления стоиков. Наиболее известное сочинение Мениппа, воспевающее кинизм, – «Продажа Диогена», где прославляются нравственная сила и презрение к внешним благам (Д. Л. VI, 29). Это сочинение внесло определяющий вклад в легенду о великом синопце.

Некоторые буржуазные ученые склонны считать Мениппа автором версии о пленении Диогена пиратами и последующей продаже его в рабство, при этом высказывается мнение, что Менипп, будучи рабом, хотел показать, что мудрый раб, каким был Диоген, может «править людьми». Другие полагают, что вся история с продажей Диогена в рабство сочинена по образцу злоключений его антагониста Платона. Оснований для таких гиперкритических выводов, не подкрепленных реальным материалом источников, нет. Надо полагать, что в основу сочинения Мениппа были положены действительные факты, иначе необходимо вычеркнуть из биографии Диогена весь последний коринфский период с его воспитательной миссией, о котором писали Евбул (Д. Л. VI, 30) и Клеомен (Там же, 75). Наивно полагать, что эти писатели целиком зависели от вымысла своего современника, а не основывались на общеизвестных фактах.

Глубокие мысли о человечестве Менипп нарядил в живописные одежды своей сатиры, позиции киников защищал оружием смеха. Даже «философ на троне» Марк Аврелий называет его в числе тех, кто высмеивал «скоропреходящую и эфемерную жизнь людей» (VI, 47, 4). Точную характеристику Мениппа дает Лукиан, который говорит, что он умел по-кинически смеяться, т. е. одновременно шутить и кусать. Менипп решительно отвергает все философские доктрины, кроме своей, одинаково высмеивая стоиков, эпикурейцев, академиков, хотя в его философии звучат бионо-телетовские нотки. «Преследуй только одно из всего: чтобы настоящее было удобно, прочее все минуй со смехом и не привязывайся ни к чему прочно», – поучает лукиановский Менипп (21). Для Лукиана Менипп был, между прочим, не только создателем любезного ему жанра, но и, по словам Дидро, «моральным героем» heros en morale.

Прославляя жизнь бедняка и раба, критикуя действительность, Менипп, тем не менее, не делает из критики радикальных выводов. Убежденный в бесполезности сопротивления и борьбы, он призывает к незаметной жизни, к примирению с действительностью, но не эти слабые стороны мировоззрения, а объективная художественная реальность его сатир несла сильный заряд социального протеста. Именно она и обусловила ее последующее влияние.

Мелеагр Гадарский (I в. до н. э.) – один из последних киников эпохи эллинизма. Большую часть жизни он прожил в Тире при последнем Селевке, старость провел на о-ве Косе. Мелеагр сознательно подражал своему знаменитому земляку Мениппу и писал эпиграммы в киническом духе и был первым составителем поэтических антологий. Антология под названием «Венок» включала не только его стихи, но и других поэтов. Согласно Афинею (IV, 157b), Мелеагр – автор «Сравнения дорогих блюд и чечевичной похлебки», где все преимущества на стороне пищи бедняков. Называя «киником» Мелеагра, Афиней приводит названия и других его сочинений (XI, 157b. 502с). Эпиграммы Мелеагра вошли в «Палатинскую антологию».

Особое место в кинической литературе занимает творчество выдающегося эллинистического поэта Керкида из Мегалополя (ок. 290–220 гг. до н. э.). Керкид не отказался от идеалов древнего кинизма и активно вмешивается в жизнь, помня о превосходстве практики над теоретизированием. В принципе кинизм не выступал против активной политической деятельности, если она шла на пользу народу, угнетенным. Керкид пересматривает линию поведения своих предшественников. Стефан Византийский называет его «превосходным законодателем и мелиямбическим поэтом», а Полибий говорит о нем как об известном полководце времен Арата и Клеомена (II, 48–50, 65). Керкид был послом родного города при дворе Антигона.

До самого начала XX в. личность Керкида оставалась загадочной, так как под этим именем были известны два государственных деятеля. Кто из них принадлежал к киникам, на это убедительного ответа не существовало. Только найденные в 1906 г. фрагменты сочинений (Оксиринхские папирусы, т. VIII), озаглавленные «Мелиямбы киника Керкида», не оставили сомнений в принадлежности стихов государственному деятелю и реформатору аркадского города Мегалополя. Найденные фрагменты вместе с девятью известными до этого отрывками позволяют составить более полное представление о поэзии и характере кинизма Керкида[154]154
  * См.: Нахов И. Поэзия протеста и гнева (Сотад, Феникс, Керкид). – Вопр. клас. филологии, 1973, т, 5, с. 5—67.


[Закрыть]*. Поэт-сатирик, создатель так называемых мелиямбов, он с удивительной, прямо-таки «маяковской» сатирической силой и публицистическим пафосом нападал на богов и божественное провидение, социальную несправедливость, на роскошь и богатство и воспевал Диогена, «божественную собаку» (Д. Л. VI, 76–77). В стихах Керкида заметно влияние кинической диатрибы с ее проблематикой и образной системой.

Центральным из сохранившихся «Мелиямбов» является сравнительно большой отрывок (более 35 стихов), бичующий богатство, полный гнева и ненависти к уродствам современного общества. Конец стихотворения звучит угрожающе: если богачи не поделятся с неимущими добровольно, то ветры судьбы начнут дуть им в лицо, и тогда-то придется им «выблевать из самого нутра» все награбленное у народа «ненавистное богатство». Сильное социальное звучание приобретают здесь и нападки на богов и самого владыку Зевса. Прямое обращение к объекту сатиры (Ксенон), людям и богам, восклицания, риторические вопросы, парентезы, подчеркивающие личную позицию автора, едкая ирония, лаконичная многозначительность в соединении с необычным поэтическим размером, сочетание лексики высокого стиля и вульгаризмов, обдуманная разностильность, энергичность я динамизм, профетический тон – все это производит просто ошеломляющее впечатление. Устрашающая «диковинность» его связана прежде всего с неслыханными и неповторимыми неологизмами, составляющими отличительную черту керкидовского стиля, источник которого следует искать в грубоватой стихии народной речи. Новая, революционная по содержанию поэзия Керкида требовала новых форм, тревожащих, напряженных и торжественных одновременно. Думается, что откровенно публицистический, «солоновский» пафос поэзии Керкида и их сравнительно простой ритмический рисунок были рассчитаны на массовую аудиторию, а не на узкий круг дружеской элиты. Мелиямбы, будучи сродни мелической и декламационной поэзии, представляли собой нечто вроде античного зонта. Эпические дактили и разговорно-насмешливые ямбы, лежащие в основе керкидовского стиха, напоминают о связи Мелиямбов с социально насыщенной и политически острой древней комедией аристофановского типа. В свою очередь, творчество Керкида нашло отклик в поэзии Луцилия и Горация.

Ямбографию Керкида дополняют сохраненные Лондонским и Гейдельбергским папирусами отрывки из пропитанных язвительностью холиямбических стихов Феникса из Колофона. Анализ обнаруживает их несомненную киническую направленность. В античной литературе немного таких прямых, сиюминутных откликов на современное зло, откровенных, не замаскированных мифологическими или басенными условностями. Это негодующие строки о богах и стяжателях, лишенных чести и совести, пекущихся лишь о роскоши и удобствах. Им противопоставлены трудящиеся бедняки, умирающие с голоду. В своих стихах Феникс, сознательно или невольно, использует аргументацию и стилистику диатриб. К «Ямбам» примыкает холиямбический отрывок об ассирийском царе Нине, приведенный Афинеем (XII, 530 с). «Песенка вороны» Феникса – стилизация в народном духе, свидетельствующая об интересе поэта к народным обрядам и фольклору.

Киническая литература эпохи эллинизма оказала значительное влияние на близких к низам и критически настроенных поэтов. К их числу относится крупнейший эпиграмматист этого времени Леонид Тарентский (первая иол. III в. до н. э.), посвятивший свое творчество «маленьким людям». И Леонид, и пелопоннесская (дорийская) школа поэтов, к которой он принадлежал, стоят несколько особняком в литературной жизни века. Интерес пелопоннесцев к народу был искренним, они предпочитали живописать народные типы, родную природу, тружеников и чистый мир детей и животных. То, что у других пелопоннесских поэтов только намечалось, у Леонида превратилось в ведущий мотив. Хотя он не был киником в чистом смысле слова, но влияние популярных киникостоических идей определило весь строй его общественного и поэтического мышления, обусловило его творческое своеобразие. Этот странствующий бард, перебивавшийся с хлеба на воду, с болью писал о народной нужде, восхищался Диогеном, воплощал в стихи кинические идеи. Одна из поэтических диатриб Леонида, названная видным немецким ученым Геффкеном «кинической проповедью в стихах» (А. Р. VII, 472), говорит о быстротечности и тщете человеческой жизни, заполненной погоней за богатствами, и призывает к скромности и простоте. Мир поэзии Леонида густо населен рыбаками, охотниками, пастухами, плотниками, дровосеками, крестьянами, ткачихами, садовниками, кормилицами, матросами и т. п. Эти люди заняты трудом, с ним связаны их мысли и чаяния. Умение увидеть красоту в обыденном, в труде, привлечь внимание к низам, скрасить горечь критики шуткой, вовремя произнести сентенцию, изобразить уродливое так, чтобы оно но отталкивало, а вызывало нужные эмоции и мысли, – эти свойства почерпнуты в кинической литературе.

Киническим «вольным словом», айсхрологией и физиологическим натурализмом отличались стихи скандально известного в истории античной литературы поэта Сотада из Маронеи, жившего при Птолемее Филадельфо. Его безосновательно обвиняли в порнографии, хотя его обработки мифологических сюжетов, даже носившие налет откровенной эротики, преследовали антирелигиозные цели. Сотад бесстрашно обличал Птолемея за его кровосмесительный брак со своей сестрой Арсиноей. В наказание за дерзость, как гласит предание, царь приказал бросить свинцовый ящик с заключенным туда крамольным поэтом в море (Афин. XIV, 620). Сотад близок к тому направлению в эллинистической поэзии, которое смыкалось с веселым и фривольным, полным смелых сатирических выпадов творчеством низов – с фольклорными дорическими бурлескными сценками – флиаками, не щадившими ни богов, ни людей, мимами, дерзкими стихами на ионическом диалекте (ионикологией), непристойной кинэдологией, гилародией, магодией, лисодией, симодией и т. п. Хотя официальная александрийская поэзия (Каллимах, Феокрит и др.) также кое-что почерпнула из этого источника, но по своей глубокой сути была чужда подлинной народной жизни и вдохновлялась придворными интересами и эротикой. Немногочисленные бесспорные фрагменты поэзии Сотада свидетельствуют, что репутация порнографа фактами не подкреплена, непристойности и физиологическая откровенность некоторых стихов Сотада выступают лишь в качестве действенного средства политической сатиры.

Все жанры кинической прозы и поэзии, вошедшие в культурный фонд современных народов, внесли в литературу эллинизма, отличавшуюся аполитизмом, камерностью, академической ученостью, отходом от жизненных проблем в дебри мифологических раритетов и формальных ухищрений, свежую струю народности, актуальной сатиры и беспощадного реализма. Это была действительно демократическая литература.