Текст книги "Я вернусь через тысячу лет. "

Автор книги: Исай Давыдов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Исай Давыдов
Я вернусь через 1000 лет
Книга 3

Часть 1. Расшифрованный Нур-Нур

1. Коэмы с неведомой планеты

– Хочу, чтобы ты сразу понял, кого слушаешь сейчас и с кем, возможно, тебе придётся иметь дело в будущем, – так начинает Нур-Нур первую свою коэму. – Поэтому сначала – о моей родине. Ты должен знать, почему здесь оказался я и могут оказаться другие, такие же, как я.

…Он показывает мне свою страну, и я плавно лечу в прозрачном шаре над её городами, лесами, полями, озёрами, извилистыми реками, по линейке прочерченными каналами, изящно изогнутыми дорогами. Города здесь в основном двух типов: выросшие из древних крепостей и охватившие их концентрическими кругами жилых кварталов, которые живописно впитали в себя все неправильности земли, или современные, новые, расположенные чёткими прямоугольниками и ромбами, подмявшие под изначальную заданность все вольности отведённых им участков. Просторная, широко, вольготно размахнувшаяся по планете страна, равномерно насыщенная городами и живописными посёлочками, заводами и искусственными водохранилищами возле плотин, космодромами и первозданными заповедниками, охваченная морями, пропоротая в разных направлениях горными кряжами, кажется спокойной, мирной, вполне благополучной. Нигде на её просторах не стреляют, не видно изготовившихся к бою армий или толп протестующих людей.

– Понравилось? – спрашивает Нур-Нур. – Хороша моя земля?.. Хотя бы на первый взгляд… Я долго думал, что она лучше всех на свете. Про это мы с детства слушали песни и пели их сами. С этим я вырос. Этим гордился. Хотя какие-то сомнения возникали. Стоило поглубже копнуть историю – и возникали сомнения. Но они тревожили душу, и я гнал их прочь. Всё же что-то оставалось от них, врезалось в память, копилось одно к одному. Вот хоть такое…

Богато одетый большеглазый и темнокожий человек возлежит на роскошном диване. Возле него столик с яствами. А возле столика сидит босиком на полу скромно одетый белокожий и рыжий воин – в кольчуге, но без оружия. Они вполне мирно беседуют. А потом этот же рыжий, но уже с мечом, ведёт необозримое темнокожее войско на крепость, которую защищают белокожие и рыжеватые воины. Такие же, как предводитель темнокожего войска. И крепость падает, и захватчики терзают её, жгут, грабят, насилуют…

– Это один из героев нашей истории, – объясняет Нур-Нур. – Он предаёт города своего народа чужеземным захватчикам. Он отлично знает, где слабое место наших крепостей. А детям в школе рассказывают, что он всеми силами собирал единое государство из раздробленных владений и готовил будущее свержение сегодняшнего чужеземного владычества. Однако при жизни своей он практически укреплял его… Или вот ещё один подобный властитель…

Воины волокут красивую юную девушку, пинают ногами её старого седого отца, вталкивают её в повозку, привозят в роскошный дворец, ведут в спальные покои властителя. А потом под окнами этих же покоев, на глазах толпы, отрубают отцу девушки руки, ноги, голову. Полуодетый властитель спокойно смотрит на казнь из высокого окна богатого терема. Девушка бьётся в истерике на растерзанной постели.

– Это всего лишь один из бесчисленных эпизодов той страшной эпохи, – слышу я голос Нур-Нура. – Отцов и мужей красивых женщин травили ядом, отдавали на растерзание диким зверям, замуровывали живьём в крепостные стены. Невозможно показать все те ужасы, которые тогда подряд творились в столице моей страны. Позже погибали и сами красавицы, вырванные из своих семей. Яд был для них наиболее лёгким способом ухода из жизни. Их место во дворце занимали другие. Правителю позарез надо было собрать у себя всех известных красавиц… А в наших школах всё это выдавалось за борьбу с крамолой вассалов, которые якобы хотели разорвать страну на части.

Впрочем, изредка вассалы не выдерживали и поднимались против тирании. Целыми городами. Расправа была в таких случаях столь жестокой, что я не решаюсь показать тебе картины изуверских казней своих же граждан. Эти казни невозможно смотреть. Покажу лишь то, как расправлялся этот наш правитель с жёнами и детьми бунтовщиков. Расправлялся с женщинами и малолетками, которые сидели по домам и ни в каких восстаниях не участвовали.

…Я вижу, как воины с мечами и кинжалами на обрывистом берегу реки срывают с женщин одежды, связывают им назад руки с ногами, привязывают к талии младенцев и в таком виде, изогнутых колесом, сбрасывают с обрыва в воду. А по реке кружатся лодки, и другие воины баграми бьют по головам и топят тех, кому удалось выплыть.

Представляю, какой дикий нечеловеческий визг стоял тогда над рекой. Воспроизвести его Нур-Нуру, видимо, не удалось.

Ничего более жуткого, чем эта сцена, видеть мне в жизни не доводилось.

– Этого тирана, – слышу я голос Нур-Нура, – историки прозвали «Жестокий». И в школе нам внушали, что жестоким он был только с врагами нашего великого и прекрасного государства… А вот ещё один наш тиран…

Десять новеньких виселиц стоят в ряд на каменном возвышении. Десять молодых мужчин интеллигентного вида стоят возле виселиц. И примерно полсотни одинаково одетых воинов с кинжалами окружают это возвышение на земле. Толпы вокруг нет. Поодаль виднеются крепостные стены. Что-то вроде плаца внутри крепости. Последние минуты перед казнью. Кто-то громко читает какой-то текст. Потом другой голос заунывно тянет молитву. И вот уже приговорённые болтаются на перекладинах. Вдоль ряда виселиц медленно проходит высокий лысый человек с тяжёлым взглядом, в прямоугольном мундире, наглухо застёгнутом на все пуговицы.

– Этот наш государь, – комментирует голос Нур-Нура, – тоже боролся с крамолой – вешал цвет нации или десятилетиями мурыжил его на каторге, в рудниках. Казнили и отправляли на каторгу тех, кто хотел сделать власть выборной, а не наследственной, кто хотел ввести справедливые законы и поставить их выше человека. На виселицах – наши первые республиканцы. Век спустя они стали гордостью нации. Но, увы, ненадолго. И нам, малолеткам, снова представляли властителя-палача как борца за ясность и чистоту народного духа, как просветителя и успокоителя державы. Историческая наука наша всегда была, к сожалению, угодливой служанкой власти, сегодняшней политикой, обращённой в прошлое. И это шло веками. За всю долгую жизнь нашей страны её историю переписывали не раз – по указанию каждого нового правителя, который этим интересовался и хоть что-то в этом понимал. Впрочем, были и такие, которые не понимали в истории ничего и не способны были извлечь из неё для себя никаких уроков. Судьба не дала нам ни одного чистого от крови, по-настоящему дальновидного, справедливого и при этом ещё просвещённого руководителя. Ни один не обладал всеми этими качествами сразу! Не зря же один наш поэт ещё за век до моего рождения написал: «Для жизни быстротечной // Судьбою нам дана // Извечно и навечно // Несчастная страна». Как при этом выжил мой народ, я и сам не пойму. Но всё-таки он построил города, связал их дорогами, создал кошмарное оружие, способное уничтожить всю планету, и даже вышел в космос. Только зачем?.. Поначалу мы и сами этого не знали…

Я вижу старты космических кораблей. Сперва – такие же, как у нас, на Земле – стремительные, на ревущих огненных колоннах. Потом – бесшумные, плавные, на колеблющемся прозрачном мареве неведомых излучений. Они как бы пружинисто отталкивали корабль от планеты. Подчиняясь им, он медленно и строго вертикально уходил вверх и лишь на большой высоте включал двигатели. Это отталкивание, по-моему, исходило не из корабля, а от космодрома. Похоже, действовала антигравитация. И, значит, на родной планете Нур-Нура нашли более экономичный, чем на Земле, способ выведения на орбиту космических аппаратов. У нас антигравитация применялась лишь для небольших строительных эпизодов, сжигала уйму энергии и на космос почти не работала.

– Для нашей страны, – объясняет Нур-Нур, – космос долго был проблемой престижа. Утирали нос государству-сопернику, которое было не слабее нас, но жило получше. Потому что с самого его создания умные законодатели поставили там закон выше человека. И ни один правитель своею личной волей изменить там законы не мог: тотчас становился преступником. У нас же получивший власть сразу подминал под себя и законы, перечёркивал прежние, принимал новые – преступлением это не считалось. Потому и должного уважения к законам у народа не было. А значит, не могло быть и благополучия, которым славилась страна-соперник. Её народ быстро укоротил захватнические стремления своих правителей, остановил рост территории, все силы направил на создание удобной жизни. Моя же страна, отбив атаки внешних врагов, непременно присоединяла к себе великой кровью какие-то окрестности, подчиняла соседние народы. А спустя полвека или век тихо и виновато уходила с их земель. И чаще всего добром там нас уже не вспоминали. Хоть там и оставались построенные нами города, заводы, дороги. Всё это становилось не нашим. Страна как бы пульсировала, то разбухая за счёт соседей, то сокращаясь из-за внутренних распрей. И за этими её пульсациями, обычно кровавыми, с ужасом следила вся планета. Соседям моей страны никто не завидовал. Несмотря на то, что мой народ делал для них очень много доброго. Но добро это не ценили…

Возможно, развитие твоей планеты тоже пройдёт через долгую эпоху жизни отдельных государств. До единого всепланетного государства у нас пока не дошло. Не скоро дойдёт и у вас. Может, пригодятся вам наши печальные уроки?

…Шестой мой – искусственный! – палец начинает набухать болью. Точнее, не он сам, а соединение его искусственных нервов с моими живыми. Неохотно разжимаю я кулак, опускаю на столик инопланетную коэму, рассчитанную на шесть пальцев. Теперь резким движением можно откинуть зажим искусственного пальца, снять мыслеприёмник, залепить прокол на ребре ладони стрептимиоловым пластырем и подождать, пока заживёт. А потом снова – прокалывать кожу, прилаживать искусственный палец, натягивать мыслеприёмник на голову и смотреть да слушать воспоминания Нур-Нура. Может, и доберусь когда-нибудь до их конца. Пять коэм передо мною! На сколько рассчитана каждая – понятия не имею. Пока что меня хватило на десять минут.

Путь к чтению был извилистым. И начался он совместной охотой трёх племён на стадо ломов, которую затеял Фор, отец Тили, новый вождь племени ту-пу. Два стада ломов спустились с севера в леса племени, и Фор пришёл к купам с предложением охотиться вместе. А купы, понятно, позвали айкупов. Последнюю точку в охоте довелось поставить мне – уложил выстрелом в глаз крупного самца, загнанного в ловушку. Тор говорил, что ловушку вырыли очень давно и рыли очень долго – купы вместе с ту-пу. Ещё при прежнем вожде «пещерных крыс»… Именно в ловушке ломы всегда становились чрезвычайно опасными. Понимали, что выхода нет, что смерть близка. Ни одна такая охота не обходилась прежде без жертв. Добить копьями громадного толстокожего мохнатого зверя куда трудней, чем загнать его в глубокую яму с кольями на дне. Но моему крупнокалиберному карабину хватило одного выстрела. Никто не погиб. Никто даже не был ранен.

Собственно, лома можно было подстрелить и раньше, хоть в полёте на ранце. Но ведь тогда племена не получили бы удовольствия от охоты…

В горячке дня и познакомился я с Ларом, молодым вождём айкупов, и заговорил с ним безо всяких мыслеприёмников. Не до них было! И оказалось, что мы прилично понимаем друг друга. А чего не понимаем – договариваем жестами. Пришла, наконец, долгожданная пора!

Лар пригласил в своё племя. Дальше откладывать визит было невозможно. Полетели мы туда на вертолёте вместе с Лу-у, привезли два контейнера подарков – всем возрастам и на любые вкусы. Может, когда-нибудь айкупы будут вспоминать этот визит так же, как купы до сих пор вспоминают визит Ната Ренцела и Неи Нгуен. Мы постарались для всех быть хорошими…

Весь второй день этой поездки провёл я с колдуном племени. Звали его Чат, лет ему было много – он сам не знал, сколько! – но двигался он легко и сам предложил отвести меня к могиле Нур-Нура. А по пути наставлял – как старший колдун младшего:

– Если хочешь, чтобы люди тебя слушались – сначала приучи их просто тебя слушать. Рассказывай что-нибудь полезное. Потом начнут слушаться. И гляди в их глаза. Темноглазые слушаются раньше. Светлоглазые – позже. Могут и совсем не послушаться. Но в опасности светлоглазые не побегут от тебя в разные стороны, а прикроют и защитят.

Чат был сероглазым и совершенно седым. Как я… Может, поэтому мы с ним сразу почувствовали взаимное доверие?

Могила Нур-Нура оказалась всего в трёх с половиною километрах южнее селения айкупов. На тяжёлой неотёсанной глыбе красноватого гранита была выровнена – видимо, чем-то вроде пескоструйки! – небольшая площадочка, и по ней шли выбитые буквы, какие-то до удивления простые и с детства знакомые.

Не нужно было долго чесать затылок, чтобы вспомнить: почти такие же знаки видел я на корректурах отцовских книг. Отец всегда требовал корректуры и неторопливо читал их – вылавливал ошибки. Особенно боялся он ошибок в цифрах и формулах. Ибо одна такая ошибочка порой меняла суть дела – состав пластмассы. Это всё-таки химия!

Такими же угловатыми значками ошибка помечалась в тексте, выносилась на широкие поля, и рядом ставилась правильная цифра, буква, формула.

Но в корректурах значки не имели смысла, не обозначали звук, не были ни буквами, ни иероглифами. Они оставались всего лишь обозначением места ошибки и с лёгкостью заменяли друг друга. Отец называл их корректурными знаками.

Здесь же, на гранитной глыбе, они явно были буквами. Может, даже словами.

Я сфотографировал эту надпись, передал в Город по факсу и через неделю получил расшифровку: «Когда вы сможете прочесть это – сдвиньте камень».

Оказалось, что буквы на гранитной глыбе очень близки к знакам самого простого на Земле алфавита, о существовании которого я и не подозревал. Ещё в средние века корейский учёный Со Чжон предложил его для замены сложных и трудных иероглифов китайского типа. Но даже несмотря на то, что Со Чжон был придворным, алфавит не сразу прижился. Хотя простота и доступность его была удивительна!

Большего лингвисты сказать не могли. В досье звездолётов корейская история начиналась лишь с середины двадцатого века, с восстановления независимости после японского владычества. И среди астронавтов всех трёх кораблей не отыскалось ни одного корейца. Спросить было не у кого. Как уж так на Земле прошляпили?..

Поэтому я мог только гадать: откуда взялась такая невероятная близость алфавитов из разных планетных систем? Был Со Чжон чужим астронавтом или их потомком? Посещали или нет средневековую Корею «летающие тарелки»? Наконец, как проник средневековый алфавит Со Чжона с Дальнего Востока в книгопечатание европейского Запада и обернулся там корректурными знаками?

Ответов на эти вопросы не было. Но одно стало мне ясно: «коренному» наследнику местных императоров, с детства грамотному, не было острой нужды вводить простенький буквенный алфавит вместо сложных смысловых иероглифов. Это было сделано ради женщины-императора и сработало на всеобщую народную грамотность. Но откуда появился такой учёный в средние века в глухом азиатском углу? Не космонавтом ли он был?

Так на далёкой планете вырисовывается вдруг любопытнейшая загадка земной истории. И нет шансов разгадать её. Может, на следующих кораблях прилетит кто-нибудь из Кореи?

…Могильную глыбу сдвигали мы вместе с Бруно и Натом О'Лири – на всякий случай в скафандрах. Сдвигали переносными квантовыми антигравитаторами, которые сжигали много энергии. Два контейнера с почти опустошёнными батареями оставили мы возле этой могилы. Под глыбой оказался небольшой склеп, выложенный мелкими необработанными щитами песчаника. Каждая весила примерно столько, сколько три-четыре стандартных кирпича. Подмытый обрыв из точно такого же мелкого песчаника нашёл я позже над ближним ручьём.

В нише склепа лежали рядком пять чёрных коробочек из пластмассы, отчётливо прошитой блестящими металлическими нитями. И рядом пластинка из такой же пластмассы, с процарапанными на ней теми же простенькими буквами, что и на глыбе. Лингвисты прочитали её в тот же день, что и получили по факсу: «Не ищите нас – не найдёте. Нур-Нур».

Дальше вход был замурован глиной. Мы вскрыли его и обнаружили полусгнивший гроб из толстого горбыля, грубо срубленный «в лапу», без гвоздей, и стянутый лианами. Всё это мы обернули плёнкой, плотно запечатали края и погрузили в вертолёт, который пришёл с Материка. Потом обезвредили ультрафиолетом скафандры, я сбросил свой и прыгнул в вертолёт. Мой скафандр Бруно и Нат запечатали точно так же, как и гроб Нур-Нура, и тоже увезли на Материк, И сами улетели в скафандрах.

А через сутки мы узнали, что предосторожности были излишними. Микробиологи не нашли ни на скафандрах, ни в гробу никаких неизвестных дотоле микробов. Видно, слишком долго жил Нур-Нур на этой планете. Если и были на нём неведомые микробы, то отсеялись задолго до смерти.

Заодно Бруно сообщил:

– Похоже, Нур-Нур оставил что-то вроде твоих коэм. Тут уж по твоей части. Прилетай – разберёшься.

– Привезу Лу-у, – сообщил я. – По-моему, пора учить её на птичницу. Психологическая подготовка проведена.

– У Совета нет возражений! – Бруно хмыкнул. – Хоть на кого учи!

Я вызвал маму, объяснил ситуацию и спросил, где нам лучше остановиться, чтобы никого не стеснить и не обидеть. Всё-таки Лу-у – гостья не совсем обычная. Элементарным вещам её надо учить… Есть небольшая гостиница для жителей Нефти… Да и на корабле моя каюта – всегда моя.

– Мы с Мишей обидимся, – ответила мама, – если вы остановитесь не у нас. Мало ты нас обижал? Ещё хочешь?

И вот мы летим с Лу-у над морем, которое она видит впервые, и я объясняю ей, что такое море, и делюсь давними своими наивными мечтами: сделать купов морским народом.

Лу-у слушает напряжённо, но, кажется мне, не очень внимательно. Она боится – и большой высоты, и необычной скорости, какой не ощущала в вертолёте прежде, и бесконечной зеленоватой воды внизу, и предстоящей встречи с неведомой жизнью сынов неба.

Всё, что было в её силах, Лу-у сделала: помылась в реке с мылом, надела голубоватое бельё и шёлковый сарафан, подаренные Неяку, надела спортивные тапочки, в которых почти хромала, накинула на плечи расстёгнутую мою тёплую рубашку. На большой высоте прохладненько, если лететь долго. Да и в Городе будет не жарко…

Перед посадкой в вертолёт я гладко причесал жёсткие волосы жены и стянул на затылке лентой. Вероятно, в Городе ей сделают другую причёску. А я в таком деле на большее не способен… И ещё надел я на шею Лу-у нитку строгих чёрных бус. И шея стала от этого чуть-чуть светлей.

Но, может, Лу-у кажется, что сделано не все необходимое? Может, это и отвлекает её мысли от моей болтовни?

Когда мы прошли Заводской район, я вызвал маму, как она просила. И на крыше Города она нас встретила.

– Какая Лу-у красивая! – сказала мама и обняла её.

Лу-у была в мыслеприёмнике, всё поняла и ответила достойно:

– Я не знала, что ты такая молодая.

Мы дали Лу-у возможность оглядеть с высоты окрестности, обняли её с двух сторон и повели к лифту. А в лифте она испугалась и громко спросила:

– Мы падаем?

Пришлось снова обнять её. Она успокоилась.

…Коэмы Нур-Нура были рассчитаны на шесть пальцев. И сам Нур-Нур оказался шестипалый – по шести пальцев на руках и ногах. Причём, на руке шестой палец рос оттуда, где у нас ребро ладони. В таких руках любое орудие должно было держаться, как говорят, мёртвой хваткой. Не вышибешь из таких рук ни нож, ни топор. Но как прочитать рассчитанную на такую руку коэму, я сообразил не сразу.

Поразило меня уже то, что принцип записи образных биотоков, который придумал я на Земле, оказался универсальным, и был открыт также на неведомой планете Нур-Нура. А в том, что для Риты он инопланетянин, теперь сомнений не возникало.

Коэмы были пронумерованы палочками – от первой до пятой. Но пока этим и ограничивался доступ к их содержанию. Читать их с пятью пальцами оказалось невозможно: всё путалось, любая понятная информация погружалась в хаос.

Я вызвал киберлабораторию, которую когда-то создавал в Заводском районе, и спросил:

– Ребята! Можете вы сочинить мне чувствующий шестой палец? На ребро ладони. Для чтения инопланетных коэм.

– Можем, – ответил Грицько Доленко. – Но тебе будет больно. Он ведь должен выйти на нервы. И этим ребром ты долго не сможешь обо что-то ударить.

– Плевать! – согласился я и махнул рукой. Вполне по-русски. Мы с Грицем всё время сбивались на русский, который он знал не хуже украинского. – Плевать! Пусть будет больно. Лишь бы прочитать!

Лу-у сидела сбоку от меня, слушала разговор внимательно и неожиданно повторила:

– Плевать!.. Теперь я поняла.

И махнула рукой.

Видно, вспомнила давнюю мою телебеседу с Аней Бахрам. Тогда я никак не мог объяснить значение слова «плевать». Никакие синонимы до Лу-у не доходили.

А тут вот вдруг… Прорезалось!

В этот день мы улетели на ферму. И, пока Лу-у знакомилась с работой птичницы, а я, по старой памяти, ремонтировал киберустройства, в лаборатории сделали мне съёмный чувствующий шестой палец. С первой же пробы он погнал в мой мозг вполне связный зрительный ряд и вполне отчётливый текст на чужом – плавном и певучем! – языке. Правда, больше чем на десять минут меня не хватало. Набухала боль в ладони, и приходилось останавливаться. Минимум на сутки.

На следующий день я решил попробовать сочетание коэмы с мыслеприёмником. Принцип тут и там один – расшифровка биотоков. Только в коэме – со зрительным рядом и без перевода. А в мыслеприёмнике – с переводом, но без зрительного ряда.

Сочетание себя оправдало. Благодаря мыслеприёмнику, чужой язык коэмы как бы ушёл в глуховатую тень, стал еле слышен. Коэма заговорила на «глобе» отчётливым, чуть хрипловатым голосом Нур-Нура, никогда этого языка не знавшего.

Так началась расшифровка.