Текст книги "Я вернусь через тысячу лет. "

Автор книги: Исай Давыдов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Вслед за Руженой у пиано как-то почти незаметно оказалась Розита, легко пробежала пальцами по клавишам, и знакомая старинная мелодия вдруг выпорхнула в зал. А на сцене уже стояла мама и вполне прилично – с моей, понятно, точки зрения! – пела на еврейском языке «Тум, балалайка, шпиль, балалайка!» Такую же, в общем-то, древность, как и «Очи чёрные».

Это был почти сверхэкспромт. Зал понял. Аплодировали маме долго.

– Откуда у тебя такое блестящее знание еврейского языка? – спросил я маму, когда она вернулась на место.

– Я его совсем не знаю. – Мама пожала плечами.

– А «Балалайка»?

– Это с Антарктиды. Мы там много чего пели. Такой же был молодёжный интернационал. Как здесь.

На сцене проникновенно пел протяжную турецкую песню Омар Кемаль, а возле меня стояла Розита и шептала:

– Эрнесто ногу подвернул. Ты не можешь заменить его в «байле»?

– С чего вдруг?

– С того, что у тебя получается.

– Эрнесто с чего ногу подвернул?

– Он сам не свой. Его сегодня в Совет выбрали. Он не хотел. Говорит, это будет мешать работе.

– Вместо кого выбрали?

– Вместо Вебера… Так ты пойдёшь на сцену?

– Только безо всяких переодеваний!

Розита на секунду задумалась, потом согласилась:

– Может, оно и лучше. Сразу видно – экспромт. Сегодня это главный принцип концерта.

Она увела меня за кулисы, и после Омара на сцену выскочили мы.

– Как в космосе! – успела шепнуть Розита. – Давай точно как в космосе!

Она, видно, боялась, что будет хуже. Но получилось, мне кажется, даже лучше. От полного моего отчаяния!..

Когда в космосе плясали мы с Розитой кубинскую «байлю», – всё было впереди. Мы были полны надежд. И мысли не возникало, будто что-то может быть у нас в последний раз. Всё было в первый! А сейчас всё главное, всё самое прекрасное было позади. И я выкладывался полностью. Потому что, может, и это – в последний раз? Ни за что не угадаешь, когда настигнет тебя последний танец, последняя ночь, последняя сладкая «остановка» в биолёте с прекрасной женщиной. Ни за что не угадаешь!

Не было у нас с нею «проводов любви». Всё оборвалось так стремительно! Но в этот танец, кажется, невольно вложил я наши проводы…

Мы остановились в полной тишине. Зал замер. Неужто настолько плохо?

И тут обрушились аплодисменты.

Я посмотрел на маму. У неё в глазах стояли слёзы. Похоже, она безошибочно поняла, что у нас позади.

В третьем ряду я отыскал Вебера. В его голубых глазах застыл страх. Перед тем, что будет. Или может быть…

Непроницаемые узкие глаза Неяку смотрели иронично и подозрительно: «У вас всё впереди? Или уже позади?»

Миндалевидные индийские очи Светы были снисходительны: «Ну, побесись, братик, побесись… Пройдёт! Перебесишься!»

Почему-то именно в этот момент я вдруг почувствовал, что появилась у меня старшая сестра, которая может вот так подумать и даже сказать. По-родственному… Раньше не воспринимал я Свету как старшую сестру…

И только Лу-у была в полном восторге, и в глазах её сияло счастье. Ничего она не поняла, кроме того, что я так лихо умею дрыгать ногами.

После этого какая-то часть концерта для меня будто провалилась. Никак не воспринимал её. Перед глазами были только руки, ноги да чудесный ласкающий взгляд Розиты – в бешеном танце, в бешеном темпе. Снова и снова! Как в бреду…

Выплывать из бреда стал я, когда на сцену тихо вышли супруги Косовичи со скрипкой и альтом.

– Паганини, – тоненьким голоском объявила моя тёзка, Алессандрина, которую в «Малахите» называли так же, как меня – «Сандра». – Соната номер три, – уточнила она. – Обычно исполняют её с гитарой. А мы давно исполняем с альтом. Судите сами!

И чистым звонким горным ручьём, с хрустальными перепадами и водопадами, с редкими тихими заводями, понеслась с заснеженных вершин пронзительная мелодия. И в ней сразу сосредоточились для меня и трагическая жизнь самого Паганини, и детские да юношеские мои мечты о том, чтобы побродить по прекрасной Италии. Но на Земле этого я не успел. Лишь в стереокино гулял по итальянским городам да в неподвижных голограммах осторожно трогал неповторимые мраморные скульптуры.

Судить об уровне исполнения я не мог – не тот знаток… Для меня оно было прекрасно! Как и то бесконечно далёкое в пространстве и во времени место, где познакомился я с миниатюрной итальянкой Сандрой.

Я спешил тогда в киберлабораторию «Малахита», и звонкий девичий голос окликнул меня на одной из аллей:

– Сандро! Сандро!

Я обернулся и увидел, что незнакомая девчонка смотрит мимо меня и подзывает кого-то рукой. Шёл первый «малахитский» месяц. Мы ещё мало кого знали. Тысяча девчат со всего мира, тысяча парней…

– Вы ко мне? – растерянно спросил я.

Она отрицательно помотала головой, и в это время из боковой аллеи донеслось:

– Эля, я тут!

Прелестное маленькое создание вывернулось из-за кустов, почти ребёнок – однако со вполне развитыми женскими формами.

– Ты тоже Сандра? – спросило меня это создание и лучезарно белозубо улыбнулось.

– Тоже, – согласился я.

– Тогда будем знакомы, тёзка! – Она протянула крохотную ручку. – Сейчас ты нас извини – мы бежим в музыкальную студию. Если интересуешься скрипкой, приходи туда!

Скрипкой я не интересовался, в музыкальную студию не пошёл, некогда было. Но Сандру Тонелли быстро выделил среди других «малахитских» красавиц и улыбался ей ничуть не менее лучезарно, чем она мне. Дальше этих улыбок на бегу дело не двигалось. Она не заговаривала, я – тоже.

А вскоре в мою жизнь тихо, незаметно, но прочно вошла Бирута.

Улыбки наши с Сандрой она, разумеется, засекла, поинтересовалась как бы между прочим их предысторией, и ехидно подытожила:

– Знаешь, как звали бы вас, если бы вы вдруг поженились?

– Как?

– Сандры! Очень благозвучно! Почти как «крокодилы».

Насколько я понял, миниатюрная скрипачка Сандра не очень-то и огорчилась, когда несколько раз подряд увидела меня рядом с Бирутой. Возле Сандры в это же примерно время появился чернокудрый красавец с громадными карими глазами и с бровями, которые срослись над переносицей. Это был единственный серб, отпущенный его страной в наш «Малахит» за всю его историю. Звали его Милован Косович, изучал он строительные механизмы и уже в «Малахите» строил новые корпуса. Как практикант, понятно. А я, тоже как практикант, ремонтировал и заменял на его участках киберустройства.

Не знаю уж почему, но особой дружбы с этой парой у нас не возникло. Может, сказалось молчаливое отталкивание Бируты? Может, это были первые робкие проблески её последующей болезненной ревности? Отношения с Косовичами так и ограничились молчаливыми улыбками и отчётливой взаимной симпатией. Никакое общее дело Бируту и меня с ними не сближало. Их поглощала музыка, а мы с Бирутой могли её только слушать. Сандра позже прославилась в «Малахите» ещё и как фотограф-художник. Её уральские пейзажи были потрясающими. Она видела то, чего сами уральцы не замечали. Но я мог только любоваться ими. В моей практике фотография всегда была лишь техническим подспорьем, и не более. На искусство в этой области я был не способен.

Как, впрочем, и в других…

Здесь, на Рите, Сандра вела музыкальные занятия в школе и в интернате для малышей. Милован пропадал на стройплощадках. Отношения мои с ними оставались такими же, как и в «Малахите»: лучезарные улыбки и короткие приветствия. Но почему-то я чувствовал, что стоит сделать один шаг – всего шаг! – к ним, и оба сразу раскроются навстречу. И всё у нас будет легко и просто, как у старых друзей.

Вот только сделать этот шаг всё время было некогда…

После Косовичей настала полуминутная пауза, и вдруг откуда-то сзади негромкий голос нашего командира Пьера Эрвина отчётливо произнёс:

– Се-си-бон…

Все привычно притихли, как всегда притихали, чтобы услышать, что он скажет. Редко он говорил, но неизменно метко.

– Се-си-бон… – повторил он уже чуть напевно и вышел в проход между последними рядами.

А на сцене уже изгибался Джим Смит со сверкающим саксофоном и выводил мелодию бессмертной песни, слова которой обновлялись каждые полвека, а настрой сохранялся неизменным. И Нат Ренцел с гитарой стоял вальяжно на краю сцены, и натянутая, словно струна, Изольда Монтелло с мандолиной – на другом краю. И откуда-то сверху, с какой-то закулисной лестницы, высунулся сквозь малиновое полотнище занавеса длинный тромбон с сурдинкой, а за ним виднелась рано лысеющая голова Грицька Доленко. И я понял, что это не экспромт, а программная, плановая концовка концерта. Но – «под экспромт»! И слова песни были новые, наши, здешние. То ли сам Пьер их написал, то ли Розита…

– Хорошо, – пел Пьер, – что мы все вместе и добры друг к другу. Несмотря на всё, что с нами было. Поверьте, это счастье.

– Хорошо, – продолжал он, – что все мы хотим того, что имеем. Поверьте, это счастье.

– Хорошо, – утверждал он, – что мы свободны и не замечаем свою власть. Будто нет её! Поверьте, это счастье.

– Хорошо, – заканчивал он, – что нет у нас ни одного человека, более важного, чем другой человек. Поверьте, это счастье.

«Философская песня! – подумалось мне. – Наверное, пора уже и профессиональным философам тут появиться… Вдруг прилетят прямо на следующем корабле?.. Как бы попроще объяснить эту философию моей конкретно мыслящей Лу-у?»

4. Тайна движения НЛО

Вся зрительная информация о «тарелках» была в коэме Нур-Нура удивительно похожа на земную. Будто одна цивилизация их отправляла. Та же внезапность появления, будто из ничего. И внезапность исчезновения, словно в никуда. Та же бесшумность и то же многообразие форм. Тот же холодный облик чужих астронавтов, которые наблюдают за людьми примерно как мы за муравьями. В общем, знакомая песенка НЛО, АЯ и ФФ, знакомая и, кажется, бесконечная цепь эпизодов. И нет им до сих пор на Земле безукоризненного строго научного объяснения. Есть лишь туманные намёки на тайное общение инопланетян с какими-то сверхвысшими нашими кругами, которые подтверждать это общение никак не желают.

– Мы всё вокруг дотошно изучили, – признался Нур-Нур. – Неоткуда появиться этим наблюдателям, кроме как из звёздного скопления «Феномен». А там может разместиться не одна, но несколько цивилизаций более древних, чем наша. И, если они оттуда, значит, нам там искать нечего. Они, значат, сами ищут подходящую планету при подходящей звезде, куда можно перенести свой дом. Судьбы стабильных жёлтых звёзд в нашей жестокой Вселенной похожи, как человеческие. Девять миллиардов лет звезда созревает до вспухания в красный гигант, поглощающий ближние планеты. Это максимальный срок жизни звёзд, возле которых может зародиться жизнь. Все остальные типы звёзд живут меньше. За исключением разве красных карликов. Но возле них никакая жизнь невозможна… Половина жизни жёлтой звезды уходит на появление и развитие в её окрестностях мыслящей материи. Но едва эта материя осознает неумолимую судьбу собственного светила, как начинает искать новый планетный дом. Возле такой же точно звезды, но помоложе. Хоть чуть-чуть помоложе! В космическом понимании миллионы лет туда – сюда – это как раз и есть «чуть-чуть».

Нур-Нур остановился, перевёл дыхание и показал себя.

– Это я в зеркале, – тихо пояснил он. – Чтобы ты представлял, кого слушаешь…

У него был лысый череп, как и предполагал Али, который начал реконструкцию бюста по сохранившимся костям. Глаза Нур-Нура были озорные, рыжевато-зелёные, как у сибирской кошки. И громадные, по земным понятиям. Раза в полтора больше моих. Уши оттопыренные, как локаторы. Губы – толстые. И лёгкая улыбка – усталая. Не красавец! Но умница и озорник!

Невольно вспомнилось, как на концерте самодеятельности в «Малахите» Марат Амиров громко требовал:

– Пусть нами правят лысые! Они дальше других ушли по пути превращения обезьяны в человека!

– Твоей цивилизации, – предупредил Нур-Нур с усталой улыбкой, – предстоят те же самые поиски другого планетного дама. Ничто иное разумной цивилизации не светит. Едва созреете – начнёте искать другую планету возле другой звезды.

Лицо Нур-Нура стало прозрачным и растворилось в звёздном небе. И в центре его возникло знакомое изображение скопления «Феномен». Удивительно похожего на NGC 188.

– У твоей звезды Капи, – продолжал Нур-Нур, – будет такая же судьба, как и у нашей Зеры. Только случится это на два миллиарда лет позже. Вот и весь ваш резерв! Хотя, поверь, это немало. Боюсь, что у тех, кто взял под наблюдение мою планету, резерв вообще на исходе. Отсюда и их бешеная активность. И, значит, их массовое вторжение ожидает нас куда раньше, чем вас наше массовое вторжение. Собственно, нашего может и не быть, если они нас уничтожат. Вместо нас тогда придут они, более сильные. Но вы не отличите их от нас…

Нур-Нур снова перевёл дыхание, сделал паузу, а я подумал, что одним махом он разрешил извечную проблему земных космологов, радиоастрономов и космонавтов: зачем разным цивилизациям искать друг друга? Одни полагали: из чистого любопытства. Другие – из жажды новой технической информации. Третьи – из бескорыстного желания помочь отставшим. А Нур-Нур обозначал всё резко и безжалостно: из неумолимой необходимости спасти свою цивилизацию от кошмарного конца собственной звезды, которая, став красным гигантом, сожрёт ближние планеты.

Землянам это уже знакомо. До поисков нового дома мы созрели…

– В судьбе вторжений из космоса, – продолжил Нур-Нур, – всегда действует закон оптимального развития мыслящей материи. Есть такой закон! Суть его в том, что заинтересоваться вашей планетой могут только такие же существа, как мы или как они. То есть, такие же, как вы. Разумным существам иной природы, иных категорий ваша планета не подойдёт, будет ни к чему. Они не смогут на ней жить. Хотя она, на мой взгляд, и прекрасна. Потому что сами иные существа будут высшим, оптимальным результатом, венцом творения другой среды, другой природы. И именно её будут искать в космосе. Как мы ищем планету, подобную нашей. И не сможем свободно и спокойно жить на другой – ни большего размера, ни с иной атмосферой или иной водой. Иные условия породят иной вид разума. Мы уже знаем, что встречается разум в облаках космической пыли. Что есть планеты, где разумен мировой океан. Что чётко организованные сообщества могут создавать гигантские насекомые, заселяющие целые планеты. Но зачем нам такие космические дома? Рядом с их разумом мы не уживёмся. К их природе не приспособимся. Да это и не нужно. Потому что разум, не соответствующий данной природе, сразу же будет угнетён ею, деградирует, а потом и уничтожен. Этот закон оптимального развития мыслящей материи надо учитывать загодя, до начала своих действий. Иначе они будут бессмысленны, и конец их будет ужасным. Вот, примерно, таким…

Я увидел, как гигантские пауки мчатся широко размахнувшимся полукругом по зелёной равнине и сжигают веерными лазерами всё живое на своём пути: людей, скот, небольшие посёлки… А потом эти же пауки, неподвижные, бессильные, грязно-серые, издыхают на берегах озёр и рек, из которых хотели напиться. Обычная вода стала для них быстрым ядом.

– Это из нашего фантастического фильма. – Нур-Нур усмехнулся за кадром. – Ещё в юности я его видел… К счастью, подобных вторжений моя планета не пережила… Но не исключено, что и твоя планета давно под тем же колпаком, что и моя. Под колпаком наших биологических братьев… Просто вы этого не замечаете. Ибо не понимаете, того, что видите. У нас когда-то было то же самое. В древности наши народы не понимали космического наблюдения и потому не замечали его. Даже когда наблюдатели делали для нас что-то очень полезное. Например, создавали алфавиты древнейшим государствам. Лишь в новое время выяснилась странная общность всех древнейших алфавитов. Их создатели не имели корней в своей нации, возникали ниоткуда и в никуда исчезали. Историки не могли докопаться ни до их родителей, ни до их детских и юношеских лет.

И не могли найти их могил. Появился человек, создал алфавит для народа, тихо исчез… А уж на базе древнейших алфавитов возникали другие, вторичные, более молодые. Их создатели просматриваются чуть ли не до пятого колена. И могилам их поклоняются толпы… Космическое наблюдение мы заметили лишь с этого…

Я вижу, как три гигантские «летающие тарелки» с иллюминаторами ровным строем идут сравнительно невысоко над землёй. А навстречу им – эскадрилья «махолётов», чёрных и мрачных. И «махолёты» разворачиваются, рассыпаются, удирают на разных высотах к своим базам. А «тарелки» собираются в треугольник и неподвижно повисают над местом несостоявшегося боя.

– Так была предотвращена одна из малых войн, – комментирует Нур-Нур. – Пиратский налёт на маленькую страну не состоялся… Тут уж все признали инопланетное вмешательство. Других объяснений быть не могло! А поначалу инопланетные корабли считали шпионскими аппаратами конкурирующих держав. Десятилетия прошли, пока удалось разобраться, что конкурирующим странам такая техника не под силу. Но к моему созреванию всё стало предельно ясно: и недоступность их кораблей нашим средствам изучения и обороны, и демонстративная, больше показная их нейтральность, и способность помочь нам в критических ситуациях, спасти жизнь людей, а порой и судьбу малых стран. В то же время обнаружилось и жестокое стремление чужаков изучать нас любой ценой – хоть откровенным и навечным похищением, хоть расчленением на части.

Очень многие таинственные необъяснимые исчезновения людей по всей планете, порой на глазах у десятков свидетелей, получили, наконец, логичное объяснение именно в любознательности наших незваных космических гостей. Если бы все они были с одной планеты, давно изучили бы нас до тонкостей, и не понадобились бы им ни похищения, ни расчленения, ни многочисленные опыты на биологическую совместимость. Однако всё это продолжалось, конца не просматривалось, и становилось ясно, что изучают нас представители разных планет, разных цивилизаций. Но, похоже, соседствующих. Об этом говорили и различный их рост и различный внешний облик. Хотя всё было в пределах обычных понятий о гуманоидах. Объяснялось это – и легко! – лишь их происхождением из одного звёздного скопления. Вероятно – из «Феномена».

– Мы были бессильны перед ними, – грустно признаётся Нур-Нур. – Как бессильны перед человеком лесные букашки. И, как букашки замирают порой под безжалостным взглядом, так и нас парализовал обычно их холодный взгляд. Ни рукой шевельнуть, ни ногой… Пока они от нас не удалялись на приличное расстояние… Приятного в этом мало. Но куда денешься? Выскочить со своей планеты почти так же нелегко, как и из собственной шкуры. Наша экспедиция выскочила, но я до сих пор этому не рад. Лучше уж не ходить мне в звездолётчики, чем прожить жизнь так, как я её прожил. А ведь другой жизни не дадут!

Нур-Нур отчётливо вздохнул, и перед ним (и передо мною) промелькнули солнечные картинки его детства с ласковыми руками и влюблёнными глазами родителей, первые свидания с белокожей и рыжеватой девушкой, первые победы в прыжках через высоко поднятую планку, первые полёты над землёй в прозрачном шаре. Обычное начало жизни! И необычное продолжение, тяжкий конец в девственных джунглях чужой планеты, которые сменили, оттеснили и плотно заслонили светлые воспоминания детства и юности.

– Нам удалось, – продолжал Нур-Нур, – разгадать принцип движения ИХ кораблей. Некоторые из них всё-таки терпели аварии на нашей планете… Обломки мы собирали, изучали… И во всех погибших кораблях обнаруживались обязательные торы [1]1
  Тор – полая труба в виде бублика.


[Закрыть]– горизонтальный и вертикальный. Соотношение их величин было различным – в зависимости от назначения корабля… И все торы – с сильнейшими магнитными полями. Я воспроизвожу их сейчас по памяти, по тем чертежам, рисункам и фотографиям, которые мы изучали в школе звездолётчиков… Понятно, и все конструкции их кораблей были таковы, что в них легко вписывались два перпендикулярных тора. А внутри торов, в нерушимых объятиях магнитных полей, крутился с бешеной скоростью жгут плазмы, или ртути, или просто железного порошка. И эти жгуты поднимали корабль и двигали в любом направлении практически с любой скоростью. Скорость жгута и определяла скорость корабля. Она могла быть и сверхсветовой. Поэтому и казалось, что корабль возникает из ничего и исчезает в никуда. А он просто переходил границу световой скорости…

– Мы начали строить такие же корабли, но не всегда удачно. – Нур-Нур опять отчётливо вздохнул. – Аварий было много! Надёжности – мало. Для медленных экскурсий на небольших высотах они ещё годились. Но для космоса!.. До этого было далеко! Да и сейчас, наверное, далеко. Иначе такие корабли с нашей планеты уже появились бы здесь. А их не видать… Но ещё придут! В покое твою планету они не оставят… Слишком уж она хороша!

– Мы любовались твоей планетой, – признался Нур-Нур, – ещё из космоса. Девственная прекрасная зелёная земля, без городов и дорог, безо всяких следов технической цивилизации. Лишь редкие крошечные первобытные селения… Обилие воды и кислорода, постоянство климата – о чём ещё мечтать? Всё было бы отлично, если бы нашему командиру Капи не пришла в голову идиотская мысль привезти домой, как он выразился, «представителей здешней мыслящей фауны». А заодно и произвести над ними в дальней дороге, по его славам, «несложные эксперименты на совместимость».

Не я один – пять членов команды сказали: «Незачем нам уподобляться тем, кто дома нас самих изучает так же. С теми же «несложными экспериментами»… Но командир не уступил. Он сделал всё по-своему, и кончилось это ужасно…

Нур-Нур умолк, я тут же вырубил коэму, ибо знал, чем это кончилось. С детства знал про тот остров, засыпанный неведомо откуда взявшимся на первобытной планете радиоактивным пеплом. И вот теперь добрался до того, как это началось.

Однако рука стреляла болью, ровный зрительный ряд в мозгу начинал сбиваться на бессмысленное мелькание, и сеанс чтения коэмы пора было прервать.

Сегодня предстояло закончить загрузку вертолёта. Чтобы завтра поутру вылететь. Автоматический пеленгатор сдуру я вернул вместе с контейнером, на котором он был установлен. Забыл снять. Другого отсюда включаемого на Западном материке нет. Так что летишь – гляди в оба! И на ночь глядя не полетишь…

С собою мне предлагали куб с цыплятами. Я отказался – куда там с ними?.. При несобранной-то ферме… Согласился лишь на один выводок вместе с наседкой и петухом. Для них сборную загородку можно поставить за полдня. А остальное – потом. Когда расчищу площадку, поставлю хоть одну секцию фермы, подготовлю корм и воду.

Помимо того, что Лу-у стала птицеводом, мне и самому пришлось им стать. Не на женщину же вешать сборку фермы! А как её собирать, не ведая основ дела? Пришлось позаботиться и о ручной помпе со шлангами в полкилометра. Не в вёдрах же воду таскать!.. И о печке для сжигания помёта. Иначе чистую Аку запакостим… И о мешках для золы от помёта. Прекрасное будет удобрение! Только огородов пока нет. Сюда придётся везти… И ещё о многом-многом другом, чего женская птицеводческая наука в себя не включает.

Одно осталось практически не решённым: вентиляция. На аккумуляторах её не наладишь: не навозишься аккумуляторов. Хоть и есть небольшой запас в селении ту-пу… Но это – крохи. Вот когда ветряк удастся привезти, тогда и вентиляция обретёт почву. А пока куда денешься от естественной?

Вертолёт получался загруженным под завязку. Машины эти у нас самые лёгкие изо всех земных. Средние обещали с последующими кораблями. В «Малахите» объясняли это просто:

– У вас поначалу проблемой будет горючее, а не грузоподъёмность. Пока обеспечите себя нефтью в достатке – придут другие машины.

Мы не спорили в «Малахите». Много ли понимали?.. А теперь чешем затылки из-за грузоподъёмности.

Диспетчер Толя Резников предложил:

– Давай разделим груз на две машины и вторую пошлём на следующий день по радиолучу.

Я прикинул, сколько времени уйдёт на разгрузку всего добра и перетаскивание в селение – и ужаснулся. В контейнеры влезало далеко не всё, переносить надо сразу после выгрузки, особенно живность и корм. Да ещё загородку… Всё самое срочное уже лежало в вертолёте. Выходило, что вторая машина простоит в пойме Кривого ручья несколько дней. Так не проще ли через несколько дней её и отправить?

Сели пересчитывать с Толей всю загрузку заново, выкинули из первой машины запасные пилы, страховочный запас кормов и даже петуха. Погуляет пока наседка без него… Выкинули ящик «Тайпы» и заменили тремя бутылочками. Выкинули коробку со сладостями и почти весь запас мешков для золы от помёта. Оставили три мешка. Количество букварей сократили тоже до трёх. Убрали контейнер с инструментом, который я надеялся отвезти в селение ту-пу – для Вига. Давно уже там не был… И, в конце концов, привели наши желания в соответствие со скромными возможностями машины.

А когда после этого вернулся я домой, увидел в коридоре громадную битком набитую сумку, куда мама нежно укладывала переливающееся сари в прозрачном пакете.

– Это что, с собой? – удивился я.

– А как ты думаешь? – невозмутимо ответила мама. – Поносила – и оставила?

– Ты хоть смутно представляешь себе, – спросил я, – куда там можно прогуляться в этом сари?

– А хоть куда! Ей видней!

– Дамы там ходят в шкурах или в юбках из сатина. – Я старался объяснить как можно спокойнее. – У Лу-у – единственный на всё селение сарафан. Для приёма гостей. Но гости там редки. Куда ещё сари?

– У тебя костюмы разбросаны от Нефти до космодрома, – столь же спокойно парировала мама. – Для тебя это нормально. Но это не может быть нормально для женщины. Ей надо иметь при себе максимум одежды.

– А что там ещё, в этом максимуме? – Я кивнул на сумку.

– Бельё. Обувь. Платья. Сарафаны. Всё очень скромно. Ничего лишнего.

– Может, наряды оставить здесь? Прилетит – наденет. Там-то наверняка не наденет. И хранить негде.

– Ну как ты не понимаешь? – возмутилась мама. – Если ей подарили, она должна взять с собой. Если не возьмёт с собой, – значит, не подарили, а дали поносить. Ты хочешь, чтоб она мыслила так же, как Бирута?

Всё! Я был бит и понял, что зря полез в этот спор. По инерции, разумеется, полез… Только что ужимали до минимума груз вертолёта… Ну, что ж, выкину в последний момент ещё один мешок для золы. Если, конечно, он отыщется сверху…

За ужином спросил я отчима:

– Проявляет себя как-нибудь племя ра после гибели Марата? Раньше они нередко появлялись на ферме, наблюдали. А сейчас, пока мы там были, ни одного случая!

– В других местах – то же самое, – подтвердил Тушин. – Будто вымерли! Они сейчас не заходят восточнее дороги на космодром и севернее дороги в Заводской район. По сути, нам от них только того и надо. Пока!.. А им от нас, наверное, надо уже больше.

– Привыкли к снабжению?

– Мы сами приучили. – Тушин усмехнулся. – И свежее молочко, и сгущёнка, и сладости, и немало мяса – всё шло через Марата. А сколько разного инструмента мы им отдарили!.. Марат приучил их к супам – мы подкидывали им бульонные кубики. Многое давали! – Тушин вздохнул. – И не жалко – стали бы только людьми!.. Теперь, понятно, ничего этого у них нет. Что ж, пусть думают! Воспитание людей, в конечном итоге, сводится к умению думать над своими поступками. Чем выше процент обдуманных поступков, тем ближе просто Homo к Homo sapiens. Тебе, как кибернетику, это должно быть хорошо известно.

Тушин умолк, а я вспомнил то, что объяснял нам ещё в детской киберлаборатории первый мой преподаватель электроники Юлий Кубов.

– Самый неквалифицированный человек, – рассказывал он, – обдумывает всего пять процентов своих поступков. Остальные совершает совсем не думая – или инстинктивно или по привычке. На этом уровне раньше находилось мышление необразованных чернорабочих. Потом их легко заменили роботы. Сейчас мало кто мыслит на этом уровне. Разве больные?.. Примерно десять-пятнадцать процентов своих поступков обдумывает средний технический персонал. Раньше это был слой бригадиров и мастеров, которые командовала чернорабочими. Сейчас это командиры роботов. То, что вы, ребятки, уже умеете… – Кубов обвёл всех широким движением руки. – Следующий рубеж – двадцать-двадцать пять процентов обдуманных поступков. Это киберремонтники, инженеры, конструкторы, рядовые врачи, и такие учителя, как ваш покорный слуга. – Кубов при этом церемонно наклонил крупную голову и сверкнул лысиной. – А вот академики, космонавты, крупные изобретатели, дипломаты, разведчики в пору великих войн обычно достигали тридцати процентов обдуманных поступков. Больше у человека пока не зарегистрировано. Так что стремитесь к своим тридцати процентам. Используйте мозг по максимуму!

Вопросов тогда было много, и я спросил о политиках. Юлий Кубов сморщился как от зелёного лимона и отмахнулся от моего вопроса.

– У кого как, – сказал он. – Эта профессия демонстрирует полный диапазон – от пяти до тридцати процентов. Понятно, что чем меньше трупов и крови на политике, тем он умнее. Самый бескровный, не погубивший ни одной души – он же и самый умный…

На следующее утро мы с Лу-у улетели, и затем я убедился, что мама оказалась кругом права. Сумку со своей одеждой Лу-у сразу унесла в хижину отца, и по вечерам, после возни с наседкой и цыплятами, демонстрировала там новые наряды вначале дамам из своей семьи, а потом – всем женщинам селения. Какие разговоры при этом шли, я уж не знаю. Но женщины текли в хижину несколько вечеров подряд, как на популярные спектакли в театрах моего родного уральского города. А бедный Тор, изгнанный на это время из собственного жилища, терпеливо плёл пол из лиан во второй геологической палатке.

Вероятно, это были первые на Западном материке массовые уроки современной моды и разговоры об эстетике одежды. Уж в каких они велись терминах – Бог весть! До того ли?.. Важно, что велись. И безо всякой организаторской работы.

Вполне возможно в этих беседах затрагивались и перспективы птицеводства на Западном материке, и говорилось о том, как живут за морем «сыны неба».

К темноте Лу-у возвращалась в нашу палатку и засыпала быстро, очень усталая.

– Что хоть ты им рассказываешь? – как-то поинтересовался я.

– Всё! – ответила Лу-у. – Я одна видела больше, чем все они вместе.

И срезу уснула.

Каким был бы я болваном, если бы настоял на том, что новые наряды Лу-у надо оставить в доме мамы!