Текст книги "Семь минут"

Автор книги: Ирвин Уоллес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 41 страниц)

– Друг Джерри? – насторожился Барретт. – Не помните, как его звали?

– Боюсь, не помню. Понимаете, Джерри сторонился людей. У него, может, и было несколько приятелей. Правда, я видела его с этим бородатым парнем пару раз. – Она замолчала и спустя несколько секунд поинтересовалась: – Это важно, мистер Барретт?

– Не знаю. Может, и важно.

– Попробую что-нибудь сделать.

Рэчел вскочила и выбежала из кабинета.

Барретт встал и принялся набивать трубку. Минуту спустя Рэчел Хойт вернулась.

– Ну, как успехи? – спросил он.

– Одна из моих библиотекарш помнит приятеля Джерри. Его зовут Джордж Перкинс. Он тоже учится в Калифорнийском университете.

Барретт записал имя и фамилию в блокнот.

– Спасибо. Это может пригодиться. И еще раз благодарю за то, что согласились выступить свидетельницей. Перед началом процесса мы с вами встретимся и обсудим план допроса. Вы не прочь повторить эту маленькую историю о Фрэнке Гриффите в суде?

– Не прочь. Я расскажу ее с огромным удовольствием.

– Мисс Хойт, от имени Сидни Картона…

– Давайте отбросим формальности. Я Джейн. Ты Тарзан.

– Хорошо. – Он улыбнулся. – Я, Тарзан, благодарит ты, Джейн.

Комната наставников размещалась в административном здании университета. Это была клетушка с вертящимся стулом, чистым металлическим столом, на котором стоял телефон и какой-то цветок, и двумя стульями с прямыми спинками для посетителей. Майку Барретту комната показалась такой же скучной, как приемная доктора. Он уже пятнадцать минут беседовал с миссис Генриеттой Лотт, и ему постепенно становилось не по себе. Наверное, подумал Майк, потому, что разговор не ладился.

Генриетта Лотт оказалась доброй, полной, усталой женщиной средних лет. Когда разговор заходил не о факультете и занятиях, она чувствовала себя неловко. Ее информация о студентах, насколько понял Барретт, была поверхностной. Главными добродетелями, по мнению наставницы, были отсутствие пороков и серьезность. Она вела студентов, чьи фамилии начинались на буквы «Г» и «Д», поэтому Джерри попал к ней. Они встречались четыре раза. Генриетта Лотт почти ничего не могла добавить к тому, что было написано в карточке, которые заводились на всех студентов. Ей немного стыдно, но у нее «так много, так много студентов, только на одном факультете учится пятнадцать тысяч человек».

Они встречались с Джерри по определенным дням и беседовали об учебе: об изменениях расписания занятий, преподавателях и оценках.

– Жаль, что я так мало могу вам рассказать, – виновато произнесла миссис Лотт, – но, боюсь, больше мне нечего добавить.

Барретт решил по-новому поставить вопрос, который задавал уже дважды.

– Что вы знаете б Джерри Гриффите, кроме учебы?

– Только то, что он был серьезным и немного замкнутым. – Она посмотрела на карточку, которую держала в руке, потом на раскрытую папку. – И… мне кажется, что у него не было цели в жизни, как у большинства современной молодежи. По сравнению с остальными студентами, с которыми я встречаюсь ежедневно, Джерри, я бы сказала, был более откровенен и честен. Он не использовал жаргонные словечки, как современные юноши.

– Он с вами никогда не разговаривал о своей семье, миссис Лотт?

– Нет. Хотя подождите, был один случай. – Она радостно улыбнулась. – Однажды Джерри заинтересовался факультативными спортивными занятиями. Точно, вспомнила. Его отец был каким-то олимпийским чемпионом… или я где-то в газете читала об этом?.. Во всяком случае, отец захотел, чтобы Джерри занялся спортом. Он считал, что сыну полезно побольше бывать на свежем воздухе и заниматься физическими упражнениями, а не сидеть дома и превращаться в книжного червя. Джерри считал своим долгом хотя бы разузнать о спортивных секциях. Он сказал, что спортсмен из него неважный, и, по-моему, сообщил, что в школе занимался теннисом. Что касается клубов, то он увлекался бриджем… или шахматами?.. Нет, конечно, это был клуб бриджа где-то в Уэствуде.

– Мне сказали, что Джерри больше года назад увлекся американской литературой. Вы не могли бы рассказать подробнее?

Через полтора часа Майк Барретт вернулся в кабинет, который ему временно выделил Эйб Зелкин. Он размещался на пятом этаже недавно построенного высотного здания на Уилширском бульваре, между бульварами Робертсон и Ла Чинега рядом с «Волшебной милей». Пол в кабинете Барретта устилал толстый ковер, стены были выкрашены в светло-зеленый цвет. В воздухе еще слегка пахло краской, и это странно бодрило. Барретту нравилась мебель: большой дубовый стол рядом с огромным окном, из которого открывался прекрасный вид, новые кожаные стулья, диван с подушками и два строгих глубоких кресла около большого круглого кофейного столика. На стенах не было никаких университетских дипломов в рамках, никаких грамот, никаких репродукций импрессионистов или фотографий знаменитостей. Зато позади стола висели четыре цитаты в рамках, написанные одним будущим художником. Это были любимые высказывания Майка Барретта.

Первая напоминала о враге. «Отправление несправедливости всегда находится в верных руках». Станислав Лем.

Две следующие служили амулетами против тщеславия. «Проявляйте снисходительность к судьям, потому что все мы грешники». Шекспир. «Вполне возможно, что когда-нибудь наше время будут называть темными средними веками». Георг Лихтенберг.

Последняя, написанная совсем недавно, напоминала о неразрешимой проблеме, главной для всех видов цензуры. «Кто должен охранять самих охранников?» Ювенал.

Зеленое однообразие стен нарушали три двери. Одна вела в коридор, из которого, проходя через просторную приемную Донны Новик, появлялись посетители. Другая – в комнаты отдыха: ванная с душем, маленькая кухня и столовая. Третья вела в небольшой конференц-зал, из которого можно было попасть в кабинет Зелкина. За кабинетом Зелкина были кабинет Кимуры, библиотека и свободная комната, которая служила кладовкой.

В кабинете Барретта только на столе, напоминающем горный ландшафт, можно было заметить следы активности, царящей в этой комнате последние несколько дней. Стол был завален папками с бумагами, имеющими отношения к делу Бена Фремонта. Здесь хранился весь арсенал защиты. Кроме папок на столе лежали материалы о предыдущих процессах против непристойности в Америке и Англии. Все они были помечены закладками с надписями. «Корона против Хиклина, Лондон, 1868». Процесс против «Кладезя одиночества» в 1928 году в Лондоне, американский процесс против «Улисса» в 1934 году, иск издательства «Гроув-пресс» к министру почт Кристенберри из-за запрета «Любовника леди Чаттерлей» в 1959 году, процесс в Калифорнии в 1962 году против книготорговца по имени Брэдли Рид Смит, который продавал «Тропик Рака», массачусетский процесс против «Фанни Хилл» 1964 года. Тут же находились полные решения Верховного суда Соединенных Штатов: «Рот против Соединенных Штатов» в 1957 году, «Якобеллис против Огайо» в 1964 году, «Гинзбург против Соединенных Штатов» и отчеты о других многочисленных процессах. Где-то в этом горном массиве затерялись материалы «Слушаний по контролю над непристойной продукцией» сенатского подкомитета, который в 1960 году работал над вопросами молодежной преступности.

Вернувшись из Калифорнийского университета, Барретт нашел на самой вершине несколько новых бумаг от Лео Кимуры, причем одна содержала очень важную информацию.

Из Монте-Карло пришла телеграмма с просьбой Кимуре позвонить в пять часов частному сыщику Дюбуа в отель «Гардиоль» в Антибе. Адрес был неопределенным, потому что Дюбуа должен был ждать издателя Джадвея, Леру, в монте-карловском отеле «Балморал». Кимура не стал гадать по поводу этой загадочной телеграммы и только написал, что поехал к Филиппу Сэнфорду, что позвонит во Францию оттуда и, как только что-нибудь узнает, немедленно свяжется с Барреттом.

Сейчас было уже пять часов. Барретт решил потерпеть и стал рассказывать Зелкину о результатах своих поездок. Последние пятнадцать минут он сидел за столом, попыхивал трубкой и излагал ход послеобеденных расследований Зелкину, который расхаживал перед столом. Барретт рассказал о встречах с Беном Фремонтом, Рэчел Хойт, Генриеттой Лотт, Джорджем Перкинсом и сейчас рассказывал о беседе с доктором Хьюго Найтом, профессором факультета английского языка Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе.

– Я немного удивился, когда Найт сказал, что Родригес, этот помощник окружного прокурора, уже приезжал к нему. Кажется, вчера.

– Серьезно? – тоже удивился Зелкин. – Да, эти парни ничего не упускают. Наверное, Дункан хотел уговорить профессора выступить свидетелем?

– Они хотели выяснить, как Найт относится к «Семи минутам», – объяснил Барретт. – Родригес поинтересовался, читал ли профессор книгу, что о ней думает, советовал ли своим студентам прочитать «Семь минут»? Доктор Найт прочитал экземпляр, имеющийся в спецхране, но никогда не советовал своим студентам читать ее, потому что до самого последнего времени «Семь минут» просто негде было достать. Что касается самой книги, то она понравилась Найту. Скорее всего, поэтому интерес Родригеса к профессору как к свидетелю быстро угас. И еще кое-что. Найт вспомнил, что Родригес все время допытывался, не проявлял ли Джерри Гриффит интереса к «Семи минутам». Найт объяснил, что на его лекции ходит очень много студентов, больше ста человек, и что он часто не знает, как кого зовут. Только после того, как фотография Джерри появилась в газетах, он с трудом вспомнил его. И насколько помнил профессор, Джерри никогда не проявлял особого интереса ни к «Семи минутам», ни к другим, о которых Найт рассказывал на лекциях. По крайней мере, он ни разу не поднял руку и не участвовал в обсуждениях. Родригес ясно дал понять, что окружная прокуратура потеряла интерес к доктору Найту.

Эйб Зелкин, сунув руки в карманы, остановился перед Барреттом.

– А мы? Нас интересует доктор Найт? У меня сложилось впечатление, что он мог бы помочь нам.

– Не знаю. – Барретт нахмурился. – Этот парень, Джордж Перкинс, прав. Доктор Хьюго Найт – козел. Я спросил, что он рассказывал о «Семи минутах» на лекциях. Похоже, очень мало. Просто упоминал о ней как о еще одной великой книге, которую написал американец, живущий на чужбине. Тем не менее у меня сложилось впечатление, что он много знает и о «Семи минутах», и о Джадвее. Я спросил его: «Вам известно что-нибудь о Джадвее, такое, о чем еще не писали газеты?» Он ответил: «Мало кто знает Джадвея так, как я. Я знаю о нем все». Знаешь, Эйб, мои надежды выросли до небес, но через несколько секунд уже лежали в руинах. Оказалось, что все знания о Джадвее он почерпнул из книги. Наш профессор считает «Семь минут» образчиком аллегории. Может, так оно и есть, хотя мне трудно поверить, что герои книги – всего лишь иносказательные выражения семи смертных грехов.

– Он это сказал?

– И не только это. Он еще приплел и Леду с лебедем.

– Могу представить, как двенадцать присяжных будут слушать это! – рассмеялся Зелкин.

– Но не это самое плохое. Когда я выразил сомнение в теории символизма и попытался заставить профессора взглянуть на «Семь минут» как на реалистическое произведение, Найт уставился на меня, будто на круглого дурака. Он заговорил свысока и надменно заявил, что мирянину не понять символизм и не разобраться в литературных приемах, которые открывают неосязаемые истины. Мне сразу расхотелось спорить, когда я понял, что многим интеллектуалам необходимо испытывать чувство превосходства и что спорами ничего не добиться.

– Что ты решил с ним делать?

– Эйб, нищие непривередливы. Нам необходим свидетель, считающий «Семь минут» литературным чудом. Я решил, что при всех его недостатках, у доктора Найта есть все необходимое, чтобы поддержать «Семь минут». Я попросил его выступить нашим свидетелем, и он с радостью согласился.

– Меня это не удивляет, – кивнул Зелкин. – В университетах все преследуют одну-единственную цель – прославиться любой ценой. Вот и сейчас ему нужно выступить свидетелем, иначе он зачахнет.

– Надеюсь, мы сможем несколько раз поговорить с ним перед началом процесса и убедить его, что от теории символизма не будет никакого толка…

Телефонный звонок прервал Барретта на полуслове. Он пожал плечами, а Зелкин снял трубку. Донна по внутренней связи сообщила, что звонит Филипп Сэнфорд.

Барретт нажал загоревшуюся кнопку и поздоровался:

– Привет, Фил.

– Хорошие новости, Майк, просто превосходные. У нас тоже появилась козырная карта. Мы нашли старика, издателя Джадвея, и приперли его к стене. Правда, здорово?

– Кристиан Леру согласился стать нашим свидетелем? – повторил Барретт, улыбаясь Зелкину. – Замечательно. Что он?..

– Передаю трубку Лео. Он расскажет обо всем подробно. Просто хотелось первым сообщить приятную новость.

– Мистер Барретт… – послышался голос Кимуры.

– Мы здесь с Эйбом. Сейчас он подойдет к параллельному телефону. Ну, рассказывай, ничего не пропуская. Мне нужны все факты.

– Рассказывать особенно не о чем, – сказал Кимура, как всегда четко выговаривая слова. – Очень многообещающие новости. Я только что закончил разговор с Дюбуа. Месье Леру сразу же дал понять, что может принять участие в процессе, только ему нужно побольше знать. Дюбуа сразу понял, что месье Леру нужно знать побольше не о деле, а о том, сколько мы можем ему заплатить как свидетелю. Леру отошел от дел несколько лет назад, когда непристойные книги, которыми он занимался всю жизнь, стали открыто выпускаться крупными издательствами во всех странах. С тех пор Леру пытался наскрести денег, чтобы вернуться в бизнес и открыть новое издательство с целью выпускать фривольную классику с комментариями. Дюбуа рассказал ему о нашем первоначальном предложении: дорога и проживание в Лос-Анджелесе за наш счет плюс три тысячи долларов. Леру начал торговаться и заныл, что его время стоит намного дороже. Дюбуа сразу поднял сумму до верхнего предела: проживание и дорога плюс пять тысяч долларов. Леру согласился выступить нашим свидетелем.

– Большой успех, – сказал Зелкин.

– Один вопрос, – прервал его Барретт. – Леру не говорил, что его показания могут помочь нам?

– Открыто нет. Однако он не оставил у Дюбуа сомнений в том, что понимает, за что ему заплатят деньги. Леру даже поинтересовался, чего от него ждут, и сказал, что правда – штука многогранная. Он намекнул, что может забыть или, наоборот, вспомнить кое о каких фактах. Дюбуа рассказал, что знал о процессе, о нашем стремлении доказать, что Дж Дж Джадвей написал «Семь минут» не для того, чтобы быстро заработать деньги, а как настоящий художник, честно и откровенно. На это Леру ответил: «Voilà, [16]16
  Вот как? (фр.)


[Закрыть]тогда я знаю то, что вам нужно. В конце концов, я был его первым и последним издателем. Я был единственным человеком, кроме него самого, кто поверил в книгу. Я дам защите нужные факты».

– Он хоть что-нибудь сказал о Джадвее? – спросил Барретт.

– Только то, что они близки…

– Отлично! – обрадовался Зелкин.

– …и что он все нам расскажет, когда прилетит в Лос-Анджелес и когда ему заплатят, – ответил Кимура. – Дюбуа добавил, что наш свидетель хитер, как французская базарная торговка рыбой.

– Что дальше? – спросил Барретт.

– Дюбуа – сыщик и очень осторожный человек, может, даже перестраховщик. Поскольку кое-кто из друзей и знакомых Леру знал, что он остановится в Монте-Карло, Дюбуа решил вывезти его из Монте-Карло и спрятать в никому не известном месте. Он уговорил Леру переехать в Антиб, в маленький отель «Гардиоль», и зарегистрироваться под вымышленным именем Сабро. Леру согласился просидеть в номере до завтра, когда Дюбуа заедет за ним с билетами в оба конца и авансом, посадит его на «каравеллу», следующую из Ниццы в Париж, где Леру пересядет на рейс до Лос-Анджелеса. Дюбуа сообщит телеграммой, когда встречать самолет. Так что послезавтра у нас появится своя козырная карта. По-моему, нам повезло.

Положив трубку, Барретт вскочил на ноги и принялся шутливо колотить Зелкина.

– Полегче, полегче, – широко улыбаясь, запротестовал Зелкин. – А то я не смогу помочь тебе выиграть дело.

– Господи, Эйб, только сейчас я впервые почувствовал, что у нас появился шанс! – выпалил Майк Барретт.

– Да, сейчас у нас появился шанс и повод отметить. Давай я позвоню Саре и попрошу зажарить сегодня вечером лишнюю пару отбивных и охладить калифорнийское шампанское для Фила и тебя.

– Замеча… – начал Барретт, но что-то вспомнил и осекся. – Черт побери, ничего не получится. У меня сегодня свидание с Фей. Она согласилась вечером поехать со мной на собрание, посвященное сбору средств ОБЗПЖ в «Хилтоне». Главным оратором будет наш уважаемый противник, Элмо Дункан. Он скажет речь под названием «Свобода растлевать». Я подумал, что стоит незаметно пробраться в стан врага и провести разведку. Его сегодняшняя речь даст нам некоторое представление о вступительном слове на открытии процесса и покажет, какой он оратор.

– Ладно, отбивные подождут в холодильнике прилета Леру.

– А тем временем, – сообщил Барретт, возвращаясь к столу, – я посвящу следующий час одному сценарию.

– А именно?

– У нас появился свой «туз», и я должен написать для него незабываемую роль.

Они опаздывали, и Майк Барретт был в ужасе.

Собрание должно было начаться в половине девятого вечера, а они прибыли в отель «Беверли-Хилтон» без десяти девять. Барретт приехал к Осборнам вовремя, но Фей, как обычно, еще не оделась.

Оставив машину на стоянке отеля, Майк Барретт схватил Фей за руку и втолкнул через автоматически открывающиеся двери в огромный вестибюль. Девушка споткнулась.

– К чему такая спешка, черт побери? – возмутилась она. – Тебя вроде бы никто не приглашал почетным гостем. Почему ты всегда так торопишься?

– Дело не в том… – начал объяснять Барретт, но замолчал, зная, что она не поймет, и к тому же это было неважно.

Сегодняшняя спешка не имела ничего общего с его обычной торопливостью. Ему хотелось затеряться в толпе и незаметно пройти в зал. Для общества борьбы за праведную жизнь он был врагом, и сейчас ему предстояло ступить на вражескую территорию.

Они быстро миновали вестибюль. Фей шла впереди на полшага, как бы давая этим понять, что сожалеет о своей несдержанности. Они прошли по широкому коридору, мимо аптеки, расположенной на нижнем этаже, и наконец достигли бара, который находился перед большим бальным залом.

– Мы не самые последние, – заметила Фей.

Барретт с облегчением увидел, что она права. По крайней мере с полдесятка человек двигались мимо двух столов, за которыми восседали несколько дородных матрон. Когда подошла очередь Барретта, он торопливо объяснил, что не успел купить билеты заранее и надеялся, что места еще есть. Свободные места были, и он вручил представительнице общества десятидолларовую купюру.

Когда они с Фей в числе опоздавших направились к дверям в зал, из бара повалил народ, и Фей помахала кому-то рукой.

– Знакомая, – сообщила она и отошла от Барретта. – Привет, Мэгги. Очень рада тебя видеть, – поздоровалась она с потрясающей брюнеткой, которая несла стакан с чем-то похожим на сливовицу.

– Взаимно, Фей, – ответила брюнетка и машинально подняла бокал. – Я не любительница пить в одиночку. Просто мне нужно хлебнуть перед собранием. Длинные речи всегда высасывают из меня влагу.

– Я хотела позвонить тебе и сказать, что сожалею о случившемся с Джерри. Кажется, отец звонил твоему дяде. Нам всем очень жаль. О, прости меня… – Она схватила Майка за руку и потянула к себе. – Ты, наверное, не знакома с моим женихом… Мэгги Рассел… Майк Барретт.

– Очень приятно познакомиться, мисс Рассел, – произнес Барретт.

– Здравствуйте, – холодно кивнула Мэгги. – Кажется, я вас узнала.

– Вы хотите сказать, что на ужасных фотографиях в газетах я похож на себя? – пошутил Майк.

– Я хочу сказать, что их было очень много, – без тени улыбки ответила девушка. – К тому же у меня личный интерес в вашем деле. – Прежде чем он успел ответить, она повернулась к Фей. – Ты чудесно выглядишь, Фей.

– У меня есть на это причины, – весело ответила Фей Осборн и взяла Барретта за руку.

Почему-то сейчас ему не понравилось, что она так открыто афиширует их отношения. Он слегка сжал руку Фей и высвободился.

Фей Осборн и Мэгги Рассел медленно двинулись вперед, о чем-то вполголоса беседуя, а Барретт остался стоять на месте. Он не сводил взгляда с красивой брюнетки. Ему захотелось остаться с ней наедине, попытаться объяснить… И он моментально смутился. Что объяснить? Объяснить, почему он защищает книгу, которая испортила жизнь одному из ее родственников? Или почему он с Фей Осборн? Он продолжал смотреть на Мэгги Рассел, полную противоположность Фей. Фей была выше и стройнее и обладала более холодной, классической красотой. А Мэгги Рассел была привлекательнее.

Его взгляд задержался на ее голове, потом переместился ниже в поисках той самой «изюминки». Когда девушка повернула голову, он заметил, что у нее какой-то взъерошенный вид из-за густых блестящих черных волос, кончики которых были загнуты… как это называется в женских модных журналах? «Кончики, озорно залезающие на щеки». Широко поставленные зеленовато-серые глаза смотрели прямо и открыто, а влажные губы были слегка приоткрыты. И лицо, и фигура имели плавные очертания, и это оттеняло высокую грудь, широкие бедра, тонкую талию и стройные ноги. В дверях она слегка повернулась, и Барретт неожиданно обратил внимание на ее короткое шелковое платье. Оно так плотно облегало фигуру, что слегка проглядывали контуры трусиков.

Мэгги Рассел неожиданно оглянулась и поймала его взгляд. Потом быстро повернулась и вошла в зал, глядя прямо перед собой.

Барретт смущенно и виновато перевел взгляд на Фей, догнал и взял ее за руку, и они вошли в зал вслед за Мэгги Рассел. Темно, с радостью отметил Барретт. Примерно тысяча человек. У задней стены было несколько свободных откидных стульев, к которым они направились все втроем. Интересно, подумал Барретт, сядут ли девушки вместе? Но Мэгги нашла свободное место в конце заполненного людьми ряда. Разочарованный Барретт повел Фей по проходу и твердо усадил девушку во второе кресло, а сам сел в крайнее.

Фей наклонилась к нему и, прикрыв рот ладонью, прошептала:

– Извини. Не следовало вас знакомить, совсем не подумала. Очень смутился?

– Почему я должен смутиться?

– Она племянница Фрэнка Гриффита и очень дружна с Джерри.

– Так и хорошо, что познакомила, – тихо сказал Майк. – Никогда не вредно знать кого-нибудь из близких Джерри Гриффита.

– Забудь об этом, – посоветовала Фей, снимая перчатки. – Радуйся, что она не плюнула тебе в глаза.

С этими словами Фей откинулась на спинку стула и посмотрела на сцену. Только теперь Барретт заметил, что взоры всех присутствующих прикованы к оратору.

Элмо Дункан был гвоздем вечера. Окружной прокурор, стройный и осанистый, уперся руками в края трибуны и слегка склонялся к микрофону, когда хотел сделать ударение на какой-нибудь мысли. Барретт выпрямился и прислушался.

– Давайте не будем заблуждаться в отношении самого слова «порнография», – говорил Элмо Дункан. – Не стоит забывать его этимологии. Оно произошло от греческого слова pornographos, что означает «произведения проституток». Порнография описывает в разнообразных формах половую жизнь женщин легкого поведения. Это особые произведения, основная цель которых – пробуждение в человеке вожделения. Вначале, как заметил один современный журналист, порнография была «описанием жизни проституток, направленным на то, чтобы возбудить мужчину и заставить его отправиться к проститутке». Прошли века, но слово «порнография» сохранило свое значение. Я готов подтвердить это, хотя в судах нас часто пытаются убедить, что не все порнографические книги в равной степени преступны. Нам пытаются втолковать, что некоторые порнографические книги содержат отрывки неэротического повествования, так называемые «общественно значимые», и поэтому к ним следует относиться с большей терпимостью, чем к тем книгам, в которых таких отрывков нет. С моей точки зрения, в юридическом смысле это чепуха и хитрая казуистика, которая уже начала мешать применению законов против непристойности. Расплывчатое определение порнографии вынуждает, если вспомнить выражение судьи Блэка, безнадежно барахтаться в трясине.

Но, друзья мои, уверяю вас, что я не попал ни в какое болото. Для меня грязная книга, даже если она претендует на выражение какой-нибудь полезной для общества идеи, не менее отвратительна, чем голая порнография. Более того, многие юристы сходятся в том, что литературные достоинства таких книг усиливают их разрушительное воздействие. Для меня грязь остается грязью, как бы ее ни пытались облагородить внешне. Да, древние греки правильно определили это слово, которое рождает похотливые мысли и желание. Как однажды сказал специальный заместитель окружного прокурора и эксперт в области непристойности: «Единственная цель порнографических книг – вызвать сексуальное возбуждение. Порнография пробуждает в людях отвратительные сексуально-садистские фантазии…» У нас есть неопровержимые доказательства, что порнографические книги могут не только будить фантазии. Мы знаем, что они способны толкать людей на преступления.

Люди, которым приходится сталкиваться с этой проблемой, знакомы с истинным положением дел. Позвольте мне привести слова доктора Фредерика Вертхама, в прошлом главного психиатра нью-йоркской больницы Бельвью, которые он произнес, выступая на слушаниях по организованной преступности в сенатском подкомитете: «Реакции подростков и их последующие действия, вне всякого сомнения, находятся под влиянием литературы, пропагандирующей секс и насилие. Я убежден, что это гибельное сочетание создает в их умах образ зверя, который при помощи физической силы берет на себя исполнение закона, придумывает собственные правила и решает все проблемы с помощью силы». В подтверждение я могу привести статистику нашего Федерального Бюро Расследований за последнее десятилетие, то есть за период буйного роста числа порнографических изданий. Так вот, за это время количество изнасилований в Соединенных Штатах выросло на тридцать семь процентов, а возраст насильников снизился до подросткового.

Но и это не самое страшное. С восемнадцатого века, когда жил великий английский юрист, сэр Уильям Блэкстоун, и до наших дней мы видим, что наше общество может погубить свою душу, если дать порнографистам неограниченную свободу. Блэкстоун говорил, что осуждать и запрещать опасные и отталкивающие книги «необходимо для сохранения мира и доброго порядка, правительства и религии, единственных твердых гарантов гражданских свобод». Сейчас, двести лет спустя, нам продолжают напоминать о нашей обязанности. Антрополог Маргарет Мид считает, что все человеческие общества на земле осуществляют какой-нибудь вид цензуры поведения, особенно над сексуальностью. В Англии сэр Патрик Девлин призывал нас ни в коем случае не допускать половой распущенности.

«Ни одно общество, – говорил он, – не может существовать без нетерпимости, негодования и отвращения. Эти силы стоят на страже морали». Наш американский судья, Тармен Арнольд, полностью согласен с этой мыслью. Он даже пошел дальше, заявив: «Истина заключается в том, что законы против непристойности не имеют под собой разумной или научной основы, а скорее олицетворяют собой нравственное табу, но это не делает их менее нужными. Они необходимы, потому что без них государство будет испытывать недостаток нравственности». Короче, существует научная основа для законов против непристойности, или ее не существует, но я полагаю, что такая основа есть, законы должны соблюдаться и выполняться, если наше общество хочет противостоять разъедающему действию разнузданности.

Друзья мои, давайте не будем бояться, что на нас повесят ярлык цензоров, и опасаться справедливой и необходимой цензуры. Истина заключается в том, что цензура, которая стара как мир, давно стала необходимой для сохранения всеобщего порядка и выживания цивилизованного человека. Задолго до рождения Христа философ Платон задался вопросом: «Должны ли мы бездумно позволять нашим детям слушать какие угодно рассказы самых случайных людей, которые могут внушить им нечто противоположное тому, чему мы их учим?» На этот вопрос Платон дает следующий ответ: «Первым шагом должно стать введение цензуры литературы, и пусть цензоры разрешают хорошие книги и осуждают плохие. Мы хотим, чтобы матери и няньки рассказывали детям только хорошие истории».

Друзья мои, наступило время, когда каждый из нас должен посмотреть правде в лицо. Порнография, в какие бы одежды она ни рядилась, все равно остается откровенной непристойностью и угрожает нашим семьям, нашему будущему и здоровью нашей великой нации. Мы должны сказать друг другу, всей стране, что пришло время встать на борьбу и положить конец этой черной чуме. Время пришло. И как гражданин, и как ваш окружной прокурор, я обещаю повести в крестовый поход против порнографии все силы своего ведомства!

Элмо Дункан сделал паузу, ожидая реакции слушателей, которая не замедлила последовать. По залу прокатилась волна рукоплесканий. Барретт взглянул на Фей. Девушка не сводила возбужденно блестевших глаз с фигуры на сцене и хлопала в ладоши. Встревоженный, Барретт повернул голову и посмотрел через проход. Мэгги Рассел сидела неподвижно, с бледным и задумчивым лицом, руки лежали на коленях. Интересно, подумал Барретт, почему она не хлопает? Но его мысли прервал зычный голос оратора, и он вновь повернулся к сцене.

– В тысяча восемьсот двадцать первом году, – говорил Дункан, – в Соединенных Штатах прошел первый процесс против непристойности, на котором некий Питер Холмс был признан виновным в издании «Мемуаров женщины для утех», известных под названием «Фанни Хилл». Различные издатели, и с каждым годом их число росло, пытались использовать в своих корыстных интересах наши свободы, насмехались над конституцией и правосудием. В итоге сегодня порнография приносит в год два миллиарда долларов дохода. Я обвиняю этих издателей в поддержке, а иногда и поощрении производства мерзости, в распространении этой мерзости по стране под видом литературы. Они пекутся только о получении прибыли. Я в равной мере обвиняю и продавцов книг, которые не отвергают эту дрянь, в безнравственности, в предпочтении личной выгоды общественному благополучию. Обвиняю я и писателей, которые воспевают непристойность. Никто не скроется от карающего меча правосудия, и пусть он в первую очередь падет на головы самих создателей порнографии, этих профанаторов свободы слова. Они пытаются спрятаться за юбкой музы, которую сами же пачкают и оскверняют.