Текст книги "Семь минут"

Автор книги: Ирвин Уоллес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 41 страниц)

Сэра Эсмонда нашли в коттедже в Сассексе, и он с воодушевлением согласился выступить на стороне защиты (хотя у Барретта возникли подозрения, что английский профессор перепутал «Семь минут» с «Любовником леди Чаттерлей»), Да, он с радостью станет в один строй с борцами против «поджигателей книг», если защите удастся убедить американские иммиграционные власти, что он не анархист. Зелкину удалось убедить власти в благонадежности профессора, и сэр Эсмонд Ингрэм должен был стать одним из главных свидетелей защиты.

Барретт уверил Филиппа Сэнфорда, что у них есть и другие свидетели. Гай Коллинз, известный сторонник натуралистического направления в литературе, часто писал о громадном впечатлении, которое произвела на него книга Джадвея, и согласился выступить свидетелем защиты. Сейчас они пытаются уговорить двух-трех литературных критиков, которые были в восторге от «Семи минут». Окружной прокурор, несомненно, постарается доказать с помощью Джерри Гриффита и других свидетелей, что книги, подобные «Семи минутам», толкают американскую молодежь на преступления и угрожают безопасности общества, поэтому Барретт и Зелкин искали свидетелей, чьи показания расстроили бы замысел обвинителя. Они уговорили выступить свидетелем доктора Йейла Файнгуда, специалиста по юношеской преступности, и доктора Рольфа Ладергрена, шведского сексолога, чьи работы принесли ему всемирную известность и сделали его почетным профессором Риэрдон-колледжа в Висконсине. И Ладергрен, и Файнгуд считали, что в молодежной преступности виноваты вовсе не грязные книги и фильмы, и их согласие выступить на стороне защиты вселяло добрые надежды.

– Только, пожалуйста, не обманывайся на счет главного обвиняемого, – сказал Барретт, сворачивая на бульвар Сансет. – Истинным обвиняемым в этом деле будет не Бен Фремонт, а Дж Дж Джадвей. В каждом крупном процессе подобного рода основной вопрос – вопрос о побуждениях и целях автора, что, в свою очередь, ведет к проблеме общественной значимости. Это тонкий лед, и мы должны заранее решить, ступать на него или отправиться в обход. У нас есть выбор, так же как и у окружного прокурора. Каждая сторона должна выработать план действий до начала перестрелки.

– Какой смысл ты вкладываешь в слово «побуждения», Майк?

– Если мы не сумеем доказать, что Джадвей при написании «Семи минут» руководствовался добрыми намерениями, следует попробовать доказать, что в его побуждениях хотя бы не было никакой непристойности. Это уже не раз с успехом делалось. Возьми, например, дело Гинзбурга. Судья Дуглас считал, что «книга должна рассматриваться сама по себе, независимо от причин, вызвавших ее появление, или приемов, использованных при продаже». Даже если мы зацепимся за это, все равно будем ходить по тонкому льду. Правда, мы всегда можем привести довод, который использовал Чарльз Рембар при защите «Фанни Хилл». Защищая «Любовника леди Чаттерлей», Рембар без особого труда доказал, что Лоуренс руководствовался самыми добрыми побуждениями, но при защите «Фанни Хилл» этот довод был опасным, поскольку есть доказательства, что Клеланд написал ее только из коммерческих побуждений. Помнишь? Джон Клеланд сидел в долговой тюрьме, и ему были нужны деньги, чтобы выбраться на свободу. Один издатель предложил ему двадцать гиней, вполне достаточно, чтобы выйти из тюрьмы, если он напишет неприличную книгу, которую можно будет легко продать. Считается, что Клеланд написал «Фанни Хилл», чтобы раздобыть денег и выйти из тюрьмы. Он вышел на свободу, а издатель заработал на «Фанни Хилл» десять тысяч фунтов.

– Точно, – согласился Сэнфорд. – Ну и как защитник объяснил это?

– Рембар объяснил это разумно. Мотивы Клеланда, настаивал он, имеют отношение к истории литературы, а не к закону. Рембар ответил так: «Через два с лишним столетия суд просто не в состоянии определить, что творилось в мозгах Клеланда». Самое главное – конечный результат, книга, ее идеи, взгляды на жизнь, а не личные мотивы, которые заставили автора ее написать. К тому же, считал Рембар, «было бы и бесполезно, и неприлично… вторгаться в сложные и запутанные материи, из которых писатели черпают вдохновение. Жалкая критика писателей в адрес собственных произведений, смешные разглагольствования, которые мы иногда слышим от этих одаренных людей, показывают, что их слова не имеют никакого значения, а главное то, что они создают».

– И какое решение вынесли судьи?

– Они сказали «нет». Впечатляюще, но недостаточно, – кисло ответил Барретт. – Судьи проголосовали тремя голосами против двух за запрет «Фанни Хилл», потому что доводы Рембара произвели впечатление не на всех.

– Но ты сказал, что у нас есть выбор?

– Есть. Вторая возможность – трезво взглянуть в лицо правде. Общественное мнение считает, что мотивы и намерения автора имеют самое большое значение, когда решается вопрос пристойности или непристойности книги. Возьми судью Вулси в процессе над «Улиссом». Он сказал: «Когда какую-нибудь книгу называют непристойной, необходимо установить, какие мотивы руководили автором при ее написании, то есть написана ли она с целью эксплуатации непристойности». Позже судья ван Пелт Брайан в одном из процессов над «Любовником леди Чаттерлей» добавил: «Искренность и честность намерений автора, выраженные в стиле и языке книги, сюжете и идеях, в большой мере влияют на то, обладает ли она общественной ценностью и литературными достоинствами». В том разбирательстве, как и в случае с «Улиссом», не возникло сомнений в честности Лоуренса и искренности его намерений, отсутствии желания обратиться к похотливому интересу читателей. – Барретт сделал паузу и бросил взгляд на встревоженное лицо Сэнфорда. – Это наша большая проблема, Фил. Написал ли Джадвей «Семь минут» честно и искренне? На этот вопрос мы обязаны ответить утвердительно и без всяких оговорок. Этот вопрос будет сидеть в голове каждого присяжного. Или мы состорожничаем и проиграем, или докажем со всей определенностью, что Джадвей написал «Семь минут» не ради наживы и поэтому книга обладает необходимой общественной ценностью. Во всяком случае, мы с Эйбом сделали наш выбор. Мы решили попытаться доказать добрые намерения Джадвея.

– Как вы собираетесь доказать их? – застонал Сэнфорд. – Джадвей умер миллион лет назад молодым и почти никому не известным. Нам нечем подтвердить его добрые намерения. Ты же знаешь, как тщательно я работаю над книгами, но мне не удалось ничего раскопать о нем. Джадвей ничего не оставил после себя. Как говорится, мертвые молчат.

– Но духи могут иногда производить очень сильное впечатление, – спокойно возразил Барретт и показал рукой вправо. – Кстати, это студенческий городок Калифорнийского университета, где учился Джерри Гриффит. Мне кажется, здесь стоит покопаться.

Сэнфорд без интереса взглянул на студенческий городок.

– Что значат «духи»?

– Считанные люди умирают, не оставив после себя совсем ничего. Люди часто оставляют или завещают что-то друзьям или знакомым. На твои деньги мы наняли в Европе сыщиков, и несколько человек рыскают сейчас по Парижу, пытаясь вызвать дух Джадвея. Мы установили, что в тридцатые годы итальянский художник по фамилии да Векки часто торчал в кафе, которые любил посещать Джадвей. Мы узнали, что да Векки жив и когда-то даже написал портрет Джадвея. Если так, это будет первое изображение Джадвея. В любом случае мы пытаемся найти художника. Еще мы разыскиваем графиню Дафну Орсони. Она из Далласа и вышла замуж за богатого итальянского графа. Вскоре после издания «Семи минут» Джадвей отдыхал в Венеции, и графиня, услышав о «громкой» книге Джадвея, пригласила автора на бал-маскарад в свой дворец. Нам известно, что она живет в Испании, где-то в Коста-Брава. Но для того, чтобы вызванный дух оказался добрым, стоит возложить основные надежды на француза, который издал «Семь минут»…

– Кристиан Леру, – прервал его Сэнфорд. – Ты что-нибудь узнал о нем?

– Ничего нового. «Этуаль-пресс» больше не существует, но Леру жив. Пока Леру жив, мы можем воскресить тень Джадвея. Французский издатель – наша козырная карта, он должен поколебать показания молодого Гриффита. В конце концов, именно Леру вытащил на свет «Семь минут». Видимо, он верил в книгу и должен немало знать об авторе. Леру наш человек. Мы идем по его следу, и с каждой минутой след становится все горячее и горячее. Кимура надеется получить свежие новости уже сегодня.

– Мы обязательно должны найти Леру, – согласился Фил Сэнфорд.

– Он мне еще рассказывает! – фыркнул Барретт.

Через несколько минут он высадил Сэнфорда у отеля «Беверли-Хиллз», где тот снял бунгало, и поехал по Уилширскому бульвару в контору. Там Барретт два часа совещался с Зелкином, разговаривал по телефону и диктовал Донне Новик, их общей секретарше. Ему нравилось работать с Донной. Она была чуть ли не уродкой: крашенные хной волосы, узкие глазки, густо напудренное прыщавое лицо и мятые платья на бесформенной фигуре, но работать с ней было одно удовольствие. Донна, как мадонна, отличалась ревностной преданностью, потрясающе стенографировала, прекрасно печатала на электрической машинке и так ловко считала на калькуляторе, что порой Барретту казалось, будто она сама подключена к сети.

Когда Кимура сообщил по телефону, что опоздает, Барретт позвонил Зелкину, и они отправились на ланч с Филом Сэнфордом.

И вот они сидят за столиком. Барретт неожиданно почувствовал, что его лоб жжет солнце, стакан опустел, а Зелкин представляет Кимуру Сэнфорду. Передвинув стул под зонтик, Барретт отвесил Кимуре шутливый поклон, но Кимура в ответ поклонился на полном серьезе и сел на свободный стул. Он поставил на колени толстый портфель и был готов в любой момент открыть его.

– Выпьешь сначала или умираешь от голода? – поинтересовался Майк Барретт.

– Умираю от голода, – извиняющимся тоном ответил Кимура, как слуга, который заботится больше об удобствах хозяина, чем о своих собственных. – Я могу подождать, если вы хотите сначала поговорить.

Барретту японец-адвокат понравился с самого начала. У Кимуры были коротко подстриженные волосы и круглое бесстрастное лицо. Он производил впечатление человека, в котором скрыта энергия стальной пружины.

– Мы хотим и есть, и говорить, – объяснил Барретт.

Зелкин сразу дал знак принести меню, после чего они заказали много всякой всячины.

Как только официант отошел от столика, все повернулись к Кимуре.

– Ну? – поинтересовался Зелкин. – Какие новости, Лео?

Кимура извлек из портфеля документы. Потом закрыл его, поставил на землю, прислонив к стулу, положил документы на стол перед собой и поднял голову.

– По-моему, у нас прогресс, – ответил он. – Лучшее я оставлю на десерт. Во-первых, Норман С. Квондт. – Он обратился к новому клиенту: – Мистер Сэнфорд, вы рассказывали по телефону, как купили авторские права на «Семь минут» у Нормана С. Квондта. Сейчас, когда мы наконец встретились, я хотел бы уточнить детали, чтобы быть уверенным, что ничего не упустил. Не могли бы вы еще раз рассказать о покупке?

– Едва ли я смогу добавить что-нибудь новое, – пожал плечами Сэнфорд. – Конечно, расскажу. Два года назад отец послал меня на франкфуртскую книжную ярмарку. Как-то вечером меня пригласил на ужин старый друг отца, герр Карл Гребер, владелец солидного и известного мюнхенского издательства. Мы беседовали о свободе в издательском деле. Гребер назвал ее положительным явлением, поскольку много книг, давно заслуживающих издания, теперь могут найти свой путь к читателю. Он упомянул несколько таких книг, но больше всего герр Гребер восхищался «Семью минутами». Он собирался издать ее сам, но к власти в Германии пришел Гитлер, и издание такой книги оказалось невозможным. Он был рад, что вообще унес ноги из Германии. После войны Гребер восстановил свое издательство, и я поинтересовался, почему он не издал сейчас эти «Семь минут»? Он ответил, что слишком стар, чтобы начинать борьбу с боннскими консерваторами, и к тому же сейчас он специализировался на учебниках и религиозных книгах, а «Семь минут», мягко говоря, не входит в эту категорию книг. Гребер считал, что в Америке в этом плане больше свободы и, следовательно, «Семь минут», скорее всего, может впервые выйти массовым тиражом за океаном. Он считал также, что марка издательства отца могла послужить «Семи минутам» определенной защитой. Я поинтересовался, кому принадлежат права на «Семь минут». Гребер ответил, что будто бы Леру продал права какому-то нью-йоркскому маленькому издателю по имени Норман С. Квондт, который издает книги сомнительного содержания. Герр Гребер достал экземпляр этуалевского издания и попросил показать отцу. Я уже вез с ярмарки немало книг, захватил и «Семь минут». На корабле времени было много, и рассказ Гребера о «Семи минутах» заинтриговал меня. Я прочитал книгу, но не успел еще дочитать до конца, как понял, что никогда не смогу показать ее отцу. Она просто была не в его вкусе. Поэтому я показал ему другие книги, а «Семь минут» спрятал. В прошлом году, как вы знаете, отец заболел, и я временно возглавил «Сэнфорд-хаус». Очень хотелось издать что-нибудь необычное и вызывающее, и я вспомнил о книге Джадвея. Мне показалось, что время выбрано удачно. Поэтому я отправился на поиски Нормана С. Квондта.

– Он был в Нью-Йорке? – спросил Лео Кимура, доставая ручку.

– Я нашел его на Сорок четвертой улице. Квондт оказался самым обычным рассыльщиком почтой крутой порнографии, книжонок о садизме и мазохизме в бумажных обложках. У него тогда были неприятности с министерством связи. Его судили по обвинению в распространении непристойной литературы и признали виновным. Он подал апелляцию в Верховный суд и как раз нуждался в деньгах для процесса. Поэтому Квондт с радостью продал права на «Семь минут». За три дня мы составили и подписали контракт, и я получил книгу Джадвея за пять тысяч долларов. Это все, что я могу сказать, Лео. Боюсь, что не сообщил вам ничего нового.

Кимура уточнял рассказ Сэнфорда по бумагам, лежащим перед ним.

– И после этого вы больше не видели Квондта?

– Никогда, – ответил Сэнфорд. – Конечно, я следил за его апелляцией в Верховный суд. Верховный суд по чисто техническим причинам отменил приговор окружного суда пятью голосами против четырех, и Квондт был оправдан. Конечно, ему порядком досталось при разбирательстве апелляции. Было очевидно, что он занимался темными делами, его клиентами были люди с извращенными вкусами, и я думаю, что он решил больше не связываться с почтой. Во всяком случае, когда я запустил «Семь минут» в производство и нам понадобилась дополнительная информация о Джадвее для суперобложки, я подумал, что Квондт мог бы мне помочь. Мне казалось, Леру должен был немало ему рассказать. Поэтому я позвонил Квондту, но он больше не жил по старому адресу. Потом я выяснил, что он переехал в Питсбург…

– Здесь написано, в Филадельфию, – прервал его Кимура.

– Извините. Да, в Филадельфию. Я не смог его там найти и не знаю, чем он сейчас занимается.

– Кино. И он здесь в Южной Калифорнии, – сообщил Кимура.

– Серьезно, Лео? – Барретт резко выпрямился. – Когда ты это узнал?

– Сегодня, но, к сожалению, в телефонном справочнике нет ни одного Квондта.

– Если он занимается кино, его будет нетрудно найти, – успокоил Зелкин.

– Мистер Зелкин, существуют разные картины, – впервые Кимура позволил себе легкую улыбку. – У меня есть кое-какие следы, которые должны привести нас к Квондту.

Сэнфорд обеспокоенно повернулся к Барретту.

– Майк, ты не собираешься заставить Квондта давать свидетельские показания, если найдешь его?

– Боже сохрани! – ответил Барретт. – Но он мог бы сообщить нам важную информацию о жизни Джадвея. Ту самую информацию от Леру, на которую ты рассчитывал. – Барретт вновь обратился к Кимуре: – Мы опять вернулись к самому важному свидетелю. Какие новости из Франции?

– Кристиан Леру, – японец произнес это имя прямо-таки с удовольствием. – Я оставил его на десерт. – Он перекладывал бумаги, пока не нашел нужную. – Кристиан Леру. Обнадеживающие новости. Мне только что звонил наш человек из Парижа. Леру живет на Левом берегу. Взятка в сто франков консьержке позволила узнать, что Леру отправился на Ривьеру и снял номер в отеле «Балмолар» в Монте-Карло. Он… уже, наверное, там. Наш человек нанял сыщика в Ницце, месье Дюбуа, и все ему рассказал. Этот Дюбуа отправился в Монте-Карло и будет ждать Леру в отеле «Балмолар».

– Отлично сработано, – похвалил Барретт. – Очень многообещающая информация, как ты и сказал, Лео.

– Чудесно, чудесно, – согласился Сэнфорд, доставая сигареты из накладного кармана куртки.

Кимура отделил несколько листов от стопки.

– Что касается семьи Гриффитов, то мне не удалось пополнить наше досье на них. Несколько дополнительных мелких фактов по Фрэнку Гриффиту и его жене, Этель Гриффит. Ничего нового о ее племяннице, Маргарет, или Мэгги, Рассел, которая живет с ними. Короче, пока никаких брешей в их броне.

– А как с парнем? – полюбопытствовал Зелкин.

– Сейчас перехожу к нему, – ответил Кимура, перелистывая бумаги. – Боюсь, придется наводить о нем еще справки. Я начал…

– Начал? – вскричал Зелкин. – Через пару дней начинается отбор присяжных. Как только жюри будет выбрано, откроется процесс.

– Без начала не может быть и конца, – ответил Кимура. – Вы уж меня извините, но совсем непросто наводить справки о молодых людях. Джерри Гриффит прожил всего двадцать лет. Нам известны некоторые факты. Джерри закончил с отличием частную среднюю школу. Сейчас учится на третьем курсе университета, но с учебой не ладится. Сегодня я был в студенческом городке. Я вспомнил, что у каждого студента есть наставник, и мне удалось найти наставницу Джерри Гриффита. Она сказала, что не может рассказывать о Джерри без разрешения начальства. Такие у них правила. Поэтому я отправился за разрешением к декану и уговорил дать ей разрешение рассказать о Джерри Гриффите кому-нибудь из нашей конторы. Это и есть начало.

Выслушав подробный отчет Кимуры, Барретт нетерпеливо спросил:

– Что сказала наставница, Лео?

– После того как я добился разрешения, она с увлечением заговорила о Джерри. Выяснилось, что она несколько раз беседовала с ним и очень встревожена его поступком. Поскольку мы совсем мало знаем о Джерри Гриффите, я решил, что она слишком важный источник информации, чтобы с ней разговаривал я. Поэтому, я думаю, будет лучше, если с ней встретитесь вы или мистер Зелкин. Ее зовут миссис Генриетта Лотт. Я договорился, что кто-то из вас приедет к ней сегодня после обеда. В другие дни недели миссис Лотт будет очень занята, поэтому я решил воспользоваться возможностью и встретиться с ней сегодня же, чтобы поговорить о Джерри. – Он протянул лист бумаги. – Здесь ее имя и фамилия, номер телефона, время встречи, ее кабинет в административном здании. Надеюсь, один из вас…

– Я поеду к ней, – сказал Барретт и взял лист бумаги. – Я все равно собирался сегодня заехать в студенческий городок. У них очень хороший факультет английского языка, и я хотел поискать какого-нибудь профессора, которому понравились «Семь минут» и который согласился бы выступить в суде. А до этого я хотел заехать к Бену Фремонту.

– Я опять отправляюсь топтать тротуары, – сообщил Зелкин.

– Лео, – сказал Барретт, – тебе лучше сидеть в конторе или предупредить Донну, где ты будешь, если позвонят из Монте-Карло. Как только мы достанем французского издателя, у нас появится настоящий шанс. А вот и еда…

Сэнфорд потянулся и улыбнулся.

– После того как я узнал, что сделано, у меня поднялось настроение. Можете мне поверить, если окружной прокурор… Дункан… если бы Дункан знал хоть половину того, что мы делаем, он бы выбросил полотенце.

Барретт снял очки и нахмурился.

– Не слишком-то надейся на это. Если бы мы знали хоть половину того, что делает он, нам бы захотелось кончить жизнь самоубийством. Можешь быть уверенным в одном: Элмо Дункан не сидит сложа руки.

Когда Элмо Дункану позвонили рано утром и пригласили на вечер к знаменитому священнику, он очень удивился.

Ожидая в канцелярии его преосвященство кардинала Макмануса, окружной прокурор вновь посмотрел на пустое велюровое кресло, стоящее перед портретом Папы на голой стене. Когда секретарь кардинала ввел его в комнату, Дункану сообщили, что у каждого кардинала в канцелярии стоит перед портретом Папы пустое кресло на случай неожиданного визита Его Святейшества. Такова была традиция.

Элмо Дункан продолжал разглядывать кабинет. Каждый предмет, каждое украшение были весьма почтенного возраста. Это тоже была традиция. На окнах висели роскошные парчовые шторы, камин почернел от долгих лет работы. На старинном столе на пьедестале стоял деревянный крест с фигуркой Спасителя, Это распятие мог носить в своих скитаниях по Калифорнии Джуниперо Серра.

В эту атмосферу старины не вписывался лишь один предмет, лежавший на столе кардинала, – новый сверкающий диктофон. Точно такой же был в кабинете у Дункана.

Несмотря на успокаивающую мысль о том, что у них с кардиналом есть хоть что-то общее, Дункан все равно чувствовал себя неловко. Очень хотелось курить, но он был протестантом и ничего не знал о правилах и привычках католического кардинала. Дункан решил потерпеть.

Он вновь вспомнил утренний звонок.

Звонил его преподобие монсиньор Вур.

– Окружной прокурор Дункан? Я секретарь его преосвященства, кардинала Макмануса, архиепископа Лос-Анджелеса, и звоню по поручению кардинала. Его преосвященство очень заинтересовался одним вашим делом.

– Да?

– Я говорю о предстоящем процессе над книгой «Семь минут». Кардинал считает, что у окружной прокуратуры и церкви в этом деле одна общая цель и наше сотрудничество может принести большую пользу.

– Ну… Я с радостью приму помощь из любого источника, но мне не совсем понятно, что вы… или, вернее, его преосвященство имеете в виду.

– Церковь считает, что эта книга должна быть уничтожена. Кардинал думает, что может помочь вам в этом.

– Вы говорите о конкретной помощи?

– Да, поэтому я и звоню, мистер Дункан. Его преосвященство хотел бы встретиться с вами в удобное для вас время, чтобы все объяснить.

– Я с удовольствием встречусь с ним сегодня.

– Отлично. По-моему, будет надежнее, если встреча состоится в канцелярии кардинала Макмануса. Мы находимся на Западной Девятой улице, тысяча пятьсот девятнадцать, рядом с Деловым центром Лос-Анджелеса. В два часа вас устраивает?

– Да. Можете сказать его преосвященству, что я приеду в два. И не забудьте передать, что я очень признателен за… его интерес к делу.

Позже, когда он встречался с Лютером Йерксом, Харви Андервудом и Ирвином Блэйром за деловым ланчем во дворике особняка Йеркса в Бель-Эйре, Дункан рассказал о странном звонке и спросил, что бы он мог значить.

Йеркс немедленно посоветовал прокурору не надеяться ни на какую конкретную помощь.

– Церковь испокон веку занималась цензурой, – сказал он. – Скорее всего, кардинал заверит вас, что Бог на нашей стороне. Едва ли стоит ждать чего-нибудь большего.

После этого о встрече с кардиналом было забыто и разговор зашел о более важных делах. Вечером в большом зале отеля «Беверли-Хиллз» должно состояться собрание по вопросу о сборе средств в фонд общества борьбы за праведную жизнь. Ирвин Блэйр позаботился о том, чтобы главным докладчиком был окружной прокурор, Элмо Дункан. Его речь будет называться «Свобода совращать». Именно из-за нее они и собрались на ланч.

Сейчас окружной прокурор ждал в канцелярии лос-анджелесской епархии и спрашивал себя, что «полезного» может предложить кардинал Макманус? Будет ли его помощь заключаться только, как цинично выразился Йеркс, в благословении Божьем? Или это окажется что-то более существенное?

– Мистер Дункан, извините, что заставил вас ждать. Большое спасибо за то, что пришли.

Голос раздался из дальнего угла комнаты, и Дункан повернулся. Кардинал Макманус закрыл дверь и поднял руку, приветствуя гостя. Дункан часто видел его фотографии в газетах и журналах и всегда думал, что на них кардинал выглядит на свои семьдесят восемь лет. Сейчас, несмотря на то что он был облачен не в пышные церемониальные одежды, а черный костюм и сорочку с тугим стоячим белым воротничком, седые волосы его выглядели все так же, будто хлопковые, под глазами набухли мешки. Изрезанная морщинами кожа, согбенная спина. Но фотографии не могли передать резвости и проворства кардинала. Прихрамывая, он быстро пересек комнату. Его проницательные глубоко запавшие глаза изучающе смотрели на Дункана. Одна тонкая рука теребила отворот черного пиджака, вторая была протянута для рукопожатия, и Дункан принял ее.

– Очень рад познакомиться, кардинал Макманус.

– Это мне надо радоваться, сэр. Большое спасибо, что приехали в такую даль. Я попросил о встрече здесь не из-за своего возраста или болезни, а потому что мой приезд в прокуратуру может быть неправильно истолкован определенными кругами. Пусть как можно меньше людей знают, что у церкви и государства в этом деле общая цель.

– Я хорошо вас понимаю, ваше преосвященство.

– Устраивайтесь поудобнее, – сказал кардинал, подводя Дункана к длинному коричневому дивану.

Дункан вежливо подождал, пока священник усядется, потом сел в нескольких футах от него.

– Я не буду играть словами, – начал кардинал сухим и высоким голосом, похожим на шорох оберточной бумаги, сминаемой в комок. – В моем возрасте, да и в вашем, уже следует уметь не тратить время на пустые любезности. Мой секретарь сообщил вам о моем интересе к судебному процессу, который вы открываете, и о желании церкви оказать вам содействие.

– Да, он сказал мне это, но я не вполне уверен, чего…

– Ожидать, да? Вы можете сомневаться в моей способности предложить помощь, и это понятно. Вы можете подумать, что я пригласил вас лишь затем, чтобы благословить ваш крестовый поход и обещать молиться за вас. Я и правда благословляю вашу решимость и буду за вас молиться. У нас есть очень хорошая молитва за нравственность в литературе, разрешенная архиепископом Цинциннати. – Он опустил глаза и начал декламировать дрожащим голосом. При этом щеки его тряслись. – «Страдания маленьких детей падут на меня. Помоги и благослови наши потуги пробудить общественное мнение, чтобы мы могли очистить прилавки и полки книжных магазинов от непристойных книг. Пусть будут приняты под твоим божественным верховенством законы, запрещающие существование такой литературы в нашей стране и во всем мире. – Старик перевел дух, астматически захрипел и продолжал: – Дева Мария, твоя жизнь вдохновляет всех, следи за нами и позаботься о том, чтобы наши усилия увенчались успехом с помощью Иисуса Христа, Господа нашего. Аминь».

– Спасибо, ваше преосвященство, – испуганно прошептал Дункан.

Волосатые ноздри кардинала Макмануса задрожали.

– Если бы это было все, что я могу вам предложить, вам не стоило бы благодарить меня. Я могу предложить вам больше.

Он почесал шею под воротничком, и на руке его блеснул крупный драгоценный камень в массивной оправе. Кардинал задумался на несколько секунд, потом сложил руки на груди, поднял глаза к потолку и спокойно заговорил:

– Я сказал, что у нас общая цель. Так оно и есть. Врагам церкви хотелось бы считать, будто мы испытываем интерес только к морали и религии и при этом жертвуем свободой слова. Это неправда. Мы живем в конкретном обществе. Для того чтобы поддерживать в нем порядок и культуру, необходима власть и определенные ограничения. Без ограничений все демократические свободы скоро исчезнут, и у нас возникнет безбожное языческое общество, в котором будут править анархия и грубая сила. Церковь за свободу слова. Мы хотим только держать в рамках тех, кто желает злоупотребить этим правом. Как заметил один католический редактор, мы не сторонники притворной стыдливости, мы сторонники благоразумия. Мы не выступаем, как он заметил, арбитрами в вопросах воспитания вкусов нации. Мы только заинтересованы в сдерживании непристойности и предотвращении растления молодежи. Мы защищаем настоящую литературу, даже вульгарную литературу, если она честна и общественно значима. Мы против голой порнографии, прячущейся за литературным обличьем и стремящейся лишь толкнуть молодежь на греховную жизнь. Вот против чего выступает церковь. По-моему, ваша прокуратура придерживается таких же взглядов. Приведу слова, сказанные не священником, а представителем чикагской полиции: «Грязная литература омерзительна, тошнотворна, она деморализует, разрушает и способна отравить человеческий мозг в любом возрасте. Грязные книги высмеивают клятву супружеской верности, целомудрие и однолюбие и прославляют измену, прелюбодеяние, проституцию и извращенные половые связи». Я полагаю, мистер Дункан, мы придерживаемся сходных взглядов в отношении книги «Семь минут»?

– Да, – твердо согласился Элмо Дункан. – Мы хотим не притеснить свободу, а укрепить, уничтожая то, что способно уничтожить ее.

– Очень хорошо. В тысяча девятьсот тридцать восьмом году католические епископы Соединенных Штатов, а также священники множества других вероисповеданий основали НОПЛ – Национальную организацию пристойной литературы. При этом они ставили перед собой цель «привести в движение нравственные силы всей страны для борьбы против отвратительной литературы, которая угрожает морали и общественной жизни нации». Имей ваш процесс местные масштабы, вы бы получили помощь от ГПЛ, общества «Граждане за пристойную литературу». Поскольку «Семь минут» обладает огромной разрушительной силой, ваше дело перешагнуло национальные границы и приобрело международное значение. По этой причине и потому, что церковь располагает уникальными возможностями оказать вам помощь в этом деле, мы решили содействовать на самом высоком уровне.

– На самом высоком? – изумленно повторил Дункан.

– Я говорю о Ватикане. Я получил указания от кардинала, в чьем ведении находится Священная Конгрегация Доктрины Веры в Ватикане. Мистер Дункан, Его Святейшество Папа лично попросил меня помочь вам.

Дункана охватило смятение.

– Вы хотите сказать, что Папа… Его Святейшество… знает о нашем процессе? Я удивлен… я в восторге, что он заинтересовался… конечно… Но я не могу понять, почему он…

– Я объясню, – сказал кардинал Макманус. – А потом помогу вам.

– Пожалуйста.

– Для того, чтобы вы поняли, когда именно зародился интерес к вашему делу, я должен начать с самого начала. Вскоре после изобретения Гуттенбергом печатного станка в Западной Европе в больших количествах стали появляться книги. Поэтому после тысяча четыреста пятьдесят четвертого года Ватикан понял, что должен приспосабливаться к новому явлению. Прежде кафедра в церкви служила местом, с которого священник распространял знание и веру. Книги явились более действенными проводниками добрых идей. В то же самое время Ватикан осознал силу книги и как распространителя зла, расшатывателя веры, подстрекателя к совершению вредных для общества и религии деяний. В тысяча пятьсот пятьдесят седьмом году под руководством Папы Павла Четвертого церковь приступила к активным действиям. Она составила список запрещенных книг и опубликовала его под названием «Index Librorum Expurgatorious». Основным критерием служило наличие в содержании сладострастия, мистицизма и ереси. За последующие четыре столетия список время от времени редактировался и дополнялся. Вы видели его?