Текст книги "Бог здесь был, но долго не задержался (сборник рассказов)"

Автор книги: Ирвин Шоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

– Интере-есно...– тянул, листая странички, Тагека Ки.

Говорил он на отличном английском, правда с техасским акцентом. Ставил в Сан-Франциско пьесы – ногаку – классического японского театра и слыл большим знатоком табачной мозаики.

– Так-так... та-ак... распределение ролей такое, если только спектакль состоится. Все участники получают поровну, но я имею эксклюзивные права в Гватемале и Коста-Рике.

– Ки, побойся Бога! – упрекнул его Крокетт.

– У меня есть кое-какие связи в странах Карибского бассейна, и я не могу упускать это из виду. А вы либо соглашаетесь, либо отказываетесь, воля ваша.

– О'кей! – сдался Крокетт.

Тагека гораздо ближе к Нобелевской премии, чем он, Крокетт, и у него свои компании в Панаме, Нигерии и Цюрихе.

Тагека Ки небрежным жестом вытащил из холодильника поднос с мертвыми мышами и одного-единственного серебряного карася на отдельной алюминиевой лопатке.

– Прошу меня простить...– В голове у Маннихона возникла вдруг некая мысль.– Мне не хотелось бы вас перебивать, но... все они желтые – я имею в виду мышей.– Снова его прошиб пот – ощущение далеко не из приятных.– Я просто хочу сказать, что до настоящего времени... я по крайней мере... ну... раствор...– позже он научится без запинки произносить название своего детища не краснея, но пока еще не был к этому готов,– так вот, раствор оказался токсичным... ну... для таких организмов, доминанта которых – я имею в виду их пигмент, так сказать,– носит желтую окраску.

– Что вы хотите этим сказать, партнер? – осведомился Тагека Ки со своим по-зимнему дрожащим техасско-самурайским акцентом времени совершения Перри1 всех своих подвигов одновременно.

1 Перри Мэтью Колбрайт (1794–1858) – военно-морской деятель США; вынудил японское правительство подписать договор 1854 года, положивший конец более чем двухвековой изоляции Японии от внешнего мира.

– Ну... я хочу сказать следующее,– все еще заикался Маннихон, уже сожалея, что все это затеял.– Могут, по-моему, возникнуть некоторые осложнения. Действовать придется... ну... в бархатных перчатках. Полная антисептика, если позволите мне дать совет. Я последний из людей на земле, способный руководствоваться соображениями... расовых... характеристик, но буду чувствовать свою вину, если что-то произойдет, как уже не раз было...

– Да не переживайте вы из-за своего маленького желтого братца, партнер,– ровным тоном утешил его Тагека Ки. И вышел из лаборатории, с важным видом неся в руках поднос и алюминиевую лопатку, словно приз победителя за старинное искусство дзюдо.

– Негодяй, наглый жадюга! – с горечью в голосе произнес Крокетт, едва за ним закрылась дверь.– Тоже мне, эксклюзивные права на Гватемалу и Коста-Рику! Восходящее солнце! Поход в Манчжурию! Точно такой, как в прошлый раз, ничуть не изменился!

По дороге домой у Маннихона сложилось впечатление, что Крокетт и Тагека Ки, хотя и располагают точно такими же сведениями, как он, мгновенно делают нужные выводы, а от него эта способность ускользает,– вот почему они разъезжают на "ланчиях" и "ягуарах", а он – нет.

Телефон зазвонил в три часа утра. Миссис Маннихон недовольно застонала,– еще бы, муж, сонно моргая, тянется через нее к телефонной трубке... Ей вовсе не нравится когда он прикасается к ней без разрешения...

– Это Крокетт,– раздалось в трубке.– Нахожусь сейчас у Тагеки. Приезжай немедленно к нам! – И, громко, отрывисто пролаял адрес.– Все кладу трубку!

Маннихон выполз из постели и, пошатываясь, стал одеваться.

– Куда это ты собрался? – Голос миссис Маннихон прозвучал далеко не мелодично.

– На конференцию.

– В три часа утра? – Глаза на нее открывала глаза6 но губы двигались, бодро, четко выговаривая слова.

– Не посмотрел я на часы.– Он думал об одном: "Только бы недолго! Господи, только бы недолго!"

– Спокойной ночи, Ромео,– пожелала миссис Маннихон с закрытыми глазами.

– Да это же Самуэл Крокетт! – Муж зло теребил брюки.

– Шестерка,– определила миссис Маннихон.– Я всегда это знала.

– Да что ты, Лулу! – осадил он жену – как-никак, а теперь Крокетт -его партнер.

– Принеси немного ЛСД.– И заснула.

Ничего себе просьба, и от кого! Маннихон, осторожно закрыл за собой дверь, чтобы не разбудить детей – страшно боятся неожиданных посторонних звуков, так ему сказал их врач, психиатр.

Тагека Ки жил в своей квартире, в Даунтауне, на чердаке тринадцатиэтажного здания его "ягуар" и "ланчия" Крокетта вот они, стоят перед домом. Маннихон припарковал свой "Плимут" тут же, рядом, размышляя: может, все же приобрести "Феррари"?

Ну и удивился же он, когда в квартиру его пригласил дворецкий – негр в желтом в полоску, жилете и безукоризненной белой рубашке с большими золотыми запонками на манжетах. Вместо строгого современного декора, может с японским оттенком (именно это рассчитывал увидеть Маннихон: бамбуковые циновки, подголовники черного дерева, на стенах акварели с мостками под дождем) все выдержано в типичном стиле мыса Код: обитая ситцем мебель, скамьи как в сапожной мастерской, капитанские стулья, выскобленные щеткой простые столы из сосновых досок; лампы из нактоузов компаса. "Несчастный человек,-пожалел его Маннихон,– все пытается ассимилироваться".

Крокетт ждал в гостиной: пил пиво и стоя разглядывал на каминной доске загнанный в бутылку клиппер с полной оснасткой.

– Привет! – встретил его Крикетт. Как доехал?

– Ну...– Маннихон растирал красные глаза под толстыми линзами,-должен признаться, в данный момент я не совсем в обычной форме. Вообще-то я привык к восьмичасовому сну и...

– Придется сократить, придется привыкать,– перебил его Крокетт.– Я довольствуюсь всего двумя.– И отпил из бутылки пива.– Добрый старик Тагека будет готов через минуту – пока в лаборатории...

Отворилась дверь, и в комнату вошла вплыла весьма привлекательная девушка, в облегающих розово-лиловых шелковых брючках,– принесла гостям еще пива и блюдо с зефиром в шоколаде. Призывно улыбнувшись Маннихону, предложила ему угощаться. Он взял с подноса бутылку пива и две зефирины, только чтобы последовать ее любезному приглашению.

– Это он,– коротко пояснил Крокетт.

– Кто сомневался,– в том же тоне отозвалась девушка.

"Да, нелегко быть японским патологоанатомом",– подумал Маннихон. Глухо загудел зуммер.

– Капитан Ахаб готов вас принять,– проворковала девушка. Вы знаете куда, Сэмми.

– Иди за мной! – бросил Крокетт, направляясь к двери, а девушке бросил кусочек сахара с ЛСД.

– А у вас есть, Сэмми? – заботливо поинтересовалась она; Теперь она возлегла, высоко задрав длиннющие ноги, в розово-лиловых шелковых брючках, на кушетку и принялась грызть сахарный кубик изящными белыми зубками.

Маннихон и Крокетт из гостиной направились прямо в лабораторию Тагеки Ки, значительно большую и куда лучше оборудованную, чем любая в компании "Фогель-Полсон": удобный стол для экспериментов (можно вращать и закреплять в любом положении), мощные светильники на шкивах и шарнирах, шкафы для инструментов, стерилизаторы, холодильники со стеклянной дверцей, гигантские рентген-аппараты, раковины, столы и тазы из нержавеющей стали, стробомикроскопы,– в общем, всего полно.

– Ничего себе! – восхитился Маннихон, стоя у двери и обводя взором всю эту невиданную роскошь.

– Все от "Форда",– заметил Тагека.

В хирургическом фартуке он снимал маску хирурга и белую шапочку; под фартуком – закатанные внизу голубые джинсы и ковбойские сапоги на высоких каблуках, с серебряной отделкой.

– Так вот,– начал Тагека,– я тут пытался раздразнить себя немного нашей проблемой.– Налил из стоящего в углу кувшина, емкостью не меньше галлона, в фужер калифорнийского шерри-бренди, жадно выпил.– Препарировал все восемнадцать мышей – ваших желтых.– И улыбнулся Маннихону, блеснув острыми зубами самурая.– Проанализировал срезы. Пока еще рано говорить что-то определенное, но могу поручиться – вам удалось открыть нечто совершенно новое.

– В самом деле? – пытливо поинтересовался Маннихон.– Что же это такое, по вашему мнению?

Тагека Ки и Крокетт обменялись многозначительными взглядами -прирожденные, ведущие футболисты первой лиги, с сожалением и пониманием взирающие на безнадежного середнячка, когда тот входит с поля в раздевалку.

– Я пока еще не совсем уверен, партнер – спокойно ответил Тагека Ки.– Убежден только в одном: что бы это ни было, это нечто новое. А мы ведь живем в такой век, когда любой новинки вполне достаточно. Вспомнил о хула-хуп, вольфрамит, стереоскопические линзы для трехформатных фильмов,-на этих изобретениях сделаны целые состояния, причем всего за какие-то считанные месяцы.

Маннихон вдруг тяжело задышал. Тагека сбросил фартук – под ним оказалась пестрая гавайская рубашка.

– Вот мои предварительные выводы,– оживился он.– Смесь какой-то нетоксичной субстанции – назовем ее для удобства "Флоксо" – с другой, известной нетоксичной субстанцией, под названием диоксотетрамеркфеноферроген-14, сразу демонстрирует нам химическое сродство с пигментным материалом восемнадцати желтых мышей и одного серебряного карася.

– Девятнадцати,– уточнил Маннихон, вспомнив первую желтую мышь, которую подверг реанимации.

– Восемнадцати,– упрямо повторил Тагека.– Я не доверяю словам других, это не мой стиль работы.

– Извините,– пробормотал пристыженный Маннихон.

– Проведенный анализ клеток,– продолжал Тагека,– и других органов заставляет сделать вывод, что каким-то пока еще неизвестным нам способом раствор соединяется в этих клетках с пигментным материалом,– химическую формулу такого соединения я пока еще не вывел и посему не стану отвлекать напрасно вашего внимания. В результате получается новое вещество, формулу которого тоже еще предстоит вывести и уточнить, и это новое вещество с огромной скоростью и, скажем, яростью воздействует на симпатическую нервную систему подопытных существ, что происходит почти незамедлительно к прекращению ее функционирования, с последующей остановкой дыхания, сердцебиения и параличом двигательной системы.– Он налил себе второй фужер шерри-бренди.– Скажите, партнер, отчего у вас такие красные глаза?

– Видите ли, я привык к восьмичасовому сну по ночам.

– Придется сократить,– перебил его Тагека,– мне лично достаточно и одного.

– Постараюсь, сэр,– робко пообещал Маннихон.

– Какое практическое применение может найти столь интересное воздействие нашего раствора на органические пигменты, мне неизвестно, это не моя епархия,– бесстрастно признал Тагека,– я ведь только патологоанатом. Но тем не менее уверен, что некого блестящего молодого человека может возникнуть полезное предложение. В чертогах науки все имеет свою пользу. В конце концов, супруги Кюри открыли свойства радия только потому, что оставили по забывчивости ключ в темной комнате рядом с кусочком обогащенного уранита и в результате была сделана фотография ключа. В конце концов, никто из нас не проявляет никакого интереса к фотографированию ключей, не так ли, партнер? – И неожиданно хихикнул.

"Какие все же смешные эти японцы,– подумал Маннихон.– Нет, они совсем на нас не похожи!"

Тагека снова стал серьезным.

– Дальнейшие кропотливые исследования, проводимые под тщательным контролем, по-видимому, внесут во все ясность. Необходимы опыты по крайней мере на пятистах желтых мышах для начала, с соответствующими пятьюстами контрольными проверками. Нужна тысяча серебряных карасей. Та же процедура. И, вполне естественно, все организмы с желтой окраской, такие, как нарцисс желтый, попугаи, тыква, кукуруза... Та же процедура. Представители высших позвоночных: собаки, какой-нибудь бабуин с желтой задницей, который, к сожалению, встречается довольно редко, только во влажных лесах Новой Гвинеи, пара лошадей – чалые тоже пойдут...

– А как прикажете провести пару лошадей в отдел детергентов и растворов? – Маннихон чувствовал легкое головокружение.– Особенно если мы с вами намерены держать все в тайне.

– Вот эта моя лаборатория – к услугам моих почтенных друзей! -Тагека сделал куртуазный жест рукой в сторону стоящих в ореоле яркого света Маннихона и Крокетта.– К тому же нам следует проявить инициативу с целью проведения наших экспериментов и в других местах. Мне необходимо лишь несколько правильно сделанных срезов ткани, окрашенных по моим указаниям.

– Но как мне подать заявку на приобретение бабуинов и лошадей? -Маннихон даже вспотел от напряжения.

– Мне казалось, самой собой разумеется, что мы все предпринимаем в частном порядке,– ледяным тоном произнес Тагека, бросив быстрый взгляд на Крокетта.

– Совершенно верно,– поддержал его тот.

– Но где взять деньги на проведение всех этих опытов? "Бабуины с желтой задницей", Боже мой! – сокрушался Маннихон.

– Это не ко мне, я ведь только патологоанатом.– Тагека отпил из фужера.

– Я ведь тоже в деле,– напомнил Крокетт.

– Вы можете быть где угодно,– возразил Маннихон чуть не плача.– У вас компании по всему миру: Лихтенштейн, Иския... А я зарабатываю семь тысяч восемьсот долларов в...

– Мы знаем, сколько вы зарабатываете, партнер,– успокоил его Тагека.– Я возьму на себя вашу часть предварительных расходов и внесу свою.

Маннихон тяжело задышал из чувства благодарности. Теперь у него не осталось никаких сомнений – наконец он в первом разряде.

– Не знаю даже, что сказать...– начал было он.

– Слова сейчас ни к чему,– осадил его Тагека.– В качестве частичного восполнения тех денежных фондов, которые вношу, забираю себе все эксклюзивные права на вашу долю во всех странах Северной Европы сроком на первое десятилетие – точно по линии, проведенной от Лондона до Берлина.

– Да, сэр,– тут же согласился Маннихон,– собирался промолвить что-то другое, но у него не получилось, прозвучала только скромная фраза.

– Ну, думаю, на сегодняшнюю ночь достаточно, коллеги,– заключил Тагека.– Не тороплю вас, но мне еще нужно кое-что сделать, перед тем как отойти ко сну.– И вежливо проводил коллег до двери лаборатории.

– Восточный образ мыслей, что поделаешь,– прокомментировал Крокетт.-Вечная склонность к подозрениям.

Девушка в розово-лиловых брючках все еще лежала на кушетке, глаза открыты, но, судя по всему, уже ничего перед собой не видят.

"Нет никакого сомнения,– Маннихон бросил последний взгляд на девицу,-наш век – это век специализации".

Следующие недели отличались лихорадочной активностью. Днем Маннихон находился в своем отделе моющих средств и растворителей, составляя доклады о якобы проводимых им экспериментах, чтобы у всех, кто читал еженедельные обзоры деятельности компании, не возникало и тени сомнения: он, Маннихон, честно отрабатывает свой хлеб и преданно служит интересам Фогеля-Полсона. А ночи проводил в лаборатории Тагеки Ки,– ему удалось сократить время сна до трех часов в сутки. Все опыты проводились с необходимой методичностью. Пятьсот желтых мышей благополучно скончались. Афганский желтый пес с поразительной родословной, купленный за большие деньги, протянул менее часа после того, как вылакал из миски молоко с несколькими каплями "раствора Маннихона". Черно-белая дворняжка, освобожденная из загона за три доллара, с довольно счастливой мордой пролаяла два дня после того, как ее угостили тем же блюдом. Сотни мертвых серебряных карасей лежали в холодильниках Тагеки; бабуин с желтой задницей, проявлявший глубокую симпатию к Тагеке, терпимое отношение к Крокетту и горячее желание расправиться с Маннихоном, почил в бозе через десять минут после того, как его интимные части прополоскали специально ослабленным для этой цели вариантом раствора.

В течение всего этого научного периода домашние дела Маннихона шли из рук вон плохо. Но что он мог поделать? Ведь не смел рассказать жене, чем именно занимается. Пояснил просто, что работает вместе с Крокеттом и Тагекой. Из-за местных законов на собственность он собирался развестись с ней еще до того, как новоиспеченная компания начнет получать прибыль.

– Чем вы там, ребята, занимаетесь каждую ночь? – спрашивала миссис Маннихон.– Плетете гирлянду из маргариток всех цветов радуги?

"Придется тащить еще один крест,– думал Маннихон.– Но это дело временное".

Раствор не действовал ни на цветы, ни на овощи, а на лошадях пока не испытывали. Несмотря на некоторые бесхитростные манипуляции которые проделал с раствором Крокетт (ему удалось выделить две молекулы углеводорода из "Флоксо", и он бомбардировал диоксоттетрамеркфеноферроген-14 самыми разнообразными радиоактивными изотопами), остаточные кольца постоянно оставались на всех используемых материалах, даже после утомительной обработки их щеткой.

В то время как двое его коллег продолжали спокойно и невозмутимо работать, тщательно проверяя каждую ночь ключи, ведущие к успеху, и таким образом добиваясь изо дня в день поразительных творческих результатов на благо компании "Фогель-Полсон", Маннихон, у которого постоянно кружилась голова от недосыпания, начинал приходить в отчаяние: все меньше верил, что ему удастся найти практическое применение своему раствору. Можно, конечно, написать небольшую диссертацию, ее напечатают или нет; в первом случае два-три биохимика в стране вяло полистают написанные им страницы, но дальше ничего не сдвинется – очередное зашедшее в тупик исследование положат под сукно и забудут. А ему придется ездить на своем "Плимуте" до конца жизни и никогда не увидеть, как выглядит судебная комната, где слушают дела о разводах.

Ни с Крокеттом, ни с Тагекой Ки он своими опасениями не делился. Да разве можно вообще чем-нибудь делиться с ними? Вначале они слушали его хоть и в пол уха, но недели через две вообще перестали обращать внимание, когда заводил свою речь. Работу выполнял в полной тишине,– мыл лабораторное стекло, записывал под диктовку и закладывал на хранение срезы. Начались неприятности и в компании "Фогель – Полсон": еженедельные краткие отчеты о якобы проведенных экспериментах не вызывали у начальства восторга, и вот однажды он получил лично от мистера Полсона зловещую памятку в нежно-голубом конверте. На большом листе бумаги мистер Полсон собственноручно нацарапал только одно слово: "Ну?" ничего многообещающего.

Маннихон и решил оставить дело – он должен уйти,– надо хоть раз выспаться. Однако сообщить о своем намерении партнерам все не находил удобного случая. сказать это в лицо Тагеке Ки, в общем-то безразлично далекому от него человеку, он не посмеет, но, если удастся застать Крокетта одного на минуту-другую – ему он все скажет, тут есть шанс: в конце концов, Крокетт – белый человек.

И начал повсюду ходить тенью за Крокеттом, поджидая его, выслеживая как мог. Возможность представилась почти через неделю: он ожидал у ресторана, куда Крокетт обычно приходил на ланч и завтракал в компании потрясающей девицы или даже нескольких. Ресторан назывался "Прекрасная провансалька", любое блюдо стоило не меньше десяти долларов – без вина. Само собой, Маннихон там никогда не ел, а приходил на ланч в столовую компании "Фогель – Полсон", где можно поесть всего за восемьдесят пять центов – это ему больше всего нравилось на работе.

В этот жаркий день поблизости нет никакой тени, негде укрыться от палящего солнца. Ожидая Крокетта, Маннихон из-за постоянного головокружения качался из стороны в сторону, словно на палубе, корабля. Наконец-то, вот его "ланчия" – подъезжает к ресторану; теперь Крокетт один... Не выключая мотора попросил служащего на автомобильной стоянке позаботиться о машине, припарковать ее и большими шагами направился к двери "Прекрасной провансальки" не замечая Маннихона, хотя проходил в трех футах от него.

– Горшок! – окликнул его Маннихон.

Крокетт остановился, оглянулся: его угловатые черты янки заострились от неудовольствия.

– Что, черт подери, ты здесь делаешь?

– Горшок! Мне нужно поговорить с тобой...

– Послушай, какого черта ты качаешься? Ты что, пьян?

– Вот как раз по этому поводу мне и хотелось поговорить...

Вдруг на лице Крокетта появилось странное выражение – холодное, напряженное, оценивающее; он вглядывался куда-то вдаль, через плечо Маннихона, не обращая никакого внимания на него самого.

– Ты только посмотри! – воскликнул он.

– Вы, ребята, были очень добры ко мне, очень великодушны и все такое,– начал Маннихон, накренившись к нему,– но мне нужно...

Крокетт грубо схватив его за плечо, повернул вокруг оси.

– Я же сказал – посмотри!

Тяжело вздохнув, он посмотрел – ничего особенного: на той стороне улицы, перед баром,– старый, разбитый фургон, нагруженный пустыми бутылками из-под имбирного эля. В него впряжена дряхлая лошадь, стоит понурив голову от жары.

– Куда же мне глядеть, Горшок?

В глазах у него двоится, но не досаждать же коллеге своими бедами.

– Лошадь, парень, лошадь!

– Что с ней, с этой лошадью, Горшок?

– Не видишь разве, какого она цвета?

– Же-елтого... То есть... я хочу сказать – она желтого цвета.

– Все достается тому, кто умеет ждать,– многозначительно произнес Крокетт и вытащил из кармана маленькую бутылочку "раствора Маннихона" -повсюду таскал ее с собой.

Все же он, что ни говори, прилежный ученый и не из тех приспособленцев, которые запирают на замок свой мозг, когда закрывают двери своего офиса. Крокетт быстро налил себе немного раствора на ладонь правой руки и передал бутылочку Маннихону – пусть подержит, на случай если полиция начнет задавать вопросы. Осторожно, неторопливо направился через улицу к желтой лошади и фургону, заваленному пустыми бутылками из-под имбирного эля. Впервые Маннихон увидел, что Крокетт идет куда-то с такой ужасной медлительностью.

Крокетт подошел к лошади: возницы нигде не видно, улица пустынна, только проехал "бьюик" – за рулем цветной водитель.

– Милая старая кляча...– Влажной ладонью он похлопал лошадь по морде; так же неторопливо вернулся к Маннихону, прошептал: – Ну-ка, засунь эту проклятую бутылку в карман! – И, взяв коллегу за руку, вытер последние капли жидкости о его рукав.

С виду жест казался таким дружеским, но Крокетт впился ему в руку пальцами словно железными крюками. Маннихон сунул бутылку в карман, и они пошли рядышком к ресторану.

Бар "Прекрасной провансальки" располагался параллельно витрине -бутылки с крепкими напитками выстроились рядами на стеклянных полках напротив и при свете с улицы сияли как драгоценности хорошо рассчитанный психологический эффект. В темной глубине ресторана видно довольно много посетителей – безмолвно поглощают дорогую французскую снедь – свои ланчи по десять долларов; зато в баре, кроме них двоих, никого. В салоне довольно прохладно – работает кондишна – и Маннихона охватила невольная дрожь, когда он усаживался на высокий стул у стойки, поглядывая на улицу через строй поблескивающих бутылок. Желтая лошадь отлично просматривается в зазоре между бутылками "Шартреза" и "Нойли-Пра": не двигается, по-прежнему клонит голову – жара совсем одолела.

– Что будете пить, мистер Крокетт? – осведомился бармен.– Как обычно?

Здесь его прекрасно знают...

– Как обычно, Бенни,– ответил Крокетт.– И один "Александер" для моего приятеля.

– Крокетт никогда ничего не забывает. Стали наблюдать за недвижной лошадью через бутылки, пока Бенни готовил "Джэка Дэниела" и "Александера". Бармен поставил перед ними напитки, и Крокетт одним глотком выпил половину стаканчика. Маннихон медленно тянул свой "Александер".

– Горшок,– начал он,– мне в самом деле нужно с тобой поговорить. Вся эта наша затея сказывается на мне...

– Погоди! – оборвал его Крокетт.

На той стороне улицы возница фургона выходил из бара; забрался на козлы, взялся за вожжи – и в это мгновение лошадь медленно опустилась на колени и рухнула, в упряжке, на землю.

– Принеси-ка нам сюда еще по стаканчику,– попросил Крокетт.– Пошли, Флокс, ставлю тебе ланч.– И заказал жаркое из рубца по-кайенски и бутылку, крепкого сидра.

Да, этот Крокетт явно не типичный янки. Как только Маннихон увидел поданное блюдо, ощутил его аромат,– понял: теперь все внимание желудку. Когда ему приходилось пробовать такой деликатес? В результате так и не сказал ничего Крокетту по поводу своего намерения уйти.

– А теперь предпримем следующий шаг,– заговорил Тагека Ки.

Вся троица работала в его лаборатории на чердаке; было еще сравнительно рано – только полтретьего ночи. Тагека воспринял новости об эксперименте с желтой лошадью без удивления, хотя, по его мнению, плохо, что не сумели получить срезы.

– Мы продвинулись, экспериментируя на низших позвоночных, ровно настолько, насколько необходимо, продолжал хозяин.– Следующий наш эксперимент неизбежно напрашивается сам собой.

Маннихон не чувствовал, однако, никакой нависшей над ними неизбежности и потому поинтересовался:

– Что же это за эксперимент?

Впервые Тагека Ки прямо ответил на один из поставленных Маннихоном вопросов – просто, как ни в чем не бывало.

– Человек.

Тот, изумленный, широко открыл рот, да так и закрыл. Крокетт сделал гримасу, призывая к вниманию, и заявил:

– Предвижу кое-какие осложнения.

– Ничего серьезного,– возразил Тагека Ки.– Нам понадобится только одно – доступ в больницу, где имеется приличный набор пигментированных субъектов.

– Ну, я знаю всех в "Лейквью дженерал" в Даун-таун,– проинформировал его Крокетт,– но не думаю, что мы найдем там нужных подопытных. В конце концов, живем на Среднем Западе. Вряд ли нам удастся найти даже двух-трех индейцев в год,– весьма сомнительно.

– Лично я не доверяю этим ребятам из "Лейквью дженерал",– признался Тагека Ки,– неряшливы, небрежны. Тот, которого мы выберем, само собой должен стать нашим полноправным партнером, а мне никто там не импонирует настолько, чтобы бросить к его ногам целое состояние.

Именно в эту минуту Маннихону захотелось вмешаться в разговор. Слово "состояние", показалось ему, по меньшей мере неудачно подобрано. Все, что они до сих пор сделали, насколько это касается его, Маннихона, напрочь лишено всякой возможности получать прибыль. Но Тагека Ки увлечен своими новыми планами, говорит вполне осознанно, четко.

– Мне кажется, все сейчас указывает в сторону Западного побережья,-сразу на ум приходит Сан-Франциско,– развивал свою мысль Тагека Ки.-Высокий процент цветного населения; хорошие, с отличным обслуживанием больницы, с большими, несегрегированными палатами, по линии благотворительности...

– Китай-город,– добавил Маннихон,– он проводил там свой медовый месяц; попробовал суп из акульих плавников, объяснив тогда свою расточительность Лулу: "Женишься один раз".

– У меня есть друг в штате больницы "Милосердие к больным раком",-вспомнил Тагека Ки,– Людвик Квелч.

– Конечно, конечно,– кивнул Крокетт,– Квенч: рак простаты,-первоклассный специалист.

– Крокетт, кажется, знает всех на свете.

– Первый отличник на своем курсе в Беркли, учился там за три года до моего поступления,– продолжал Тагека Ки.– Нужно ему позвонить.– И потянулся за трубкой.

– Погодите, погодите, прошу вас! – хриплым голосом запротестовал Маннихон.– Не хотите ли вы сказать, что собираетесь экспериментировать на живых людях? Может, даже отправить их на тот свет?

– Горшок,– недовольно воззвал Тагека Ки,– ты привел этого парня, ты втянул его в нашу затею, так что разберись!

– Флокс! – обратился к нему Крокетт с явным раздражением.– В общем, все сводится к следующему: ты кто такой – ученый или не ученый?

Тем временем Тагека Ки уже набирал номер телефона в Сан-Франциско.

– Погоди-и, дай поду-умать,– тянул в трубку Людвик Квелч,– что у нас есть, что можем предложить,– я имею в виду местное отделение Блюмштейна. С него, видимо, можно начать. Ты согласен со мной, Тагека?

– Местное отделение Блюмштейна... Идеальный выбор,– одобрил Тагека Ки.

Квелч приехал четырнадцать часов спустя после звонка в Сан-Франциско. Тагека и Крокетт уединились с ним и проговорили в запертой гостиной весь день и весь вечер. Только около полуночи к научной конференции допустили Маннихона. Квелч – громадный мужчина, высокого роста, с двумя рядами великолепных белоснежных зубов и доброжелательными манерами, свойственными жителям Западного побережья; всегда в дорогих костюмах, долларов по триста, и галстуках из великолепных, легких тканей,– вызывал инстинктивное доверие. Получил известность, когда произнес по общенациональному телевидению несколько потрясающих спичей – нападал на состояние здравоохранения в стране.

Вытащив из кармана записную книжку в обложке из крокодиловой кожи, Квелч принялся листать ее крупными пальцами.

– В настоящий момент,– подытожил он,– у нас находятся тридцать три белокожих, двенадцать негров, трое лиц неопределенной национальности, один индус, один бербероараб и семеро представителей Востока: шестеро предположительно китайцы, а один определенно японец; все мужеского пола, разумеется.– И добродушно рассмеялся такой ссылке на свою специализацию -рак предстательной железы.– Я назвал бы этот набор неплохим образцом, что скажете?

– Могу только подтвердить твои слова,– ответил Тагека Ки.

– Все – на последней стадии болезни? – осведомился Крокетт.

– Грубо говоря, процентов восемьдесят,– уточнил Квелч.– А почему вы спрашиваете?

– Только ради вот нашего коллеги,– ткнул Крокетт пальцем в Маннихона,– выражает по этому поводу беспокойство.

– Очень рад убедиться, что весьма разреженный воздух научных исследований не сказался на ваших восхитительных юношеских угрызениях.-Квелч положил огромную лапищу Маннихону на плечо. Не стоит зря тревожиться: жизнь ни одного из этих пациентов не будет укорочена... в заметной мере.

– Благодарю вас, доктор,– промычал в ответ Маннихон.

Квелч посмотрел на часы.

– Ну, мне пора – труба зовет. Поддерживаем контакт.– Он засунул в свой саквояж литровую бутылку в свинцовом футляре – в такой обычно перевозят летучие кислоты.– Скоро объявлюсь.– И быстро направился к двери.

Тагека Ки пошел проводить его; перед дверью остановился, услышав несколько слов, произнесенных Квелчем, и заговорил:

– Что такое опять? Четверть всех прибылей – каждому из партнеров; эксклюзивные права Ки на Гватемалу и Коста-Рике; доля Маннихона в странах Северной Европы за десять лет... Всем сказано в меморандуме, который я вручил тебе сегодня днем.

– Да, конечно,– подтвердил Квелч.– Но я хотел бы уточнить кое-какие пункты со своими адвокатами6 когда будут оформлены все необходимые документы. Очень приятно с вами встретиться, ребята! – Помахал Крокетту и Маннихону и вышел.

– Боюсь, придется нам расстаться сегодня ночью довольно рано, ребята,– предупредил Тагека Ки.– Мне еще предстоит завершить кое-какую работу.

Маннихон пошел сразу домой, с вожделением думая о первой за многие недели ночи, когда поспит до утра. Жены дома не оказалось – играет, как всегда, бридж. Ох и заснет же он сейчас – ему не удалось сомкнуть глаз до рассвета.

– Сегодня звонил Квелч,– первым делом сказал ему утром Тагека Ки.-Сообщил о первых результатах.