Текст книги "Механизм сталинской власти: становление и функционирование. 1917-1941"
Автор книги: Ирина Павлова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 38 страниц)
Механизм сталинской власти : становление и функционирование. 1917 – 1941.
ВВЕДЕНИЕ
1. ИСТОРИОГРАФИЧЕСКАЯ СИТУАЦИЯ
Реформы 1990-х гг., направленные на преодоление коммунистического наследия в экономике, повлекли за собой серьезные социальные последствия для огромной массы населения, что в свою очередь привело к дискредитации идеи демократии в России. Именно с демократией связываются, как правило, все современные проблемы в стране – беспорядок, коррупция, рост преступности, массовое обнищание населения и т.д.
Еще 12 марта 1997 г. "Литературная газета" опубликовала результаты всероссийского опроса общественного мнения о современном состоянии России. Ключевым вопросом был вопрос о порядке: "Как вы считаете, что сейчас больше нужно России: порядок или демократия?" Ответ выглядел следующим образом: «порядок» – 79,4%; «демократия» – 8,9%; «затрудняюсь ответить» – 11,7%.
Сама постановка вопроса и ответы на него демонстрируют, во-первых, то, насколько дискредитирована за последние годы идея демократии в России, а во-вторых, непонимание ни интервьюерами, ни респондентами того важнейшего обстоятельства, что эти два понятия – "порядок" и "демократия", как и их феномены, не противоположны, а неразрывно связаны. Оказывается, что и в конце ХХ века в общественном сознании превалировал традиционный российский стереотип о порядке как результате действий сильной власти. Причем во многих слоях российского общества порядок и сильная власть ассоциируются с периодом 1930-х гг., когда тоже проводились коренные социально-экономические преобразования, вошедшие в историю под названием “строительство социализма”.
В условиях же, когда состояние нестабильности в обществе резко усиливается, массовое сознание в России в той или иной степени обращается к личности Сталина. Так было в период правления Брежнева, когда у водителей на стеклах автомашин появились портреты Сталина – стихийный протест против развала в стране. Сегодня это возвращение выражается в росте количества апологетической литературы о Сталине. Доктор юридических наук Б.П. Курашвили убежден в том, что Сталин вошел в народное сознание "как патриот и строитель великой новой России, великого СССР, совершившего величайший в своей истории взлет к вершинам могущества и мирового влияния. Народ никогда не забудет того, что этот свой взлет он совершил на основе справедливого общественного строя, названного социализмом, и его потеря будет народу тем горше, что он, этот строй, соответствует его духу и традициям и достался ему ценой великих усилий и великих страданий"[1]1
1 Курашвили Б.П. Историческая логика сталинизма. М., 1996. С. 277.
[Закрыть]. Просталинское направление – в своей основе – не просто возвращение к советской историографии 1930 – 1950-х гг., а отчетливо выраженная политическая позиция. Однако в последние годы проявился новый, более академичный вариант апологии сталинского социализма – концепция модернизации. В той или иной степени ее разделяет большинство современных философов, политологов и историков. В общем русле модернизационных процессов рассматриваются не только «индустриализация» и «культурная революция», но и «политика сплошной коллективизации деревни». Все эти преобразования, по мнению некоторых историков, «в общем и целом соответствовали национально-государственным интересам страны, что также было немаловажным фактором их социальной поддержки, составляя предмет особой гордости советского периода отечественной истории»[2]2
2 Соколов А.К. Курс советской истории. 1917 – 1940. Учебн. пособие для вузов. М., 1999. С. 177, 181-182.
[Закрыть]. Приверженность концепции модернизации по отношению к социально-экономическим преобразованиям 1930-х гг., как правило, неразрывно связана с положительной оценкой внешнеполитической деятельности Сталина, что можно объяснить «обаянием» сталинского великодержавия, воздействия которого не удалось избежать и авторам демократического направления[3]3
3 Третьяков В. Сталин – это наше все. Русское реформаторство как диктатура // Независимая газета. 1999. 22 дек.
[Закрыть].
Сейчас трудно представить себе тот жгучий интерес к своей истории, который был в советском обществе еще лет десять назад. Жестокая правда о сталинском периоде – о коллективизации, индустриализации и о массовых репрессиях – выплеснулась наружу. Тогда казалось, что историческая память вернулась к народу, потому что практически все были едины в осуждении преступлений Сталина. Никогда уже в Доме ученых Новосибирского академгородка не было такого единодушия, как 1 декабря 1988 г. на вечере памяти жертв сталинизма, когда зал, рассчитанный более чем на тысячу человек, не мог вместить всех желающих – люди стояли в проходах. Те же социальные слои, группы, которые в душе оставались по-прежнему верны памяти Сталина, "ушли в подполье" или заняли выжидательную позицию. Публичные выступления его защитников были единичными. Из наиболее заметных – статья Н. Андреевой "Не могу поступаться принципами", опубликованная 13 марта 1988 г. в газете "Советская Россия", и судебный иск о защите имени Сталина, который выдвинул И. Шеховцов в адрес писателя А. Адамовича.
Однако это был лишь краткий миг возбуждения социальной памяти народа. В последующие годы не было дано ни государственной, ни общественной оценки не только советской истории в целом, но и ее сталинского периода, когда происходили массовые репрессии. Конституционный суд летом 1992 г. не только не довел до конца разоблачение преступлений власти, но и не сделал необходимого юридического заключения о деятельности Коммунистической партии. Поэтому, несмотря на указ Президента России о запрете деятельности КПСС и КП РСФСР, эта партия вновь возродилась и набирает все большее число сторонников, а во главе ее находится почитатель Сталина как политического деятеля. Демократически мыслящих людей удивляет, что "в сегодняшней Европе только русские люди отдают столь огромное количество голосов партии, во время правления которой в прошлом было уничтожено несколько десятков миллионов совершенно невинных людей, искажена национальная культура, произошло неслыханное по размерам моральное разложение целых наций"[4]4
4 Андреев Г. Не рай строить, но ада не допустить // Литературная газета. 1997. № 51-52. – 24 дек.
[Закрыть]. Показательный факт: 6 марта 1996 г. в день 40-летия секретного доклада Н.С. Хрущева на ХХ съезде КПСС, когда на заседании Государственной Думы депутат С. Юшенков предложил почтить память миллионов погибших вставанием, откликнулось не более десяти человек[5]5
5 Сталин был бы рад // Аргументы и факты. 1996. № 11.
[Закрыть].
Несмотря на то, что за последнее десятилетие издано огромное количество документов по советской истории, заключение историка М.Я. Гефтера выглядит слишком оптимистично: "Рассекречивание уже вбило кол в любую даже самую изощренную версию объяснения, составленного по рецепту "с одной стороны... с другой стороны". Доведенное до логического конца раскрытие преступлений сзывает все факты в одно – исчерпывающее – Преступление..."[6]6
6 Аутсайдер – человек вопроса (о М.Я. Гефтере) // Век ХХ и мир. 1996. № 1. С. 19.
[Закрыть]. Наоборот, за годы свободы печати и информации отчетливо проявился дефицит понимания смысла того, что происходило в России под лозунгом строительства и укрепления социализма. Прав Ю. Карякин, сделав в своей записной книжке следующее признание: «Все-таки: моя вина, наша вина (даже А.И. Солженицына) в том, что не сумел я, не сумели мы довести до всех остальных одно: что с нами произошло за эти 70 лет: список, список. И оптовый (меньше всего доходит), и розничный (больше всего доходит). Задача остается невыполненной»[7]7
7 Карякин Ю. Дневник русского читателя. Из записных книжек. Переделкино, 1996 // Октябрь. 1997. № 11. С. 141.
[Закрыть].
Однако нельзя сказать, что попытки объяснения не предпринимались. Главным их результатом явилось осознание того, что своеобразие исторического процесса в России состоит в особой социокультурной роли власти. Основным двигателем развития страны были не революции и реформы, как на Западе, которые подспудно вызревали в самом обществе, а действия власти, направленные на переделку общества. Все реформы в России начинались "сверху", по инициативе власти, она же их и свертывала, открывая тем самым эпоху контрреформ. В России не экономические процессы определяли политические, а наоборот, политика определяла развитие не только экономики, но и всей социальной жизни. Это фундаментальное философско-историческое положение разделяется в настоящее время многими российскими и зарубежными исследователями. Теоретически оно представлено в трудах дореволюционных историков государственной школы С.М. Соловьева, К.Д. Кавелина, П.Н. Милюкова, Б.Н. Чичерина, современных российских историков и философов Д.Н. Альшица, Н.Я. Эйдельмана, Л.С. Васильева, А.С. Ахиезера, Ю.С. Пивоварова и А.И. Фурсова, западных историков – Р. Пайпса, Р. Такера, М. Малиа, Г. Симона и др.
Характерно, что вывод об особой роли власти в России принимался и советскими историками, которые проводили его в виде основополагающего тезиса о руководящей роли Коммунистической партии в развитии советского общества. Но так как историческая наука была органической, составной частью советской общественно-политической системы, то вполне закономерно, что проблема понимания происходящего, как отметил Ю.Н. Афанасьев, никогда не стояла в числе первоочередных[8]8
8 Афанасьев Ю.Н. Феномен советской историографии // Отечественная история. 1996. № 5. С. 148, 154.
[Закрыть]. Объяснение заменялось аксиомой, согласно которой Коммунистическая партия объявлялась передовым отрядом трудящихся в их борьбе за укрепление и развитие социалистического строя и представляла руководящее ядро всех организаций трудящихся, как общественных, так и государственных[9]9
9 История Коммунистической партии Советского Союза: В 6 т. Т. 4. Кн. 2. М., 1971. С. 517.
[Закрыть].
Кардинальные изменения в СССР, начавшиеся в середине 1980-х гг., повлекли за собой мучительные поиски ответа на вопрос о сущности советской системы и о реальном механизме власти в стране, что стало характерной чертой многочисленных дискуссий и публикаций того времени[10]10
10 См. экскурс в историографию сталинизма в кн.: Павлова И.В. Сталинизм: становление механизма власти. Новосибирск, 1993. С. 7-36.
[Закрыть]. Сначала это были робкие попытки отказа от концепции существования системы Советской власти. Широко было распространено представление о том, что после 1917 г. в стране определенно существовали демократические институты, которые с конца 1920-х гг. стали подменяться административно-командной системой управления, сложившейся к середине 1930-х гг. Так, в статье Т.П. Коржихиной «Политическая система в СССР в 20-30-е годы» говорилось о том, что и в 1930-е гг. система «балансировала между бюрократическим государственным аппаратом и трудовыми массами, между чрезвычайными мерами и народным энтузиазмом. Система диктатуры пролетариата постепенно и последовательно перерастала в режим диктатора»[11]11
11 Коржихина Т.П. Политическая система в СССР в 20 – 30-е годы // Политические системы СССР и стран Восточной Европы. 20 – 60-е годы. М., 1991. С. 17.
[Закрыть]. Характерно, что в книге Т.П. Коржихиной “Советское государство и его учреждения (ноябрь 1917 – декабрь 1991)”, партийные органы вообще не рассматривались[12]12
12 Книга Т.П. Коржихиной 1986 г. в 1994 г. была переиздана в РГГУ в качестве учебного пособия. События в ней хронологически доведены до конца 1991 г.
[Закрыть].
Ответа на вопрос о механизме власти не было дано и в самой крупной работе периода перестройки – книге Д.А. Волкогонова "Триумф и трагедия: политический портрет И.В. Сталина", изданной в 1989 г. Вполне закономерно поэтому, что во время обсуждения этой книги, состоявшегося в редакции журнала "Новая и новейшая история", В.П. Наумов высказал следующее замечание:"...Необходимо также раскрыть и процессы утверждения всевластия высших органов партии, особенно деятельности Секретариата и Политбюро, роль Сталина в катализации этого процесса. Было бы желательно подробнее рассмотреть и процесс поглощения партийным аппаратом функций и прерогатив власти Советов"[13]13
13 Новая и новейшая история. 1992. № 2. С. 53.
[Закрыть].
Вполне обоснованным явилось признание заместителя директора Института истории СССР АН СССР В.П. Дмитренко, сделанное им в конце 1990 г. на заседании круглого стола "Сталинская модель социализма: становление, развитие, крах (20-80-е гг.)", о том, что "многие годы изучение проблем развития политической системы в СССР было методологически несостоятельным, теоретически беспомощным, крайне однобоким и однолинейным. Проблема, как это сейчас абсолютно ясно, изучалась только в одной плоскости – доказательства последовательного и все более углубляющегося по мере приближения к сегодняшним дням народовластия"[14]14
14 Вопросы истории КПСС. 1990. № 12. С. 42.
[Закрыть].
Осознание реальной природы власти в СССР происходило одновременно с политическими процессами в стране. Только тогда, когда начался стремительный распад КПСС, вопрос о действительной ее сущности был, наконец, поставлен и в советской литературе. В этом смысле статья Ю. Буртина "Что такое КПСС?" была знаменательной для своего времени[15]15
15 Октябрь. 1991. № 5.
[Закрыть]. Однако как много времени понадобилось для того, чтобы поставить этот вопрос, если учесть, что противники большевизма уже в первые годы Советской власти уловили тенденцию превращения партии из общественно-политической организации в государственный механизм. В 1924 г. Ст. Иванович писал: “Партия – это всегда только часть политических сил данной страны, большая или меньшая, но все-таки только часть. Да и самое это слово – «партия» – на всех языках и в каком бы смысле его не употребляли, всегда означает только часть того, о чем говорят, когда произносят это слово. Там же, где все партии уничтожены, где действует только одна группа людей, выжигая огнем и вырубая мечом всех, не только инакодействующих, но и инакомыслящих, притом не только вне своего круга, но и внутри него самого – там эта господствующая часть превращается в целое. А превратившись в целое, перестав быть частью, она перестает быть партией...”[16]16
16 Иванович Ст. Российская Коммунистическая партия. Берлин, 1924. С. 3-4.
[Закрыть].
Общественное осознание реального механизма власти началось только после Августа 1991 г., когда одновременно с крахом существовавшей в СССР политической системы распалась и ее структура – Коммунистическая партия. Это крушение с беспощадной ясностью высветило факт, который многие десятилетия скрывался под плотной завесой лжи и демагогии и в конце концов потерял свой первоначальный смысл: Коммунистическая партия Советского Союза на самом деле политической партией не являлась. Партией, действительной организацией единомышленников, имевшей свои политические цели и задачи, была не многомиллионная КПСС, а ее аппарат, который одновременно являлся институтом власти, стержнем всей политической системы. После того, как этот стержень был вынут, КПСС рассыпалась, как карточный домик. Тогда же, в августе 1991 г. в СССР впервые в открытой печати появились образцы шифрованных телеграмм, которые рассылались из аппарата ЦК в местные партийные органы.
Следующим шагом на пути этого осознания стали заседания Конституционного суда летом 1992 г., на котором рассматривались конституционность указов Президента России о запрете деятельности КПСС и КП РСФСР, а также законность самой этой организации. На суде фигурировали материалы из той самой "особой папки", в которой хранились наиболее секретные документы КПСС. Впервые в СССР в опубликованной тогда статье М. Федотова, А. Макарова, С. Шахрая ""Дело КПСС", или Какую организацию мы потеряли" доказывалось, что КПСС – не общественно-политическая организация (что отстаивали оппоненты указов Президента), а "типичный и одновременно уникальный “государственный механизм “"[17]17
17 Известия. 1992. 3 июля.
[Закрыть].
Смена власти и распад СССР одновременно с начавшимся широкомасштабным рассекречиванием документов КПСС, несомненно, активизировали изучение механизма политической власти. Серьезные шаги на этом пути в последние годы жизни были сделаны Т.П. Коржихиной[18]18
18 Коржихина Т.П. Основные черты административно-командной системы управления // Формирование административно-командной системы (20 – 30-е годы). Сб. статей. М., 1992; Она же. Рождение административно-командной системы управления // Административно-командная система управления. Проблемы и факты. Сб. статей. М., 1992; Коржихина Т.П., Фигатнер Ю.Ю. Советская номенклатура: становление, механизмы действия // Вопросы истории. 1993. № 7.
[Закрыть].
Вполне закономерно, что попытки разобраться в механизме коммунистической власти начались с изучения первого десятилетия Советской власти. Огромное значение для понимания этого механизма имела секретная переписка высших партийных органов – Политбюро, Оргбюро и Секретариата ЦК с местными партийными органами, которая осуществлялась конспиративно через систему связи Бюро Секретариата ЦК и секретно-директивных частей местных партийных комитетов (с 1926 г. Секретного отдела ЦК и секретных отделов на местах). К сожалению, опубликованная в 1993 г. в Новосибирске в количестве 500 экземпляров монография И.В. Павловой "Сталинизм: становление механизма власти", в которой впервые на основе этой переписки рассматривался процесс становления механизма партийного государства с его особой партией аппарата внутри Коммунистической партии, поглощением партийными органами государственных структур и принципом всеохватывающей секретности, не оказала влияния на историографию этой темы в России. Осталась без должного внимания и публикация ряда документов по ведению секретного партийного делопроизводства, подготовленная В. Лебедевым по материалам Президентского архива[19]19
19 Правящая партия оставалась подпольной. Публикация В. Лебедева // Источник. 1993. № 5-6. С.88-95.
[Закрыть]. Так, в работах, специально посвященных проблемам власти в первые годы после Октябрьского переворота – Г.А. Трукана, Е.Г. Гимпельсона, В.А. Шишкина, С.В. Леонова, рассматривается множество различных вопросов, кроме основного – механизма власти[20]20
20 Трукан Г.А. Путь к тоталитаризму. 1917 – 1929 гг. М., 1994; Гимпельсон Е.Г. Формирование советской политической системы. М., 1995; Он же. НЭП и советская политическая система. 20-е годы. М., 2000; Шишкин В.А. Власть, политика, экономика. Послереволюционная Россия (1917 – 1928 гг.). СПб., 1997; Леонов С.В. Рождение советской империи: государство и идеология 1917 – 1922 гг. М., 1997.
[Закрыть]. Однако постепенно и другие историки стали осознавать важность переписки ЦК с местными партийными органами для понимания реального механизма власти в СССР. На материалах Сиббюро ЦК написана монография Г.Л. Олеха, на материалах Воронежского и Тамбовского губкомов партии – книга В.В. Никулина[21]21
21 Олех Г.Л. Партийная машина РКП(б) в начале 20-х гг.: устройство и функционирование. Новосибирск, 1995; Никулин В.В. Власть и общество в 20-е годы. Политический режим в период нэпа. Становление и функционирование (1921 – 1929 гг.). СПб., 1997.
[Закрыть].
Вслед за широко известными в мировой историографии книгами М. Джиласа и М. Восленского, в которых развивалась теория “нового класса”, или правящей бюрократии применительно к советской партийно-государственной номенклатуре, эта тема стала разрабатываться и в трудах российских историков[22]22
22 Джилас М. Лицо тоталитаризма. М., 1992; Восленский М. Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза. М., 1991; Свириденко Ю.П., Пашин В.П. Коммунистическая номенклатура: истоки, сущность, содержание. М., 1995; Пашин В.П., Свириденко Ю.П. Кадры коммунистической номенклатуры: методы подбора и воспитания. М., 1998; Саранцев И.В. Большевистская властвующая элита: возникновение, становление и трансформация. 1900-1939. Историко-социологические аспекты. Саратоа, 2001 и др.
[Закрыть]. Особое внимание в современной историографии уделяется послевоенному периоду существования коммунистической власти в СССР[23]23
23 Аксенов Ю.С. Апогей сталинизма: послевоенная пирамида власти // Вопросы истории КПСС. 1990. №11; Жуков Ю.Н. Борьба за власть в руководстве СССР в 1945 – 1952 годах // Вопросы истории. 1995. № 1; Он же. Тайны Кремля. Сталин, Молотов, Берия, Маленков. М., 2000; Ильина И.Н. Партноменклатура: формы и методы секретного руководства // СССР и холодная война. Под ред. В.С. Лельчука и Е.И. Пивовара. М., 1995; Пихоя Р.Г. Советский Союз: История власти: 1945 – 1991. М., 1998 (2-е изд. Новосибирск, 2000); Пыжиков А.В. Конфигурация и функционирование власти в СССР. 1945 – 1953 гг. М., 1999; Данилов А.А., Пыжиков А.В. Рождение сверхдержавы. СССР в первые послевоенные годы. М., 2001 и др.
[Закрыть].
Вполне закономерно, что не остались без внимания и 1930-е годы. Здесь приоритет в исследовании механизма власти принадлежит составителям сборника документов "Сталинское Политбюро в 30-е годы". Важнейшим для российской историографии положением явилось признание Политбюро ЦК высшим органом власти в СССР. "Именно Политбюро предопределяло все основные направления развития страны (а также рассматривало массу сравнительно мелких и второстепенных проблем), выступало главным арбитром при разрешении ключевых межведомственных противоречий, непосредственно организовывало исполнение многих своих постановлений и старалось держать под тщательным контролем всю систему власти. Значительное количество принципиальных решений и действий, формально исходивших от различных государственных органов (например, ЦИК СССР, СНК СССР, СТО СССР), на самом деле было результатом деятельности Политбюро. Обязательному утверждению Политбюро подлежали все сколько-нибудь значительные инициативы партийных, государственных, комсомольских, профсоюзных и т.д. инстанций. Руководители Политбюро с полным основанием могли заявить: "Государство – это мы"”[24]24
24 Сталинское Политбюро в 30-е годы. Сб. докум./ Сост. О.В. Хлевнюк, А.В. Квашонкин, Л.П. Кошелева, Л.А. Роговая. М., 1995. С. 7.
[Закрыть]. Одновременно на Западе была издана статья тех же авторов о делопроизводстве в высших органах партийного руководства СССР[25]25
25 Jana Howlett, Oleg Khlevniuk, Liudmila Kosheleva, and Larissa Rogovaia. The CPSU's Top Bodies under Stalin: Their Operational Records and Structure of Command, Stalin – Era Research and Archives Project, Working Paper, no.1 (Toronto, 1996). The English version is expanded from their earlier article that appeared in Paris:"Les sources archivistiques des organes dirigeants du PC(b)R". Communisme, no.42/43/44 (1995): 15-34.
[Закрыть]25.
Один из составителей сборника документов "Сталинское Политбюро в 30-е годы" О.В. Хлевнюк, спустя некоторое время, опубликовал книгу "Политбюро. Механизмы политической власти в 1930-е годы". Однако, как подчеркнул сам автор, "подробное исследование логики решений Сталина, влияния на его деятельность различных факторов – реальных социально-экономических процессов, ведомственных противоречий, позиции советской номенклатуры и т. п." – не входило в задачу его книги. "В ней рассматривался преимущественно один вопрос – о роли Политбюро и отдельных его членов (возможно, "фракций") в принятии политических решений"[26]26
26 Хлевнюк О.В. Политбюро. Механизмы политической власти в 1930-е годы. М., 1996. С. 261.
[Закрыть].
На Западе, по сравнению с огромным количеством литературы о Сталине и сталинизме, попытки подлинно научного анализа сталинизма как социально-политической системы, как справедливо отметил С. Коэн, встречаются относительно редко[27]27
27 Коэн С. Большевизм и сталинизм // Вопросы философии. 1989. № 7. С. 68.
[Закрыть]. Похожее замечание о том. что природа коммунистической власти, “как это ни странно, не подвергалась серьезной проблематизации”, можно найти и в статье Ф. Эйдлина[28]28
28 Эйдлин Ф. Сила и бессилие коммунистической власти // Полис. 1991. № 6. С . 84.
[Закрыть]. Он же считает, что “существовала тенденция рассматривать власть скорее как нечто самоочевидное, чем требующее объяснения”. Затрагивая эту сторону сталинизма, исследователи, как правило, исходили из концепции тоталитаризма – концепции абсолютной и всеобъемлющей власти и далее констатировали, что в странах, переживших сталинизм, власть приобрела форму “партократий”, или аппаратных режимов, в которых монополия принадлежала правящим группам и аппарату коммунистических партий. Это положение в подавляющем большинстве случаев воспринималось как аксиома, не требующая более подробных объяснений и доказательств. Кроме того, во всех работах, затрагивавших вопрос о системе власти сталинизма, говорилось о ее становлении с конца 1920-х гг., в результате сталинской “революции сверху”.
Тем не менее, рассматривая историографию механизма сталинской власти нельзя не отметить труды А.Г. Авторханова, Р. Пайпса, Р. Такера, М. Фейнсода, Л. Шапиро, Г. Гилла, Дж. Ловенхардта, Н.Е. Розенфельдта[29]29
29 Авторханов А.Г. Происхождение партократии. Франкфурт-на-Майне, (Доп. изд.: т.1, 1981; т.2, 1983); Технология власти. Мюнхен, (М., 1991); Фейнсод М. Смоленск под властью Советов. Смоленск, 1995. (Впервые издана в Нью-Йорке в 1958 г.); Такер Р. Сталин: Путь к власти. 1879 – 1929. История и личность. М., 1991; Тucker Robert C. Stalin in Power. The Revolution from Above, 1928 – 1941. N.-Y., L., 1990 (Такер Р. Сталин у власти: история и личность. 1928 – 1941. М, 1997); Lowenhardt John. The Soviet Politburo, USA, 1982; Rosenfeldt Niels E. Knowledge and Power. The Role of Stalin's Secret Chancellery in the Soviet System of Government. Copenhagen, 1978; Stalin's special departments. Copenhagen, 1989; Schapiro Leonard. The General Department of the CC of the CPSU // Survey. 1975. Vol. 21. N 3 (96); Gill Graeme. The Origins of the Stalinist Political System. Cambridge, 1990.
[Закрыть]. Особого внимания заслуживают выводы о важности учета российских традиций при рассмотрении этого механизма. Р. Такер, говоря о корнях сталинской “революционности сверху” в политической культуре русского царизма, подчеркивает, что “это русское прошлое вполне мог использовать политик ХХ века в качестве модели для легитимизации политического курса, повторявшего по сути основные черты этого исторического прошлого”[30]30
30 Такер Р. Политическая культура и лидерство в Советской России. От Ленина до Горбачева // США: экономика, политика, идеология. 1990. № 5. С. 70.
[Закрыть]. Сравнительный анализ истории дореволюционной и советской России позволил Р. Пайпсу заметить черты нелигитимности как коммунистической, так и царской власти[31]31
31 Пайпс Р. Россия при старом режиме. М., 1993; Он же. Создание однопартийного государства в Советской России (1917 – 1918 гг.) // Полис. 1991. № 1.
[Закрыть].
Однако до начала перестройки в СССР западные историки, как известно, не имели возможности работать в советских архивах и тем более изучать секретные документы КПСС. В их распоряжении были только отдельные материалы Смоленского архива, вывезенные немцами из СССР. Тем значительнее воспринимаются страницы, посвященные нелегальному "Кабинету Сталина", в книге А.Г.Авторханова "Технология власти"[32]32
32 Авторханов А. Технология власти. М., 1991. С. 128-137.
[Закрыть]. Здесь уместно заметить, что многие современные авторы несправедливо относят его труды к разряду публицистики и даже мемуарной литературы, хотя трудно назвать другого автора, который сумел бы раскрыть перед читателем столь же широкую историческую панораму возникновения партократии и в той же мере уловить характерные черты такого типа власти и ее политики. Российским историкам стоит поучиться у Авторханова не только высокой степени последовательности научно-исторического анализа, но и строгости нравственных принципов. Ощутив на себе в полной мере мощь сталинской террористической машины в конце 1930-х гг., он поклялся всю оставшуюся жизнь посвятить борьбе с коммунистической тиранией доступными ему средствами[33]33
33 Он же. Мемуары. Главы из книги // Октябрь. 1992. № 8. С. 153
[Закрыть]. Все его книги являются свидетельствами этой далеко не безопасной борьбы (за книгу “Сталин у власти”, изданную в 1951 г. на французском языке под псевдонимом Александр Уралов, советское правительство заочно приговорило его к смертной казни).
В последние годы западные историки, специализирующиеся на изучении советской России, работали не только в центральных, но и местных архивах[34]34
34 См. подробнее: Павлова И.В. Современные западные историки о сталинской России 30-х годов. (Критика «ревизионистского» подхода) // Отечественная история. 1998. № 5.
[Закрыть]. Отказавшись от тоталитарного подхода к действительности того времени, который давал хотя и примитивные, но согласованные выводы, эти историки оказались внутри российского смыслового контекста, но с европейским менталитетом. Подходя с общими мерками, которые обычно применяются при характеристике бюрократических систем, к изучению сталинской власти, они сделали вывод о ее слабости. Наиболее отчетливо эту позицию выразили западные историки Дж.Арч Гетти и Габор Т. Риттешпорн. По мнению Гетти, “это было слабое, а не сильное государство... сильные, прочные режимы не нуждаются в массовом насилии, чтобы управлять", «советское государство было просто творением общества». Они акцентируют внимание на хаосе и неэффективности системы сталинской власти, преувеличивают самостоятельность номенклатуры в 1930-е гг. и способность местных представителей власти противостоять центральному руководству посредством искажения директив Москвы и интерпретации их в своих собственных интересах. Гетти кажется, что в имеющейся литературе роль Сталина в событиях 1930-х гг. чрезмерно преувеличена, в то время как он, с его точки зрения, “никогда не был всемогущим, а всегда действовал в окружении других групп и интересов”. У Сталина и номенклатурной элиты, по его мнению, не было никаких долгосрочных планов и замыслов – на это просто не было времени. Проблема заключалась в каждодневном выживании и поиске путей преодоления того хаоса и беспорядка, который был «развязан» в результате сталинской революции 1929–1932 гг.[35]35
35 Getty Arch J. The politics of Stalinism // The Stalin Phenomenon. Ed. by Alec Nove. L., 1993. P. 118; Getty Arch J., Naumov O.V. The Road to Terror. Stalin and the Self-Destruction of the Bolsheviks, 1932 – 1939. Yale University Press, 1999. P. Xii, 7, 12-13, 15, 571-572, 584-585.
[Закрыть] Р. Маннинг сделала и вовсе сентиментальное заключение о сталинской власти: «...мы видим правительство в основе своей более человечное, более зависимое от событий, находящихся вне его контроля (как, например, неурожая), и более уязвимое от превратностей общественного мнения, чем кто-либо из нас мог до того себе представить»[36]36
36 Mаннинг Р. Бельский район, 1937 год. Смоленск, 1998. С. 91.
[Закрыть].
Сосредоточившись главным образом на вопросах социальной истории, эти историки долгое время не только игнорировали вопрос о механизме сталинской власти, но и относили его к разряду "hot air", как выразился Габор Т. Риттешпорн на III международном конгрессе в 1985 г., обсуждавшем проблемы изучения Советского Союза и Восточной Европы, в ответ на выступление Н.Е. Розенфельдта об аппарате сталинской власти[37]37
37 Rosenfeldt Niels E. Stalin's special departments. P. 79.
[Закрыть]. Вот почему всякий раз, касаясь вопроса о сталинском государстве в уже цитировавшемся авторском тексте в книге “Дорога к террору. Сталин и самоистребление большевиков, 1932 – 1939”, Гетти пишет о партии, номенклатуре, но не о партийном аппарате как таковом, который действовал по своим собственным законам внутри Коммунистической партии.
В настоящее время из западных историков только Н.Е. Розенфельдт исследует эту проблему применительно к довоенному времени путем сравнительного анализа разнообразных источников, в том числе неопубликованных воспоминаний, неизвестных в России, а в последнее время и рассекреченных советских архивных документов. (В 1998 г. в Дании состоялась международная конференция на тему “Механизмы власти в Советском Союзе”[38]38
38 Mechanisms of Power in the Soviet Union / Ed. By Niels Erik Rosenfeldt, Bent Jensen and Erik Kulavig / Foreword by Robert C. Tucker. Macmillan Press LTD, 2000.
[Закрыть]).
Если в своей первой книге "Знание и власть. Роль сталинской секретной канцелярии в советской системе власти" (Knowledge and Power. The Role of Stalin's Secret Chancellery in the Soviet System of Government". Copenhagen, 1978) Розенфельдт основывался главным образом на литературных источниках, то в последующих работах и прежде всего в книге "Сталинские специальные отделы" ("Stalin's Special Departments". Copenhagen, 1989) он проанализировал два чрезвычайно интересных источника. Один из них – неопубликованная рукопись Г.К. Георгиевского (Карцева) "Секретные отделы в правительственных, партийных, хозяйственных и общественных организациях в СССР", найденная в коллекции Б. Николаевского (хранится в Гуверовском институте при Стэнфордском университете), а другой – под названием "Организация и функция Особого сектора ЦК ВКП(б)" (Библиотека Конгресса в Вашингтоне). Авторство второй рукописи точно не установлено. Розенфельдт не согласен с точкой зрения работников Библиотеки, что ее написал известный на Западе В.В. Поздняков – автор заметок об НКВД и о генерале Власове в коллекции Б.И. Николаевского.
Новые источники укрепили основной вывод Розенфельдта о том, что "реальным центром власти Советской системы был Особый сектор центрального Коммунистического аппарата. Этот сектор, скрытый от общественного мнения и редко упоминаемый в источниках, функционировал как важнейший служебный орган Политбюро, Оргбюро и Секретариата. Он ведал делами безопасности и секретной связи. Он был также близко связан и почти отождествлен с личным секретариатом Сталина. Характерным выражением этого симбиоза являлся тот факт, что долгое время сталинский личный секретариат возглавлял А. Поскребышев. одновременно являвшийся главой Особого сектора"[39]39
39 Rosenfeldt Niels E. Stalin’s special departments. P. 9.
[Закрыть]. На местах, по мнению Розенфельдта, такую роль выполняли секретные отделы. Он особо выделяет утверждение Георгиевского о такой функции секретных отделов, как работа над мобилизационными планами. Розенфельдт считает это мнение спорным и объясняет его появление политическими целями Георгиевского, которые состояли в сильном желании «убедить потенциального читателя в агрессивных намерениях Советского Союза, возможно, в надежде, что его послание получит эхо в Америке 50-х гг.»[40]40
40 Там же. С. 13.
[Закрыть]. Вопрос о том, занимались ли секретные отделы проблемами военной мобилизации в 1930-е гг., а если занимались, то в какой мере, представляет серьезную научную проблему, пока еще не только не решенную, но и не осмысленную до конца. По мнению Георгиевского и во многом самого Розенфельдта, именно секретные отделы представляли собой «действительный Советский Союз», который был скрыт даже от собственных граждан, и что именно они являлись реальным «мотором» не только всех партийных, но и государственных и общественных организаций[41]41
41 Там же. С. 19; Rosenfeldt N.E. The Importance of the Secret Apparatus of the Soviet Communist Party during the Stalin Era // Mechanisms of Power in the Soviet Union. P. 40-70.
[Закрыть]. Проблемы, поставленные Розенфельдтом, не решены ни в западной, ни в российской историографии, и особо выделяются в этом отношении период 1930-х гг. Показательным примером неизученности вопроса о механизме власти являются характерные замечания О.В. Хлевнюка, имевшего широкий доступ к материалам высших партийных органов в Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ). Во-первых, это его замечание о Секретном отделе ЦК: «По новому Уставу ВКП(б), принятому на XVII съезде в начале 1934 г., Секретный отдел ЦК ВКП(б) был преобразован в Особый сектор ЦК. Суть этой реорганизации пока неясна. Но, скорее всего, Особый сектор сохранил функции реорганизованного в конце 1933 г. секретного отдела, т.е. занимался только делопроизводством Политбюро и обслуживал лично Сталина. 10 марта 1934 г. Политбюро назначило заведующим Особым сектором А.Н. Поскребышева"[42]42
42 Хлевнюк О.В. Политбюро. Механизмы политической власти. С. 275.
[Закрыть]. Во-вторых, это оценка Хлевнюком результатов исследования Розенфельдта как «диких предположений», которые появились из-за отсутствия доступа к реальной информации. По его мнению, в действительности Секретный отдел был ответственен за обслуживание каждодневной работы Центрального Комитета[43]43
43 Jana Howlett, Oleg Khlevniuk, Liudmila Kosheleva, Larisa Rogovaia. The CPSU’s Top Bodies under Stalin… P. 18.
[Закрыть].
Непростая историографическая ситуация с вопросом о механизме сталинской власти объясняется тем, что на поверхности не лежит ни одного факта. Здесь уместно привести еще одно замечание Хлевнюка, который к тому же является членом редколлегии серии “Документы советской истории”: “Общие процессы утверждения и развития диктатур – важнейшая проблема для историков. Однако для ее исследования и понимания существует не так много источников. Как правило, мы располагаем документами, характеризующими не саму систему диктатуры, а результаты ее деятельности – всевозможными постановлениями, статистикой, отчетами, докладами и т.п. Куда меньше возможностей у историка для исследования того, что можно назвать социологией власти. Реальные механизмы принятия решений, важнейшей частью которых были взаимоотношения в правящей верхушке, определение границ правящего слоя и степени влияния различных его группировок, методы выстраивания и поддержания стабильности властной иерархии и т.п. – все это почти всегда с трудом реконструируется на основании исторических источников. Это утверждение вдвойне справедливо по отношению к сталинскому периоду, отмеченному чрезвычайной закрытостью”[44]44
44 Сталин и Каганович. Переписка. 1931 – 1936 гг. / Сост. О.В. Хлевнюк. Р.У. Дэвис, Л.П. Кошелева, Э.А. Рис, Л.А. Роговая. М., 2001. С. 10.
[Закрыть].
