Текст книги "Неправильная пчела (СИ)"
Автор книги: Ирина Соляная
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)
Купцов включил видео-съемку последнего разговора Глины и Софьи. Оржицкий смотреть не захотел, он гримасничал и отворачивался.
– Вас упоминают, Тимофей Алексеевич, – закурил следователь, помахав длинной спичкой, чтобы ее потушить и бросил прямо на грязный пол в кабинете.
– Мало ли, упоминают, – пробормотал Оржицкий.
– Почему вы развелись с Максимовой и сошлись с Переверзевой?
– Да что за бред! Между этими событиями прошло столько лет, как можно связывать их?
– Тут вопросы задаю я.
– Я не буду на них отвечать, это моя личная жизнь. И вы не имеете право лезть в нее и мою койку.
– Я направлю вас на психиатрическую экспертизу. Это стандартная процедура, ее проходят все подозреваемые по делам об убийствах. Вам нужен адвокат по назначению, или вы сами пригласите себе защитника?
Оржицкий молчал, и его отвели в камеру подумать.
Через неделю он уже находился в «Божьей пчеле», в соседней комнате с Гомоном. Стационарная психиатрическая экспертиза могла проводиться в течение трех месяцев, этот срок Оржицкий запомнил, бегло прочитав постановление следователя.
***
Отныне Глина умела летать. Раз она пчела, то радость полета должна быть ей доступна! Преступление думать иначе и ограничивать себя. Как было бы хорошо лететь над лугом, не знающим первого сенокоса, над просторами поля ржи с васильками и разнотравьем вперемешку. Лететь, зорко видя не синие и белые капли на желтом холсте, а каждый лепесток и каждый стебель. Кружить над сорванным полевым букетом, который небрежно воткнули в стеклянную банку, водрузив ее на деревянный стол под сенью отцветших вишен.
Длинными косыми лучами света пронизана комната, и пчела Глина приземлилась на бумажный цветок, украшающий темную икону святых Зосимы и Савватия, покровителей пчеловодов.
– Вот это да! – восхищенно сказала Глина, крутнувшись на одной ноге так, что волосы разлетелись облаком.
– Восторг, – одобрила Вторая.
– Что вы видели? – спросила Глина.
– Ты на несколько минут зависла над полом, – с радостной улыбкой сообщила Первая, – это называется левитация, потом немного продвинулась вбок. К окну, потом вернулась на место. Это недолго было, несколько секунд.
– Главное не то, что мы видели, а что ты видела?
– Я была пчелой, вернее, мне так казалось.
– А что ты сделала для того, чтобы стать пчелой? – спросила Вторая, улыбаясь своей доброй и лукавой улыбкой.
– Не знаю, – Глина села на лавку и засмеялась, – просто я захотела полететь, взвиться вверх. Я зажмурила глаза и подняла руки.
Вторая взяла руки Глины в свои ладони. На пальцах еще оставалась золотистая пыльца, которая бывает весной на одуванчиках, но прямо на глазах она исчезла без следа. Глина выглядела усталой, но счастливой.
– А откуда у тебя эта пыльца на пальцах? – спросила Первая, – как в сказке про фей. Я думаю, что ты можешь проникать в Тонкий мир и без проводников. Теперь тебе это не нужно…
– Какой Тонкий мир? – спросила Глина.
– Есть такая теория, что у инаких есть способности проникать в Тонкий мир и забирать оттуда магическую субстанцию. А вещи, которые рассказывают тебе и мне истории, как раз и являются проводниками. Почему так – никто не знает. Может, потому что люди сами наделяют неживое живым, вкладывая душу в создание вещи. Но настоящая ведьма может проникать в Тонкий мир и сама. Как ты теперь.
– А где этот Тонкий мир?
– Везде, – безапелляционно отрезала Вторая, – может и в нас самих. Кто его видел-то?
Глина улыбнулась и подошла к зеркалу. За время, проведенное на хуторе Харитона, она окрепла, успокоилась, но самые главные перемены произошли с ней внутренне. Она воспринимала себя иначе: она не одержима, а одарена. Её дар – не уродство. Шрамы на лице разгладились, появились тонкие и колкие ниточки бровей. Не понадобилось ни заговоренного мёда Харитона, ни другого зелья. Каждое утро Глина с удивлением обнаруживала у себя приятные глазу изменения.
– Дядька Харитон, – спросила Глина в тот же вечер после того, как у нее получилось взлететь, – почему пчелы – божьи?
Дядька Харитон закончил точить косу и сел на чурбан.
– Еще великий ученый Эйнштейн сказал, что за исчезновением пчел последует конец цивилизации и всего живого на земле. А мы, православные, считаем, что наступит Апокалипсис.
– Какой же ты православный, дядька Харитон, – засмеялась Глина, – если ты колдун каких мало!
– А нам, православным, колдовство никак не мешает бога славить. Мы божьи пчелы. Трудимся на благо мира. Нас такими Господь и создал. Он и сам мог воду в вино превращать, мертвых воскрешать. Вот мы по его образу и подобию созданы. Мы и есть самые правильные люди, и божью благодать постигаем и раздаем.
– Эк ты вывернул, – усмехнулась Вторая, – энтот хитрец круг пальца не только волосину, а кого хошь обведет.
– Что ж ты в церковь не ходишь? – допытывалась Глина, насмешничая, – православному положено в церковь ходить.
– Вот моя церковь, – дядька Харитон обвел руками вокруг себя, – сад и огород, дом мой, все, кто в дому, борти мои с семьями, козы с приплодом. Даже коты, тоже исть хотят. Как почнешь с утра поклоны отбивать, так к вечеру не разогнуться. Где с молитвами, а где и с матерком. Баня опять же – чем не храм? И душу, и тело очищает.
Девушки смеялись, махали на дядьку руками, он гладил бороду и тоже посмеивался.
– Ну, спытай, спытай, – обратился к Глине, – не всё ж выспросила.
– Не всё, а скажи-ка, дядька Харитон, для чего Первая мороку на дом напустила и на огород.
– А у нас без заслонки никак нельзя, что у нас тут деется – чужим знать не обязательно. Ни почтальонше, ни продавцу лавки разъездной, ни участковому. Нету нас – одни ковыли.
– И так всё время прячетесь? – спросила Глина.
– Отчего ж прячемся? Прячется тать в лесу. Мы же делянку свою зорко охраняем. Кому надо – увидят и через заслон, а чужим тут не надобно бывать. Ты когда в городе жила, небось, двери на три замка затворяла.
– Ох и язык у тебя! – восхитилась Вторая, – Жалишь аки шершень.
– Пчела коли жалит, так и умирает, – нравоучительно сказал дядька Харитон, – потому много раз подумай, прежде чем зло причинить кому-то. К тебе вернется тут же!
Глина устала от словесных перепалок и легла под дерево на ватное одеяло. На нем был яблочный мусор: веточки, пожухлые листики, косточки и даже две дохлые пчелы. Она взяла трупик пчелы в руки и легонько подула на пчелу.
– Бедненькая, – сказала Глина тихо, – Не потому ли я поднялась в воздух, что ты отлеталась?
Глина перекинула сухое тельце пчелы с ладони на ладонь, но вздрогнула и взвизгнула. Пчела очнулась и ужалила Глину в излучину между большим и указательным пальцем. Торчавшее жало вытащила сердобольная Первая, подскочившая к Глине.
– Бывает, бывает. Что ты, дурочка, расплакалась! – попыталась она утешить Глину, но та вырвалась и убежала в дом. Она не знала, говорить ли девушкам и дяде Харитону о том, что мертвая пчела ожила в ее руках.
Всю ночь Глина не спала, ворочалась и мешала всем. Потихоньку надела стеганую фуфайку, сунула ноги в чьи-то галоши и выскользнула во двор. Звездная россыпь, стрекотание сверчков и прохлада ночного воздуха прогнали утомление.
«Не спать так не спать!» – сказала про себя Глина и побрела вглубь сада по росистому спорышу, который в сказках называется «травой-муравой». А разве она не в сказке?
Дядька Харитон храпел под навесом у омшаника. Он так и не придумал себе удобной лежанки. Скоро лету конец, где же все они будут размещаться? Сколько она проживет здесь, чем будет расплачиваться за свои беззаботные деньки? Никто не говорил с ней о том, что будет завтра. Девчонки и дядька Харитон отшучивались на все ее вопросы. Глина не видела никакой реальной угрозы, но ощущение какой-то неясной беды, тревоги захватило ее в эту ночь, не давало уснуть.
Девушка не заметила, как добрела до края сада, где не была никогда раньше. Здесь деревья росли реже, а кустарник – наоборот гуще: орешник, жимолость и калина разрослись небывало, пахло стоячей водой пруда. В свете луны сад имел сказочные очертания. Между двух лип она увидела старые качели и усмехнулась. Совсем такие же качели были в саду ее тетки Татьяны. Такие же она нарисовала когда-то в приюте. Она видела, что доска для сиденья совсем рассохлась, и ее никто никогда не красил, а не пригодившиеся в хозяйстве вожжи, на которые была подвешена доска к перекладине, тоже потрескались от времени.
Глина попробовала качели на прочность, подергала вожжи и похлопала по сиденью. Хрупкая в громоздкой фуфайке, она села и оттолкнулась ногами. Скрипнули деревянная перекладина и старые кожаные ремни. Чем сильнее раскачивалась Глина, тем сильнее поднимался ветер. Её обуяли какое-то бесшабашное веселье, залихватская удаль. Она выкрикивала невесть откуда пришедшие к ней слова: «Эх, раз, эх, два!», в ладони впивались вожжи, а голова кружилась то ли от ветра, то ли от странного и бессмысленного веселья. Очнулась Глина, когда увидела, что ветер усилился, захватив верхушки деревьев, он пригнул небольшие стволы к земле и так шумел, что закладывало уши. Удивленная девушка спрыгнула на землю, и чуть не была сбита с ног налетевшим вихрем. Испугавшись того, что она натворила, Глина бросилась к дому. Она бежала в полной темноте, луна предусмотрительно спряталась в тучи, словно не желала нести ответственность за происходящее. Испуганный дядька Харитон уже вскочил со своего топчана и бестолково метался по двору. Лавки и стол были перевернуты, а дверь дома открылась и хлопала с неистовой силой, норовя оторваться. Задыхающаяся и заплаканная Глина вбежала во двор и схватила дядьку Харитона за фуфайку.
– Это я виновата, это я! Прости меня, дядька Харитон.
Тот недоуменно посмотрел на девушку, но вспомнил о бортях и животине и побежал вглубь сада. Из дома выскочили полуодетые Первая и Вторая, спросонья не понимавшие, что происходит. Первая подбежала к Глине и запричитала:
– Кто обидел тебя, маленькая, кто? Ты скажи, кто же обидел тебя?
Глина мотала головой и плакала навзрыд, не понимая, как остановить надвигающуюся бурю. Вторая встала посреди двора, широко расставив ноги и раскинув руки в стороны.
– Ветер буйный, спать ложись, помолясь.
Как мы по полатям тихи,
Так и ты расстелись смиренный.
По низу пойди, в ноги упади,
Перед Богородицей повинись.
Вторая повторяла заветные слова все тише и тише. Ветер постепенно умолк, кроны деревьев перестали качаться, наступила тишина. Из сада вернулся дядька Харитон, Вторая села на порожек, а Первая обняла ее за плечи. Глина, охваченная стыдом и раскаянием, осталась сидеть на земле.
– Борти целы, козы в кучу сбились, но на месте, у большого сарая плетень упал, – хриплым голосом возвестил пасечник.
– Не страшно, – откликнулась Первая.
– Спать идите, завтра поговорим, – распорядился дядька Харитон, взял на руки прижавшуюся к нему полосатую кошку и отправился под навес.
Наутро дядька Харитон повел Глину в конец сада, она хмуро брела за ним, едва поспевая в чужих галошах по росистой траве, мельком примечая следы вчерашнего буйства. Две сломанные яблони, осыпавшиеся на землю незрелые плоды, отломленная верхушка старой вишни.
– Пойдем на загривок, там когда-то висели старые качели, – задумчиво сказал дядька Харитон, почесывая кустистую бороду. Он обернулся к Глине, в его голубых глазах сверкали искорки утреннего солнца, – не помню только, где именно. Помню лишь, что между двух лип. Тех лип уже давно нет, мой отец спилил их однажды да и высек меня розгами, чтоб зазря не качался, да не лез куда не положено.
Качели, вполне мирно висели между лип, но дядька Харитон их не видел.
– Похоже, что и меня высечь надо, – сказала Глина, задумчиво глядя на качели, которые были заметны только ей одной.
– Пчёлка ты, пчёлка, – покачал головой Харитон, – как ты качели нашла-то?
– Прибрела сюда ночью, да и села покачаться.
Дядька Харитон подошел к ней и неожиданно обнял, крепко прижав к себе. Глина стояла, замерев от удивления. Никогда Харитон не был с ней так добр и так участлив, совсем не этого она ждала от него после вчерашней бури.
– Убреднула ты в мир мёртвых, дочка, хорошо, что назад пришла. Ты теперь настоящая ведьма.
Глина высвободилась и смахнула слезу рукавом.
– Не видел я прежде таких, – покачал головой дядька Харитон, – всяких видел, но не таких, которые все могут: и в Тонкий мир без проводника шастать, и на Ту Сторону ходить. И хуже всего то, что ты не можешь с собой совладать. А знаешь, что с такими люди добрые делают?
– На кострах жгут? – усмехнулась сквозь слёзы Глина.
– То-то, что жгут, – подтвердил без улыбки дядька Харитон, – а я вовсе того не хочу, вы мне, пчёлки божьи, как дети, ни одной не хочу потерять.
Он снова обнял Глину, но уже за плечи, и повел прочь, но не в сад, а, наоборот, от дома. Все сильнее пахло стоячей водой, но запах был не противный, а как из аквариума, вода в котором начинала цвести.
– Сюда я хожу на рыбалку, – показал Харитон место, – только я на другом берегу люблю рыбачить, на лодочке уплываю и сажуся в рогозу. Там меня не видать, не слыхать. Где щуки нет, там карась хозяин.
Дядька не случайно привел Глину к пруду, не случайно пословицу сказал. Она села на поваленное дерево, вокруг была влажная земля, по ней легко было скользнуть в воду.
– Сегодня можно и покурить, рыбка не обидится, – сказал Харитон и ловко свернул козью ножку, – почему, ты думаешь, я тут живу? Потому что чей берег –того и рыба. Я в этих местах больше ста лет как обосновался, уж и забыл в точности, когда. Никому я тут не нужен, разве что пчёлка новая залетит, да останется.
– И много залетали? – спросила Глина.
– Нет, их все меньше нынче. И к лучшему это. Не видел среди них я счастливых да удачливых. Всё счастье только в том, что живы остались. Думаешь, Первая, Лисаветушка наша, – кто? Балериной была. Хоть сцен императорских не топтала, а в Санкт-Петербурге блистала. Босоножка, платье барежевое, веночек из роз. Но матросы из Кронштадта не оценили барской красоты. Да и какая барыня с нее, кухаркина дочка… Отец ее дюже это понимал, отдал в учение. Недолог был ее век. Отлеталась над сценой. Хорошо, что жива осталась, понадобилось три года, чтобы ходить снова научилась. Да тридцать лет, чтобы дар ее вернулся к ней. Вернулся, да не весь. Пчёлка бескрылая.
– А Вторая? – спросила Глина, ничему не удивляясь.
– Вторая, хоть и стАрее, а пришла позже. Послушницей была в Сурском монастыре. Как-то сразу после основания монастыря Архангельская Духовная Консистория решила, что будут там неустанно бороться со старообрядцами. Старообрядцы из Ярушевской волости изгнали ее молоденькую, глупую, не понимавшую, что с ней происходит. Еще и лунные кровя у ней не установились, а уже чудесила. Старообрядцы филипповского толка знаешь какие? Лучше бы и не знать. Хорошо, что только изгнали. Приютили Мавру в Сурской обители, но до пострига не дошло дело. Ткачихой была, такое у нее было послушание. В пять утра все монахини и послушницы соберутся на полуношницу, а Мавры нашей нет как нет, ни раз, ни два. Пришли да и проверили, в келье дрыхнет, али другие безобразия чинит. А у нее по мастерской бабочки летают золотые. Садятся на кросна, а челнок сам бегает. А Мавра хохочет, ладошкой рот закрывает. Высекли ее, как положено, раз да другой. А на третий сбежала. Бродяжничала, побиралась. Много чего было. Ко мне пришла в тридцать седьмом году. Когда уж сын от тифа умер, а муж сгинул в ГУЛаге. Когда ничего уже не держало среди людей.
– Я, выходит, самая молодая из всех, что пришла, – сказала Глина.
– Да. Самая молодая и сильная. И другие были – девять человек враз жили тута, но ушли. Многие сгинули. Дмитрий в Новосибирске живет, работает в наукограде. Семьи нет, старый уже. Марк и Маша… Поженились, обосновались в Витебске. Открыли магазин для художников. Живут смирно, не выдают себя. Очень слабая сила, но чтобы друг друга любить и недостатков не видеть – хватает.
– Значит, не всё так плохо? – спросила Глина.
– С умом надо, с осторожностью. Но у всех наука жизни разная, нет одной. Кто приспособился, кто дураком прикинулся. А если на лбу написать об себе да ходить без шапки, чтобы каждый прочел, тому…. – Харитон махнул рукой и замолчал надолго.
– И что так, всю жизнь прятаться? – спросила Глина.
– Отчего же? У всех своя дорожка, и кажный ее по-своему топчет. Кто каблуками, кто копытами, а кто босиком. Никто никого не неволит, помни про то. И помни еще, что это твой дом, раз уж ты пришла сама сюда.
***
Проходило время, и Глина совсем не чувствовала его течения. Забытый всеми хутор стал для нее не только домом, но и местом силы. Казалось, что нет ничего особенного ни в рыбной ловле, ни в сборе яблок, ни в приготовлении сливового варенья из потрескавшихся на солнце и перезревших плодов. Не было ничего сложного и в том, чтобы пристроить еще одну комнату к старой, но крепкой избе. Дядька Харитон все делал сам, девки лишь на подхвате сновали. И только потому Глина осознала, какова его сила – в одиночку ворочать бревна, снимать стружку с досок, поднимать наверх толь для крыши. На два дня он уходил куда-то, но вернулся на груженом тракторе, в кабине которого было упакованное стекло, гвозди, кирпич, цемент. Сообразительная Первая вручила домашнего самогону трактористу, и тот первый забыл о том, что привез все строительные материалы в чистое поле. Дядька Харитон строил до самого сентября, и когда зарядили дожди, подновленная изба уже была готова.
Глина и ее подруги без устали заготавливали дрова, сушили плоды, солили помидоры и огурцы. Потом пришла пора сбора грибов, и тут уже спина Глины почувствовала, что без волшебства никак не обойтись. Вторая растирала девок вечерами медком и приговором, и наутро они, веселые и выспавшиеся приступали к новой бабьей работе, которой в деревне было невпроворот. Глина ходила за курами, это было не сложно, а к козам и корове Вторая никого не подпускала, говоря: «Доброты в вас мало и терпения, животинка быстрых не любит». Сама же она и сено заготавливала, и травы сушила. Вторая была единственная из их компании отшельников, кто ходила, куда вздумается и пропадала на целые сутки. Глина видела, что у нее никто отчета не требует. А если бы Глина вздумала так уходить?
В лес за грибами и орехами они ходили всегда втроем, хотя Глина уже могла вполне найти дорогу домой сама. У Второй было феноменальное чутье на грибные места, даже далеко от дома не забредали. В своих походах они встречали других людей. Шумные компании городских, невесть зачем приехавших «на шашлыки» в такую даль, девушки обходили стороной. Единичные фигурки грибников их не пугали. Морок использовался редко, чтобы совсем уж обезопасить подпольщиц. В осеннем лесу было уютно, прохладно и при этом солнечно. Глину захватывала тихая охота, которая заставляла быть внимательной, сосредоточенной, не поощряла бестолковую болтовню. Один раз Глина провинилась: повела рукой вокруг себя, и все грибы выглянули наружу – россыпи лисичек и даже мухоморы. Вторая рассердилась и шикнула на провинившуюся Глину: «Не порти забаву!»
Однажды, когда они брели с полными ведрами отборных белых назад, Глина спросила: «Интересно, что в мире теперь делается?» Первая отбросила со лба прядку и сказала: «Да то же, что и всегда. Со времен Адама и Евы. Дерутся, любятся, строят, разрушают. Англиканцы русских ненавидят, русские всем помощь предлагают, болезни косят людей, тонкие мрут, толстые жиреют». Глина поняла, что ответ правильный, но дан не на тот вопрос, который ее мучил. Но мучивший ее вопрос не был пока сформулирован, а неясно бродил в душе.
Когда выпал первый снег, Глина решила выманить на разговор дядьку Харитона, который бил кур и ощипывал их, собираясь делать тушенку.
– Перезимуем?
– Отчего ж не перезимовать? Конец тепла – не конец мира. Человек зимы всегда страшился, с первобытных времен. Но не холода надо страшиться, а неурожая. А у нас с этим все в порядке. Валенки есть для тебя, тулуп тоже. Девки платок козий свяжут. Я тоже зиму не сильно жалую, хотя только в ясную морозную ночь можно увидеть, как звёздным бреднем бог луну ловит. Весной и летом не увидишь, как ему скучно, и как он забавы себе ищет.
Глина засмеялась, высовывая язык и ловя им снежинки.
– Тьфу на тебя, – пожурил ее дядька Харитон, – не маленькая уже, а как пёса снег лижешь.
– У моих бабушки и деда была дворняжка. Не особенно мы ладили, сама не знаю, почему.
– А ты заметила, что у меня тоже собаки нет? Они колдуны почище нас, трудно с ними сладить, но если уж поладишь – весь собачий век тебе защита будет. У моей собаки век вышел короткий, потому больше не завожу.
На удивление, Харитон не рассказал Глине ничего. И она поняла, отчего больше дядька не заводил собаку: ее гибель ему было пережить тяжелее, чем иную потерю.
С наступлением ноября снег уже лежал плотно.
– Зима, укрой землю снежком, а меня – молодым женишком, – пошутила утром Вторая, выглядывая в окно.
Теперь вся большая горница и кухня были отданы девкам, а дядька Харитон жил в пристройке, откуда был тоже вход в кухню. Вставал он рано, выгребал золу, топил печь, потом, кряхтя, пил чай и, топая валенками, выходил наружу к козам и корове. Потом возвращался, напуская в избу холодного воздуха, крутил ручку радио, и окончательно будил всех новостями о политических баталиях в Государственной Думе. Дни текли неспешно, Вторая чесала и пряла козью шерсть, а потом садилась вязать пуховые платки и косынки. Первая готовила на всю семью. Только Глине не нашлось дела, она была на подхвате. Из книг в избе нашлись только «Севастопольские рассказы», «Записки юного врача» и томик стихов Пушкина.
– А другого нам и не надо, тут вся жизня, – говорил поучительно дядька Харитон, и Глина вечерами читала им на выбор. Обычно они не обсуждали ничего, кроме ежедневных домашних дел. Глина думала, что за столько лет они узнали друг о друге всю подноготную, но не понимала, почему ее никто ни о чем не спрашивает. Если раньше они берегли ее, считали не готовой к задушевным беседам, как говорил дядька Харитон «раненой», то теперь они видели, что Глина окрепла, освоилась и уже прижилась в их разношерстой и при этом одинаковой компании. А, может, им и не интересна была другая жизнь?
Глина заметила, что зимой ни дядька Харитон, ни Вторая не выходят из дома без крайней нужды и не покидают хутора. Первая иногда отлучалась, ездила на рынки и барахолки, продавала платки и косынки. На вырученные деньги покупалось то, что не производилось их маленькой общиной: мука, крупа, соленое сало, сахар, дрожжи. Неизменно Первая приносила новости, которые обсуждали со смехом, а иногда и с тревогой, хотя чего им было бояться под таким заслоном?
Постепенно Глина узнавала о том, на что способны члены общины, как проявляется их дар, она училась у них, шутя и серьезно. Самой главной ее наукой было постижение самоконтроля. Мало уметь, важно не делать без нужды, а если пошло не так, уметь вовремя исправить. От скуки они выходили с девчонками на улицу, и вместо игры в снежки Глина двигала предметы, не прикасаясь к ним, практиковала левитацию и все виды морока, тренировалась извлекать из Тонкого мира светлую субстанцию, не прибегая к помощи вещей-посредников. Она когда-то хотела в Хогвартс, что же… У каждого он свой.
– Не трогайте выпавшего из гнезда, может, это слёток? Ему положено бегать, пока он не станет на крыло, – сказал как-то дядька Харитон, наблюдая за занятиями Глины. И девчонки перестали проявлять избыточное рвение, стремясь показать Глине всё и сразу.
– Дядька Харитон, – спросила Глина однажды, – а есть такой морок, чтобы пули останавливать или брошенный в тебя нож?
– Нет, девочка, – медленно гладя бороду сказал старик, – я об таком мороке не слышал.
– А умение такое есть? – не унималась Глина.
– Есть, но я им не владаю, – ответил дядька нехотя.
– Наверное, когда ты научишься всему, что умеем мы, тебе захочется от нас уйти, – внезапно сказала Первая, – а вот там-то тебе пригодилось бы умение останавливать смерть на полпути.
– Загадками говоришь, – посмотрела на Первую Вторая.
– Ничего не загадками, – Глину сейчас ищут повсюду. Пасечник не успокоится, пока не найдет ее, а когда найдет – захочет убить. Он не будет судилище с сожжением на костре устраивать, убьет тихо. Подстроит какой-нибудь несчастный случай.
– Пасечник и так знает, что Глина у нас, – вмешался дядька Харитон, что все рты разинули, – я сам ему об том сказал.
Глина чуть не потеряла дар речи, но оправилась и сжала кулаки.
– Я ему сказал, что Глина у меня, под присмотром. У нас с ним паритет. Я к нему не лезу, он в мою епархию не суется.
– Зачем же ты ему сказал о нашей девочке? – спросила Вторая, беспомощно улыбаясь.
– Затем, что я предупредил его, коль тронет ее хоть пальцем, война со мной зачнется. Глина под моей защитой. И этот Сатана сюда не сунется, а коли сунется – рога обломаю и хвост оторву.
Девчонки никогда не видели таким Харитона и не слышали, чтобы его голос был таким громовым и страшным.
– Чисто архангел Гавриил, – прошептала Вторая, крестясь.
Так Глина узнала главную тайну, и крепко задумалась.
Она снова разменная монета в чужой игре, опасность никуда не делась. К тому же Харитон ее в свои планы не посвящал, оказывается, все не так, как она себе представляла…
Немного посидев для приличия за общим столом, Глина вызвалась идти за дровами. Она накинула новую, распушенную на снегу серую козью шаль, завязала ее по-детски под грудью, скрестив концы, и вышла вон из душной избы. Ей было нужно о многом подумать в одиночестве, но дорога к дровяному сараю была слишком короткой. Глина брела, загребая валенками снег, и ощутила медленный прилив холода и безразмерности бытия. Перед ней уже не маячили белые кроны яблонь и замшелый дровянник, занесенный по окна снегом. Пространство раздвинулось, и Глина поняла, почему. Она осознала взаимосвязь: сильное душевное потрясение открывает ей новые возможности и многократно усиливает их. Глина словно глиняный сосуд, может наполняться и отдавать. Как и в первый раз, Глина проникла в мир мертвых, на Ту Сторону. Только теперь ее потрясение было вызвано не тем, что она открыла в себе способность оживлять мертвое, а мыслью о предательстве человека, которому она доверила всю свою жизнь. Дядька Харитон, милый и добрый бородач, щедрый на заботу и кров, использовал ее как гарантию собственной безопасности…
Наполненная гневом и возмущением, разочарованием и обидой, Глина раскинула руки, и пространство темного двора расширилось. Девушка оказалась там, где ожидала, куда боялся отпускать ее дядька Харитон.
Глина, не страшась того, что может ей открыться, прошла вглубь распахнутого ею пространства. Перед ней был не сад заброшенного хутора, не зимняя улица Питера, а летний двор ее тетки Татьяны, который она помнила с детства. На лавочке чинно сидели тетка Татьяна, сестра Маринка, дед Николай. А за спиной стоял какой-то молодой мужчина. Глина смотрела на них, узнавая и не узнавая черты умерших родственников.
– Деда, а когда ты умер? – спросила она робко у деда Николая.
– Пятьдесят два дня назад, голубушка, – сказал он, не снимая рук с колен.
Он был одет в старый пиджак, полотняную кепку. Разве он когда-то носил ровно подстриженные седые усы и бачки? Да, так и выглядел ее дед, когда «был в уме», когда в детстве приезжал к дочери Татьяне в деревню!
Маринка в ситцевом платье наклонила голову деду на плечо и перебирала кончик косы. Татьяна в черном платье в пол, застегнутом под подбородок на все пуговицы, с косым пробором, с косой, уложенной венцом, тоже не была похожа на себя, а скорее, на свою старую фотографию.
– А бабушка как теперь? – спросила Глина у замолчавшего деда.
– Тужит, – спокойно ответил дед, – ходит каждый день на кладбище. Носит конфеты и печенье, а их вороны клюют.
– Маринка, – обратилась к сестре Глина, – я так тоскую по тебе…
– Не надо тосковать, мы же рядом с тобой, – безмятежно ответила Маринка, в глаза при этом Глине не взглянула, а голова все еще лежала у деда на плече.
– Будешь теперь думать и мучиться, что могла меня вылечить, Галина, – сказал дед, – что уехала, бросила нас с бабкой. Да только пустое все. Кому сколько отмерено, столько и вычерпаем.
– А мне сколько отмерено, деда? – спросила Глина.
– Кто ж знает…
– Тетя, а вы можете будущее видеть? – обратилась Глина к тетке.
– Будущего нет, Галина, – ответила тетка Татьяна, – ты всё думаешь о том, что будет завтра, как быть дальше. А как ты сейчас живешь? Ты об этом думаешь? Сейчас ты все правильно делаешь?
Молодой мужчина вышел из-за спины деда Николая, и Глина узнала в нем Береста.
– Ты красивая стала, Глина, – печально он сказал, – вспоминаешь ли обо мне?
– Редко, – со стыдом сказала Глина, – прости меня.
– На тебя злиться никогда не умел, – сказал Берест, – даже когда ты нож на лету направила в другую сторону. Твоя жизнь важнее моей, ты много добра должна сделать.
– Мы устали, Глина, и ты устала, – вмешалась Маринка, – спроси что-то одно, но самое важное.
– В чем мое предназначение? – спросила Глина.
Все трое покачали головами.
– Всё решай сама, ты – хозяйка своей судьбы, – сказала тетка Татьяна.
– Доверяй близким, без друзей жизнь пустая, – подтвердил дед Николай.
– Не беспокой ушедших без крайней нужды, но если понадобимся, то вся наша сила – твоя, – ответила Маринка.
– Не закрывай сердце для любви, – подхватил Берест.
Глина видела, как начали таять тени, сливаться в одно серое пятно. Летняя трава потускнела и пожухла. Фигуры стали точно картонные, сминаясь и искажаясь, они утратили свой объем и достоверность. Раздвинутое пространство сузилось, а свет померк. У Глины не осталось сил даже добрести до дровяного сарая, она опустилась в сугроб, шепча самой себе: «Я только пять минуточек посплю, и дальше пойду». Она не помнила, как лизала ее лицо черная кошка и громко мяукала, как девчата, заметившие долгое отсутствие Третьей, втащили ее в дом, раздели и уложили в кровать под одеяло. Как дядька Харитон осмотрел ее, пощупал пульс и лоб, горестно вздыхая, приговаривая: «Вот, дурочка, говорил же ей, не ходи на Ту Сторону…Ну, может, и обойдется».
Обошлось, через сутки Глина проснулась. Она не помнила, что ей снилось, но слова своих близких запечатлела в памяти дословно. Еще трое суток Глина оставалась вялой, ела без аппетита, а на предложение дядьки Харитона «дерябнуть стопочку» отмахнулась. Девчонки жили своей обычной жизнью, но Глину в домашние дела не вовлекали. Она, как сонная муха, ползала от койки к окну, от окна к столу, выходила ненадолго на улицу, не попадая ногами в валенки с первого раза. Дядька Харитон хмуро смотрел на нее, качал головой и выходил следом, ища какие-то дела себе. Глина однажды спросила:
