Текст книги "Неправильная пчела (СИ)"

Автор книги: Ирина Соляная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Часть 1. Глина

«Сидят девушки в горенках, нижут бисерок на ниточки»

(с ) Старая русская загадка

Двухэтажное здание бывшего имения купца Митина было отдано в тридцатые годы под психиатрическую больницу. В семидесятые здесь был интернат, а в девяностом разместили очень нужную службу с модным названием «приют». Сюда свозили беспризорников со всего Подмосковья. От похожих друг на друга приютских историй ломились полки книжных шкафов в приемной. Воспитанники жили в купеческом доме на временных основаниях, больше полугода никто не задерживался: поступали в интернаты либо возвращались в семьи. Поэтому полки книжных шкафов хранили истории без начала и конца. Даже внимательный глаз не нашел бы в них ответа на вопросы: почему ребенок оказался на обочине жизни, и что будет с ним потом.

Из клиники «Божья пчела» в приют медсестра привезла Глину под вечер. Девочку приняли без лишних вопросов. Медицинский осмотр был быстрым и болезненным. Травм, гнид, чесотки не нашли, сексуальных контактов не было. Экспресс-тест на ВИЧ отрицательный. Воспитатель тычками провела Глину по коридору со словами: «Сначала мыться, потом – на ужин. Не шуметь, в коридор не выходить».

Грязная, разрисованная маркером кабинка душевой вызвала у Глины прилив тоскливой тошноты. Глина не так представляла себе жизнь в столице. Ее родителям, оставшимся в Воронеже, представитель клиники «Божья пчела» со смешной фамилией Пасечник пообещал, что девочек обследуют лучшие специалисты, и после этого Марина с Галиной будут учиться в элитном учебном заведении, причем на полном государственном обеспечении. Родителям даже выплатили вознаграждение за талантливых дочерей и пообещали еще денежную помощь, если проявятся какие-то паранормальные способности. Обещания Пасечника звучали неопределенно, но предъявленные им документы опасения у Переверзевых не вызвали: клиника действовала под эгидой Правительства, Пасечник представился доктором медицинских и педагогических наук. Обилие канцелярских оборотов в речи Пасечника говорило о том, что человек серьезный, допущен к верхам власти, где бюджетное финансирование проектов льется рекой. Таиса только робко спросила, отчего в клинике содержатся дети, отстающие в развитии, а Пасечник хочет забрать не только старшую дочь Марину, но и младшую – Глину? Но Пасечник уверил, что при клинике работает лицей для одаренных детей, и Глине там самое место. Алексей Переверзев не был очарован приехавшим из столицы щёголем, но перевод на его счет кругленькой суммы от клиники «Божья пчела» убедил в серьёзности намерений Пасечника.

Мать привезла дочерей в Москву, на вокзале Переверзевых встретили улыбчивые сотрудники клиники и в фирменном автобусе привезли в подмосковную деревню. Таисе так понравился обнесенный высокой оградой парк, ухоженный и светлый, что последние сомнения были отброшены. Все здесь создано для детей, это вам не провинция с разбитыми тротуарами и пыльными захламленными сквериками. Липы, каштаны, кусты акации окаймляли периметр парка и уходили вглубь, образовывая рощицу. На прогулочном электрическом паровозике Переверзевых провезли по всей территории клиники. Жилые корпуса, лицей, санаторий для членов Правительства, клиника для детей, отстающих в развитии, административные здания, библиотека и столовая располагались так, что они друг другу не мешали, и, наверное, можно было бродить целый день и встретить таких же отдыхающих или сотрудников клиники где-то вдали. На одной из полянок паровозик остановился, и Пасечник показал геометрически устроенные лужайки: шалфей и ромашка, донник и клевер наполняли ароматом воздух округи, эспарцет колыхался розовыми волнами, золотарник возвышался на пригорках яркими желтыми пятнами. «Мы держим пасеку для нужд воспитанников и пациентов санатория, нет ничего полезнее мёда и продуктов пчеловодства, – пояснил Пасечник с улыбкой, – никаких химических добавок, всё натуральное: перга, прополис, маточное молочко». Маринка смотрела на обаятельного директора клиники и тоже улыбалась в ответ щербатым ртом. Ей было четырнадцать, но молочные зубы продолжали выпадать, а постоянные не торопились им на смену. Глина, насупившись, прижималась к матери, она не понимала, зачем мать привезла её сюда. Пусть Глина и не слишком усердно училась в школе, особенно в шестом классе, но это же не повод поселить здорового ребенка в какой-то клинике, пусть и знаменитой.

Мимо прогулочного паровозика прошел отряд подростков, одетые в светлые костюмы мальчики и девочки возраста Глины, как по команде помахали руками Пасечнику и гостям.

«Идут на гимнастику, начался физкультурный час для учеников лицея», – пояснил Пасечник. Тишина и покой были словно разлиты в воздухе, и на лицах детей Таиса не увидела недовольства. После осмотра территории клиники Таису провели мимо стендов с наглядной агитацией в учебном корпусе, затем она недолго побеседовала со старшей воспитательницей и врачом. Успокоенная тем, что если детям не понравится в клинике, то их всегда можно будет забрать домой, Таиса Переверзева наскоро поцеловала дочерей и вернулась на вокзал, рассчитывая попасть на ночной поезд до Воронежа.

«Я бы так никогда не сделала! –обиженно твердила себе Глина, – никогда бы не оставила детей в незнакомом месте». Плача под острыми горячими струями душа замызганного приюта на Комсомольской, Глина вспоминала свой неправдоподобно длинный день. Всласть поплакав в душевой, исписанной черным маркером, Глина вытерлась жестким вафельным полотенцем, остро пахнущим стиральным порошком. «Максимова – сука», – прочла она на стене и горько усмехнулась. Неизвестный вандал был прав, Глина с удовольствием бы добавила: «Валентин Прокофьевич – сука, а Пасечник – козёл», но маркера у нее с собой не было. Дрожа, Глина влезла в куцый байковый халат с чужого плеча, а трусы с этикеткой повертела в руках, но не надела, брезгливо отдав воспитательнице в коридоре. Глину отвели в палату, показали ей на кровать возле двери и кнопку тревожного вызова. Две девчонки-цыганки играли в карты, сидя прямо в обуви на одной кровати.

– Ну, чо? – спросила одна из них, повыше ростом и более развязанная с виду.

Глина посмотрела в ее сторону и ничего не ответила.

– Ты откуда? – спросила вторая, откладывая карты.

– Из Воронежа, – ответила нехотя Глина.

–Тебя забраковали в «Божьей пчеле?» В приют всех суют, кого из «Пчелы» выперли, – сказала первая девчонка.

– Меня тут будут наблюдать доктора! – с вызовом ответила Глина.

– Ды ладно! – глумливо засмеялась вторая девчонка, – нас уже месяц наблюдают. СПИД у нас нашли, вот из «Пчелы» и выперли, – радостно сообщила вторая девчонка, продолжая сидеть на кровати.

– А что это такое СПИД? – спросила Глина, хотя ей хотелось спросить, что такое венец и есть ли он у цыганок. Койка у Глины была хлипкая, скрипучая, а постель – застиранная, потерявшая первоначальную расцветку.

– Дура, что ли? – засмеялась та, что постарше.

– Она просто маленькая! – неожиданно вступилась за Глину вторая, постарше, – СПИД это такая болезнь, ничего не болит, а потом раз – и умираешь. И у меня, и у сестры.

– У меня тоже есть сестра, но ее оставили в «Пчеле», – вырвалось у Глины, – а меня привезли сюда. Родители даже не знают, где я.

–Ды прям там, не знают. Они же вас и продали с сестрой, – убежденно сказала вторая девчонка.

– Разве такое бывает? – попробовала улыбнуться Глина

–Если ты не с улицы, то только так и бывает, – хмыкнула старшая.

– Как в «Пчелу» попадают – это более или менее понятно, – шмыгнула носом вторая девчонка, – а вот зачем попадают сюда…

Глина не ответила и неожиданно для себя снова расплакалась. Девчонки рассматривали ее с интересом. Цыганча… Так отец называл женщин неопределенного возраста в юбках, расшитых стеклярусом, в парчовых кофтах, с неизменными платками на смоляных косах, с грязными ребятишками, державшимися за пыльные подолы. Они бродили по рынку и навязчиво приставали ко всем. Глина боялась их и всегда проходила мимо, ускоряя шаг, не обращая внимания на их смех и гортанный говор. Однажды старуха с седыми космами закричала ей вслед: «На тебе порча! И на матери твоей! На всем вашем женском роду. Иди сюда, сниму порчу, недорого беру».

Теперь Глине предстояло с этой цыганчой провести ночь, а, возможно, и не одну. И она такая же, как цыганча, неперспективная. Постепенно слёзы иссякли. Глина лежала носом к стене и ковыряла пальцем побелку. Девчонки играли в дурачка, утратив к новенькой интерес. Прозвучал звонок – всех позвали на ужин. Цыганки резво вскочили, сунули ноги в шлепки и весело понеслись по коридору. Глина поплелась за ними следом. Раздавали тарелки с картофельным пюре и сосиской, горку картофеля украшала половинка сморщенного огурца. Каждому в граненый стакан налили кисель бледно–розового цвета. Глина с аппетитом съела всё: она с самого утра была голодной, в клинике не удосужились ее покормить.

Глина оглядела столовую. Разновозрастные мальчишки и девчонки уплетали ужин за обе щеки. Некоторые возились, со смехом пихая друг друга локтями. Только один дылда угрюмо сидел над остывающей едой. На хулиганистых детей прикрикивали две толстые поварихи. Двое мальчишек сверкали гладко выбритыми макушками, головы остальных уже успели обрасти жестким ежиком. Среди девчонок тоже встречались с обритыми макушками. У одной, самой высокой, была татуировка на щеке в виде двух слезинок. «Обычные, – заключила про себя Глина, –совсем как придурки с Песчановки».

Первая ночь прошла спокойно, хотя Глина почти не спала. Она вспоминала родителей, квартиру, на Пионерской, дом бабушки на Песчановке, родной Воронеж. Она бы не прочь была вернуться домой, но пока не знала, как это сделать. Решив разведать, как можно сбежать домой, Глина успокоилась и уснула.

Наутро всех детей приюта одели в чистое, заставили тщательно умыться и причесаться. После завтрака объявили, что воспитанников повезут в «Третьяковскую галерею». Ребята и девчонки радостно зашумели. Глина заняла место в новеньком автобусе у окна в, чтобы лучше рассмотреть дорогу из приюта и окрестности. По дороге воспитательница Галина Сергеевна, на бэджике которой было написано ее имя, рассказала о меценате Третьякове и правилах поведения в музее. Глина поняла, что убежать можно будет почти сразу после выхода из автобуса, в общей толчее можно легко затеряться. Галина Сергеевна сказала, что музей находится в каком-то переулке и Глина приободрилась. Ерзавший от нетерпения на соседнем сидении мальчишка, мешал Глине, тянул ее за рукав, потому что за завязанными на затылке дурацкими бантами Глины он не видел в окно автобуса улиц Подмосковья и Москвы. Глина сердито посмотрела на него и спросила:

– Тебя как зовут, деревня?

– Лёня Шевченко, – ответил он, присмирев от ее тона.

– Сиди тихо, Лёня, не то я тебе…, – и отвернулась к окну. Она не знала, что будет, если Лёня не станет сидеть тихо, но помнила, чему ее учил отец. Лучшая защита – это нападение.

Лёня умолк и стал рассматривать пейзажи через банты, а потом и вовсе заснул, да так крепко, что Глине пришлось его расталкивать, когда автобус приехал музею.

Лаврушинский переулок не был узким и захолустным, что огорчило Глину. Очередь к музею тянулась от входа почти до самого метро. Глина покрутила головой, выходя из автобуса, прикидывая, когда можно дать деру, но Светлана Сергеевна больно толкнула ее в спину, и Глина очутилась прямо у двери служебного входа. Воспитанников приюта решили впустить, минуя длинную очередь из туристов.

Глина впервые очутилась в музее, таком большом и известном, и ее охватил какой-то безотчетный страх, она забыла о том, что собиралась убежать из приюта. Тревога сменилась дурнотой. Поборов позывы рвоты, Глина попыталась рассмотреть картины вокруг, неожиданно поняв, что находится возле «Трех богатырей» Васнецова. Оказывается, пока она боролась с тошнотой, прошла почти треть экскурсии. Скосив глаза, Глина заметила, что ромбики паркетных досок то приближались к ее лицу, то удалялись. Подняв голову, Глина попыталась рассмотреть своими слезящимися глазами мужественные лики трех удалых былинных героев, но неожиданно села на пол. Краем сознания она уловила странную фразу: «Слава богу, что хотя бы одна».

Очнулась Глина уже в автобусе, который мирно катил обратно в приют. Вокруг все обсуждали увиденное и услышанное, детский смех и чавканье заполняли автобус. Всем дали по большому яблоку и пакету сока, только Глина не могла есть, потому что до сих пор ее голова кружилась, а мысли были не на месте.

До вечера она пролежала в палате, а на ужин не пошла. Она корила себя за случившееся. Когда еще представится возможность сбежать?

Утром медсестра пригласила ее в кабинет и подробно расспросила Глину о том, почему ей стало плохо в музее. Глина ничего толком объяснить не могла, а старую игрушку – клоуна с ржавыми бубенцами на колпаке, злобно отшвырнула в угол. Медсестра, поджав губы, позвала Светлану Сергеевну.

– Галя, – ласково обратилась к ней воспитательница, – мы тебе не враги, не надо грубить и разбрасывать вещи. Мы выявляем способности наших воспитанников. Мы тебе хотим помочь.

Говоря с Глиной, воспитательница улыбалась, но глаза ее оставались холодными. Глина смотрела на нее настороженно и недоверчиво.

– Мне стало плохо в музее потому, что я съела что-то несвежее за завтраком, – угрюмо сообщила она, – у меня кружилась голова и хотелось…

Воспитательница погладила Глину по голове.

– Тебе, наверное, обидно, что всем удалось посмотреть на знаменитые картины, а тебе – нет? Если ты будешь хорошо себя вести, то через неделю мы снова проведем экскурсию и возьмем тебя с собой.

Глина вернулась в комнату к цыганче и стала рисовать свои сны. Это было единственным заданием, которое здесь давали воспитанникам. Рисунки забирали и куда-то уносили. Глина посмотрела на календарь на стене. Через неделю начинался учебный год, вряд ли ее повезут в обещанный музей. Снова начнется математика и музыка, а эти уроки Глина терпеть не могла. «Интересно, в какую школу меня поведут? – размышляла Глина, – точно не в обещанный элитный лицей».

Однако, никакие уроки для нее и других выброшенных из «Божьей пчелы» воспитанников через неделю не начались. Некоторых приютских, которые жили в правом крыле, водили в школу неподалеку, но Глина, цыганча и еще несколько подростков из левого крыла приюта слонялись без дела, рисовали и читали. А еще их буквально заставляли играть с игрушками. Воспитатель пристально наблюдала за детьми и подростками, подсовывая им исключительно старых кукол, солдатиков и медведей. Глине казалось это какой-то изощренной формой издевательства, и объяснения таким поступкам она не находила.

Изредка кого-то из приютских увозили и привозили обратно, но куда и зачем возили ребят, Глине было не известно, разговоры между воспитанниками не поощрялись. Несколько раз Глина проходила какие-то странные тесты. Ей предлагали угадать, что лежит в черной или белой коробке. Она не угадывала. Потом ей показывали старые потертые фотографии взрослых и детей. Их странные, искаженные гримасами лица, Глине не нравились. Глине предложили пометить людей, у которых есть венец. Никакого венца или даже шляпы она не увидела и, по выражению лица воспитательницы Светланы Сергеевны, Глина поняла, что тест провалила. Она вспоминала, что в «Божьей пчеле» ей предлагали поговорить со старыми игрушками, спрашивали о белых бусинах, но она искренне не понимала, чего от нее хотят толстый доктор Валентин Прокофьевич и директор клиники «Божья пчела». Было обидно, что нитку прозрачных крупных бусин в клинике у Глины отобрали. Перед глазами так и стояли жадные трясущиеся пальцы Валентина Прокофьевича, срывавшего с шеи Глины подарок Маринки. Глина помнила, как после ее осмотра большеглазая высокая Софья, скривила презрительно губы: «Даже намека на венец нет! Бесперспективна». Эта же Софья приезжала и на Комсомольскую, пыталась поговорить с Глиной, но та молчала, злобно рассматривая джинсовое платье девушки и длинную черную косу-змею, спускавшуюся на грудь. Таких на Песчановке называли «фифами», а здесь, в приюте, особенно не любили. Цыганча говорила, что Софья – любовница директора «Божьей пчелы» и имеет на него огромное влияние. Глине было всё равно, только хотелось дернуть за эту длинную косу изо всех сил, чтобы губы Максимовой скривились не от презрения, а от боли. Ведь это она была виной тому, что Глину и Маринку разлучили!

К концу второго месяца Глина заметила, что несколько подростков исчезли. Всезнающая цыганча, по секрету сказала Глине, что Лёню и еще двоих признали совершенно бесперспективными, и отправили к родителям.

Глина подумала, что ее тоже могут отправить к родителям, раз она проваливает все тесты, и ободрилась. Вместо того, чтобы рисовать тревожные и страшные сюжеты ее снов, Глина рисовала зайчиков и котят, а ее рисунки сразу же забирала Светлана Сергеевна.

Однажды Глине приснился сон о том, что всех воспитанников приюта вывезли в лес, расстреляли из автомата, а потом, когда тела упали в овраг, Светлана Сергеевна и Софья Максимова навалили сверху на трупы тяжелые комья земли. Глине снилось, что в ее живот попала пуля, горячая и мучительно разрывающая все внутренности болью. Наутро Глина обнаружила, что спала лицом в подушку, а на ночной рубашке и простыне – большие бурые пятна. Испугавшись, она закричала, но старшая цыганча сразу же объяснила ей, что от этого не умирают, а наоборот, ею теперь заинтересуются в «Пчеле».

Медсестра показала Глине, как пользоваться марлевыми прокладками, а вечером к приют приехал Валентин Прокофьевич. Он был приветлив и показал Глине фотографию Маринки. Наряженная, как кукла, в платье в горошек, скособоченная Маринка сидела на высоком стуле. На ее лице застыла знакомая Глине улыбка.

– Твоя сестра делает успехи, – сообщил Валентин Прокофьевич, –самая настоящая пчёлка. Талантливая, трудолюбивая, послушная. Учителя ею довольны. Ты хочешь быть такой же пчёлкой?

Глина смотрела на Валентина Прокофьевича исподлобья. Он достал из папки старые рисунки Глины.

– Что означают темные овалы, Галя? – ласково спросил врач.

Глина пожала плечами.

– Мне это приснилось, –тихо сказала она.

– А тут? – удовлетворенный ответом врач показал другую картинку, – что тут нарисовано?

Глина увидела давний рисунок. К высокой ветке дерева были привязаны деревянные качели. Они не висели, а были словно приподняты под углом над землей. Неумелая девчоночья рука хотела показать, что качели движутся вверх и вниз, как маятник.

– Это старые качели. Они приснились мне. Когда они качаются, то нагоняют ветер.

– Может быть, это ветер качает их? – с улыбкой уточнил Валентин Прокофьевич.

– Нет, – настойчиво мотнула головой Глина, – здесь так нарисовано, как приснилось. Сначала качели, а ветер – уже за ними. Я не умею ветер рисовать и последовательность.

Глина нетерпеливо взмахнула руками.

– Очень хорошо! – восхитился врач и повернулся к вошедшей в комнату воспитательнице, – регулы когда у нее начались?

– Сегодня, – кивнула Светлана Сергеевна.

– Рисунки были до регул? – уточнил врач.

– В самом начале ее приезда в приют.

– Очень хорошо, – снова обрадовался врач.

– Забираете? – спросила Светлана Сергеевна.

– Пока нет, я дам вам инструкции.

Глину отвели в палату, и она печально подумала, что снова ее не отпустят домой. Она была уже согласна вернуться к сестре либо уехать к родителям, лишь бы покинуть это мрачное пристанище. Но она опять чем-то не угодила этому противному, неестественно улыбающемуся Валентину Прокофьевичу, и ей еще предстоит играть в старые тряпичные куклы в компании цыганчи.

Сразу после отъезда доктора Глину перевели в отдельную палату в том же, левом крыле приютского корпуса. Это была довольно странная комната без окон, но с зеркалом, которое висело напротив кровати. В комнате не было ни выключателя, ни лампочки под потолком. Свет проникал из-за зеркала, но вскоре и он погас. Всю ночь Глина не могла уснуть на новом месте, ей чудились шорохи и постукивания, какие-то тихие завывания, похожие на женский плач. А дважды она четко услышала голос своей сестры: «Глина, Глина». Глина то сидела на кровати, поджав колени к подбородку, то валилась на бок, ожидая сна. Но стоило ей задремать, как стуки и шорохи повторялись. Глина просыпалась и дрожала от страха. Окончательно измучившись, она провалилась в сон около четырех утра, а в семь утра ее подняла Светлана Сергеевна, заставила умыться над тазом, который принесла с собой, и потащила силком в соседний кабинет. Там Глина и увидела, что на стене есть окно. А в это окно видно ее комнату и кровать, на которой Глина провела бессонную ночь. «Значит, – подумала она, – эти изверги издевались надо мной, а через зеркало-окно подглядывали». Однако, воспитательнице Глина ничего не сказала, окончательно определив для себя, что она здесь находится, как пионерка в фашистском лагере.

Глина покорно села на стул и начала выполнять задания. Снова ей предложили угадать, какие вещи спрятаны в коробках, выбрать на фотографиях венценосцев. За каждый неправильный ответ Глина получала удар по пальцам деревянной линейкой. Первый раз, когда Светлана Сергеевна ударила Глину, девочка вздрогнула и прижала горящие пальцы к губам. Но после окрика «Не сметь!» она покорно опустила руки и стала рассматривать коробку, силясь угадать, что в ней лежит. После третьего ответа Глина получила удар линейкой по плечу, но снова стерпела, хотя из глаз закапали слёзы, а ненавистная коробка, комната, злобное лицо Светланы Сергеевны и ее дурацкая брошка на её платье расплылись. Когда Светлана Сергеевна замахнулась на Глину в четвертый раз, девочка увернулась и схватила коробку. Коробка оказалась на удивление тяжелой, словно в ней лежал кирпич. Глина швырнула её в лицо воспитательнице, та охнула и упала на пол без чувств. Вместо страха Глина испытала мрачное удовлетворение. Удар получился увесистым. Светлана Сергеевна лежала на полу, нелепо раскинув руки. На коленях задралась юбка, и Глина увидела, что повыше колена капроновые колготки были заштопаны. Почему-то это открытие развеселило девочку, и она засмеялась, но спохватилась и прикрыла рот ладошкой. Выглянув в коридор, она увидела, что там никого нет, и выскользнула из кабинета.

***

На следующий вечер Глина, водворенная обратно в комнату без окон, анализировала новый полученный опыт. Она узнала, что милиции доверять нельзя, потому что милиционер, которому она, как на духу, выложила всю свою историю, вернул Глину не к родителям в Воронеж, а в приют на Комсомольской. А еще она узнала, что убежать можно, но сложно. Стоило только всё получше продумать и запастись деньгами на билет до Воронежа. Глина решила, что денег можно украсть у воспитателей, надо было только за ними проследить, где они хранят свои личные вещи.

Однако, воплотить свои криминальные планы в жизнь Глине не удалось, потому что наутро в приют за Глиной приехал Валентин Прокофьевич. Без лишних церемоний, не дав Глине даже проститься с другими воспитанниками, Валентин Прокофьевич посадил девчонку в свой автомобиль и повез в«Божью пчелу». В дороге он молчал, только один раз оглянулся, ободряюще улыбнувшись Глине. Хмурая Глина помалкивала, боясь задавать какие-то вопросы. О том, что она напала на Светлану Сергеевну, Глина ничуть не сожалела, к тому же краем уха она услышала, что с той все в порядке. Оказывается, что коробка была совершенно пустой, и никто не понял, отчего Светлана Сергеевна рухнула, как подкошенная.

Глина была немного рада тому, что ее увозят в «Божью пчелу», хотя бы потому, что там не было таких двуличных воспитателей, которые только с виду кажутся хорошими, да и сама клиника не была похожа на серую тюрьму. К тому же, рассуждала она, рядом будет сестра, и, возможно, дадут более вкусную еду и разрешат прогулки. Если в «Божьей пчеле» будет худо, то всегда можно убежать.

– Я вижу, что ты молчунья? – спросил Валентин Прокофьевич, которому явно надоело рассматривать девочку в зеркало заднего вида, – тебе не понравилось в приюте?

– А вам бы там понравилось? – ответила Глина неучтиво, вопросом на вопрос и шмыгнув носом.

– Тесновато, питание не отличается разнообразием, но в целом там лучше, чем в других приютах.

– Я не сирота, чтобы жить в приюте! – дерзко бросила Глина, – у меня родители есть, и они вряд ли обрадуются, когда узнают, как со мной обращались ваши фашисты

Валентин Прокофьевич засмеялся, словно Глина удачно пошутила. От смеха этого тучного человека даже затряслось кресло. Глина сложила руки крест-накрест и замолчала, решив, что при самом удобном случае она тоже запустит в голову коробку этому весельчаку.

***

Марианна Геннадьевна любила во всем порядок, ведь без порядка было невозможно управиться с полусотней пчёлок разного возраста. Вот уже больше пяти лет она носила звание старшей воспитательницы. Марианна Геннадьевна руководила Старшими Пчёлками и относилась к ним с той же строгостью, что и к обычным пчёлкам. Марианна Геннадьевна была на хорошем счету у руководства клиники, потому что не раз доказала преданность общему делу, а поставленных целей добивалась не силой, а лаской. Именно поэтому ей поручили поработать с неуправляемой Глиной Перверзевой.

Марианна Геннадьевна решила прогуляться с воспитанницей в зимнем саду. Снаружи ветер гулял с вьюжным помелом, а роскошные пальмы и орхидеи были надежно укрыты от причуд подмосковной зимы. У фонтана стояли низенькие скамейки, пахнувшие свежей краской, но уже не оставлявшие следов при прикосновении к ним. На толстых виноградных лозах сидели волнистые попугайчики, летавшие повсюду. Пчёлкам разрешалось играть в зимнем саду, рисовать и читать, но сейчас все были заняты выработкой ежедневной нормы, и потому здесь было тихо, и работе Марианны Геннадьевны никто бы не помешал.

– Смотри, Галя, –начала она вкрадчивым голосом, – как сильно изменилась Маринка за время вашего пребывания здесь. Она стала общительной, веселой, у нее появились друзья и подруги. Речь стала значительно богаче, а как замечательно повлияли на нее занятия танцами!

– Я очень этому рада, – приторно улыбаясь, ответила Глина, украдкой наблюдая за одной из пчёлок, кормившей золотых рыбок в огромном аквариуме.

– Скоро мы поощрим Маринку. Ей дадут новую униформу ярко желтого цвета, а в праздники она будет надевать на голову венок из цветов померанца. А ты хочешь быть, как Маринка? Носить такую же униформу и венок?

– Конечно хочу, – также улыбаясь, сообщила Глина, – но у меня не получается быть как Маринка, Марианна Геннадьевна.

– Валентин Прокофьевич считает, что ты обманываешь нас, Галя. У тебя есть способности, но ты их не хочешь развивать, – печально вздохнув, сказала Марианна

– Я не обманываю, – упрямо сказала Глина, – у меня нет никакого венца, и способностей тоже. Вещи со мной не говорят, пропажи я не нахожу…

– Бывает, что у способных пчёлок не проявляется венец. Редко, но бывает. К тому же Софья Максимова утверждает, что она знала других людей, обладавших таким же редким даром, как у тебя, но у них не было венца.

Глина пожала плечами, давая понять, что не она лжет, а Софья Максимова.

– Знаешь, как наказывают лжецов? – Марина Геннадьевна и взяла Глину за руку.

– Их изгоняют из улья? – предположила Глина.

– Нет, – возразила Марианна Геннадьевна, – из улья уйти нельзя. Пчёлки не могут жить без улья. Когда наступит зима, когда метель и лютый холод пронзят собой всё вокруг, что станет с одинокой пчелой? Кто защитит сироту от стужи и голода?

– Но это же просто сказка! – подняла круглые от удивления глаза Глина.

– Вовсе нет, – так же ласково ответила ей старшая воспитательница, – сказка рассказывается малышам, чтобы они могли проще понять устройство нашего мира. Для таких как ты, больших девочек, есть жестокая действительность. Подумай, что будет с тобой, если ты будешь упорствовать и лгать нам?

Глина опустила голову, а Марианна Геннадьевна продолжала держать ее за руку в ожидании правильного ответа.

– Ты хочешь уйти из улья? Хорошо, водитель отвезет тебя на окраину Москвы и оставит у станции метро. Без денег и документов, без личных вещей, без провизии и воды. Сколько ты там продержишься без поддержки своих пчелок? Или ты думаешь, что ближайший милиционер отвезет тебя к любимой мамочке? – голос Марианны Геннадьевны становился громче, а от ее слов сквозила ледяным холодом, – ты не нужна никакой мамочке. Таких как вы, детей с особенностями развития, с необычными способностями, никто не любит, и вы никому не нужны. Вас называют выродками и уродами. От вас избавляются! Место для вас в психиатрических клиниках! Матери и отцы продают вас, чтобы решить свои проблемы.

– Это неправда, – попробовала возразить Глина, но ее голос предательски срывался.

– Хочешь, я покажу тебе договор, который подписала твоя мать? – ласковым голосом спросила Марианна Геннадьевна.

Глина сглотнула комок слёз и промолчала. На краешек фонтана сел попугай-неразлучник и стал тоненько щёлкать, вызывая свою подругу из густых ветвей. Марианна Геннадьевна отпустила руку Глины и из кармана белого передника достала печенье. Разломив его и раскрошив в ладони, она высыпала крошки на мрамор фонтана. Попугай подскочил к ним и, поглядывая одним глазом, принялся торопливо клевать.

–В договоре написано, что твоя мать дает согласие на применение к тебе методов психиатрического лечения. Знаешь, что это означает? – Марианна Геннадьевна наклонила голову на бок и стала напоминать этим прожорливую сойку, клевавшую печенье, – это значит, что твои родители считают тебя сумасшедшей. К тому же Переверзевым по договору уплачены немалые деньги, и вернуть нам долг они будут не в состоянии.

– Но я не сумасшедшая! – выкрикнула Глина и, закрыв лицо руками, разрыдалась.

Марианна Геннадьевна погладила Глину по голове, поцеловала в макушку.

– Конечно, не сумасшедшая. Ты – уникальная, ты – волшебная, ты – не такая, как все. И я открою тебе большую тайну, которую тут знают немногие.

– Какую тайну? – спросила Глина, вытирая слёзы.

– Все, кто живут в нашем улье, получают волшебный мед. Он продлевает жизнь. Несмотря на то, что мы не знаем, как надолго, но будь уверена, такое вознаграждение за труд и талант тебе не даст никто! Нас мало, мы должны держаться вместе, помогать друг другу и делать общее дело. Потому мы и называемся пчелками.

– Маринка помогает делать такой мёд? –спросила Глина, едва веря в услышанное.

– Да, милая Галя, и ты тоже сможешь его делать, если захочешь. Но вместо этого ты огорчаешь меня и Виктора Ивановича, ты всех нас огорчаешь.

– Я бы… – вздохнула Глина.