Текст книги "Неправильная пчела (СИ)"
Автор книги: Ирина Соляная
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)
– Я бы в Хогвартс с удовольствием поехала, и крыса у меня есть, как у Рона, – сказала как– то Глина, и Гомон оценил ее шутку. Но потом нахмурился и сказал странную фразу:
– Не дай бог. Я только один Хогвартс знаю, в Подмосковье.
– Неужели нигде нет таких людей, как я? – спрашивала она Гомона, но он только пожимал плечами.
Наконец, надоев антиквару своими расспросами, она вызвала его на откровенность.
– Есть такие люди как ты, Глина, но их, слава богу, мало. Большинство из них сеют вокруг себя зло. Зло причинять гораздо проще и выгоднее. Сила для этого не требуется, тут можно количеством взять. А вот исцелять, исправлять, врачевать –тут сила нужна и стойкость, терпение и самоотречение. Но источник не может быть неисчерпаемым. Никогда не задумывалась о том, насколько хватит твоих сил? Разве ты не чувствуешь опустошение после того, как скатаешь бусину? Я прожил длинную жизнь я понял, что дар, подобный твоему, счастья не приносит. Он всегда будет притягивать нечистых, жадных и корыстных людей. И станет он не даром, а проклятьем. Есть сильные люди, могут жить, никому не подчиняясь. Знаю одного такого – Харитона Савельевича Петрова, но волк-одиночка он, людей сторонится.
***
Сколько Глина не билась, а ничего больше от Гомона не узнала. Окончательно решив, что ей с антикваром больше не по пути, что нужно закончить начатое, Глина выжидала время и усыпляла бдительность Гомона своим унылым спокойствием. Поразмыслив, она решила, что рано или поздно вырваться в Москву у нее получится, а пока надо накопить бусин.
Случай подвернулся через неделю.
– Глина, – позвал ее из салона продавец, – к тебе пришли.
Глина сняла крыску со своего плеча и посадила в клетку. На выходе из своего кабинетика она встретилась лицом к лицу с Алексом Приятиным, который ждал Глину, облокотившись на стойку, и потягивал коньяк, а за стойкой с напряженной улыбкой на лице, стоял Гомон.
– Приветствую вас, Рейни, – сказал он с дежурной улыбкой, – хотя теперь вас трудно узнать.
– Как нашли меня? – спросила Глина, неумело скрывая неприязнь.
Приятин засмеялся и ничего не ответил. Он поставил пустую рюмку на поднос и предложил Глине присесть. Они отошли к окну и сели в винтажные кресла, которые ничего не стоили, так как были дешевой имитацией Дангаузера, но на посетителей неизменно производили восторженное впечатление.
– Через издательство. Я же знал твое настоящее имя – Галина Переверзева, а твоя книга «Сказки бабушкиного сундука» пользуется неплохим спросом. Мы могли бы продолжить сотрудничество с вами на телепроекте.
Глина пожала плечами, показывая, что ей не очень это интересно.
– Вы видите? – показала она шрамы на лице, – с такими подарками судьбы на экран не очень-то попадешь.
– Это совершенно не проблема для гримеров и стилистов. В крайнем случае, есть сюжетные приемы программы, где ваша мм… изменившаяся внешность станет изюминкой проекта. Что скажешь?
– Я подумаю, посоветуюсь с друзьями, – сказала Глина неопределенно и Приятин несколько расстроенный уехал.
Гомон ходил по лавке, гладя Манчини и причитая.
– Ах, я, старый дурак, как же я глупо поступил с этой книгой… Это от Пасечника гонец, чует мое сердце.
Глина знала, что Гомон прав, и чувствовала надвигающуюся беду. Под ногтями даже начало покалывать.
– Глина, – внезапно остановился Гомон, – тебе надо уехать, спрятаться, переждать.
– Понимаю, но идти мне совершенно некуда, – грустно сказала Глина, – но раз вы меня на улицу выставляете, то я не стану вам перечить.
– Глупая моя девочка, – Гомон попытался обнять Глину, но она с кривой улыбкой отстранилась, – разве я выгоняю? Я наоборот думаю, куда тебя спрятать.
Глина пошла в комнату собирать вещи, а Гомон стал звонить по телефону, перебирая номера в толстой записной книжке. Собрав небольшой рюкзак, девушка села на кровати и обвела глазами свое жилище. В маленькой комнате на втором этаже особняка на Литейном она была счастлива. Здесь появилось первое подобие её собственного дома. Московская квартира не в счет, это было логово хищника, поджидавшего жертву. Здесь же комнатка была совсем иной, со старыми и новыми историями, и ее покидать было жалко. Ну, как бросишь вязаное синее покрывало или плетеную из ниток сову на стене, копию Шагала с его летунами над крышами, полки с полюбившимися книгами, где лучшие места были заложены тонкими цветными закладками, засушенный кленовый лист, который свалился Глине за шиворот в ее первую поездку на барахолку в Суздаль? Манчини тоже придется оставить в Питере, вместе со всеми этими бесценными экспонатами спокойной жизни.
В комнату постучал Аркадий Аркадьевич, он принес стопку денег и адрес, написанный на бумажке.
– Тут живет моя старая знакомая, – сказал Гомон, скрывая неподдельное огорчение, – можно туда поехать и переждать там, Изабелла Рудольфовна в курсе и ждет. Я буду на связи, моя деточка.
Глина кивнула, сунула деньги и адрес в рюкзак.
– Спасибо за всё, Аркадий Аркадьевич, Манчини я отдам Оржицкому.
Глина ушла в тот же вечер, но по адресу, данному ей Гомоном, она не отправилась, а поехала к Оржицкому. Тим долго не открывал ей, а когда открыл, то не впустил в квартиру, а вышел в коридор.
– Мне нужен дневник твоей бабушки, – потребовала Глина.
– Извини, не могу тебя впустить, я не один, – ответил Оржицкий, от него пахло спиртным.
– Пофиг, вообще-то, – хмыкнула Глина, – дневник дай.
Оржицкий вернулся к себе, а Глина осталась в подъезде. Слышался лай собаки из квартиры, где она жила прежде. Обшарпанный лифт шумел в шахте, из квартиры Оржицкого доносились неясные голоса: высокий женский и низкий мужской. Глина прислушалась к себе и ощутила безразличие. Ей было совершенно не интересно, с кем там Оржицкий кутил. Наконец Тим вышел и вынес завернутую в газету тетрадь.
– У меня мало что от бабушки осталось, так что не потеряй.
Глина молча сунула ему в руки куклу Зинаиды Всеволодовны, которая всё это время жила с нею, как талисман, а потом вытащила из рюкзака пищащего Манчини, которому уже надоело сидеть в темноте.
– Манчини! – изумленно протянул Оржицкий, беря в ладони зверька.
Глина только вскинула брови от удивления.
– Откуда ты взяла его! Это же мой Манчини! Ах ты, маленький мой пусечка!
Глина предпочла не отвечать на вопросы Оржицкого, не попрощавшись, она вызвала лифт. Оржицкий пробормотал что-то ей вслед, но Глина предпочла не переспрашивать.
Часть 5. Община
«Пчелы по одной не живут»
(с) Старинная русская пословица
***
Глине не впервой было убегать и прятаться, но в этот раз она понимала, что угроза ее жизни – смертельная, а сил и знаний у нее настолько мало, что даже Манчини под силу с ней справиться.
Трясясь в межпоселенческом автобусе по ухабистой дороге, рассматривая мелькающие столбы линий электропередач, она вспоминала давнюю поездку к маминой тетке в Дубравку, житье в доме без электричества и воды, сруб колодца во дворе и журавля с ведерком, неожиданный выводок котят от старой слепой кошки и ватное одеяло из лоскутов, брошенное на лежанку русской печи. Глина и Маринка хихикали, отсиживаясь холодными вечерами на печке, грызли сушеные груши и яблоки, висящие на ниточках и называемые теткой Татьяной «сушка». Теперь Глина понимала, что тетка Татьяна была одарена, и часть ее дара по материнской линии перешла Глине и Маринке. Жаль, что по малолетству Глина ничего не узнала о Татьяне, ни о чем ее не спросила. Помнила только, что ездили к тетке со всей округи болящие и убогие, что лечила она их наложением рук, помнила закопченные иконы в окладах из фольги и бумажных цветов. Помнила, что не нужны Татьяне были ни спички, ни свечки, а стоило ей только рукой провести – как в комнате становилось светло, пусть и ненадолго. Помнила, что Маринка просила у Татьяны посмотреть у соседей телевизор, но та не пустила ее, мол, ерунда. И помнила, как однажды пришел к Татьяне какой-то священник и долго кричал на нее и оскорблял ее, а потом ударил своей окованной палкой в порог да с такой силой, что выбил доску.
Глина качалась в автобусе и думала, что вот и нет уже никакой избушки Татьяны, что и хутора Дубравки нет, что даже кладбище перепахали тракторами, и теперь там поля кукурузы. А если бы мать с отцом не скрывали правды от Глины, то была бы и Маринка жива, и Глина бы не подпрыгивала, как заполошный заяц, от каждого дуновения ветра.
Автобус высадил Глину на повороте на грунтовку, смеркалось. Глина бодро пошла по грунтовке вдоль посадки, совершенно не ожидая попутчиков. До хутора было два километра, если верить карте. Сотовой связи здесь не было, так что Глина полагалась на свою память, идя к Западной Елани без карты.
Местами дорога становилась совсем не прохожей, а раскисшей жижей, поэтому Глина сворачивала в посадку и брела между соснами по мягкой и влажной подушке из лежалых иголок, что удлиняло путь. Путь к хутору Западная Елань был хоть и длинным, но безлюдным.
Дом Петрова Харитона Глина нашла быстро среди ряда заброшенных хижин. Петров жил на западной окраине, и его дом окружал большой сад с пасекой. Сам Харитон сидел на скамейке, подсунув под спину плоскую ватную подушку, которыми утепляют на зиму дадановские ульи.
– Ну, здравствуй, Третья, – сказал Петров, подымаясь и кряхтя, – я ждал тебя сегодня.
– Глина, – представилась девушка, протянув руку старику.
– Третья, – усмехнулся Петров, пожимая узкую девичью ладонь, – так проще.
Глина вошла в дом, это был пятистенок с перегородкой, отделявшей кухню от горницы. Низкие потолки и узкие, но часто посаженные оконца, напомнили ей о доме Тамары. Интересно, знал ли Петров об ее тетке? Жили они в разных концах страны…
В сенях стояло эмалированное ведро и пол-литровая кружка с наляпанной клубничкой на боку. Висело полосатое льняное полотенце.
– Девчата в саду, варенье доваривают, – сказал Петров Глине, показывая на узкий диван – топчан, обитый полосатой тканью. Глина поставила на него свой рюкзак. В этой горнице она собиралась остаться надолго, и основной вопрос был в том, сможет ли она найти общий язык с «девчатами». О том, что с Харитоном они поладят, Глина поняла сразу.
Петров вышел в сад, Глина двинулась за ним, находя дорогу на ощупь. Пригибаясь под ветками, которые дед придерживал, чтобы они не хлестнули девушку по лицу, она вышла на небольшую поляну, в центре которой вокруг раскаленной садовой печи стояли лавки. Над ними в хлопотах склонились девушки. Одна – стройная и высокая шустро разливала варенье в стеклянные банки, а вторая – плотная и низкая закатывала крышки ключом.
– Третья приехала, – сказал негромко Петров, – можно начинать, Первая.
Стройная и высокая Первая положила половник на крышку кастрюли с вареньем и направилась из круга света в темноту двора, пройдя мимо Петрова и Глины, кивнула им, и скрылась за ветками. Глина вопросительно взяла старика за рукав, но тот просто положил сверху шершавую ладонь ей на ладошку. Вроде бы ничего не изменилось, но Глине вдруг показалось, что небеса качнулись и застыли. Она вздрогнула, но Петрович улыбнулся в темноте, показав щербатый рот.
– Всё теперь стало хорошо, мы под заслоном.
Первая вернулась и принялась молча разливать варенье, а Вторая весело рассмеялась и сказала Глине:
– Не переживай, мы в схроне. Нас теперича никто не увидит.
– Ага, мороку немного напустила, – шутливо бросила Первая из темноты, возвращаясь к печи.
Глина молча рассматривала девушек, грубоватый голос Первой не вязался с ее внешним обликом. Она могла бы быть фотомоделью. Густые русые волосы стянуты в узел под нелепым сельским платком. Старый спортивный костюм, на который была надета куртка с обрезанными рукавами, не портил худенькую и гибкую фигурку. Первая склонялась над банками, переворачивая их вверх дном и накрывая драным тканевым одеялом. Вторая – полноватая, смешливая, с округлым лицом и крупным выступающим подбородком споро крутилась возле печи, заливая ковшиком пламя и выгребая на совок угли в старое ведро. Харитон, сложив руки на груди, с удовольствием следил за ними.
– Дождя не будет? – спросил он строго.
– Послезавтрева будет, – убежденно ответила Вторая, – а покаместь нет.
Глина присмотрелась ко Второй и поняла, что она не так уж молода, но и не стара. С виду можно было дать лет и тридцать.
– Вечерять пойдем, – сказала снова Вторая и повернувшись к Петрову добавила, – Харитоша, тыт-ко сдерни пойди медку. Без яво никак чай сегодня, разве что с пенками. Да и для другого чего сгодится.
Все вернулись в дом. Первая шла молча, а Вторая беспрестанно болтала: «Помыться б, ополоснуться чуток. Вона ноги каки! Чисто демон болотный! Глянь-ко в посудине вода не простыла ль? Либо есть в чугунке? Ах, зряшно угли залила, надоть бы каструлю приставить, потеплить водицы».
Вошли в дом, Первая стала накрывать на стол, Вторая возилась с ведрами, чем-то гремела. Харитон, кряхтя, кормил котов и кошек всех мастей: двух пятнистых, полосатого и одну черную с белыми лапками. Он ласково что-то говорил им, но Глина не слушала, ее разморило, и она легла на диван-топчан, не заметив, задремала.
Проснулась она от тихого смеха девчат, села рывком на топчане и вытаращила свои глаза на безбровном лице. Первая оглянулась на Глину и похлопала ладонью по пустой табуретке.
– Садись ужинать.
Глина помыла руки над тазом, поднимая ладонями вверх алюминиевый носик подвешенного на два гвоздя умывальника, и села за стол. Вторая подвинула к ней сковороду жареной картошки с салом и мисочку с солеными огурцами.
– Рассказывай, – сказала Первая, подпирая кулаком подбородок. На ее щеках были уютные милые ямочки.
Глина ела и рассказывала с набитым ртом.
– Меня хотят убить, и я в бегах.
– Кто убийцы?
– Там целая банда. «Божья пчела».
– Это они тебя изуродовали? – без всякого стеснения спросила Первая.
– Нет, это я сама себе сделала.
– Дура, – с ласковой улыбкой ответила ей Вторая и налила в большую кружку чаю, придвинув ее к Глине.
– Сама теперь знаю.
– А почему же не подлатала себя? – снова спросила Первая.
– По той же причине, – улыбнулась Глина.
– Чужую беду на бобах разведу, а к своей ума не приложу, – задумчиво покивала Вторая.
– Не парься, Третья, Вторая быстро справится, – успокоила Глину Первая, – медком да ледком, и не заметишь как.
Глина насторожилась при слове «медок», но решила, что если с ней темные бусы, то как-нибудь себя она защитит. Не поддерживая застольную беседу, стала пить чай, намазывая мягкий хлеб пенками от варенья. Она искоса смотрела на Первую. Неожиданная догадка озарила её.
– Я могла тебя где-то видеть? – спросила внезапно Глина, глядя в глаза красавице.
– Вспомнила? – утвердительно кивнула Первая.
– Нет, но помню, что видела раньше, – пробормотала Глина.
– На барахолке в Ярославле, я тебе чайничек предлагала купить. И адресок дала…
Глина засмеялась и протянула руку Первой. Та ее пожала с таким же смехом.
– Я же венцов не вижу, и своих не чувствую.
– Молодая ишшо, – вставила свою реплику Вторая, – поживешь подольше – поумнише будешь. Венцы не у всех есть, а только у слабых. У сильных они пропадают. Вспыхнут разок и пропадают.
– А тебе сколько лет? – спросила Глина нахально.
– И, милая, считать притомишься, – улыбнулась Вторая.
Вошел Харитон, снял у входа ватник и повесил на гвоздик.
– Чаю выпью и в омшаник пойду.
– Чавой ты вздумал, старый? – засмеялась Вторая, – не то, как бирюк в лесу жить теперь будешь? Как-нить да разместимся туточка.
– Бирюк в чаще, а я не пропащий, – пошутил Харитон и добавил, – нету в избе места, довольно об том. Ноне вечор теплый, пересплю. Назавтра топчан сделаю и достану с горища матрас, буду под навесом спать. Да и кого бояться мне в заслоне-то!
Первая скромно потупилась, принимая похвалу.
Глина чувствовала, что она потеснила жителей избы, но помалкивала. Она знала, что по-другому не получится, и Харитон не о лежанке помягче думает, а о том, как ей, незнакомой девушке помочь.
Перед тем, как лечь спать, Вторая взяла плошку свежего мёда, что принес Харитон к ужину, и пришептывая, смазала им руки Глины:
«На море Окияне, да на острове Буяне
Стоит дуб, а под дубом сруб.
В тесной избушке
Ткут холсты старушки.
Одна холстина – бесу хворостина,
Вторая холстина – хвори дубина,
Третья холстина – богу десятина.
Я хворостиной махну, дубиной двину, десятиной обовьюсь.
Пойдет красна девица на реку Ордан.
Как на реке Ордане стоит камень Алатырь,
Под камнем Змей-Скарапей.
И ни горем его не сдвинуть,
Ни волной накрыть,
Ни солнцем опалить.
Десятину разовью, дубину расщеплю, хворостину сломаю.
Возьми, Змей-Скарапей мою хворобу,
Сожги, Змей-Скарапей огнем утробным.
Утопи пепел серый во слезах своих горючих».
До утра Глина ворочалась, не могла уснуть. Лишь только забрезжил тонкий неясный свет, она задремала, вскидывая во сне липкие до локтей руки, приклеивая к ним случайные пряди растрепавшихся волос.
В одиннадцать часов, когда стало нестерпимо жарко под одеялом, Глина во сне опустила ногу на холодный пол и проснулась. В доме никого не было, только тикали ходики, которые при свете тусклой лампочки вчера Глина не рассмотрела. Раскладушки, накрытые тканевыми тонкими одеялами, были пусты. Девчата, скорее всего, хлопотали во дворе. Глина потянулась, зевнула и пошла к умывальнику. Намочив руки, она потерла лицо и заметила, что кожа ее рук гладкая. С удивлением, смешанным со страхом, Глина увидела, что почти все шрамы на ее изуродованных руках разгладились. Она села на лавку и заплакала.
***
Позавтракав в одиночестве, Глина вышла в сад. Первая и Вторая возились под яблонями. Они высыпали несколько ведер яблок на старые ряднины и перебирали плоды. Работали медленно, посмеиваясь. Глина остановилась и спросила, что они будут делать с таким урожаем, но Вторая съязвила:
– Дык разве ж урожай? Абы что. Да и лежат они не шибко. Амбасси – лежит, а остальные – тьфу заморское. В повидлу только и гожи.
– А моя бабушка сушила яблоки, – попробовала было Глина продемонстрировать свою осведомленность о крестьянском быте.
– Осенние резать надоть, – пояснила Вторая, – летние не гожают.
Глина села на траву и потерла одно яблоко о коленку. В нем была червоточинка, вот ведь незадача! Выбрала одно, и то червивое.
– Исть надо! – убежденно сказала Вторая, – червячок не дурачок, абы где не живет. Кусай, не думай.
Первая молчала, посматривая на Вторую и Глину искоса, улыбаясь чему-то. Ее спокойный и мечтательный вид удивлял Глину, которая в последнее дни словно на раскаленной печке жила, и от любого шороха вздрагивала.
– Как ручки твои? – спросила Первая Глину, а та молча протянула кисти, потом заголила руки до локтя и покрутила ими.
– С лицом больше времени понадобится, – кивнула Первая, а Вторая поддакнула.
Из-за деревьев вышел Харитон с ведерком и удочкой.
– Плохо нынче клевало, – посетовал он.
– Подкормить надо было, – резонно заметила Первая.
– У тебя помада есть? – спросил неожиданно Харитон у Глины, а та помотала головой, не понимая вопроса.
– Не давай губную помаду, – предостерегла ее Вторая, – изведет на подкормку. В кашу наломаить, утолкёть, шоб его пескари ловились. Всю помаду извёл.
– Разве нынче помады? – спросил Харитон риторически, закидывая мечтательно бороду вверх, – вон раньше польские были или «Дзинтарс». Сам бы прикормку ел.
Девчонки засмеялись.
– Капли анисовые можно добавить, – подсказала Первая, но Вторая со смехом махнула на нее рукой.
– Дурында, не продышишь потом в хате, разве ж можно? Чистый яд.
Харитон покачал головой и позвал Глину чистить рыбку. Там были не только пескари, но и мелкие, размером с детскую ладошку карасики.
– Мы их как семечки сейчас, пожарим и пощелкаем.
– Дядя Харитон, – сказала Глина неловко придерживая карасика, – я ведь к тебе не зря издалека приехала.
– Не зря, – кивнул Харитон и показал, как правильно держать карася, и как его с хвоста чистить, а перед этим неприятным делом лучше бы колотушкой ударить рыбку по голове, чтобы не трепыхалась. Глина поморщилась, но покорно выполнила всё, и дело пошло на лад, – ты у меня подлечишься, погоню переждешь, а там и решишь, что делать дальше.
– Давай, дядя Харитон, начистоту поговорим, – сказала Глина, почистив весь незавидный улов. Она обваляла рыбку в муке и кинула на чугунную сковороду с шипящим маслом, – ты зачем меня заманил сюда, пасечник? Я уже была у одного такого Пасечника. Тебе нужна пчела для твоего улья, чтобы катала тебе бусины? Мороку на улице навел, чтобы дом наш никто не видел, раскладушку поставил, шрамы мои намазал фигней какой-то. Думаешь, я не вижу, что ты усыпляешь мою бдительность? Только я катать тебе бусины не буду, на фабрике твоей пчелиной работать не стану. Если будешь меня принуждать, я тебе такую бусину скатаю – мало не покажется. Аллах Акбар – и на небеса.
Харитон посмотрел на девушку печально и покачал головой.
– Вишь ты, совсем раненая, – пробурчал себе под нос, не забывая переворачивать рыбку на сковороде, но на обвинения Глины не ответил.
Из сада потянулись Первая и Вторая. Они пересмеивались, Первая несла в переднике огурцы с грядки, а Вторая – мелкое ведерко с водой.
– Харитон, чайник теплил что ль?
– Простыл поди, – нехотя ответил дядька.
– Чаво смурной? – спросила Вторая, ставя чайник на плиту, рядом с шипящей сковородой, – аль почечуй твой разыгралси?
– У-у-у, бесстыжая! – вскипел Харитон и шлепнул Вторую по толстому заду. Все засмеялись, даже Глина.
– Баню надо истопить, враз хвори отпустят, – сказала Первая.
– От глупости только баня не помогает, – буркнул Харитон, но баню истопить пообещал.
Глядя на этих веселых людей, мирно готовивших завтрак, занимавшихся домом и садом, ей было трудно поверить, что Харитон заодно с «Божьей пчелой». Но он был пасечником, и мед его был ох какой непростой. Слишком много совпадений.
Сели за стол, Харитон разломил руками краюху на четыре куска, рыбка захрустела на зубах.
– Глина хочет узнать, кто мы такие, – сказал Харитон, – так давайте просветим девчушку. Что ж она мучается?
– А бог его знает, кто мы. Божьи пчелы, только настоящие, – сказала Первая, – живем потихоньку, себе и людям радуемся.
– Со стороны скажут – секта, – пояснил Харитон, – а изнутри – община.
– И сколько же нас? – спросила Глина.
– Тут только трое, с тобой четверо. А по стране… Сильно удивлюсь, если за полтыщи перевалит.
– И где они?
– Кто где. В Сибири есть целая община. Живут, как староверы. По городам разбросаны люди. Но их пока не выявили.
– Ладно тебе, Харитоша, как на допросе ты у нас. Тянешь-тянешь из тебя по слову. А ты цедишь по капле. Я давай расскажу, – добавила Вторая, а Харитон стал чай заваривать.
– Ну, давай, послушаю, – хмыкнула Глина.
– Мы пчелками себя исстари зовем. А вот один из нас – Пасечник Виктор Иванович, тот и организацию сколотил «Божья пчела». Сам колдун весьма небольшой силы, – но человек хитрый и влиятельный. Еще при Косыгине умудрился в аппарат пролезть, выгавкал себе лакомый кусочек – сеть санаториев для элиты. Лечили там, как ты понимаешь, особыми методами. Для этого и нужны были пчелки. Собирал Виктор Иванович их по всей стране.
– Ездил в экспедиции, всех баб-шептух перешшупал за ребра, – подадкнул из угла дядька Харитон, но Вторая на него махнула рукой, –коли не стал рассказывать, то и брехать не мешай.
– Пасечник всё закономерности искал, научную основу подводил, сколько да когда бабы инаких рожают. От каких мужиков, да только без толку всё. Модное слово такое теперь есть «Рандомный ряд». А тогда попросту говорили: случайная комбинация разных условий. Были времена, когда инаких много рождалось, но сильных среди них не было. В Великую Отечественную сколько их полегло? Бесстрашные, молодые. А на могилах и не написано: «Боевой колдун Петрыкин». Просто: «Рядовой красноармеец Петрыкин». Война очень всех подкосила. Потому Пасечник, за Уралом отсидевшийся в тылу, начинал с единичных находок. Да и таланта у него нет искать. Сибиряки за ним никогда не пойдут, те рогатину выставят на любого медведя, не то, что на Пасечника. Полягут костьми, а служить не будут. Не такой псовой крови. Потому и есть у Пасечника человек пятьдесят от силы в его «Божьей пчеле», да и те слабые. С венцами. А про тех, что без венцов, Пасечник и знать не знает. Себе признаться не хочет в том, что не может выискать. Потому он за каждого в клинике своей глотку перегрызет. Кого подкупает, кого запугивает. Но пчелки его уходить не торопятся, хоть и подневольные, а в тепле и сыты. Как сыр в масле катаются, говоря иначе. Так что, если улей тот разрушить, как бывало уже, они роем кружиться будут вокруг матки своей, да новый создавать.
***
Клиника «Божья пчела» начала охоту на Глину Переверзеву всерьёз. Пасечник вызвал к себе Гомона, старик шел по знакомым дорожкам с замиранием сердца. Разговор был не из легких, и последствия его были непредсказуемыми, но, наверное, пришло время принимать огонь на себя.
Виктор Иванович Пасечник встретил Гомона с почтительной учтивостью, за которой могло скрываться все, что угодно.
– Садитесь поудобнее, разговор будет долгим,– распорядился Виктор Иванович Пасечник, указывая широким жестом на глубокое кожаное кресло. Гомон сел, расправив полы старинного суконного сюртука, и достал из кармана трубку. Он спокойно набил ее табаком и раскурил.
– Вы неизменны в своих пристрастиях, – заметил Пасечник, – что в девятьсот пятом, что в две тысячи первом.
Гомон кивнул и сказал:
– То же самое могу сказать и о вас. Только я привык к старому пиджаку, а вы – к старым методам.
– О каких методах вы говорите? – делано восхитился Пасечник.
– Насилие и физическое устранение противника для вас оправдано во всех случаях, даже если противник – почти ребенок. Даже если противник не объявлял вам никакой войны.
– Кого же мы устранили? – продолжил в том же тоне Пасечник.
– Вам виднее, я к статистике не допущен. Этим другие занимаются.
– Прекратим бессмысленное препирательство, – сказал серьезным голосом Пасечник – перейдем к делу. Вам было поручено наблюдение за Галиной Переверзевой, или как ее все называют – Глиной. Наблюдение и фиксация всего необычного, что будет замечено, и отправления отчета. Что вы сделали? Вместо четкого выполнения задания вы занимались саботажем. Полгода или даже больше вы водили нас за нос, утверждая, что Глина Переверзева не входит в контакт с Тонким Миром. Не конденсирует материю и не применяет её. Вы утверждали, что ее способности полностью утрачены после перенесенной травмы.
Гомон попытался возразить, но Пасечник остановил его жестом.
– Итак, ваши липовые отчеты были мной изучены. Их подложность у меня не вызвала сомнений, они полностью опровергались отчетами другого наблюдателя.
– Надо отдать вам должное, вы недоверчивы и изобретательны, – наконец вставил свою реплику Гомон, – могу я узнать, кто этот наблюдатель?
– Вы ее не знаете, Гомон. Она следила за вами и неоднократно отправляла нам отчеты о том, что Глина повсюду покупает за бесценок самые старые вещи. Так нами был сделан вывод о том, что Глина использует проводники. Один раз было зафиксировано, что Глина кормит крысу лечебной субстанцией. Следовательно, Глина не утратила никаких способностей, а лишь умело таится. Возможно, и по вашему совету.
Гомон наклонил голову набок, постучал трубкой о край пепельницы.
– Хорошо, что вы не отпираетесь, – продолжил Пасечник, – но вы хотя бы осознаете, что вы натворили, отпустив Глину на волю?
– Я этому несказанно рад, – с торжеством в голосе сказал Гомон, – не был стукачом никогда и не буду стучать. Ваши поручения у меня поперек горла стоят, так и знайте! И вообще, с чего вы взяли, что имеет право решать судьбу этой несчастной девочки и ей подобных?
– Отвечу на последнюю реплику, – сказал Пасечник, нажимая на кнопку вызова, – я стерегу государство от таких предателей, как вы, и от таких уродов, как Глина. Кто знает, что она вытащит из Тонкого мира? Какую бомбу создаст? Она одной только мелкой бисеринкой без труда вызвала взрыв мощнейшей силы. И это только один случай, который стал всем известен. Одно дело руками в зомбоящике водить перед лохами, а другое дело – гостиницы взрывать.
– У вас своя правда, а у нас своя, – горделиво сказал Гомон, несколько рисуясь.
– Вот уж насмешили, Аркадий Аркадьевич, – без улыбки ответил ему Пасечник.
В комнату вошли два дюжих санитара.
– Отведите Аркадия Аркадьевича в шестую палату, – приказал им Пасечник, – мы дадим ему время подумать над своим поступком.
Два мужчины подняли из кресла Гомона, легко скрутив ему руки за спиной.
– А вы подумайте, господин Гомон, какие у вашей любимицы слабые места?
За удивленным Гомоном закрылась дверь, а Пасечник остался один, тревожно всматриваясь в окно, выходившее в тихий сад.
***
В дверь Тимофея Оржицкого звонили настойчиво. Требовательный звонок заставил его свалиться на пол, чертыхаясь, натянуть спортивные штаны. На пороге квартиры стояли трое. Один из них отодвинул Оржицкого, как предмет мебели, и все вошли в неприбранную берлогу Тима.
– Следователь Купцов, – представился высокий седой мужчина. На его лбу была свежая ссадина.
– Оржицкий, – ответил Тим, хотя был уверен в том, что следователь знал, к кому пришел, – что вам нужно?
– Вам нужно проехать с нами, дать показания.
– По какому поводу меня вызывают, – почесал в бороде Тим.
– По делу об убийстве Софьи Максимовой. Вас подозревают в совершении убийства по предварительному сговору с некой Галиной Переверзевой. Кстати, где она?
– Бред какой-то, –начал Тим, но договорить ему не дали. Оперативники достали из-под курток резиновые дубинки и несколько раз ударили по спине Оржицкого.
Однако, допрос Оржицкого ничего не дал. То ли он откровенно валял дурака, то ли был таким дураком, Купцов не понял. Он полистал справки, которыми уже было набито его дело. Тимофей Оржицкий-Фенькин проходил длительное стационарное лечение в нескольких психиатрических клиниках. Например, в «Божьей пчеле», сотрудником которой являлась Софья Максимова, его бывшая жена. Также Купцову было известно, что Галина Переверзева и ее старшая сестра лечились в детском возрасте в данной клинике. Пусть и в другое время, но в период работы там убитой Максимовой. Связь между двумя подозреваемыми была налицо, учитывая показания свидетелей о том, что Оржицкий и Переверзева состояли в интимной связи. Два любовника решили убрать с дороги Софью Максимову, которую считали виновницей всех их бед. Купцов, которого включили в следственную группу по расследованию этого сложного дела, хорошо знал Глину. Её след тянулся еще из Воронежа. Странное убийство рецидивиста Береста, где Глина фигурировала свидетелем, не выходило из памяти Купцова. Хрупкая, невинная, большеглазая девчушка слишком часто попадалась в поле зрения органов следствия.
