Текст книги "Там, где горит свет (СИ)"
Автор книги: Ирина Шевченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)
Глава 10
На каток следующим вечером он все же не пошел. Не из-за Софи и ее нравоучений – настроения не было. Как-то опостылело все враз, кошки на душе не только скреблись, но еще, кажись, и нагадили изрядно, и если бы по нужде не вставал, так, наверное, весь день из постели не вылезал бы.
Мелкая сунулась после работы узнать, почему не обедал, – соврал, что в город ходил, там и наелся. Говорить не хотелось, но переборол себя и разъяснил ей про Виктора, про Галор, про зуб да про инженера, чтобы лишнего подружкам не сболтнула. Вроде запомнила. Кривилась, правда, на эту брехню, но как узнала, что он дома останется, обрадовалась, схватила малого, коньки и ускакала, только дверь входная хлопнула.
Когда вернулась, снова заглянула, но вор притворился, будто спит.
А еще через день оба уже никуда не ходили, новый год праздновали.
Ну как праздновали – Тьен вина бутылку купил, Софи ужин приготовила. Перед тем вроде как дерево святочное сделала: ветку где-то сломила красивую, от коры и сухих листьев очистила, воткнула в горшок с землей, обвязала ленточками и конфеты в ярких обертках развесила. Конфеты он еще на прошлой неделе покупал. Думал, съели уже все, а она, видно, специально припрятала. Но ничего так, хорошо получилось, и впрямь на дерево похоже. У него и такого никогда не было. Прошлый год Шут позвал к ним с Манон встречать, так лансова подружка герани куст нарядила – тоже красиво было. А у богатеев, он читал, настоящие деревца, только маленькие совсем. Карликовые. Их специально так растят, некоторые, если не врут, лет по сто. Садят семечко, самое мелкое, и над побегом измываются: воды не доливают, света не дают, ветки обрезают и проволокой крутят. И выходит такой себе клен или сосенка всего в фут высотой, а в остальном, как положено, – ствол, корень, листики-иголочки. Кому-то радость, а дерево… Кто ж его спрашивает?
Тьен как-то у Михала узнавал, что будет, если такое деревце в хорошую землю высадить, в парке, например, или в лесу. Вырастет оно в нормальное или нет? Старик долго думал, а потом сказал, что вряд ли. Хорошо, если вообще приживется, а так – и вовсе погибнуть может. Разве что в самых редких случаях подрастет чуток, распрямится, но чтобы уж совсем как все стать – это нет.
И с человеком так. Если жизнь покрутит, то лучше уж из своего горшка и не выбираться…
На подарки к празднику вор не тратился, до этого задарил уже, больше некуда. А Софи не забыла. Люку игрушку купила – петушка деревянного на дощечке. К дощечке зернышки приклеены, а снизу веревочка – дергаешь за нее, петушок голову наклоняет, будто зернышки клюет. Пацаненку понравилось. А ему, Тьену, хозяйка пяток носовых платков приготовила. Ленточкой перевязала, бантик сверху… Манон, та приметы хорошо знает, говорила, что платки дарить не к добру. К слезам, кажется. А часы – к разлуке. Только откуда у мелкой столько денег, чтобы часы купить? Да ему и без надобности вторые. А платки всегда пригодятся.
Поблагодарил, убрал в шкаф, а самому неудобно стало. Подумал, что надо было все же мелочевки какой-нибудь прикупить. Малой, по глазенкам видно, ждал от него подарка. Ему ведь пока невдомек, что железная дорога на десяток подарков тянет. Да и Софи, наверное, ждала, хоть эта и понимает, что коньки ей достались не грошовые.
Но чего нет, того нет.
Поужинали спокойно, со стола убрали и спать разошлись.
…Манон еще говорила, что как год встретишь, так его и проведешь. Или – с кем?
Новый год начался теплом. С раннего утра еще не понять было, а как поднялось солнышко, так и закапало с крыш. К обеду сошла изморозь с окон, и господин Гийом тут же велел стекла насухо с двух сторон обтереть, чтобы с улицы лучше товар видать. Будто у Софи другой работы не было!
Но настроение у девочки и без того уже испортилось. Воробьи расчирикались, прохожие улыбаются, довольны, что можно шарфы смотать и шапки снять, а ей не до веселья. Если снег совсем стает, Люка придется по утрам на руках до лавки тащить, сам он спросонья идти не захочет. Да еще и каток растает. До конца зимы, конечно, погода не раз еще переменится, но все равно обидно.
Правда, вечером, когда снова морозец прихватил, на площадь пошли. Она с братишкой, и «кузен» увязался. Все катание насмарку! Только и делала, что останавливалась у бортика и глядела издали, как вор с Анной любезничает. А с другой стороны давешний лопоухий наблюдает – Жано, кажется. Хороший парень, хоть и с виду неказистый. До того, как этот Виктор из Галора «приехал» и все с ног на уши перевернул, Софи с Амелией от него Анне уже две записочки передали. На вторую она даже ответ написала. Так нет же, явился этот слободской красавчик и с ходу, без всяких записочек, подружке голову задурил!
Нет, Тьен, если подумать, тоже парень не совсем чтобы плохой. И добрым бывает, и заботливым. Только Софи всегда помнила, за какие деньги им с Люком гостинцы покупаются. Не отказывалась, но помнила. Да и кто знает, что у него на уме? Она как-то раз, когда в его комнате прибирала, среди прочих одну книжечку нашла. Тоненькую, в мягкой обложке. «Благочестивая Лизетт» называется. Решила, что из жития святых, вот и заглянула сдуру. А там это благочестие только в названии. Две странички пролистнула, так потом до вечера щеки горели. Правда, после видела, что он эту «Лизетт» возле очага бросил, и листочки из нее уже вырваны – видно, на растопку пустил. Но все равно, не нужно Анне с ним водиться, а то мало ли…
А как этому знакомству помешать, чтобы и с постояльцем не рассориться, и подруге не навредить, Софи не знала. Только извела себя нехорошими мыслями.
Еще и парочка та странная вспоминалась все время. Тьен будто и думать забыл, а ее в жар бросало, как представит, что опять с ними встретится…
– У тебя выходной завтра, я верно посчитал? – спросил парень, когда вернулись домой с катка.
– Верно.
Она думала стирку устроить и в комнатах убрать, но квартирант снова нарушил планы.
– Малого есть с кем оставить, чтоб с собой не таскать?
– С сударыней Жанной можно. Она, правда, почти не видит, но Люк ее любит, да и вообще послушный, – ответила Софи и лишь потом спохватилась: – А зачем?
– Гулять пойдем.
– Куда? – от такого заявления девочка опешила.
– Куда гулять? В Гуляй-город, естественно. Только платье поприличнее выбери, там, куда пойдем, пальто снять придется. И на голове сделай что-нибудь вместо этих жутких косичек.
Косички у нее были совсем не жуткие, и уже почти даже не косички, а настоящие косы: волосы отросли, силы набрали, цветом сделались как тягучая карамель – Софи самой нравилось, особенно когда перед сном распускала и расчесывала. Да и не хотела она ни в какой Гуляй-город. Такого города вообще нет!
– Не хочешь, сам пойду, – пожал плечами Тьен. – Но не жди, что в другой раз позову.
Зеленое платье должно подойти. То, что после хозяйской дочки на себя перешила. А волосы можно на затылке шпильками собрать, как мама делала, только не высоко, а то шапка не налезет.
Кварталы Ли-Рей, где за века прочно обосновали поэты, художники, скульпторы и прочие артисты, никто больше не называл Гуляй-городом. Словечко у них с Лансом придумалось само собой. Когда выбирались за слободскую заставу, говорили, что в город гулять. Так и пошло: Гуляй-город.
Сюда они ходили отдохнуть. И мысли не было поработать на вернисажах или в любительских залах, где непризнанные гении драматического искусства давали представления для узкого круга ценителей. Можно было просто бродить между выставленных на бульваре прямо вдоль тротуара картин, бросить пару монет в футляр уличного скрипача или посидеть в одном из маленьких уютных ресторанчиков, коими изобиловал этот район. Тьену нравились стихи и чай с бергамотом. И то, и другое подавали вечерами в кофейне на углу Парковой и Лайен. Шут предпочитал кальян, а потому посещал чаще собрания философов. После приятель и вовсе решил, что пиво в кабачке папаши Лу обходится дешевле и невразумительных бредней можно наслушаться там же, и Тьен стал наведываться в Ли-Рей один. У артистов принято было приходить в кофейню компаниями или парами, а он всегда присаживался за угловым столиком в одиночестве, цедил чай и слушал. Иногда вечера проходили впустую, а иногда, отсеяв горы нагроможденных друг на друга слов, находил для себя нечто стоящее. Записывал тут же на салфетке, но никогда не брал ее с собой – если вещь действительно была хороша, уносил в памяти. А если очень хороша, порою делалось грустно, что рядом нет никого, с кем можно было бы поделиться… Но не Иви же было с собой брать?
Подумывал пригласить Анну. Барышня воспитанная, начитанная, как выяснилось в разговоре. Но папаша Лимель не одобрил бы. Богемный Ли-Рей имел у мещан дурную славу обители вольнодумцев и распутников. Позвал Софи – эту попрекать некому. Да и недавний разговор вспомнился.
Мелкая сперва ломаться стала, будто у нее от таких приглашений отбоя нет. Бабы… Женщины, в смысле, все одинаковые. Но потом согласилась. Брата к соседке на вечер пристроила. Правильно, пора бы уже старушке отблагодарить чем-нибудь за уголек. И не только за уголек: продукты тоже нет-нет, да и пропадают из дома – не Софи же их тайком трескает? Так что не убудет с бабки. А может, ей и в радость с малым посидеть – все ж не одной.
И он в кои веки не сам в кофейню заявится. Хотелось бы, конечно, чтобы рядом кто пофасонистее был. Та же Иви фасадом больше в спутницы годилась. Но фасад – это одно, а то, что на чердаке у нее ветер гуляет – другое. Там же не мордой и прочими прелестями торговать, там слушать надо. Понимать. Софи поймет, наверное. Слух у нее почти как у него: тоже фальшь различает на раз и искренность чувствует. Ну и просто прогуляться девчонке не мешает, посмотреть, что еще на свете есть, кроме катка и лавки.
Сударыня Жанна за последний год сильно сдала. И не видит почти, и слышать хуже стала, а как ни зайдешь, только и причитает, что у нее то в груди печет, то в спине стреляет. Но сегодня, слава богу, ни на что, кроме как на сына, который снова не приехал и писем уже почти месяц не шлет, не жаловалась, иначе Софи не оставила бы с ней Люка.
Привела братишку, накормила перед тем, игрушек с собой собрала, пирога кусок отрезала – и ему, если проголодается, и соседке угощение.
– Я недолго, – пообещала, уходя.
Вернулась домой, переоделась. Две косы на одну переплела, на затылке ее кренделем свернула и шпильками подобрала. Подумала, еще и мамины жемчужинки в уши вдела. Все гадала, продать, не продать, надеть ведь некуда, а деньги всегда нужны, но в конце концов оставила на память. А теперь вот пригодились.
– Совсем другое дело, – одобрил квартирант. Обсмотрел, как ощупал сверху донизу, и усмехнулся: – А ты, гляжу, не только сзади поправилась.
Лицо обдало жаром, и Софи непроизвольно ссутулилась. Когда-то угловатая и нескладная фигурка округлилась не за один день, да и не за месяц, но каждодневные наряды девочки, простого, «детского» кроя, скрывали происходившие с ней изменения от посторонних глаз. С новым платьем было иначе: мягкая ткань плотно облегала грудь, широкий пояс обозначил тонкую талию, а складчатая юбка добавляла объема там, где, вопреки ехидным замечаниям постояльца, его все же недоставало.
– Не жмись, – посоветовал Тьен. – А то выглядишь так, словно у тебя живот скрутило.
Надев пальто, девочка почувствовала себя увереннее, но, когда вышли из дома и уже прошли немного по улице, парень вдруг взял ее за руку, вырвалась и испуганно отпрыгнула в сторону.
– Не понял, – нахмурился он. – Что, возвращаемся и попробуем повторить годика через три?
Как будто опять мелкой обозвал!
Софи не нравилось, когда вор обращался с ней, как с ребенком, и, пересилив себя, она решительно взяла его под руку. Через два квартала выяснилось, что это совсем не страшно.
Идти пришлось далеко, а дорога была ей незнакома. Поначалу казалось, что они направляются в Торговую слободу, и Софи занервничала, но, не дойдя немного до старого переезда, Тьен свернул влево и повел ее улочками небогатого жилого района. Маленькие одноэтажные домики без подворий тут тесно жались друг к дружке, оставляя лишь узкие проходы, садов не было, и деревья росли только вдоль дороги, на которую не нашлось булыжника, чтобы замостить. Приходилось все время смотреть под ноги и подбирать подол, чтобы не испачкаться, ступив в месиво талого снега и грязи.
Дальше дорога стала получше, а дома – больше. Заблестели мытыми стеклами витрины магазинов (видать, не одна она прыгала вчера с тряпкой), и все чаще встречались солидные двери с табличками. Нотариус, дантист, адвокат, снова нотариус, банк, еще один адвокат, а потом сразу три нотариуса. Сплошь нотариусы и адвокаты, словно люди только то и делали, что писали завещания, а после шли оспаривать их в судах.
За деловым кварталом начинался обширный парк, сейчас грязный и пустой. Тьен провел ее широкой центральной аллеей, вдоль которой стояли обшарпанные, ждущие покраски скамейки, и высились столбы фонарей.
– Мы почти на месте, – объявил он у арки на противоположной стороне.
Район, где они оказались, мало чем отличался от привычных Софи прилегавших к набережной улиц: приличные дома в два-три этажа, магазины и лавки. Рядом с часовой мастерской – вывеска модного салона. Чуть дальше расположилась маленькая пекарня, и аромат сдобы тянулся по улице до двери с надписью «Ломбард». На другой стороне – шляпный магазин и цветочная лавка, к сожалению девочки, закрытая.
На углу, подпирая ствол с праздника пестревшего ленточками деревца, стоял странного вида человек. Из одежды, невзирая на холод, на нем было лишь полосатое трико, на ногах – неестественно длинные штиблеты, а на голове, почти на лбу, непостижимым образом держался маленький черный котелок, под которым белело круглое обильно измазанное пудрой лицо.
– Кто это? – ошарашенно прошептала Софи, на всякий случай покрепче вцепляясь в руку своего провожатого.
– Мим, – обронил непонятное слово Тьен. – Ты никогда не видела мима? Подойдем.
При их приближении чудак оживился, отлепился от дерева и вышел на тротуар.
– Что он делает? – продолжая жаться к парню, спросила девочка.
– Гляди.
Мим сделал два шага в их направлении, а на третьем уперся в невидимую стену. Отступил назад и удивленно развел руками. Попытался снова – то же самое. Выставив вперед ладони в белых перчатках, он ощупал преграду. Та оказалась сплошной, и комедиант – Софи уже догадалась, что это комедиант – удрученно вздохнул, понурив голову. Постоял так с секунду и вдруг бросился вперед, намереваясь разбить призрачное стекло. Девочка взвизгнула, но белолиций впечатался плечом в застывший воздух и отлетел назад. Если бы не ухватился на невидимую веревку, упал бы, а так, забыв о разделяющей их стене, принялся тянуть на себя толстый, судя по обхвату, канат. Но это оказалось непросто: кто-то на другом конце не желал отпускать веревку и тянул ее на себя. Мим не сдавался, забавно извиваясь, упираясь в землю ногами, он тащил что было сил. Иногда, когда соперник-невидимка оказывался сильнее, улетал вперед, иногда, с трудом перетягивая на себя, прогибался далеко назад и повисал. Ронял канат, грозил противнику пальцем и в последний момент успевал схватить убегающий кончик, чтобы продолжить состязание.
Когда веревку у чудака все же отняли, он махнул рукой и вернулся к «стеклу». Постучал и помахал рукой, подзывая Софи подойти.
Девочка прыснула, зажав рот ладошкой, и отрицательно замотала головой. Отвела взгляд и только тут заметила разложенный на тротуаре платок. На полосатой, как и костюм лицедея, ткани лежало несколько монет, и Тьен, порывшись в карманах, добавил к ним еще одну.
– Ему платят только за то, что он кривляется? – спросила Софи, когда они отошли от белолицего чужака.
– Он дарит людям радость, – пояснил вор. – Ты смеялась, а это – явление нечастое.
– Не дарит, а продает, – поправила она тихо. Но радость стоила больше медяка.
На другом углу стоял пожилой скрипач в ветхом пальтеце. Он продавал грусть.
Скрипка в его руках стонала и плакала, рождая, безусловно, красивую, но наполненную невыносимой тоской мелодию.
Захотелось вернуться к миму.
– На бульвар не пойдем, – решил, расплатившись за грусть, вор. – Сразу в кофейню. Похолодало как-то.
Он поежился, и Софи подумала, что это совсем не от холода, а от слез старой скрипки. Но вслух ничего не сказала.
Кофейня ей не понравилась. В небольшом зале уместилось слишком много столиков, и стояли они неправильно, словно кто-то, освобождая место в центре, одним махом сдвинул их к стенам вплотную друг к другу.
Тьен повел ее в дальний угол, но девочка, вырвав руку, помотала головой.
– Давай у окна сядем? – попросила она.
Парень неохотно согласился.
Верхнюю одежду они оставили в гардеробной у входа, но Софи заметила, что не все посетители поступили так же. Недалеко от них сидел грузный бородатый мужчина в длинной бобровой шубе, а за другим столиком – женщина в меховом манто. Мужчина ел пирог, без вилки запихивая его в рот руками, и крупные крошки облепили его бороду и рукава шубы. А женщина пила кофе из маленькой чашечки и вдыхала через длинный мундштук дым тонкой папироски.
Здесь многие курили, и Софи это тоже не понравилось.
Тьен заказал у подошедшего официанта эклеры и чай.
– Мне несладкий, – смущенно предупредила девочка.
Она уже не помнила, пила ли она сладкий, когда мама была жива, но после того, как ее не стало, сахар и мед в их доме сделались роскошью, которой заслуживал только Люк. А чай, особенно с терпкими ароматными травами, был вкусным и сам по себе.
Вор попросил еще лимон и бокал бренди. Сказал, чтобы согреться.
Зал постепенно наполнялся людьми. Софи разглядывала их с затаенным интересом, но ничего необычного не заметила.
Зато когда под окно подъехал, рыча мотором, и остановился длинный черный автомобиль, не могла отвести взгляда от вышедшей из салона женщины в легкой шубке и широкополой шляпе со страусовыми перьями и маленькой дымчатой вуалью.
– Кто это? – поинтересовалась она у Тьена, не сводя с незнакомки глаз. Та как раз остановилась у дома на противоположной стороне улицы и, смеясь, разговаривала о чем-то с подошедшим к ней мужчиной.
– Считаешь, я тут всех и вся знаю? – вопросом на вопрос ответил парень. – Наверное, какая-то ш-ш-ш… куртизанка. Их тут много живет.
Софи никогда не слышала о такой профессии, но по виду дамы заключила, что куртизанки, должно быть, неплохо зарабатывают. Шубка, шляпка, сапожки лаковые. Да и на авто не каждый себе позволит разъезжать.
– А ты не знаешь, – снова обратилась она к вору, – на куртизанку сложно выучиться?
Тьен, если и знал, не ответил: сначала чаем поперхнулся, потом официант эклеры принес, а затем и вовсе странное началось.
То, что день для похода в Ли-Рей он выбрал неудачный, вор понял сразу. Никого из стоящих сочинителей в кофейне сегодня не наблюдалось, зато присутствовал «сам» Александр Виллер, а этот тип всегда раздражал Тьена разнузданными манерами и пошлыми стишками, которые, тем не менее, охотно печатали многие издания. Мэтр (по его собственному мнению, которое в корне не совпадало с мнением Тьена) восседал за столом прямо в шубе, словно хотел показать, что в любой момент готов встать и гордо удалиться, хотя всерьез рассчитывать на такую удачу не стоило.
Но еще оставался шанс, что кто-нибудь из новичков сумеет удивить.
Правда, сперва удивила Софи. Учиться на куртизанку! Такого и нарочно не придумаешь.
Юноша выкашлял не в то горло попавший чай и всерьез задумался над ответом, но без предупреждения начавшиеся чтения позволили отложить обсуждение щекотливого вопроса.
– Друзья, мои! Друзья! – маленький верткий мужичонка в широких шароварах, заправленных в растоптанные кирзовые сапоги, и вышитой косоворотке выскочил в центр зала и картинно воздел к потолку руки. Судя по наряду, один из тех, кто презирает прогресс, ратует за "возвращение к истокам" и строчит бесконечные пасторали. – Друзья, послушайте! Не диво ли, такое тепло посреди зимы? Вчера, сегодня. Снег тает, птицы щебечут – весна, да и только! Об этом и только об этом хочется нынче писать!
Растаял снег, в душе весна.
И солнце светит высоко.
Оковы ледяного сна
природа сбросила легко.
Вот лишь вчера мела метель,
а нынче ясно и тепло.
Вы слышите, звенит капель?
Звенит, календарю назло!
И птичий щебет за окном,
И талые журчат ручьи...
Банальщина. Но чтец подкупал искренностью. Он в самом деле радовался теплу и стремился поделиться со всеми этой радостью.
Тьен исподволь взглянул на свою спутницу. Софи слушала с улыбкой, весна, о которой вещал поэт, цвела в ее глазах.
Однако не всем пришлись по вкусу восторженные строки.
– Сядьте вы, пугало огородное! – выкрикнул кто-то. – Кому здесь интересно, что и откуда там у вас капает?
Послышались смешки, грубияна поддержали в несколько голосов, а вступиться за охаянного сочинителя никто не пожелал.
После этого читать о природе и погоде уже побоялись.
– Мне любовь твоя в тягость,
мне она не нужна.
За минутную радость
дорогая цена.
За минутную слабость
я слезами плачу.
Мне любовь твоя в тягость,
я ее не хочу...
Рискнувшая выйти на середину зала девица бросала отрывистые фразы, уверяя неведомого поклонника в том, что не нуждается в его любви, но именно любви барышне и недоставало. Или хотя бы любовника. Глядишь, и нервозности поубавилось бы.
– Жизни тонкая нить оборвется беззвучно.
То ли стон, то ли вздох – и душа белой птицей
Улетит, в небесах навсегда растворится.
Может, это и лучше?
Может, и лучше. Некоторые так прямо читавшему этот стих юноше и сказали.
Тьен ушел бы, как только допил чай, но Софи, похоже, нравилось. Не все, конечно, но очень многое, в основном благодаря той же чистосердечности, с которой читал свое сочинение первый выступавший.
Поэты, как вор уже замечал, вообще народ искренний. За некоторым исключением.
Виллер, например.
Бородач доел свой пирог, дождался, когда затихнут споры вокруг очередного озвученного творения и медленно поднялся из-за стола:
– Любовь. Что вам о ней ведомо,
юнцам, едва начавшим жить?
Вам это чувство не знакомо!
Ужель вы думали, любить
так просто? Маяться ночами?
Стишки бездарные кропать,
чтоб после их прекрасной даме
в письме сердечном написать?
Голос у него был шикарный. Глубокий, красивый. Если бы не чрезмерный пафос, одним своим голосом Виллер мог бы превратить посредственный стишок в жемчужину поэзии. Но "мэтр" фонтанировал неуместными страстями.
– Любовь – нелегкая наука...
Из всего зала по непонятной причине выбрав Тьена, Александр Виллер обращался теперь непосредственно к нему. Приблизился, тяжело ступая и навис над вором. Громкий голос, исполненный чувства собственного превосходства и уверенности в своем праве поучать всех и вся, зазвучал над головой:
– Любовь есть непосильный труд!
– Покуда не отсохнет уд.
Тьен попал в рифму, да и по смыслу совпало, но то, что он произнес это вслух, юноша понял, лишь увидев перекошенное лицо стихоплета. Кто-то несмело хихикнул, подавая пример, и через секунду зал уже сотрясался от хохота.
– Щенок! – возопил поэт. – Как ты посмел испохабить мои стихи?!
– Да там и портить нечего было, вы сами неплохо справились, – отказался от незаслуженной похвалы вор, плеснув маслица в костер всеобщего веселья. Виллера тут мало кто любил.
Поняв, что истерикой ставит себя в еще более неловкое положение, мэтр глубоко вдохнул, приосанился и заявил во всеуслышание, демонстративно отвернувшись от их столика:
– Каждая бездарь, неспособная связать и двух слов, рада охаять творение мастера.
– Не нужно быть виноделом, чтобы отличить дешевую сивуху от выдержанного бренди, – спокойно возразил вор.
– Нет, каков! – взвился Виллер. – Кто ты вообще такой? Что ты тут делаешь?
– Я? Скромный поклонник поэтического таланта... которого у вас, любезнейший, увы, нет. Зазывала на ярмарке на ходу слагает куплеты, и это у него выходит лучше вашего.
– Зазывала? – мэтр побагровел. – Зазывала может лучше?
– Любой может, – хмыкнул Тьен.
Он не любил ввязываться в споры, но если уж случалось, шел до конца.
– Любой, значит? – сощурился поэт. – Давай, докажи! Раз любой, то и ты сможешь. Удиви меня, сопляк. Хоть строфу. Хоть две строчки.
Сам напросился. Но идти на попятную вор не собирался.
– В сердце любовь расцветает как роза.
Но у розы – шипы.
– Что это? – сдвинул брови Виллер.
– Две строчки.
– Но это не стих!
– Стих, – заявил уверенно Тьен.
– Знаете, Александр, а в этом что-то есть, – заметила дама в меховом манто, меланхолично растягивая папироску. – Образно, емко.
– Мне тоже нравится, – сказала тихо Софи.
С дамой Виллер связываться не захотел, а вот на мелкую накинулся.
– Нравится? Глядите-ка, ей нравится! Может и вам есть, что рассказать мне, прелестная барышня?
– Есть, – спокойно кивнула девочка. – У вас в бороде крошки.
И минуты не прошло, как Александр Виллер вылетел из кофейни, громко хлопнув дверью. Все-таки правильно он шубу не снимал.
Когда стремительный уход мэтра и лихо осадившая его парочка перестали занимать собравшихся в кофейне стихоплетов, чтения продолжились, и Тьен рискнул отлучиться. Зашел в уборную, а оттуда на кухню. Работавшая судомойкой Матильда часто хаживала на рынок в Торговой слободе, а за четвертак не отказалась на выходных завернуть на квартиру к вышивальщице Манон, передать записочку ее кавалеру.
Вернувшись к своему столику, вор с удивлением обнаружил, что его место занято. Рядом с Софи, придвинувшись к ней почти вплотную, сидел худощавый мужчина лет сорока. Незнакомец в картинной задумчивости тер подбородок, представив на обозрение смущенно жмущейся девушке аристократический профиль. Зачесанные назад темные с проседью волосы, высокий лоб и тонкий нос с горбинкой, очевидно, должны были произвести на нее неизгладимое впечатление, если вдруг она не оценила сразу элегантный черный костюм, лакированную тросточку и крикливо торчащий из кармана пиджака ярко-красный платок.
– ...недавно имел персональную выставку в галерее Амир, – услыхал, подойдя поближе Тьен. – Так что, если вы согласитесь позировать мне, можете не сомневаться, я открою вашу красоту широкому зрителю. Работа займет не больше недели. Час-два ежедневно, у меня в студии... Портрет. Возможно, в полный рост... Пока не могу сказать, как именно я это вижу. Быть может, ню...
– Ню-ню. – В упор приблизившись к сладкоречивому франту, вор с хрустом размял пальцы. Ничего еще не сделал, но мужчина, подняв на него глаза, громко сглотнул. С приветливой улыбкой, от которой художника отчего-то передернуло, парень склонился к его уху: – Слышь, рисовальщик, не уберешься отсюда, я тебе сам физиономию под ляпис-лазурь распишу.
В живописи Тьен тоже немного разбирался.
Секунды не прошло, как стул освободился, но садиться вор не собирался. Подал руку растерявшейся из-за внезапного исчезновения едва нарисовавшегося поклонника девчонке.
– Идем отсюда?
– Да, конечно. А можно я эклеры для Люка возьму?
Лишь после этого вопроса Тьен понял, что она и не притронулась к пирожным. От некоторых привычек нелегко избавиться.
Куда как проще – от чужого бумажника.
Он швырнул его в урну под фонарем, и Софи заметила. Тонкие пальчики с силой сжали его руку – больно, даже через рукав пальто.
– Я не работаю в Гуляй-городе, – косо ухмыльнулся вор. – Но для мазилки, что к тебе клеился, сделал исключение.
– Он предложил написать мой портрет, – сконфуженно пробормотала девочка.
– Ага. Верь.
Уже темнело, но афишу на стоявшей у фотоателье тумбе, Тьен заметил. Она привлекала своей непривычностью: вместо ярких танцовщиц или цирковых медведей – изображение серой каменной плиты, на поверхности которой выбиты какие-то знаки. Оказалось, экспозиция найденных на раскопках близ Альера древностей. Открывается со следующей недели в музее естествознания.
– Понравилось у литераторов?
Не спроси он, пришлось бы молчать всю дорогу. Софи дулась из-за кошелька художника, а там тех денег – листр мелочью, не больше.
– В общем, понравилось, – ответила она, все еще сердито. – Но... Не запомнилось ничего.
– Понимаю.
– А чай там, действительно, вкусный. И вообще, интересно. Люди такие... необычные. Поэты, художники. И эти, не помню, как называется... Ну ты сказал еще на ту женщину, что приехала в авто...
Вор понял, о ком она, но смолчал.
Однако дома решил, что нужно все-таки растолковать кое-что этой дурехе малолетней. А то еще ляпнет где-нибудь.
Самому с девчонкой на такую тему говорить не хотелось. Была бы постарше, без слов разъяснил бы, как на куртизанок учатся... Тьфу, ты! И придет же в голову? В общем, говорить не хотелось, и он придумал хороший выход.
Когда крайний раз Тьен покупал книги, продавец всучил ему вместо сдачи пару книжонок. Сказал, шельма, увлекательнейшее чтиво. Ну-ну, это смотря, кто чем увлекается. Одну из этих брошюрок – похабень похабенью – парень, как только просмотрел, кинул в растопку. А вторая вроде как поприличнее была, оставил до поры. Так там как раз о куртизанках.
Пока Софи бегала к соседке за братом, пока привела, переодела, накормила, вор нашел книжонку и после ужина торжественно презентовал ее своей квартирной хозяйке.
Себе же перед сном достал с полки "Великие морские сражения". Заварил крепкого чаю, подушки поставил повыше, лампу сделал поярче. Но почитать не получилось. Едва устроился на кровати, табурет со стоявшей на нем кружкой пододвинул поближе и открыл книгу, распахнулась дверь и в комнату заглянула красная, как из бани, Софи.
– Совсем дурак?!
Тьен успел увернуться, и брошенный в него учебник куртизанской науки, ударившись о стену, упал на пол. Дверь с грохотом захлопнулась. Откинувшись на подушки, вор громко расхохотался: видно, учение пошло впрок. Того, что девчонка может вернуться, он не ожидал, и новый метательный снаряд, на этот раз – тапок, достиг цели.
...Дом полыхал. Нижний этаж весь уже был охвачен пламенем. Лестница обвалилась. Второй – весь в дыму. Скоро огонь доберется и сюда. А вместе с огнем – страшные тени, те, что сломали ворота и убили людей во дворе...
– Мама!
– Не бойся, малыш. Слышишь, не бойся. Ты спасешься, сынок.
Выход только один – окно. Узкий подоконник и земля далеко внизу.
– Не бойся, ты сможешь. Но поспеши...
Тени уже за дверью. Он чувствует их, а они – его.
– Поспеши. У тебя все получится. Доверься воздуху, он поможет. Лети.
– Мама...
Они уже в комнате. Черные крылья, длинные мечи...
– Лети!
Шаг, и воздух подхватывает его, принимая в объятья... А затем вдруг роняет. Проносится перед глазами распахнутое окно, лежащее на полу тело женщины, обступившие ее тени... И стремительно приближается земля...
Разбудил его собственный крик. И не только его Софи вбежала через несколько секунд, испуганная, в одной рубашке, спросонья не подумав даже набросить халат. Тьен уснул, не погасив лампы, и свет за спиной девочки беззастенчиво обозначил скрытую легкой тканью фигурку, словно изящную статуэтку спрятали под покрывалом из органзы. Ненадолго это зрелище заслонило собой огненный кошмар. Он видел лишь тонкий стан, стройные ножки, на секунду, когда она обернулась, – мягкий абрис груди... А она видела слезы в его глазах и выступивший на лбу пот.
