Текст книги "Бандитский подкидыш (СИ)"

Автор книги: Ирина Шайлина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Глава 38. Катя

Давид сказал, квартирка маленькая. Двушка. Если думать о папиной трешке, то и правда предполагается маленькая, если конечно не считать того, что мне и комната в общаге доступна лишь под ипотеку лет в тридцать. Ах, мне же не дадут ипотеку – я безработная.

Но что-то пошло не так. Это я поняла сразу, как только подъехала к дому. Ехала я к слову, на маршрутке, ибо от помощи Давида снова отказалась. Подошла к воротам. Да-да, воротам, дом обнесен забором. И мне – жутко немного. Потому что сразу вспомнились те заборы, за которыми меня держали, словно пленницу. Только без словно.

И сразу захотелось попятиться назад. Снова к остановке, дождаться автобуса, на вокзал, потом на электричке в деревню. Печка наверное снова выстыла…

Но забор ажурный. Там, за ним играют дети. Площадка детская огромная, каток даже залит, на футбольном поле пацаны мяч гоняют, несмотря на мороз. Красиво, богато, весело, живут же люди. Я стою, носом к холоднющим железным прутьям забора прижалась и смотрю на все это ухоженное великолепие. А какая-то дама, сидящая на лавочке, такая же ухоженная и прекрасная, как этот двор, на меня смотрит. С презрением. Нищенка, читается в её взгляде. И такая меня обида взяла. И я…руку в карман засунула, а там ключи гремят от этого райского уголка. Калитку отперла и вошла.

И тогда на дом посмотрела. Высокий. Красивый. Обратной стороной смотрит на парк. И здесь – мне квартиру. Тут я струсила снова и снова захотела уйти. Будь тут Давид, я ушла бы назло, просто чтобы показать, что мне не нужны его подачки. Но я была одна и мне было жутко любопытно и я припустила к нужному подъезду. Я вот только погляжу и все.

– Пятьдесят девятая квартира, – сказала я бдительному дяде внизу, в доказательство ключами погремела.

– А мы вас ждём, – расплылся в улыбке он. – Багаж? Вас проводить? Нет? Тогда к вашим услугам третий и пятый лифт. Пятый этаж.

Я немного опешила. В моем родном подъезде меня встречал только чёрный одноглазый кот, я ему сосиски таскала в кармане. Потом кота пожалела и забрала себе баба Нюра с третьего этажа, теперь он жрёт только элитный корм, а моя куртка до сих пор сосисками пахнет.

Я вдохнула воздуха побольше и нырнула в сверкающий чистый лифт. Поднялась на нужный этаж. Ещё минуту помучалась и открыла красивую дверь.

Квартира и правда была двухкомнатной. Только папиных трешек сюда бы влезло две, а то и три. Хожу тихонько, словно в музее и диву даюсь. Любуюсь. Да, комнаты две – огромная гостиная и спальня. Но ещё две гардеробные, две лоджии, одна из которых тёплая, кухня, на которой я осталась бы жить, хотя готовить не очень и люблю.

Квартира была восхитительной. Был минимум мебели. Холодильник забит едой – у Давида маниакальное стремление меня кормить. Уходить из этой квартиры я не хотела. Взять её себе не могла.

Присела на край диванчика в прихожей – да-да, тут и он был! И задумалась. И думы мои так себе. Я видела, что Давид готов психануть. Взорваться. Что дальше будет – думать страшно. А я так не хотела его терять… Я просто хотела, чтобы он принял меня, как есть. Не заставляя оправдываться за то, чего не было.

Вышла на лоджию. Открыла окно на улицу. Ребёнок где-то плачет маленький, и мне мерещится – Левка. Львенок. И так похоже, что сердце рвется. Нет, не откажусь я от квартиры. И пусть это выглядит, как покупка меня – пофиг. Если подумать, то не очень я и гордая.

Дорогая дверь открылась бесшумно и обернулась я только услышав шаги. Давид. Тёмное пальто, на грубой ткани крошечные снежинки тают. Они же – на волосах. Улыбнулся, но улыбка напряжённая. И мне хочется ему сказать – давай, растай уже вместе со снежинками! Прежним стань! Моим!

– Останешься тут? – спросил он и голос тоже напряжен.

– Останусь, – кивнула я.

Он выдохнул, разом словно пару лет сбросил. А я себя упрекнула – ну, разве сложно мне было? Правда страшно представить, сколько тут коммуналка стоит… Давид ко мне потянулся, а я попятилась. Сама на себя разозлилась, но не специально получилось, и самое страшное, Давид это тоже понял.

– Долго ты так ещё?

И столько в голосе усталости. Мне его жалко. И понимаю, что во мне упрямство говорит, и сделать с этим ничего не могу.

– Осенью ты другим был, – торопливо оправдываюсь я. – Ты был слаб, ранен, зависим от меня. А теперь ты такой сильный…чужой.

– В этом все дело? – спрашивает он. – У меня есть выход.

Расстегивает пальто. Там, в кобуре, Господи, я уже успела позабыть, что он бандит, там пистолет! Пистолет он достаёт, берет мою руку, от прикосновения я вздрагиваю, и тяжёлое оружие мне вкладывает в ладонь.

– Ты чего это? – испугалась я. – С ума сошёл?

А пистолет держу и пошевелиться боюсь. Львенка защищать не нужно и вся моя храбрость куда-то делась.

– Сделай во мне дырку, – просит Давид. – Только пожалуйста, не меть в пах, %и постарайся не зацепить артерии. И все, я снова раненый и слабый, а ты моя нянечка.

– Придурок!

Теперь я разозлилась, пистолет ему в карман засунула и пошла с лоджии. Дверь из квартиры и стою демонстративно, жду, когда уйдёт.

– Значит все?

И мне плакать хочется – вдруг и правда, все? Как я потом? Без него, без Львенка? Уйдёт и не вернётся? Но стою упрямо. И Давид вышел. Ушёл. Уехал. Возможно, не отсюда, а из моей жизни вообще.

Вечером я рыдала, власть орошая слезами тот самый новый диванчик и прислушиваясь к шагам в подъезде – вдруг вернётся? Себя обманывала, звукоизоляция тут отличная, все равно не слышно ничего, кроме моих всхлипов.

Поэтому когда звонок прозвенел я просто подпрыгнула от неожиданности. К дверям метнулась. Кто? Можно включить экран и будет видно, кто за дверью стоит, но пользоваться этой причудой я ещё не научилась. Распахнула дверь. Никого нет. Тишина. И только звук уезжающего вниз лифта.

А потом вгляд перевела вниз – корзинка. Красивая такая словно из фотосессии. С витой плетёной ручкой. В корзинке сидит Лев. В голубой красивой шапочке, расстегнутом комбинезончике теплом.

– Давид! – кричу я. – Давид, блин!

Лифт мне все равно не обогнать. Да и не хочу – на Львенка смотрю. И он на меня, глаза круглые, тёмные. Как у папы. Молчит. И мне кажется – не узнает уже меня. Больше десяти дней не виделись. И реветь я готова. Но тут лицо Львенка скривилось. Не плачем, нет. Он рассердился! Что сидит тут внизу, весь такой красивый, а я стою и просто смотрю на него, глупая! Могла бы уже давно на руки взять и затискать!

– А-а-м, – сказал Лев. А потом сердито добавил, – у-у-ва!

Дернулся ко мне навстречу и из корзинки выпал, благо она невысокая. И уж тут я отмерла. Подкидыша своего в дом, и тискать, и целовать, и дышать им! А с рук его спустить невозможно просто, вцепился в свитер, кулачки не разжать. Так и ходила с ним, пока не уснул, спину не чувствую, и пусть. Потом долго любовалась. Потом уже вспомнила про корзинку. Глянула – а в ней мятый конверт. В нем записка, мятая тоже. А в ней…

"Добрая тётя! Вы такая милая и красивая, что несомненно мне поможете! Дело в том, что мой папа гордый придурок. И он меня угробит, это я совершенно точно вам говорю! Никак ему нельзя меня доверить, а вот вам можно, спасите меня от него срочно!"

– Придурок, – повторила я, но уже без злости. – А документы снова не положил…

И, помимо воли, улыбнулась.

Глава 39. Катя

Лев был таким юрким и подвижным, что я побоялась спать с ним на кровати – упадёт ещё. Ударится. Благо, во всех комнатах тёплый пол, у меня куча новых вкусных, хрустких одеял и подушек. Постелились на полу. Он спит, а я нет. Слушаю, как он сопит. И так на душе сла-а-адко, не передать. Придвинусь к нему ближе, уткнусь носом в макушку и дышу ею. А ему жарко, он во сне отодвинуться пытается…

Когда в три часа нови проснулся, потребовал на руки и бутылочку, я нисколько не расстроилась. Я уже высыпалась без него, это мне нисколько не понравилось. Я лучше помучаюсь, поношу на руках приятно тяжёлое уже тельце. Взболтаю смесь – руки прекрасно все помнят, отмеряют сколько нужно. Поел, усадила на пол, себе сделала чая, достала вкусняшку. Вот когда Лев рядом, вкусняшки вкусные, а без него так себе.

Тренькнуло смс, МЧС оповещало об очередных возможных катаклизмах. Внимательно прочитала – у меня же ребёнок, завтра с ним пойду гулять, нужно быть ответственной. Ознакомившись, решила на этого самого ребёнка посмотреть. А его… Нет.

– Эй, – осторожно позвала я. – Ты куда делся?

Раньше Лев ерзал, да. Вертелся туда сюда и обратно. Но всегда оставался в зоне видимости и никуда не девался. Я встала и осторожно огляделась. Заглянула под стол. Сидит. Довольный собой ужасно, глаза смеются.

– Ку-ку, – сказала я.

Львенок словно этого и ждал – рассмеялся громко и в голос. Глаза блестят, на щеках ямочки, прядка тёмных пушистых волос на макушке стоит дыбом.

– Самый вкусный в мире мальчик, – улыбнулась я.

Лев вскрикнул и похлопал себя по коленкам в порыве чувств. А потом взял брошенный мной тапок и в рот потянул. Тапок я отобрала, вместо этого дала погремушку. А потом к нему под стол полезла, чем ужасно его рассмешила. Так и сидели вдвоём, тепло, уютно, сверху скатерть белоснежная шторками свисает. Спать легли только к рассвету, зато спали почти до полудня – Львенок явно подрос.

Зевая вышла из комнаты, неся ребёнка подмышкой – я и такое умела. Несу крепко, надёжно, а Львенок круглой головой вертит во все стороны, все ему интересно. Посреди прихожей стоит коляска, вот её тут точно не было раньше.

– Надо у твоего папы ключи отобрать, – озадачилась я.

– Агу, – согласился со мной Лев.

Он снова на полу сидит, исчезать никуда не собирается. Я завтракаю. Львенок уже сыт, но на мой творожок смотрит с интересом, ругается даже на своём младенческом – тоже хочет.

– Вот поговорю с твоим врачом, – к ребёнку обратилась, а он слушает, понимает. – И будем вводить прикорм потихоньку, не смотри на меня голодными глазами, нельзя пока, вдруг у тебя аллергия.

Львенок вздохнул и согласился. У меня имелась посудомоечная машина, невероятно шикарная, но во первых я не умела ею пользоваться, во вторых гонять ради одной чашки с ложкой глупо. И пока я их мыла, Львенок снова исчез. На этот раз телепортировался в прихожую, облизывать колеса коляски.

– Горе ты моё луковое, – восхитилась я. – Хоть бы продемонстрировал, как передвигаешься, все втихаря. Покажи, где нос.

Лев показал нос, а я снова восхитилась – гений растёт, не иначе. Когда мы собрались гулять, то поняли, что Давид, пока спали, хозяйничал куда основательнее. Моя куртка, карманы которой все ещё пахли сосисками с прошлого года, исчезла. Вместо нее в шкафу висела шуба из неизвестного мне, но очень красивого меха.

– Чокнутый, – решила я и Лев снова согласился.

Мне хотелось быть упрямой, словно, как ребёнку, испытывать границы допустимого. Хотелось взять и от подарка отказаться. Но на улицу хотелось ещё больше – там солнышко светило, а мы со Львенком и не гуляли вместе нормально никогда. То в плену сидели, то боялись. Беготня по лесу за прогулку не считается.

Поэтому шубу я надела, на мгновение испытав ни с чем не сравнимо наслаждение. Сапоги тоже сбежали, вместо них другие стоят. Но раз уж надела шубу, то отступать глупо, и мы со Львом пошли гулять наконец.

Солнце светит, снежинки искрят. Львенок хочет спать, но терпит, потому что он уже не какой-то там младенец, он уже соображает. И ему все интересно, и на все хочется посмотреть. Поэтому зевает, пытается тереть глаза кулачками в варежках, но терпит, не засыпает.

Мы сделали круг по красивому большому двору, на все поглазели, а потом пошли в парк, благо, он рядом. Наверное, выходной, людей много. Все гуляют и мы гуляем. Пруд не замёрз, в нем толстые утки выпрашивают у людей вкусняшки, громко орут, хлопают крыльями, приводя Левку в восторг – тот даже закричал.

– Кать? – раздалось сзади.

Я обернулась и сразу засмущалась. Застеснялась и своей шубы, и сапог дорогущих, и того, что гуляю с Левкой втайне от всех воображая себя его настоящей мамой. Передо мной стоял Виталик и шубу мою так разглядывал, словно я её украла. Ах, если бы он знал, что в свое время я украла и ребёнка, который сейчас из коляски его с любопытством разглядывает.

– Да?

– Ты… Ты чего это?

И на шубу мою показал. Роскошную шубу, к слову. Я приказала себе не краснеть.

– Замуж вышла, – сказала я вздернув нос. – За бандита.

Виталик задохнулся негодованием. Наклонился, словно пытаясь на руки взять Львенка, я сразу коляску назад откатила. И вот как сказать ему, что не его сын? Даже жалко стало, бедный мужик. Был сын и нет сына, в один момент.

– Мне это не нравится, – возразил Виталик, и я разом вспомнила, каким занудой он бывает. – И я не хочу, чтобы мой сын вырос видя всякие…непотребства. Катя, я настаиваю на том, чтобы ребёнок жил со мной.

– А я? – растерялась я.

– А ты алименты будешь платить. Катя, какая из тебя мать, ты слишком безответственна! Я на работе декретный отпуск возьму.

Я испугалась, что он просто возьмёт и отберёт у меня Льва. Нет, Виталика я не боялась, но страх потерять Львенка был ещё слишком свеж – самый страшный мой страх. И поэтому я назад попятилась, шаг, ещё один, потом другой. А потом уперлась во что-то твёрдое. И прямо спиной поняла – Давид. И с трудом подавила глупую счастливую улыбку. Пришёл, снова пришёл!

– Пошёл вон, – чётко и ёмко сказал Давид.

– А если нет? – попробовал возразить Виталик.

– Тогда в пруду утоплю. Сейчас же, не откладывая. И не смотри больше в их сторону, мой это сын. И женщина моя.

Виталик попятился, как я недавно. Потом развернулся, но шёл постоянно оглядываясь. А я спиной чувствовала близость Давида. И Львенок, наверное, тоже – уснул себе спокойно. Давид мне руки на плечи положил, а я думаю про себя – моя женщина. Так и сказал! Думаю, и улыбку счастливую прячу в пушистом воротнике шубы.

Глава 40. Катя

На мгновение такое счастье затопило. Просто – с головой. Иду по парку, Лев в коляске спит, Давид рядом. Наверное, со стороны выглядим, как семья. Я и мои мужчины, один большой, другой маленький. Оба смуглые и красивые. И плевать, что один мне не муж, а второй – не сын. Мои.

И думала, что прощу его. Не сегодня, завтра. За недоверие. Скажу, что между мной и Рафаэлем ничего не было. А эту ночь пусть помучается. И я тоже. Но это страдание – сладкое. Ты знаешь, что дальше, за ним, все будет хорошо.

Но Давид просто взял и все испортил разом.

– Ну, по домам? – спросил он.

– По домам, – хмуро ответила я и коляску покатила к дому.

Мог бы и промолчать, честное слово. Обиду на Давида и выбросила быстро – все моё внимание занимал Львенок. А ещё то, что новый год скоро. Скоро, а у меня ни одного подарка нет. И родителям надо подарить, они у меня хорошие. И мопсенышу их. И Львенку, пусть и не поймёт ещё, это же его первый в жизни новый год. И Давиду, конечно, тоже. Потому что даже сейчас, даже обиженная, понимаю – хорошо все. Не сейчас, так завтра будет.

Ночью мы снова спали вместе со Львом. Только дверь из комнаты закрыла и все с полу убрала, что малыш может засунуть в рот. Мы снова на полу спали, надо уже купить кроватку. Утром проснулась, а Лев сидит в пяти метрах от нашей импровизированной постели и с увлечением жрёт подгузник, который сам же с себя и снял. Подгузник я отняла, хорошо, что разгрызть не успел. Вытерла лужу, которую Львенок успел без него напрудить. А потом снова умиляться принялась.

После всех обязательных утренних мероприятий мы вызвали такси и поехали в торговый центр. Коляску, оставили дома, поэтому по зданию заполненному магазинами Лев ездил в тележке оборудованной специальной седушкой для детей, и это ему нравилось.

Давид по традиции оставил денег, но я хотела, чтобы подарки были куплены только на мои. Это казалось таким важным. Тем более деньги, что я копила на отпуск, остались целы, а в отпуск меня, по сути, свозил Рафаэль, пусть и против моей воли.

Столько людей вокруг. Все уже украшено к новому году. Мигает огоньками, заманивает. Львенок снова терпит, не спит, и радостно машет ручками. А я качу тележку и своим мальчиком любуюсь. В торговом центре тепло, поэтому комбинезон мы сняли, и такой он хорошенький в свитере с рождественскими оленями, маленьких штанишках с подтяжками, и даже мягких детских кедах. Картинка, а не ребёнок.

И понеслась. Легче всего пришлось с подарком мопсу – большую вкуснятину в форме косточки. Её выпросил Лев и теперь с увлечением хрустел её оберткой. Папе купила бутылку дорогого виски – в шкаф поставит, будет любоваться, знаю я его. Вере купила абонемент в магазин косметики – пусть сама решит, что ей нужнее.

Сложнее оказалось с моими мужчинами. Ладно, Львенку подарю яркую игрушку. А Давид? Что подарить мужчине, у которого все и так есть? Голову сломать можно!

– Жалко твой папа не курит, – сказала я, Льву, разглядывая красивые портсигары. – Могла бы подарить… Хотя если бы курил, то портсигар у него уже был бы, бриллиантовый, не иначе.

Портсигары и правда, красивые. Особенно серебряный, тяжёлый, с чернеными узорами. Лев что-то агукнул, хрустнул в ответ пакетом с косточкой. Я подумала – надо у него отобрать, зубов то уже четыре, отгрызет ещё кусок пакета, скушает. Обернулась…

Помните, Давид говорил, что Львенок пытается встать, держась за опору, но не получается? Так вот, получилось. Тележку полную всякой ерунды я подкатила к большой яркой фигуре деда Мороза, чтобы Лев любовался. И сейчас детёныш встал на ножки в своей седушке и стоял держась за морозовский посох.

Я не умилилась. Не обрадовалась. Я за половинку секунды успела подумать о куче всего разом. Что Лев, когда тянулся к посоху откатил от меня тележку на добрый метр. Что сделать мне нужно целых три шага, и я уже лечу, но… Львенок так радостно улыбается – он же на ногах стоит! Сам! Так гордо смотрит на меня. А маленькие ножки неуверенно трясутся, и тележка под ним тихонько, тихо но неотвратимо катится в сторону. Я успею, успела подумать я.

– Нет! – вскрикнула я, словно это что-то могло бы изменить.

Не изменило. Я долетела, допрыгнула до Левки когда он уже вниз летел. Секунды растянулись в вечность, я успела запомнить его лицо – растерянное, словно не верит в то, что происходит. Он же только первый раз встал, он не падал никогда, не знал, что так бывает!

Я успела подхватить его пятку, в мягких, не настоящих кедах. Это лишь слегка смягчило падение. Лев ударился о пол прямо лицом. На плитке – капли крови. И мне с перепугу кажется, что её много так! Лев кричит, я радуюсь тому, что он кричит, значит, живой точно. Что нужно делать, Господи! Торопливо общупываю ребёнка, все на месте. Кровь сочится из разбитой губы. Кажется, он относительно цел, но у меня истерика. Он мог сломать что нибудь. Возможно, у него сотрясение мозга. Господи, почему это происходит???

У меня и мыслей не было что можно скорую вызвать. Это же сидеть придётся, ждать, а я так с ума сойду. Заворачиваю его в свою шубу, надевать комбинезон долго. Бегу. Вниз, на подземную парковку. Там машины. Бросаюсь к первой, возле которой водитель стоит.

– У меня сын упал! – кричу торопливо я. – С высоты! Я боюсь такси ждать, отвезите нас пожалуйста в больницу!

Я не обратила даже внимания на то, что сыном Левку назвала. Он плакал в моих руках, а это – самое страшное. От этого я мыслей своих не слышу, не соображаю, только думаю, поскорее бы в больницу!

– Садитесь, – сразу отвечает мужчина.

О, как я его люблю в этот момент! Но сил выразить признательность нет, все мои силы направлены на то, чтобы Левку обнимать, целовать хаотично его лобик, волосы вспотевшие – жарко ему в моей шубе. Бедный ребёнок уже охрип кричать и теперь только всхлипывает, обиженно и безнадёжно.

– Сейчас, мой хороший, – прошу я. – Сейчас приедем.

Я понятия не имею, куда идти. Темнеет уже, зимние дни так коротки. Стою целую минуту растерянно, а потом вижу дверь. Вижу цель – не вижу препятствий. Там, внутри мне пытались объяснить, что входить надо с другой стороны, обходить здание с торца, но если честно, в тот момент я вообще плохо понимала, что такое торец. Всё это – потеря времени, уж это я чётко понимала.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍– Никуда не уйду, – сказала я. – Вы меня не прогоните! У меня сын упал, у него кровь! Я…я сейчас лягу и просто умру тут, если вы меня прогоните!

– Ох уж эти мамки, – сказала мне женщина. – Идемте.

Я думала смогу дышать нормально, когда Левку врачу отдам, но не тут то было. Мешаюсь, заглядываю через плечо, мешаю.

– Как он???

Врач хмурится и гонит меня из кабинета. Там – тётенька. И требует, требует что-то от меня, а я никак не пойму, все мои мысли с Левкой.

– Полис, – говорит она почти по слогам. – Сви-де-тель-ство! О рождении!

– Идиот, – выдыхаю я, вспомнив, что документов нет, Давид их оставить не додумался. – Нет у нас с собой документов! Я заплачу! Сколько скажете, у меня есть деньги!

Потом вспоминаю, что сумка осталась в торговом центре. А в ней и деньги, и телефон. И плакать начинаю. Не потому что жалко потерянного, а потому что заплатить нечем. Тётка досадливо отмахивается от меня, словно от надоевшей мухи и уходит.

А я ухом к двери приникаю – подслушивать. И плевать мне, как я со стороны выгляжу. Там мой ребёнок. А врач, когда дверь открыл, и меня так увидел только головой покачал.

– Заходите.

Лев успокоился. Сидел в специальном стульчике и весьма сердите смотрел на доктора – тот ему явно не понравился. Меня увидел, сразу руки ко мне потянул, я послушно подхватила, прижала.

– Реакции все в норме, – говорит врач. – Всё с вами хорошо. Снимок сделали на всякий случай. Всё хорошо. Ушиб просто и ссадина небольшая. Если вставать научился, теперь глаз да глаз…

– Спасибо! – горячо благодарю я. – Он просто только первый раз встал!

Спасла нас с Левкой моя привычка распихивать сдачу по карманам. Шуба может, и миллионерская, а десятки и пятёрки в её карманах самые обычные, пролетарские. Левку я сунула прямо под шубу, благо там места хватает, иду, как мама кенгуру, и пузо меховое, в котором ребёнок, руками придерживаю. На остановку иду. Моей мелочи на проезд хватило, в автобусе Лев пригрелся и уснул, уткнувшись лицом в мою грудь. А я руку засунула внутрь, глажу его по волосикам, и меня одновременно трясет накатившим отходняком и распирает от счастья, что все хорошо. А ещё, где-то в самой глубине меня зреет предательская мысль – мама из меня так себе.