Текст книги "Богом данный (СИ)"
Автор книги: Ирина Шайлина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)
Глава 22. Богдан
Сны мне снились один другого страннее. Например, что бегу по коридорам дома и мне страшно. Я уже давно не испытывал настоящего страха, все чувства притупились, а тут поди ж ты. Да ещё и коридоры… нет, мой дом ими богат, но я прекрасно знаю, что у каждого из них есть начало и конец. А эти, из моего сна… Они тёмные и бесконечные. Плюс гнетущее чувство того, что я опаздываю, бегу изо всех сил, до хрипов в лёгких и все равно катастрофически не успеваю.
Лиза пришла ко мне вечером. От неё морозом пахнет и снежинками. Я предупредил, её беспрепятственно пропустили. Я сижу так, как уже привык этой осенью – перед камином, в руке бокал. Кажется, эта осень никогда не кончится.
– Как съездила? – спросил я.
– Хорошо, – ответила она после небольшой заминки.
Сбросила шубу, та сползла пушистым облаком к её ногам. А затем забралась ко мне на колени, свернулась, словно котенок, и честно – вот так гораздо лучше, чем просто пить. Лиза же отняла у меня бокал и сделала глоток.
– Тёплое уже. Давно его баюкаешь?
Я хмыкнул и её обнял, раз уж руки свободны. Когда успел так к ней привязаться, когда все так запуталось? И как-то неожиданно обидно вдруг, если Лиза и Ванда не одно целое, то почему мне первой не встретилась Лиза? Хотя жалеть о чем либо это вообще скука, сделанного не изменить.
– Расскажи мне про Ванду, – просит она.
– Что именно?
– Ну… что-нибудь.
– Она была красивой.
Странно, что говорю была. Видимо появление Лизы что-то изменило в моем восприятии, интересно, когда я уже начал говорить о Ванде так, словно она умерла? Не могу вспомнить. Лиза закрывает глаза, словно засыпает, но не тут то было.
– А характер?
– Она была очень живой. Избалованной жутко. Она была единственной дочерью криминального авторитета, он уже растерял всю свою мощь, но его сил и денег хватило, чтобы забаловать дочь, а потом изрядно потрепать нервы мне. К счастью, мне до этого дела не было, я тогда лежал в коме.
– В коме?
Лиза глаза открыла, смотрит на меня внимательно. Я отнял у неё свой бокал, допил, и правда, согрелся совсем виски. Рассказывать или нет? Я не очень любил об этом говорить, собственно, я этого и не делал.
– Она была очень авантюрной. Жила так, словно каждый день последний. И с ней никогда не было скучно. Она вообразила, что влюбилась в меня. Не знаю, так ли это было… Она смешила меня. К ней невозможно было остаться равнодушной, её либо любили, либо ненавидели. Она влезла мою жизнь, хотя её не звали. А потом ей стало мало. Она… обижалась, что я не могу отдать ей всего себя, полностью. Доходило до смешного, она ревновала меня к этому дому, как раз здесь шла реставрация полным ходом. Ревновала меня к щенку. Ко всем. Я уставал от неё, но отказаться не мог, она превратила мою жизнь в сумасшедший дом.
– А потом?
Ванда пыталась заполнить мою жизнь, она хотела, чтобы кроме неё меня ничего не интересовало. Рассказываю сейчас Лизе, думаю, где же были мои мозги, тогда то они нормально работали… Где? Она была девушкой-наркотиком. Поразительно, но я так и не нашёл в себе сил от неё отказаться, даже тогда, когда понял, что она не просто чудаковатая, а психанутая на всю голову.
– Потом она меня предала. Потом – исчезла. Причём сделала это так же феерически, как жила. Она обещала, что с сдохну вместе с ней, похоже, так и случится, только не в один день, как ей мечталось.
Лиза молчит. Больше ничего не спрашивает, переваривает. Часы бьют, пора спускаться к ужину.
– Я не пойду, – говорит она. – Я тебя здесь подожду, ладно?
Женщин явно тянет поговорить со мной сегодня. Тётушка туда же. Она неодобрительно качает головой, видя, что место Лизы за столом не занято, но не комментирует это.
– Ты веришь в то, что она Ванда?
Я морщусь – мне надоело говорить, причём говорить именно о Ванде. Её нет в моей жизни уже больше трех лет, и я внезапно понимаю, что даже мстить уже не хочу. Всё она, Лиза. Просто отняла у меня цель, которой я жил три года.
– Давай не будем об этом.
– Ты понимаешь, что это не один и тот же человек, Богдан? Я закрываю глаза на твои поступки, потому что понимаю – никак не могу на тебя повлиять, а потерять не хочу. Но ты просто удерживаешь живого человека в плену. Ты отдаёшь отчёт в своих поступках? Ты должен отпустить её.
– Ирма…
– Я уезжаю. Самолёт в час ночи, надеюсь, твои мальчики меня проводят. Я старая, очень старая и наивная женщина, мой мальчик. Я ещё помню тебя восьмилетним. Господи, каким ты гордым и упрямым был! Но… я полюбила тебя всем сердцем, несмотря ни на что. Несмотря ни на что, продолжаю любить тебя и сейчас. Но я очень разочарована.
Поднялась и ушла. В глубине души я рад тому, что она уезжает. Не нужно давить на мою совесть, её нет давно. Я не могу от неё отказаться, от Ванды не мог и от Лизы не могу. Но уже по другой причине. К Ванде у меня была по сути, адреналиновая зависимость. Она была, как наркотик. А Лиза… это нечто страшнее в разы. Она словно корни в меня впустила, проросла в меня, и я не знаю, как её выдернуть. Я хочу быть эгоистом. Я думаю о том, что мне недолго осталось, тётушка, слава богу не знает, как все запущено. Не знает постоянных болях, о том, что зрение у меня периодически пропадает, или картинка пестрит разноцветными пятнами, словно испорченный телевизор. Не знает о том, что я не сплю и дом мне шепчет. И ей не нужно этого знать. И сколько бы мне не осталось, я хочу, чтобы все это время Лиза была рядом, чтобы сидела на моих коленях, чтобы её волосы ночью щекотали моё лицо, я хочу смотреть, как она смеётся, а когда перестану видеть – слушать. И я готов претерпеть угрызения совести, что свои, что тётушки. Это моё желание.
Мои мысли уходят настолько глубоко, что я думаю даже, что нужно восстановить то самое крыло. Ирме явно это будет не под силу, она и правда очень стара, чего греха таить… А я опустошен, нет ни гнева, ни страха. Значит – самое время. Нужно будет на этой же неделе дёрнуть мастеров, пусть работают.
– Ты пришёл?
Она уснула, забравшись с головой под одеяло. Голодная, Агафья ничего ей не принесла. Вызываю горничную, она приносит поднос, заставляю Лизу поесть.
– Знаешь, я тут подумала, – говорит она и облизывает палец. – Что мне срочно необходим ребёнок.
– Что? – не понял я.
– Ребёнок. Сделай мне ребёнка. У меня даже день подходящий.
Я смеюсь, а Лиза обижается. Тяну её, обиженную, к себе за ногу, наваливаюсь сверху, ловлю за подбородок, заставляю смотреть в глаза.
– Зачем тебе ребёнок?
– Вот же глупости, абсолютное большинство людей репродуктивного возраста хотят иметь детей и…
– Я серьёзно спрашиваю.
Она задумывается, словно уходит глубоко в себя, а потом удивляет меня.
– Всё так зыбко. Я не знаю, что случится завтра. Кажется, что все может просто растаять, словно иллюзия. И тогда, если все это исчезнет из моей жизни, я унесу твоего ребёнка здесь.
И кладёт руку на свой живот. И голос её так серьёзен, что у меня мурашки по коже.
– Куда унесешь?
– В светлое будущее, – смеётся она, забыв, что вот только обижалась. – Давай же, сделай мне ребёнка.
И тянется к ремню моих брюк, путается, не может расстегнуть, ругается вполголоса. Я думаю о том, что у меня были сотни женщин, никогда не задумывался, сколько именно. Видимо лекции на тему сохранности рода, которые читала мне Ирма все же сыграли свою роль, я никогда не кончая внутрь женщины, если не был в презервативе. Ни одна женщина никогда не была от меня беременной, хотя Ванда в отчаянии пыталась симулировать беременность, я просто затащил её за руку в врачу. Потом кричала, истерила… Интересно, каким бы был мой ребёнок? Но Лиза все же справляется с ремнем, запускает руки под брюки и я отбрасываю мысли в сторону. Нет, правда, думать о глобальном, лёжа на красивой женщине просто преступление.
– Я слежу за тобой, – выдыхает Лиза.
Крепко стискивает мою спину ногами, словно и правда – не выпустит. Взгляд её затуманен, но сумасшедшая мысль явно крепко пустила корни в её голове, и так просто она с ней не распрощается. Она, Лиза, вообще быстро и легко кончала, обдавая меня жаром, горячим дыханием, сжимаясь вокруг моего члена. Кончала и шла на второй заход. А теперь поди ж ты, терпит, боится потерять контроль.
– Кончай, – говорю я. – Упрямая.
И вхожу до упора, внутри неё так тесно и горячо, что у меня голова идёт кругом, на коже выступают капельки пота…
– Нет, – шепчет она. – Только вместе. Я за тобой слежу… ах.
Прижимается ко мне всем телом, крепко охватывает руками, лицом утыкается в мою шею. Выгибается. Пальцы скребут, царапают мою кожу. А потом её же шальная сумасшедшая мысль заражает и меня. И да, я делаю это. Кончаю в неё. Внутри сразу же становится сильно влажно, а я толкаюсь глубже, ещё глубже, словно пытаясь облегчить маленьким Черкесовым путь.
– Вот видишь, совсем не сложно…
Она гладит меня по волосам, а я прихватываю и чуть кусаю сосок. Не пойму даже, зол ли я, но мне определённо нужно выпить. Наливаю в два бокала, один протягиваю ей, а Лиза головой качает.
– Мне нельзя, я беременею.
Складывает руки на груди, а ноги закидывает на спинку кровати, чтобы, значит, ничего не вытекло. Воистину, мне везёт на чокнутых баб. Курю, Лиза косится недовольно, но слава богу, молчит. Так и засыпает, ногами кверху, я накрываю её одеялом. Провожаю Ирму, затем возвращаюсь – Лиза все спит. Ложусь рядом. Я даже не думаю, просто слушаю её дыхание. А дом молчит, таинственно, я бы сказал. Однако к середине ночи я все таки уснул. Проснулся от её шепота. Сначала подумал, что она говорит во сне, но понял, что это не так. Сидит голая на постели, окна не зашторены, на неё льётся лунный свет. Смотрит, не пойми куда, ноги кренделем скрутила в позе лотоса, словом – сосредоточена.
– Теперь ты не имеешь права на меня обижаться, – говорит она. – Теперь точно. Ты… сам знаешь. От тебя ничего не зависит. Я сама приняла это решение, странно, но мне и правда этого хочется… Теперь мы с тобой квиты, слышишь?
– С кем ты говоришь?
Она поворачивается, на её лице испуг, но затем она улыбается.
– С домом… мы порой ведём беседы. Я ему обещала кое что. Отправь кого нибудь за скрипкой, пожалуйста.
Время три часа ночи, а этой голой женщине нужна скрипка. Уму не постижимо. Тем не менее, через несколько минут её приносят, беру её, чуть не падаю, Лиза попросила свет не включать.
– Скажи им, пусть все уйдут.
– Дома только охранник и Агафья. Ирма уехала.
– Старуха наверное спит… а охранник, пусть он уходит.
Покоряюсь, отсылаю охрану прочь – мне просто интересно, что она задумала. А она берет свою скрипку и идёт прочь из комнаты, я следом. Выходим в основное крыло. Здесь – большой холл. Ванда мечтала, что будет наряжать здесь огромную пушистую ель, высотой в два этажа. Я этой комнатой не пользуюсь, только камин велю жечь. Я люблю огонь. Я спускаюсь по лестнице, подкидываю дрова, разжигаю. Лиза остаётся на галерее, которая идёт вдоль всей комнаты, опоясаянная перилами. Стоит, голая, а за спиной мои предки, портреты пришлось выискивать целое десятилетие, а несколько восстановить. Через высокие окна струится лунный свет, но Лиза мне видится только смутным белым силуэтом. Она же достаёт скрипку и… играет.
На улице ветер. Мне его не слышно, но я вижу, как покачиваются смутные тени деревьев на стенах. Чуть слышно трещит, разгораясь огонь. Но это не главное. Музыка. Незнакомая мне мелодия царит, обволакивает, заставляет вместе с ней грустить о том, чего никогда не будет. У меня перехватывает дыхание. Вспомнил, как Ирма говорила о том, что скрипка царица музыки, я только улыбался. А теперь, когда она играет в руках голой женщины, которая хочет от меня ребёнка и разговаривает с мои домом – готов поверить. Но Лиза… она ещё более сумасшедшая, чем Ванда.
Когда мелодия стихает становится оглушительно тихо. Она, моя персональная ведьма отвешивает поклон, а потом медленно спускается ко мне по ступеням.
– Что это было?
– Адажио Альбинони.
– Нет, я о тебе.
Она пожимает плечами, словно не происходит ничего необычного.
– Может прокрадемся на кухню? Воистину, не зря говорят, что беременная женщина ест за двоих, я слона бы съела…
Глава 23. Лиза
– Ты тоже считаешь меня предательницей? – спросила я.
Кот зевнул и отвернулся. Яйца ему важнее. Может ему вообще все равно. А может, он обиделся, как и дом. Этот затаив обиду молчал, хотя я практически из кожи вон лезу, чтобы его задобрить.
– На обиженных воду возят, – сказала я.
Дом молчит, кот молчит, а моя крыша окончательно съела. Даже шифером не пошуршала на прощание.
– Хочешь, я заберу тебя с собой? – и подумав добавила. – В светлое будущее.
Кот свернулся кубком и уснул. Время – раннее утро. Черкес, словно вспомнив, что миллионы не сами в его руки пришли уехал работать работу. Я взяла свою скрипку и отправилась в бальную комнату. Мне плевать даже, если услышит кто. Я закрываю глаза и играю. Играю так долго, что руки, уставшие за месяцы без практики болят и просят пощады. Зато моя музыка нравится всем. Вокруг меня носятся в вальсе пылинки, а за битыми стёклами – снежинки. Некоторым из них так нравится, что они залетают внутрь комнаты и медленно тают на полу.
Затем я откладываю скрипку и иду вниз. Мне по прежнему кажется, что здесь есть выход. Не могла Ванда исчезнуть просто так, на ровном месте. Нужно просто откатить эту чёртову глыбу в сторону и изучить стену. И она откроется, покажет мне путь в то самое, светлое будущее.
– Всё по честному, – говорю я дому. – Согласись, я не смогу родить тебе наследника, если меня убьют. А Виктору я ни на грош не верю. Но… отказаться от малышки не могу. И уж прости, доверять стопроцентно Черкесу я не могу тоже, сколько бы оргазмов он мне не подарил, какими бы красивыми не были его глаза… Я могу рассчитывать только на себя. И на тебя. Ты каменный, а камень не предаёт. Ты меня спрячешь, а потом выпустишь. Тебе не привыкать отпускать своих детей, ты же знаешь, они возвращаются… И мой ребёнок вернётся. Наш.
Дом снова молчит, но я уверена, что он слышит меня. Так же, как по какой-то глупой дурости уверена в том, что беременна. Смешно, не правда ли? Но камень тащить все равно придётся, сам он не сдвинется. Ничего, я уверена, что у Черкесова чертовски крепкие детки, и вылезет из меня плод прошлой ночи не раньше, чем через девять месяцев. Конечно, если меня не убьют.
Время близится к обеду, поэтому возвращаюсь к себе. Ирма уехала, а вместе с нею обеды и ужины со свечами и столами, накрытыми накрахмаленными скатертями, готовы состязаться в белизне с альпийским снегом. Поднос стоит на столе, а ем я, поставив тарелку на колени. Какая разница, кроме кота никто не видит, а он меня не любит, и отказался идти со мной в светлое будущее.
После обеда выясняется неожиданное – я не заперта. Этим я сразу же пользуюсь. Я брожу по дому, хочу изучить его полностью. Я могу и не добежать до подземелий. И да, со мной будет ребёнок… Я должна изучить каждый закоулок, каждый коридор. Беда только в том, что дом огромен и хаотичен, в нем нет никакой системы. В нем можно было бы целый день бродить. Зато я нахожу высокие запертые двери и догадываюсь, что они ведут туда, в то крыло. Если я с девочкой уйду к себе, там перебегу через подземный ход, никому и в голову не должно прийти икать меня там. А потом мы уйдём. Что-то мне подсказывает, что потом не будет ничего хорошего.
– Ищешь, что плохо лежит? – спрашивает Агафья.
Она вытирает пыль. Я прекрасно знаю, что в её распоряжении несколько человек прислуги, и она совсем не обязана утруждаться. За мной, что ли следит?
– А самое важное я у вас уже украла, – мило улыбаюсь я.
Старуха упирает руки в бока, смотрит на меня изучающе. Думает. А я думаю о том, что уж вот по старухе то точно скучать не буду.
– Ты Ирме задурила голову, – наконец говорит она. – Ирма добрая. Чистая. Настоящей жизни не видела. А я хлебнула, я знаю, что почем. И меня ты не проведёшь. Я знаю, что ты улыбаешься, а самой глаза чернющие… плохое бы задумала.
– Что я задумала, тебя не касается! – не сдерживаюсь я. – Давай, иди, скажи ему!
Она поджимает губы, разворачивается и уходит, наконец. Оставляет меня наедине с домом. Я на первом этаже, в самой старой его части. Этот коридор узкий и длинный, тёмный, отделанный дубовыми панелями. Я иду и провожу по ним ладонью. Мне всего хочется коснуться. Потом поднимаюсь на галерею, на которой так недавно играла на скрипке, вглядываюсь в лица предков Черкеса. Нахожу отца Ирмы – Богдан удивительно на него похож. У них я тоже прошу прощения за своё предательство, и кажется, что все они смотрят на меня осуждающе.
– Лиза плохая, – говорю я.
А мама бы сказала, что я поступаю правильно. Что главное это семья. На втором месте – выгода. Ещё безопасность. Это три кита, на которых стояло наше семейство. Мы бежали всю свою жизнь, а теперь я наконец нашла место, в котором не жалко и умереть, а мне снова бежать нужно. Обидно.
Ближе к вечеру мне становится скучно. Я могла бы спуститься в подвал, но страшно – вдруг придёт дед с внучкой, а меня нет? Или Черкес вернётся. Я склоняюсь по дому без дела, и наконец со скуки нахожу Агафью. Она в парадной столовой. Раскладывает серебро на белоснежной скатерти, аккуратно подворачивая полотняные салфетки. Парадная столовая это образец великолепия, и даже Ирма ни разу не просила в ней накрыть.
– У нас что, праздник?
Агафья одаряет меня тяжёлым взглядом, но я спокойно его выдерживаю. У меня иммунитет, так легко меня не проймешь. Она вздыхает, понимая, что так просто я не отвяжусь и говорит.
– Хозяин велел тут накрыть. Ума не приложу, зачем, никто здесь отродясь не ел. Ирма говорит, что эта столовая для самых праздничных случаев.
Мне тревожно. Ужасно тревожно. Теперь мне кажется, что все случится сегодня. Даже возможно, сейчас уже происходит что-то непоправимое, а я не знаю. Тревога не даёт сидеть на одном месте, я несусь ко входным дверям, огромным, двустворчатым, из массивного чёрного дерева. И я торчу там, смущая периодически проходящего мимо охранника целых сорок минут. А потом Богдан, наконец, возвращается. Я бросаюсь к нему, а он такой холодный с мороза, словно всю дорогу пешком шёл, прижимаюсь, утыкаюсь носом в ткань пальто, вдыхаю запах туалетной воды.
– Ты чего? – удивляется он.
– Ничего… волновалась просто. – и тему перевожу. – А у нас что, праздничный ужин? По какому поводу?
– Без повода… Платье надень, тебе сейчас принесут, я купил.
И с лёгким шлепком по заднице отсылает меня прочь. Я все ищу тревожные признаки – не захотел со мной говорить. Ужин этот, в столовой особой, будь она неладна… Может он что-то заподозрил? А может у него что-то случилось? Оборачиваюсь, вглядываюсь в его лицо. Так же безупречно красив, только черты лица заострились, как после тяжёлой болезни.
– Иди-иди, – подгоняет он меня. – Уже скоро накроют, не опаздывай.
Я послушно ухожу. Платья уже принесли, солидная горка пакетов прямо на моей кровати. Наверняка, Сергей, просто принёс и швырнул, у нас с ним взаимная нелюбовь. Перебираю. Я люблю красивые вещи, и не будь так напугана, насладилась бы каждым платьем, а сейчас я даже не примеряю их, просто рассматриваю и оставляю лежать на постели разноцветной кучкой. Я знаю, что я надену. То самое, вернувшееся ко мне платье. В глубине души я надеюсь, что Богдан сам обо всем догадается. Поймёт, что я такая же предательница, как Ванда. Поймёт, что меня проще убить, как он и хотел. Что так будет лучше всем.
Вскоре я готова. У меня теперь даже туфли есть. Я не знаю, как у них положено, идти мне самой, или ждать, пока за мной придут? Голубой кровью я похвастать не могу, повадки высокорожденных мне незнакомы. В конце концов нетерпение подталкивает и я спускаюсь сама. Мерцают свечи. Тонко и сладко пахнут лилии. Стол длинный, я сижу с одного конца, Черкес, судя по всему с другого. Прелестно. Я сажусь и жду, когда Черкес приходит буквально подпрыгиваю на месте, поднимаюсь ему навстречу.
– Интересный выбор, – говорит он про платье. – Тебе очень идёт.
– Спасибо…
Я сажусь. Входит официант с блюдами, а я даже не могу разглядеть, что в тарелке. Что за пародия на великосветскую жизнь? Честно, мне больше нравилось есть нагишом перед его камином.
– А почему мы ужинаем здесь?
– Я просто подумал, а вдруг я сегодня умру? А столовой так и не успел воспользоваться. Вот и все.
У меня обмирает сердце. Он точно все знает. Почему тогда так странно себя ведёт? Он может просто свернуть мне шею, вот прямо сейчас, и ничего не случится. Ничего. И внезапно мне кажется, что в доме слишком много охраны. Или может, всегда так было, а я сидела в своей комнате и не видела?
– Господи, как ты мнителен, – спокойно отвечаю я, не выпуская своих демонов наружу. Пусть будут при мне. – Мне пожалуйста просто воды, я не пью вино.
Официант послушно уносит бокал с вином, Черкес чуть покачивает головой – не верит в мою игру в беременность. А мне этот ужин уже поперёк горла, Господи, сколько перемен блюд, можно было целую роту накормить… Мне жалко еду – я её просто порчу. Тарелку ставят передо мной, я перемешиваю содержимое и жду следующей тарелки. И все смотрю на Черкеса, а он курит, хотя уверена – на великосветских мероприятиях это запрещено. Курит и стряхивает пепел прямо в тарелку, тоже не ест, что за фарс?
Напряжение в комнате такое осязаемое, хоть ножом режь. Нужно как-то прогнать его, я знаю только один верный способ. Смахиваю со своего конца стола приборы, они жалобно звенят, падают на пол, тарелка, наверняка безумно дорогая, раскалывается пополам. Испуганный официант ловит мой взгляд, а потом понятливо пятится назад и выходит из комнаты, закрывает дверь. О, я исполнила мечту миллионов, по крайней мере – мужиков. Длинный стол накрытый кипельно-белой скатертью, женщина в соблазнительном, провокационном платье… ползёт по нему на четвереньках. Я выгибаю спину – я хищница. Черкес смотрит на меня, его глаза смеются. Своего я добилась.
Стол чертовски, неприлично длинный. Каждую свечу по дороге я задуваю, остаются только те, что горят в стороне. И последняя свеча, её огонёк отражается в глазах Черкеса. Когда гашу её, они кажутся совсем чёрными.
– К чёрту эту чопорность, – шепчу я.
Смахиваю и его приборы – просто акт вандализма. Сажусь накраяй стола, ноги раздвигаю, сегодня под платьем чёрное белье, прозрачное кружево больше показывает, чем прячет. А он смотрит, глаза его все так же смеются и… не делает ничего. Беру его руку, кладу её себе на промежность, и крепко сжимаю ноги, словно в капкан его поймала.
– Ты сумасшедшая, – говорит он.
И сдаётся. Стискивает, комкает мою плоть, один палец сдвигает в сторону полоску кружева и погружается внутрь. Там горячо… я знаю, что моё глупое тело всегда готово к сексу с ним.
– Давай сойдем с ума вместе, – прошу я.
Он рывком раздвигает мои ноги, расстегивает брюки, кружевное белье трещит, больно врезается в кожу, рвётся… Стол, как меня любезно проинформировала старуха, красного дерева, девятнадцатого века с достоинством встречает наш напор, только скатерть сминается, и моя голая задница елозит по дорогущему антиквариату, он жалобно скрипит. Я падаю на спину, поворачиваю голову в сторону, смотрю на огоньки свечей. Они словно мерцают в такт яростным движениям внутри меня, сливаются в одно мутное зарево, а потом взрываются, и я взрываюсь. Черкес, словно смирившись, кончает внутрь меня. Потом он курит, а я чувствую, как его тёплое семя вытекает из меня, расплывается по столу. Ничего. Теперь – точно. Надеюсь, дом доволен. В дверь настойчиво стучат. Черкес кивает мне, я с трудом сползаю со стола, одергиваю платье.
– Сотовая связь не ловит, – торопливо говорит Сергей. – Мне это не нравится.
Мужчины говорят, я просто обхожу их стороной, я опустошена. Неужели так все и начнётся? А может, уже началось?
– Сколько человек охраны сегодня?
– Одиннадцать.
– Больше, чем достаточно.
Я уже почти ушла, когда произнесли фразу, которая заставила меня замереть на месте.
– Там снова этот старик. С ребёнком. Стоят за воротами…
Я обернулась. Сейчас Черкес зол, что его разозлило? Я? И какого черта все происходит так быстро? Я не успела собраться, я не готова… Но – там малышка.
– Пусть гонят прочь.
– Богдан… – я редко называю его по имени, в большинстве случаев я вообще к нему не обращаюсь, зачем, если можно говорить на языке тел, на языке сумасшествия? – Пожалуйста. Я обещала ему. Там ребёнок…
Ребёнок так близко. Он даже не мой, но он все, что осталось от моей семьи. Я не могу отказаться от него. Вспоминаю внезапно, с такой четкостью, словно только вчера произошло, как малышка обхватывала мой палец. Кулачок – крохотный, а держит крепко… А когда сосала бутылочку, гораздо скорее засыпала, если я позволяла ей держать в кулаке свою прядь. Вспомнила, каким пустым становился её взгляд за несколько мгновений до сна. Она широко открывала глаза, смотрела в одну точку, словно младенческими глазами видела то, что скрыто от всех остальных. Неведомое. Я следила за её взглядом и не находила ничего, от этого малышка казалась ещё более особенной. А потом она засыпала, и вдруг улыбалась во сне, трогательно беззубой улыбкой. Нет, я не могу от неё отказаться, не сейчас, когда она так близко.
– Богдан…
– Хорошо, – вдруг кивает он, словно решившись. – Пусть.
Я несусь за своей шубой, я сама их встречу. Вспоминаю, что неплохо бы надеть трусы, все же, неизвестно, что день грядущий готовит. Разве только то, что ничего хорошего, это уж точно. Сбрасываю туфли, надеваю кроссовки. А потом лечу, так, словно увидеть старика самое главное желание в моей жизни. На первом этаже, возле библиотеки стоит Богдан. В его руке бокал, неудивительно. Я отнимаю его, ставлю в сторону, и прижимаюсь к мужской груди изо всех сил, так крепко, словно хочу в неё врасти.
– Ты чудная сегодня, – говорит Черкес.
– Я просто беременная, – напоминаю я. – Гормоны, все дела…
Вдруг позволяю себе мечтать. Недолго, пару мгновений. О том, как все могло бы быть иначе. Что Черкес бы не купил меня. Мы бы встретились, даже как-нибудь смешно. Например он бы увидел меня на остановке, влюбился без памяти, предложил подвезти… Но я девушка строгих правил. Он бы добивался меня, а я в его объятиях не судорожно подбирала каждое слово, чтобы ненароком не разбудить психопата, а просто таяла. Никаких сомнений. Просто… любовь. И тогда, в случае малейшей беды, самого крошечного страха я бы бежала к нему, а не от него. Тогда я бы не предала. У меня бы хватило сил поверить… Одергиваю себя – это всего лишь мечты. А ещё – оправдания. Не требуй индульгенции передав человека, смотри правде в глаза…
Он целует меня в самый кончик носа, скорее – чмокает небрежно. Такой вот странный получился последний поцелуй. Я иду и не оборачиваюсь, не нужно травить душу… На улице свежо, снег хрустит под ногами. Под шубу задувает морозный ветер. Совсем темно, а время только часов восемь вечера… Интересно, какой день недели? Надо было спросить у старухи. Хотя…какая разница? Ворота медленно открываются, я буквально притоптываю от нетерпения.
– Влюбилась что ли? – хмыкает Сергей, без него меня не выпустили. – Беда нагрянула когда не ждали… Ничего, любви все возрасты покорны.
– Идиот, – отзываюсь я.
И наконец вижу её. Я даже на фальшивого деда не смотрю, только на ребёнка. И не поймёшь так сразу, что девочка – серая шапочка, куртка тёмная, джинсы, утеплённые кроссовки. «Дед» крепко держит её за руку. Вглядываюсь в лицо малышки – точно она. Мама бы сказала, что наша порода…
Дед говорит что-то, я вижу только открывающийся рот. Я вижу подмену, вижу, но Сергей на старика даже не смотрит. Я была права – старость никому не интересна.
– Дай мне руку, – говорю я из последних сил.
Она смотрит на меня снизу вверх васильковыми глазами, так серьёзно смотрит. А потом даёт руку. Убийца тоже её не выпустил, так и идём к дому, каждый цепляется за девочку. Когда Сергей отстает от нас на несколько метров, останавливается прикурить, фальшивый дед наконец меняет тему – до этого он говорил о том, что озимые точно померзнут, морозы стоят, а снега кот наплакал.
– Не вздумай тупить, – шипит он мне. – Наших вокруг дома несколько десятков. Свою часть ты выполнила, провела меня внутрь, но не думай, что все закончилось… Теперь для Черкеса ты хуже дерьма, что пристало к ботинку, а тебе ещё отсюда выбираться. Все поняла?
Я киваю, поняла. Только…
– Не нужно при ребенке, – прошу я.
– Это не ребёнок, – хмыкает убийца. – Это дьяволенок.
