Текст книги "Богом данный (СИ)"
Автор книги: Ирина Шайлина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)
– Ложитесь, – просит она.
Я отпускаю её горло и ложусь прямо на ковёр. Она рядом, её ладонь на моем лбу. Мне легче, мне и правда легче. Сознание кружится, то ли алкоголь тому виной, то ли наконец сон… Всё же, сон. Плохо только одно, то, что она видит меня слабым. Черкеса, мать вашу! Слабым, как беспомощный младенец, засыпающий на ковре, который пахнет элитным виски.
– Я не уйду, – обещает она.
Куда бы она ушла, за дверью – охрана.
– Потом я тебя убью, – говорю я, и наконец закрываю глаза, проваливаясь в сон. – Вот проснусь и непременно убью..
Глава 5. Лиза
Уму не постижимо, но он спал. Просто спал лёжа на ковре, раскинув руки в разные стороны. Грудь мерно вздымалась, но я боюсь на него смотреть. Сижу рядом, руку держу на его лбу, словно решила температуру ему померить да так и осталась… посидеть рядышком. Руку убрать тоже боюсь, мало ли, вдруг проснётся, и вспомнил, что не додушил…
Я просидела так час, благо на стене часы огромные. Один раз дверь тихонько приоткрылась, в комнату заглянул один из охранников, подарил мне гневный взгляд и снова скрылся. У меня рука затекла и спина болит. Утомившись ноги вытянула, попала пяткой как раз в мокрое пятно от виски. Ещё через полчаса решилась отнять руку и… безмятежность со спящего лица словно ветром сдуло. Я торопливо поменяла позу и положила на лоб другую руку, та слишком устала.
Ещё через тридцать самых тоскливых в моей жизни минут я решилась на него посмотреть. Я и раньше смотрела в его лицо, но Черкес подавлял, вынуждал отвести взгляд. А теперь – совершенно беззащитен, эта мысль даже пугает. Он красив. Причём красив практически классически – ровный нос, пожалуй, чуть длинноват, но это его не портит нисколько. Изящный изгиб скул, мужественный подбородок. Я знаю, что глаза у него серые. Губы… вот ещё немного пухлее и смотрелось бы женственно. Идеальные губы, чётко очерченные… Сейчас, когда он спит, он кажется ангелом. Это если забыть, что проснувшись он обещал меня убить…
Вдоволь изучив лицо своего, подумать только – хозяина, я вернулась к шрамам. Скпал Черкес на спине, но я уже знала – там шрамы тоже есть. Один шрам, который по диагонали пересекал грудь, словно деля её на две части, была даже красив. Я едва касаясь провела по нему пальцем, он был идеально ровным. Чем можно было нанести такую рану? Наверняка холодное оружие, острое, словно скальпель, и удар был стремительным. Хотя, возможно я слишком романтизирую и все было гораздо проще и банальнее. Остальные шрамы казались наскоро собранной мозаикой, элементы которой были белого, розового, насыщенно красного цвета. Словно кисть обмакивали в краски хтих цветов, и наскоро рисовали ужасную картину на чужой коже.
Эти шрамы начинались у пупка, спускались к паху, под пояс брюк, поднимались к подмышечной впадине. Их я тоже потрогала – кожа неровная, но отторжение или брезгливости не вызывала.
– Наверное тебе было очень больно, – прошептала я.
Хотелось сказать это со злорадством, но неожиданно не получилось. Поймала себя на мысли, что мне его… жалко. Воистину, бабы дуры. Он купил меня, позволил своей собаке гонять меня по саду, обещал убить, едва не придушил, а мне его жаль. Или уже стокгольмский синдром? Если так, то дайте мне таблеток, я хочу изгнать это из себя.
– Ты не достоин моей жалости, – снова шепчу я. – Да кого я обманываю? Тебе она просто не нужна…
Бросила взгляд на окно – шторы сомкнуты неплотно, сквозь них пробивается свет, падает яркой полоской на ковёр. Слишком далеко от меня, я бы дотянулась до этого кусочка солнышка… Я любила осень. И дожди любила, правда, больше ими в окно любоваться. Очень любила холодную и ясную осень. Когда по утрам морозец, пар изо рта, пол ногами хрустит подмерзшая трава и листья, деревья голые, а небо синее-синее, такое прозрачное, что кажется, просто упадёшь в него и сгинешь с концами…
Черкес спал уже три часа, я в который раз поменяла руку. Начала чувствовать себя матерью с крошечным младенцем, когда уснуть страшно, вдруг с ним что-то случится? И сидишь, смотришь на свое чадо не наглядное… только этому чаду больше трех десятков лет и росту в нем метр девяносто.
Сидеть больше невыносимо, я устраивают рядом на боку, убирая одну его руку – устроила её вдоль его тела. Так гораздо удобнее. Теперь его лицо совсем близко. Думаю, что подверг тебя такой боли? Какое чудо позволило остаться твоему лицу таким же красивым, не коснувшись его ни единым пятном боли?
– Кто ты такой? – спросила я.
Черкес не ответил. Зато повернулся на бок и подмял меня под себя. Получилось весьма по-хозяйски. Носом уткнулся в мою косу, одну руку на меня закинул, ногу даже. Зато мои руки наконец освободились. Он горячий такой, у него наверняка температура, славно, что камин погас. С негодованием думаю о его прислуге – лучше бы аспирина принесли, чем виски. А ещё с тоской думаю, теперь точно убьёт… Такие люди не показывают свою слабость, а я лицезрела целый букет различных её проявлений. Он этого не простит, точно.
А Черкес, не зная, какие мысли бродят в моей дурной голове, тяжело вздохнул, стиснул меня своей ручищей, а потом прошептал имя. Женское, чужое, совершенно мне незнакомое.
– Ванда…
Он шептал ещё. Его шёпот был горячим, пах виски, от него мурашки по коже. Мне страшно. Я пытаюсь разобрать слова, но шёпот бессвязен, а сон явно мучает его – тело напряглось, дыхание сбилось. Я вывернулась из его объятий, повернулась, опираясь о локоть. Безмятежности в его лице больше нет, губы сжаты, высокий лоб избороздили морщины.
– Тссс, – говорю я. – Спи, все хорошо.
Касаюсь пальцами его лба, разглаживаю морщинки, каждую… думаю, могла бы просто приду шить его подушкой, а сама страдаю… херней страдаю. Но убить я не смогу, пусть лучше спит, когда он спит мне спокойнее.
Я устроилась рядом так, чтобы он не обнимал меня больше, но мог касаться – так он явно спал крепче. Закрыла глаза. Потом уснула, неудивительно даже, ведь пытка спящим Черкесов длилась уже несколько часов. Когда проснулась – совсем темно, полоски света из-за штор больше нет, камин давно погас. У меня секундная паника, которую я не могу контролировать, лишь усилием воли я не кричу.
Совсем темно, слишком темно, огромная комната прячет от меня Черкеса, я знаю, что он проснулся, чувствую это, мне кажется я даже слышу его дыхание. И встать страшно, я ползу на четвереньках, а потом утыкаюсь лбом в какую-то мебель, наверное, стол.
– Ты как зверушка, – говорит Черкес. – Вроде милая, но дикая какая-то, и ни хрена непонятно, что там в голове твоей.
Пытаюсь определить откуда идёт его голос. Много ли в нем ярости? Может он выспался и подобрел? Сомнительно, но отменный сон творит чудеса… мне бы чудо не помешало, хоть какое-нибудь, хоть крошечное.
– Ты зачем пришла? – спрашивает он. – Зачем сюда пришла?
Это точно стол. Большой рабочий стол. Хочется залезть под него и закрыть глаза – я в домике. Домик эти гарантированная защита, жаль только, что мне давно не восемь лет. Голос Черкеса достаточно спокоен, но этот человек пугает меня своей непредсказуемостью.
– Говори.
– Я просто хотела, – торопливо и сбивчиво начинаю объяснять я, – просто хотела понять, зачем я здесь…
– Поняла?
– Нет.
Черкес хмыкнул, щёлкнула, зажглась зажигалка, осветив его лицо. Он сидел в кресле, все так же, без рубашки, босые ноги, завернутые джинсы. Теперь я хотя бы знаю, где он находится. В случае чего просто побегу в другом направлении.
– Моя голова… как ты это сделала?
Я вздохнула – как объяснить?
– Я умею… успокаивать животных. С людьми никак не получалось, но я умею успокоить паникующее животное…
– Животное?
Черкес засмеялся, от его смеха в этой кромешной тьме мне ещё более жутко, чем было до этого.
– А если я натравлю на тебя Вельзевула?
– Не надо, пожалуйста…
Черкес хмыкнул, затушил сигарету, с хрустом потянулся – я догадалась. Видимо, ему и правда лучше стало… И не похоже, что намерен меня убить.
– Сергей!
Дверь мгновенно открылась, впустила в комнату яркий свет, который вынудил меня зажмуриться. В проёме выросла внушительная фигура охранника, он замер, ожидая приказаний.
– Отведи её обратно… И крыло закрой, погуляла и хватит.
Мужчина шагнул ко мне, крепко ухватил меня за локоть и повел прочь. Я обернулась, но Черкеса в темноте разглядеть не смогла. Мужчина ведёт меня, в коридорах этой части дома ночники по стенам, а я никак не могу понять, который час вообще? И миллионы вопросов в голове, все до единого без ответа.
– А кто такая Ванда? – решилась спросить я.
Охранник замер, словно натолкнувшись на невидимое препятствие, больно стиснул мою руку – синяк будет. Дёрнул меня, вынуждая повернуться к себе лицом. Он был спокойным и невозмутимым, этот человек, иногда мне даже казалось, что он мне сочувствуют.
– Ты совсем тупая? – спросил он с нажимом. – Совсем? Если ты ещё раз спросишь у меня, я разобью тебе лицо. Спросишь у хозяина… значит жить надоело.
И дальше меня потащил, на первый этаж. В проеме одной из дверей стояла старуха. То, что меня волокут за собой её не возмутило нисколько.
– Спал, да? – с надеждой спросила она.
Охранник кивнул, а старуха перекрестилась. Чудные дела творятся, Господи.
В крыло, которое являлось моей персональной тюрьмой вёл высокий арочный проход. Двери тоже имелись, но они всегда были открыты. А теперь меня собирались запереть.
– Ну пожалуйста, – попросила я. – Не стоит. Я буду мышкой.
Единственное, что меня успокаивало, так это то, что я могу в любой момент выйти из комнаты. Теперь по сути тоже могла, но тюрьма стала лишь немногим больше.
– Девушка, – вздохнул охранник. Почему-то меня никто не называл по имени здесь. – Это очень старый дом. Доподлинно известно, что здесь имеется три потайных хода. Два мы нашли и отреставрировали, а третий ещё нет. Этот дом полон загадок. Вы можете просто повернуть не туда, а потом мы вас и с тепловизором не найдём.
– Глупости, – возмутилась я. – Не сожрёт же этот дом человека…
– Один раз сожрал, – ответил он. – Идите.
Втолкнул меня в мою часть коридора, закрыл двери. Заскрежетал замок. Я решила действовать на опережение – побежала на второй этаж. Здесь была вторая лестница, которая соединяла моё крыло с другой частью дома. Но… не успела. То ли Сергей бегал куда быстрее, то ли просто попросил кого – заперто. Эту часть дома я изучила достаточно, поэтому знала все ходы и выходы из неё, и все они были перекрыты.
Ночью царила полнейшая тишина, если не считать скрипов, которые издавал старый дом. Я стала жалеть, что у Черкеса немой пёс – лаял бы хоть в саду, все легче. И честное слово, я с тоской вспоминала притон Виктора, там хоть живые люди были, пусть шлюхи и моральные уроды… Окно я открыла нараспашку, плевать на холод, мне хотелось хоть каких-то звуков. Так я узнала, что ночью Черкес уехал, машин не видно, но судя по всему от дома их тронулось несколько – высочайшая персона наверняка ездит с эскортом.
В следующие три дня единственным человеком, которого я видела была старуха. Она приходила трижды – завтрак, обед, ужин. Я пыталась было бастовать и устроила голодовку, но ни к чему она не привела – старуха просто игнорировала меня, молча утаскивала полный поднос обратно.
У меня имелось две футболки, один свитер, одни джинсы и три штуки трусов. Раньше был ещё и лифчик, но я привела его негодность. Наверняка в доме была прачечная, но старуха не спешила мне угождать, в её обязанности входила только кормежка, поэтому каждый день у меня в ванной сушилась очередная смена одежды. Я даже стала думать, что просто сошла с ума, и возможно вообще нахожусь в психушке, а весь этот странный дом – мой глюк. Единственное, что было материальным – скрипка, на которой я не могла играть. Я доставала её из футляра, нежно гладила изгибы, и пыталась воскресить в памяти любимые мотивы. Начинаю тихонько напевать, лакированное дерево согревается, под моими ладонями, а потом… потом я вспоминаю, что так же нежно разглаживала морщинки на лбу Черкеса. Он украл у меня и это, даже чувство единения с молчащим музыкальным инструментом…
Очередной ночью – я сбилась со счету, я услышала шорохи. Я уже привыкла к тому, то дом говорит, но этот шум был явно иного рода. Слишком материален, кажется, его можно потрогать. Мне бы выйти в коридор, тем более я почти обезопасила его от камер, со скуки разбила почти все. Оказалось, что при помощи швабры, найденной мной в кладовой и стула до них можно достать. Но в коридор я не вышла – страшно. В итоге всю ночь лежала в постели, а я перебралась в неё из кресла, и слушала.
День прошёл обычно, а ночью звуки вернулись. Я решила – пора быть мужиком. Взяла свою швабру и пошла в наступление. В конце концов, возможно, про меня забыли все, кроме старухи, и жить мне здесь до конца моих дней. Точнее, её дней – кто меня кормить будет, когда она умрёт?
Я вышла в коридор со шваброй наперевес. Горят ночники – их я тоже включать научилась, но наверху все равно темно, свет слишком слабый и рассеянный. Иду, и мельком думаю, мог ли пробраться в дом к Черкесову преступник? Нет, пожалуй, нет, здесь и так слишком высокая концентрация убийц на квадратный метр площади. Интересно, если меня убьют, это его опечалит? Вот же глупости…
Шум идёт от кладовки. Дверь в неё приоткрыта, хотя клянусь – закрывала. Внутри темно, беру себя в руки и щелкаю светом. На полу лежит сгусток тьмы. Нет, слава богу не очередной визитер из ада. Это кот. Чёрный целиком и полностью, только глаза круглые зелёные. Он худой, но не тощий, скорее, подтянут. Большой и чёрный, гладкий, словно пантера.
– Ты как сюда попал? – удивилась я. – Здесь все закрыто. Может, есть хочешь? У меня какая то дохлая птица на ужин, точно она не идентифицирована, но возможно, перепел. Для курицы маловата. Могу угостить.
Я просто соскучилась по словам – говорить самой с собой страшновато. А тут настоящий живой кот, лежит, слушает. Правда от угощения отказался – подтолкнул мне лапой свою добычу, придушенную мышь. Мышь правда, сдохла не до конца и пискнула, глядя на меня бисеринками глаз.
– Ты ведь даже жрать не хочешь, – поругала я кота. – Давай мы её отпустим.
Кот зевнул и отвернулся, а я отнесла мышь в ящик стола – пусть тут побудет, пока не оклемается. Кот пошёл за мной и все же согласился на кусок птицы. Лёг спать на мою постель, а утром я поняла, что он исчез. Дверь открыта, видимо, он мастерски с ними справляется… Вернулся он на следующую ночь тоже. В моей тюрьме явно где-то есть дырка, проникает же сюда кот? Жаль только, отследить его не удавалось никак.
– Будь душкой, – попросила я. – Ну покажи дорогу глупой женщине.
Кот прищурил зелёный глаз. Посмотрел на меня оценивающе. О, я словно читала его мысли. Справится ли глупая самка снаружи? Там злые люди, там огромный немой пёс…
– Справлюсь, – обещала я.
Кот спрыгнул к кровати и пошёл к дверям. Кстати, открывал он их легко и просто – вис на ручке и она открывалась. Он довёл меня до кладовки, правда дождался, когда я открою сама. Кладовка длинная и тёмная, окна в ней нет, сюда я захожу только по великой нужде, оказалось, это просто сокровищница. Правда я здесь намусорила, и кот пробирается между пустыми вёдрами, упаковками с туалетной бумагой, и кипами чистых полотенец. Стены декорированы деревянными панелями, я и внимания не обращала, но одна из них отходит от стены на добрый десяток сантиметров. Туда кот и протиснулся, моментально растворившись в темноте такой же густой, как цвет его шерсти. Только глаза и блеснули напоследок. Я расширила проход – дверь открылась легко, значит это один из изученных проходов, о которых говорил Сергей.
– Сейчас пойду, – обещала я. – Найду только фонарик.
Фонарики тут точно были, как и лампы на батарейках и ещё куча всего, я же говорила – сокровищница. Я торопливо надела джинсы и свитер, кеды – вдруг там холодно. Взяла бутылку воды, два фонарика и батарейки. Василек бы надо мной смеялся… Почему вдруг вспомнился?
– Посмотрим, кто кого, – прошептала я и включила фонарик. – Черкес…
И даже не страшно уже, что убьёт. Сколько можно держать меня в этом мавзолее? Лучше уж пусть снова душит… а может мне повезёт и потайной ход ведёт прямо к ближайшему отделению полиции.
Глава 6. Лиза
Скрипку я оставила в комнате. Далось мне это решение непросто, но у футляра и так порвался ремешок. Убить её окончательно это ещё хуже, чем просто бросить. Я её оставила. И шагать за котом во тьму очень страшно, но…что может быть страшнее того ада, который длится в моей жизни уже год? Сначала болезнь Василька. Он был единственным, кто держал меня на плаву после смерти матери.
– Мы сможем, – улыбался он. – Правда, принцесс. И не из такого дерьма вылезали.
Было очень страшно. Благодаря Васильку долгов у нас было даже больше обычного. Он обещал, что заработает. Я ему верила, да, у него всегда получалось… но не теперь, когда отказывают обе почки и лицо синее-синее, одутловатое и неживое. Я сражалась за своего брата до последнего, но даже я не верила, что он выживет. Я сама пошла к Виктору, именно с ним Василек тогда работал.
– Тридцать тысяч долларов, – сказала я. – Мне нужно тридцать. Вы дадите, вы же знаете, что мой брат это деньги… если выживет.
Тогда мы встретились с ним в первый раз. Сейчас мне кажется, что он смотрел на меня слишком проницательно. И деньги дал слишком быстро. Я летела в ловушку сломя голову и не жалея ног. А пересадка почки брата не спасла. Его ничего бы не спасло. Так я и осталась в полной власти банды отморозков, из имущества только скрипка и комната в коммуналке… квартиру мы уже продали.
Это теперь я знала, что то был не ад. Так, подготовка. Тренировочка. Ад именно сейчас начался. Это такой персональный ад в готическом стиле, что подтверждает открывшийся передо мной самый настоящий тайный ход. Свечу фонариком – ступеньки. Никакой страшной паутины по углам, просто ступени и пыль. По пыли тропинка из цепочек следов. Всё кошачьи. Этот ход не кажется мне заброшенным, он слишком чист, но им явно не пользуются.
– Кооот, – позвала я в темноту. – Кот, ты где?
Если честно, ума не приложу, какого пола было сие животное, но твёрдо решила, что кот. Может потому, что смотрел на меня с чувством превосходства? Мне страшно и очень хочется вернуться в свою клетку, по я спускаюсь по ступеням, и эхо повторяет звук моих шагов тихо, шёпотом.
Мне всегда нравилась старина. Она меня завораживала. Например моей скрипке двести лет. И здесь тяжёлые даже на вид, давящие стены, не кирпич, не бетон, нет. Камень. Темно серый, уложенный огромными, вытесанными кусками. Раньше я пришла бы в восторг. Теперь камень давит. Но я иду, немного успокаивает только то, что кот судя по всему, здесь частый гость – кругом в пыли его следы.
– Кс-кс-кс!
Тишина. Спускаюсь вниз. Ступени крутые, шагать тяжело. Здесь, внизу длинный тоннель. В стенах удерживаются в металлических гнездышках масляные, давно пустые лампы. Иногда в стенах двери. Я понимаю, что они ведут в сам дом, возможно даже, замурованы, но даже не пытаюсь открыть – вломиться на кухню к старухе или в спальню к Черкесу мне не улыбалось. Периодически тоннель сужался так, что мне приходилось идти боком.
А потом я увидела кота. Он сидел на полу перед приоткрытой дверью и с увлечением намывал свое, явно мужское, хозяйство. Через дверь сочится свет, едва-едва, но в этом царстве тьмы он как глоток свежего воздуха.
Я понимаю, что сбежать не получится. Этот ход слишком короток, чтобы вести наружу – я и сотни метров не прошла, а дом огромен, слишком огромен. Я где-то внутри, а это тупик. Можно конечно пойти назад, но… я не пойду. В конце концов терять мне нечего, а мой «хозяин» вовсе обо мне позабыл. Слава богу.
– Чему быть, того не миновать, – шепчу я и тяну на себя дверь. – Теперь то я узнаю все твои мерзкие секреты…
Я говорю это и дому, и Черкесу. Я уверена – секретов хватает у обоих. За дверью открывается лестница наверх, пыльные крутые ступени ведут наверх, оттуда тихонько сочится свет, я шагаю, а за спиной чуть тихо фыркает кот – он в меня не верит.
Эта часть дома словно старше была, даже камни поросли то ли мхом, то ли плесенью, серой, почти бесцветной в свете фонаря, пушистой на вид. Кот лениво зевнул, а я протиснулась в щель – дверь здесь застряла намертво, спасибо генетике, которая даже на убойном вскармливании держала меня в форме. Наверх ступени. Скользкие, крутые. Ещё одна дверь. Кот легко, играючи взбегает наверх и выходит туда, куда я хочу и боюсь.
Наконец решаюсь и я. Это комната. Она очень большая, блекло серая, словно выбеленная временем начисто, лишенная красок. Если весь остальной дом был стар, но мастерски отреставрирован и красив, вот здесь на самом деле понимаешь, что это старое, очень старое здание. Стены уходят ввысь, местами с них свисают клочья поблекших обоев. Под ними штукатурка, а местами красный, точнее рыжий уже кирпич. В комнате три больших окна, из них видно ту часть сада, которую мне доселе лицезреть не доводилось. Больше ничего особенного.
Вышла в коридор. В моем крыле почти все двери заперты, зато здесь – нараспашку. Отчасти потому, что старое дерево рассохлось и с трудом ходит в петлях. Странно, что за избирательность в любви к своему дому? А я больше чем уверена, если Черкес любит что-то в этом мире, то это его дом. Я иду дальше и высокие створчатые двери приводят меня в самый настоящий бальный зал.
Под ногами скрипел паркет, который местами сложился гармошкой. Но в высокие окна лился свет, отчаянно прозрачный, в нем кружились пылинки, пустота и неожиданная гармония этого места меня заворожили. Я закрыла глаза. В каждой девочке, девушке, женщине, не важно, в каждой – живёт принцесса. Оказывается, и во мне она все ещё жива, не сдохла от поганости этого мира. Солнечное тепло щекочет веки, но я не открываю глаз. Скольжу вперёд.
В ладонях зудит – они просят скрипку. О, я уже подобрала чудесную мелодию для этого заброшенного места. Я бы сыграла ему «Лебедь» Сен-Санса. Я буквально слышала, как плачет скрипка, встречался ли вам инструмент, который может плакать? Нет, только скрипка… Я бы оплакивала былое величие этого зала, судьбы, которые здесь решались, и любовь… Непременно – трагическую. Только в такой любви есть смысл, ибо ничего хорошего из неё не выйдет…
Я танцевала под мелодию, что звучала только во мне и для меня. Но… этот дом не желал принимать меня. Может, он хотел чтобы я сыграла ему по настоящему, ему мало было одних лишь моих фантазий. Половица паркета скрипнула и проломилась под моими ногами, я упала, ушибив колено. Перевернулась на спину, посмотрела в высокий потолок. На нем фрески, что уже облупились, рисунок угадать невозможно. Пахнет пылью и запустением. И да, я пленница дракона, но не принцесса, нет. И никто не спасёт меня из высокой башни. Тогда я заплакала, в первый раз, за последние месяцы, благо моих слез никто, кроме кота не видит.
Затем поднялась на четвереньках. Все так же кружатся в танце пылинки – они то слышат мою музыку. Кот сидит и смотрит на меня, терпеливо ожидая. Наверное, ему кажется, что я не дойду обратно. А я вижу дверь. Она открыта нараспашку, как и многие двери здесь. Там внутри темно. И я ползу туда, так и поднявшись с четверенек, пачкаясь в пыли. Кот предупредительно орёт, он зовёт меня назад. А меня туда, как магнитом…
Там очередная комната. Ступени идут наверх, там – сцена для оркестра. Мне туда не нужно… здесь страхом пахнет. На полу бурые, почти чёрные капли. Это может быть что угодно, может здесь потолок течёт… Я иду по ним. Вскоре вижу мазок на стене. А затем чёткий отпечаток – отпечаток руки. Прикладываю свою сверху – рука женская. Если приглядеться, я вижу даже разводы линий судьбы на ней. Мне кажется, судьбы была поганая. И ещё – не стоило ломиться в тайную комнату синей бороды, не стоило…
Мне кажется, нужно идти дальше. Что я там увижу? Бездыханное тело, что пролежало тут множество лет? Или вдруг, что страшнее всего, совсем не множество? Свежее, юное, женское тело… Я накрутила себя донельзя. В моей голове теперь Вивальди – его «Летняя гроза». Никогда не любила его, мне казалось, он таит в себе угрозу, как это место, как его хозяин, они друг другу под стать…
Кот снова кричит и возвращает меня в реальность. Бегу назад – страшно. Одно из окон разбито, видимо именно так кот пробирается в дом, я слышу в него шум двигателей. Выглядываю. Перед домом останавливается пять автомобилей. Услужливый мужчина открывает дверь, из машины выходит Черкес. Сразу же закуривает… Я смотрю внимательно, так, при ярком солнечном свете, да ещё и не боясь, я его ещё не разглядывала. Он красив, да. Только красота его мрачная. И он… снова меня чувствует, как в тот, самый первый день, когда нашёл меня взглядом среди десятом тёмных окон и казалось, заглянул в самую душу. Отбрасывает сигарету, и идёт в дом.
А я бегу. Мне кажется, он придёт, просто проверить. Мне нужно, важно вернуться, хотя-бы, чтобы не узнал и не наказал… Чтобы не помешал вновь сюда вернуться. Мне кажется, эта комната будет ждать меня, и в следующий раз я посвящу ей больше времени, а пока бегу через тёмный тоннель, спотыкаюсь, падаю, только бы успеть до своей комнаты первой…
У меня слишком долго не было толковой физической нагрузки и поэтому забег меня просто вымотал. Еле дышу, в боку колет, ещё и на ладони содрала кожу упав. Вся в пыли, проход казался чистым, но только лишь казался. Я ввалилась в кладовку, прикрыла тайную дверь, только не до конца, во-первых, я не знаю, как ее потом открыть, а во-вторых, чтобы ко мне смог вернуться кот. Снова упала – споткнулась об упаковку со средствами для уборки.
Мне казалось, что я слышу шаги Черкеса. Странно даже, но была уверена, что сегодня он непременно придёт, хотя до этого заглядывал ко мне лишь раз, посмотреть на родинку, которой нет. Он наверняка бы догадался. Хотя бы потому, что чистота в моей тюрьме идеальная, а мной словно дымоход чистили. Я начала раздеваться. Скинула свитер, даже футболка под ним в пыли. Торопливо расшнуровала кеды. В итоге не пыльные у меня лишь трусы, лифчика давно уже нет. На полу передо мной горка грязной одежды, а теперь я и правда шаги слышу в коридоре, это не плод моей больной фантазии.
Стопку вещей и кеды я запихнула под кровать. Только успела выпрямиться и дверь открылась. В моих мечтах я стояла ровно, с гордо выпрямленной спиной, а на деле сжалась, съежилась, грудь прикрыла руками. Черкес не один, с ним два человека охраны. Они отводят глаза, а Черкес смотрит прямо на меня. По его взгляду разобрать, что он думает, невозможно. Он же шагает ко мне.
– Руки убери, – попросил он.
Мне стыдно. Моя жизнь была разной, чаще всего – дрянной. Но… до последних месяцев мне удавалось щадить чувство собственного достоинства. А теперь… они не смотрят, говорю себе я. Охрана. Для них я только покупка, вещь, которая принадлежит хозяину. Они побоятся на меня посмотреть, я не им принадлежу. Зато Черкес – смотрит. И если я не сделаю, как он сказал, то его люди отбросят ложную скромность, и просто вынудят меня… я убираю руки.
Он смотрит. Внимательно смотрит. Так, словно во мне есть нечто отличное от других женщин. Нет, я знаю, что моё тело красиво, мне просто повезло. Но… оно обычное. А Черкес обходит меня вокруг, разве только языком не цокает. На мне трусики, обычные, в прошлом белые, но от постоянных стирок руками несколько растерявшие свою белизну. Я не хочу стыдиться их, не по своей вине я оказалась заперта здесь, но все равно стыжусь.
– Довольны? – мне хотелось, чтобы в моем голосе был вызов, но получилось не очень.
– Ты всегда ходишь обнажённой?
– А почему бы нет? Или я должна испытывать стыд перед вашими привидениями? Больше я никого не вижу.
Он словно раздумывает, забывает обо мне, о моей наготе. Я, пользуясь моментом снова закрываюсь руками. Глаза в пол, и не думать, главное не думать о своём унижении, о том, сколько их ещё впереди будет. А Черкес вдруг удивляет меня.
– Ты нужна мне, – вдруг заявил он. – Одевайся.
– У меня нет одежды. Вообще никакой.
Точнее есть, но в пыли и под кроватью. Черкес закатывает глаза, все трое выходят из комнаты. А через полчаса, за которые я успела вытряхнуть и очистить от пыли одежду мне принесли большой хрусткий пакет. В нем несколько комплектов нижнего белья – все дорогое, но предельно скромное, без изысков. Несколько смен одежды. Коробка с фирменными кроссовками. Свитер. А ещё лёгкая осенняя куртка. Мне дано устное распоряжение – одеться для выхода на улицу. Сейчас, быстро.
Я мельком вспомнила про то самое голубое платье… даже удивительно, что мне не принесли одежду той девушки, я уже уверена, что девушка была. Одеваюсь, охранник стоит за дверью и терпеливо ждёт, затем ведёт меня к выходу из моей тюрьмы.
На улице и правда солнечно. Морозно слегка. Я не знаю, куда меня ведут, но рада этой возможности хотя бы пройтись по улице, а ещё рада тому, что адского пса не видно. Машин несколько, Черкес наверняка в одной из них, но меня везут одну. Я кручу головой, чтобы осмотреться при свете дня, понять хотя бы, в какой части города мы находимся. Этот район не в центре, но недалеко от него. Я вспомнила, мы с Васильком здесь гуляли. Тут много, очень много старых домов. Часть из них давно снесли, а какие-то жемчужины спрятали за огромным забором, как и дом Черкеса.
Едем мы в сторону от города. Проскакиваем район с типовыми высотками, въезжаем в пригородные посёлки. Пересекли один из них, затем в лес. Мне бы стало страшно, но я сомневаюсь, что Черкес будет увозить меня в лес, чтобы убить. Он вполне мог сделать это и в городе, а затем скормить своему дому.
Наконец мы притормаживаем у ворот, они открываются, въезжаем внутрь. Дверь машины открывается, на меня обрушивается вал запахов. Пахнет сеном. Навозом. Лошадьми. Это конюшни. Участок просто огромный, наверное, здесь и ипподром есть. Я шагаю за тем, кто меня привёз, Черкеса, как всегда, не вижу. А мы входим в большое здание, идём тёмным коридором, затем попадаем в сами конюшни. В стойлах лошади. Они фыркают, когда мы проходим мимо, вытягивают головы – им интересно.
– Эта? – спрашивает высокий бородатый мужик. – Смешно.
Он один из группы ожидающих нас мужчин. Черкес тоже здесь, но на меня он даже не смотрит, заглядывает в стойло. Кстати, у всех стоял верхняя часть открыта, лошади могут вытаскивать голову, а тут окошко зарешечено.
– Пусть попробует, – пожимает плечами Черкес. – Застрелить коня мы всегда успеем.
