Текст книги "Мой персональный миллионер (СИ)"

Автор книги: Ирина Шайлина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Глава 22. Лида

Мне хотелось сбежать. В голове билась бабушкина присказка про ягоду и поле, и смысл её я понимала все чётче. Кованые ворота, охранники. Наверняка, каждый из них зарабатывает больше, чем я в лучшие времена. Бесконечная дорога уже по территории поместья. Длинные сосны, в них фонарики. Снежок пошёл, его подсвечивало, красиво, да… Но красота меня не успокаивала. А сам дом – каменная махина, выплывшая внезапно – пугал ещё больше. Господи, неужели здесь живёт один лишь дед? Вот никогда не понимала, зачем человеку столько места. Он, наверное, и не во все комнаты заходит.

В доме прислуга. Чувствую себя попавшей в латиноамериканский сериал. Там тоже у всех потолки высокие, окна огромные, зеркала, колонны, широкие лестницы и камины. Только там чувствовалась искусственность, а здесь все настоящее, крепкое, солидное. Мне даже немножко жаль Германа, который в этом доме рос: такие огромные старые дома имеют душу, шуршат по ночам, шумят, скрипят, а Герман такой маленький, в большой комнате, на широкой постели. И тени скалятся, ползут по полу…

Германа хотелось пожалеть. За сытое детство. У меня и правда крыша едет. Подумать, так у меня у самой было неплохое детство. Зато не страшно: в одной комнате бабушка, в другой – папа, если он дома, и Дунькина кровать рядышком, бросить в неё подушкой – проснется, а вместе никакие монстры не страшны.

У меня забрали пальто. Забрали Соньку, хотя я не хотела её отдавать. Сунули в руки бокал вина. Герман ушёл прочь со своей мамой. Теперь, когда я её увидела, мне стало ещё его жальче. Пожалуй, гормоны шалят. Может, экстренная таблетка виновата? Интересно, мне вино-то пить можно после её приёма?

Но допинг был мне необходим, поэтому я допила второй бокал. Смелее не стала, но немного расслабилась. Все вокруг – незнакомые, многие на меня смотрят, кто-то улыбается. Пусть. Они – случайные люди, чужие. Сегодня есть, завтра нет – и не вспомню.

Однако стоять под перекрёстными взглядами неловко. Деда я не вижу, никто не спешит ко мне подходить. Словно клеймо на мне – нищенка. Без роду и племени. Самозванка. Гнет чужого любопытства невыносим. Я пошла прочь. Комната просто огромная. Пожалуй, сюда бы влезла вся моя ипотечная двушка целиком, и ещё бы место осталось. Тихо играла музыка, то и дело раздавались взрывы смеха. Казалось, что смеются надо мной, я гордо выпрямила спину. Наконец, прошла всю комнату. Впереди высокие окна с массивными деревянными рамами. Дуб, поди, или ещё что заковыристое. Широкие двустворчатые двери. Одна из них чуть приоткрыта, даже снега немного намело. Дует, но только на пользу – в комнате жарко.

Я толкнула дверь и вышла. Тонкой кожей туфель по снегу – его здесь немного, на этой каменной веранде. Холода я сначала не чувствовала. Тянуло сигаретным дымом. Курила я в своей жизни раз десять, в основном за компанию, а сейчас даже слюнки потекли, так сигарету захотелось. Плохо на меня миллионеры влияют.

– Не угостите? – спросила я у курившего мужчины, сидевшего на заснеженной скамейке.

Он молча протянул, прикурил. Дым терпкий, крепкий, вкусный. И словно немного прочищает голову. Успокаивает.

– Вы – Лида?

Я присмотрелась. Здесь не темно, свет падает из окон, да и фонарики вездесущие…Сначала мне вдруг показалось, что это Герман. Но, приглядевшись, поняла – нет. Просто похож. Типаж тот же. Но то, что кто-то кроме деда и Германа на этом празднике жизни меня знает, странным образом успокаивало. Я выпустила дым и кивнула.

– З-зависть, – тоскливо говорит мужчина. – Нет, вы не подумайте, я не курю. Просто жизнь такая пошла… блядская.

– Я тоже не курю, – отмахнулась я.

Он пригляделся ко мне. У него бутылка. Этикетку я разглядеть не могла. Мужчина сделал глоток, протянул мне. Я выпила. Не напиться бы. Ничего, градус то повышаю… крепкий алкоголь обжег горло, я поперхнулась и закашлялась. Кашель перетек в смех.

Снежинки залетали под навес и кололи кожу. Здесь было холодно, да. Но внутри не теплее. Просто ощущения… но Герман там. Герман ждёт.

– Нате, – протянула я бутылку её хозяину, – приятно провести время.

Ткань, которая нежилась к коже при нормальной температуре, сейчас просто обжигала холодом. Я поежилась. Надо идти, пока хмель, с которым мне, признаться, комфортно, совсем не выветрился. Только пневмонии мне для полного счастья не хватало, воспоминания о днях, проведённых в больнице, ещё слишком свежи.

– Лида, – догнал меня голос нечаянного собутыльника, – а вы когда-нибудь влюблялись?

Похоже, парниша пьян сильнее, чем мне казалось. Однако вопрос привёл меня в смятение. И правда, любила ли? Сколько себя помню, люблю Дуньку. Сначала маленькую и смешную, потом большую и бестолковую. Бабушку любила, эгоистичной детской любовью. Не задумываясь, принимая её хлопотливую, порой душащую защиту как само собой разумеющееся. Папу… не знаю. Пожалуй, его мало было в моей жизни, хотя лет в семь он приводил меня в восторг своими внезапными появлениями и подарками. И, конечно же, Соня. Соня – это отдельный случай.

А мужчины… Если подумать, то, наверное, нет. Юношеские влюбленности сами собой сошли на нет – значит, не настоящие. По-настоящему, это навсегда. По крайней мере, это я почерпнула из романов. Чтобы хэппи-энд и любовь до гроба. И чтобы умереть в один день, оставив многочисленное потомство.

За Гришку я цеплялась, потому что он был нужен мне – я хотела стабильности, семьи, ребёнка… Но когда вопрос стал ребром: Гришка и все мои фантазии или Сонька, я не колебалась ни минуты. И по Гришке вздыхала, только когда тяжести тащила. В основном – материла.

Да и Герман – отдельная статья. Не хочу о любви думать. Дунул ветер, не жалея, бросил в меня снег. Я зажмурилась. Вспомнилось. В лицо бросилось, как снег этот. И руки его жадные, торопливые. Горячие. И то, как текла бесстыдно. И то, что от оргазма может корчить в судорогах. Тьфу, блин. Лучше не думать, пока не возникло желание затащить Германа в одну из миллионерских уборных и надругаться над ним.

Вспомнила, что сегодня мне ещё спать с ним. Вот прям как взрослые: в одной постели, без трусов – и в жар бросило. Вот только мерзла, а сейчас хоть ласточкой в сугроб. Но, наверное, это не любовь. Это похоть. Зависимость. Желание этой любви. А какая тогда она вообще, любовь эта?

Мужчина сзади все бубнил. Я потеряла нить повествования. Бабушкины украшения, которые я нацепила на себя за неимением альтернативы, превратились в ледышки. А мой собутыльник и вовсе сидел попой на скамье. Каменной. А попа, боюсь, у него не каменная.

– Вот что, – прорвалась наружу сердобольная Лида, которая вечно переводила бабушек через дорогу и даже усыновила чужого гигантского кота, – давайте, вставайте, а то без потомства останетесь. Ваша семья этого не перенесет.

Подала ему руку. Он тяжело оперся – и впрямь перебрал – поднялся на ноги, покачнувшись и дыхнув на меня перегаром. Я за неполных десять минут закоченела, хоть и мороза нет почти, а сколько этот бедолага тут сидит?

– А мне четвёртый десяток пошёл, – доверительно шепнул миллионер в моё ухо, обдав запахом алкоголя. – А я позорно влюбился.

– В кого, – спросила я без особого интереса, следя за тем, чтобы ноги мужчины не разъезжались в разные стороны, что на заметённом снегом камне было непросто.

– В жену, представляете?

– Поздравляю.

Мужчина махнул рукой, едва не потеряв равновесие и не упав. Я выругалась. Приехала на парад миллионеров в новом платье – и на тебе.

– Сбежала, гадина, – продолжил жаловаться он. – Найду – убью. Сначала изнасилую, потом убью. Или даже изнасилую, убью и снова изнасилую.

– Если не убивать, то можно насиловать хоть по три раза на день.

Миллионер был практически доставлен до дверей.

– И правда…

Мужчина остановился обдумать предложенный мной вариант. Дверь рывком открылась, как водится – наружу. И шарахнула моего найденыша прямо по лбу. Тот молча завалился назад, стукнувшись ещё и о пол. Я порадовалась, что он хоть немножко заметен снегом.

– Блядь, – выругалась я. – А я так старательно его волокла.

В дверях стоял Герман. Смотрел на меня пытливо и самую малость – печально.

– Ты где была? – с укоризной спросил он. – Я уж в полицию хотел звонить. Думал, грешным делом, похитили красоту такую.

Я показала пальцем на мужчину у моих ног.

– Вот, нашла.

Герман присел на корточки, полюбовался на лицо найденыша. Пульс ему даже пощупал. Вздохнул.

– Оставила бы там, где нашла. – Я вопросительно подняла брови, он пояснил: – Кузен это мой. Наш основной конкурент в борьбе за дедовы миллионы. А ты его под ручку.

– А ты его дверью.

Герман поднялся, заглянул в зал. Оттуда доносились музыка и смех.

– В зал не потащим – дед осерчает, да и гостей немерено. Хватай его за ноги, пошли через чёрный ход.

За ноги я протащила его метра три, они были скользкими и норовили выпасть из рук. Герман плюнул, от моей помощи отказался. Теперь он тащил брата, как мешок с картошкой, а я семенила следом, накинув на себя пиджак мужа. Мы обогнули дом. Светящиеся окна были высоко от земли, а мне, признаться, было любопытно поглядеть, как другие комнаты обустроены. С таким же шиком? Удовлетворить любопытство я смогла, когда мы подошли к очередной двери. Было не заперто.

Мы поднялись наверх. Такие же широкие коридоры. Людской гомон и шум сюда почти не доносился. Я оглядывалась и все ещё недоумевала на тему – ну как жить в таком огромном доме одному? Герман толкнул одну из дверей, и мы вошли в просторную комнату. Светлые тона, пастель – мило, но нейтрально. Гигантская кровать, на которую безо всякого почтения кузена и бросили. Он застонал.

– Герман? – удивился кузен. – Я что, напился?

– Вы влюбились, – услужливо напомнила я. – В жену.

– Блядь.

Кузен вновь откинулся на подушки, уставился в потолок. Я томилась, отогревалась, в туфлях – новых идеальных туфлях – хлюпало. Герман поглядел на своего брата задумчиво. Я буквально слышала, как шестерёнки, пощелкивая, крутятся у него в голове.

– Блядь, – повторил кузен. – Слушай, я спать лягу. Скажи там что-нибудь деду. Что у меня живот разболелся или кризис среднего возраста начался. И этой мадам, которая изображает мою жену, такси вызови. Все, я хочу забыть этот день.

Он натянул красивое тускло-розовое одеяло на себя, нисколько не заботясь о том, что в ботинках. Воистину – миллионеров мне не понять. Мы вышли в коридор, выключив свет в комнате, словно заботливые нянюшки.

– Это гостевое крыло, – сказал Герман, увлекая меня дальше по коридору за поворот мимо массивной лестницы. – Хотя, если честно, гостей дед на дух не переносит.

Другое крыло было более домашним. Чувствовалось, что здесь живут, и это не пятизвёздочная гостиница. И ремонт не такой сверкающий новодел, и даже пахнет по-другому. Мы вошли в очередную комнату, зажегся свет.

– Моя комната. Практически все детство я провёл здесь. И если остаюсь, по старой памяти сплю здесь.

Комната была огромной, как и весь дом. Два широких окна, завешанных полосатыми шторами, стены обклеены постерами. Если в моей юности на моих стенах красовалась Наталия Орейро, то здесь супергерои и боксеры всех мастей, вырезки из комиксов, фотографии, прикрепленные кнопками. Кровать пряталась наверху, карабкаться к ней нужно было по лестнице, зато спуститься – по пожарной штанге. У меня прям ноги зачесались проделать этот путь.

В углу до сих пор валяется мяч. Интересно, сколько лет? На полках стоят настоящие оловянные солдатики. На полу – армия, словно застывшая в разгар сражения. Интересно, как давно они застыли? Я подняла одну фигурку – металлическая, с качественным исполнением даже мелких деталей. Я в детстве играла с пластиковыми Барби, которым Дунька отрывала головы.

– Совсем нет пыли, – удивилась я. – Сколько лет эти солдатики тут стоят?

– Ну, здесь убирают… А играл я, если честно, месяца три назад. Нет, не играл, просто перебирал.

Герман смутился, мне стало смешно – вот они какие бывают, миллионеры. Я прошлась по комнате. Светлые обои, панели – дерево, много дерева. Посередине комнаты болтается подвешенное на канате автомобильное колесо. Я хотела бы, чтобы моя дочка росла в такой комнате.

Ещё одна дверь вела в ванную. Свою, отдельную ванную. Вот за неё лет в шестнадцать я бы душу продала. А я жалела Германа, воображая его одинокое детство. Глупая.

– Красивая комната, – честно сказала я.

Герман подошёл сзади. Прижался холодным носом к моему плечу. Втянул воздух, словно нюхая. Может, ему и правда мой запах нравится? Огладил бедра, поднялся к груди. Я сдержала стон. Для душевного и физического равновесия мне лучше от Германа метра на три в стороне держаться. А он уже покусывал кожу моих полуобнаженных плеч и шарил по ткани платья, пытаясь вспомнить, где спрятана молния-невидимка.

– Герман, – мой голос был строг. – Что подумает твой дед?

– Он подумает, что мы делаем правнука ему на радость, и что Кирилл – алкоголик. Брось...

Однако я отстранилась. Страсть – страстью, а появляться после секса перед родственниками фиктивного пусть, но мужа, не хочется. Я и так замазывала следы его губ. Здесь замазывать нечем, в мою крошечную сумочку влезла только помада.

– Дома, – я сама была полна сожаления. Герман простонал и даже выругался шепотом.

Из комнаты я его увела. От греха. В обществе соблазнов меньше. Они есть, но с ними проще совладать. Нарядная толпа перетекала в столовую. Восхищаться интерьерами я уже утомилась, и поэтому взирала на все достаточно равнодушно. Сейчас меня волновал другой вопрос – вдруг подадут еду, которую я не знаю, как есть? Все же на миллионерском ужине я впервые.

– Лида! – раскрыл объятья дед.

Право слово, обниматься с практически незнакомым дедом мне было неловко, но Герман неделикатно подтолкнул меня в спину, и я в объятия почти упала. Дед расцеловал меня в обе щеки, его усы кололись. Мама Германа, стоящая рядом, поджала губы – я ей явно не по вкусу. Постараюсь это пережить.

– Где же вы пропадали?

– Я свою комнату показывал, дед.

Дед одобрительно хмыкнул и на меня покосился. Похоже, производство внуков здесь и правда в чести, вот хоть сейчас иди и трахайся – слова не скажут. Если только мамаша взглядом испепелит.

– Со мной сядешь рядом. По правую руку! Пойдём, я тебя всем представлю.

И потянулась, полетела череда незнакомых лиц. Те, кто хихикал на меня одиноко стоящую, сейчас улыбались подобострастно. Словно именно я держу в руках дедовские миллионы и ключи от этого особняка. Лилось в бокалы вино, отодвигались стулья, стоящие у длинного, накрытого белоснежной скатертью стола. У меня шла кругом голова.

Темноволосую девушку я увидела, когда Герман вел меня к столу. Девушка, как девушка, как все здесь: красивая, богатая, ухоженная. Однако что-то в ней меня кольнуло. Я даже обернулась, чтобы разглядеть её внимательнее. Герману это почему-то не понравилось, он привлек меня к себе, буквально насильно отворачивая от искомого объекта.

– Я в туалет, – сказала я, отодвигаясь и убирая от себя его руки.

Герман объяснил, где его найти. В столовую перешли ещё не все – из гостиной слышался смех и обрывки чужого разговора. Темноволосой девушки не было видно.

Туалет я нашла без проблем. Полюбовалась на своё отражение: глаза блестят – алкоголь, щеки алеют – волнение. Ничего, главное же деду угодить. А я, похоже, ему в любом виде угождаю. Никто же не донес до него, что внуков я рожать ему не буду. Хотя маленькие синеглазые крепыши уже представлялись… Женщина, хватит пить!

– Ты – жена Германа?

Выйдя, я снова увидела ее. Темноволосая девушка сидела в кресле холла. Словно меня ждала. Ногти между делом рассматривала. Серебристые. Я подавила желание посмотреть на свои – никаких глупых соревнований.

– Да.

Ну, да. Жена. Простыни, конечно, окровавленные в окна не вывешивали, но уже почти сутки как наш брак узаконили. Так что определённо – жена. Знать этой красотке, что это, возможно, ненадолго, не обязательно. Но её интересовало другое. Или это просто повод?

Она встала, подошла ко мне вплотную. Я ещё раз убедилась, что она красива. Я не отступила, и теперь мы стояли напротив друг друга.

– Красивые, – вдруг сказала она и коснулась тонкой серебряной цепочки. На ней мутный белый камень в металлической оплетке. – Антиквариат?

– От бабушки досталось.

Девушка чуть заметно улыбнулась. Я только сейчас поняла, что в её речи есть чуть заметный акцент. Иностранка? Не похоже…

– Лида! – позвал меня Герман.

Всполошился, словно наседка. За его спиной маячила мама. Я без мамы выросла и, в общем-то, уже давно привыкла, чужих мам мне не надо. Хотя в её взгляде материнской ласки и заботы точно нет

Глава 23. Герман

Ужин тянулся бесконечно. Идиотские разговоры, смех. Дед наслаждался. Гостей он не любил, зато очень любил пускать пыль в глаза. Есть у него такая слабость. Дорогой фарфор, крошечные порции, каждая из которых сама по себе произведение искусства. Повара у деда два: один – штатный, другой – запасной. И оба не ударили в грязь лицом. Если бы не мама, которая сверлила меня взглядом, не забывая, впрочем, улыбаться, и не Мари, которая разглядывала Лиду с хищным интересом, я бы расслабился. А так бдил.

– Мне жалко это есть, – шепнула сидящая рядом Лида. – Смотри, как красиво.

Она задумчиво рассматривала свою тарелку. В ней мясо, свернутое в рулет: тончайшие пластинки мяса чередуются с вкраплениями специй, прорезан тонко, на нем полупрозрачные красные ягоды, обязательная лужица соуса, веточка зелени. Островок пищи на белоснежной глади фарфора. Пригляделся – и правда красиво. Но это еда, её есть надо, а не созерцать.

– Брось, – посоветовал я. – Ещё сделают.

Она вздохнула и отрезала крошечный ломтик. Ничего, приедем домой, пиццы закажу. А ещё лучше, зайду на кухню и попрошу, чтобы с собой упаковали. И чтобы не красиво, а много.

Многие гости уже были изрядно пьяны, смех звучал все громче, визжали отодвигаемые стулья. Я подумал, что сейчас и Кириллу можно спускаться – сойдёт за своего. Даже у деда глаза блестели, а пил он всегда умеренно. Мне хотелось домой.

– Я по Соньке соскучилась.

Значит, самое время откланяться. Повод прекрасный – ребёнок. А няня, заботами деда, молодой семье не по карману. Я поискал его глазами – он беседовал с такими же престарелыми миллионерами, как и он сам. Подошёл, тронул его за локоть. Тот обернулся.

– Дед, мы поедем. Малышку уже спать укладывать нужно.

– Но мы же только и успели, что поесть, – огорчился он. Но развел руками, соглашаясь. Слава богу.

Я пошёл на кухню, а оттуда уже с бумажным пакетом, в котором контейнеры для Лидки. Дома откормлю, здесь ей явно кусок в горло не лез. По дороге меня то и дело окликали. Оказывается, моё внезапное исчезновение многих заинтересовало. А так же условия деда. О них я распространяться не стал – ничего сор из избы выносить.

Лиду я оставил возле деда – там её точно мама не тронет. Но она искала меня.

– Герман, ты делаешь это назло?

– Что? Отказываюсь менять жену? Мама, мы же не в сериале по первому каналу. В жизни так не бывает. Сколько дней ты уже в России? Ты забыла, что тебе не подходит наш климат?

Она нахмурилась, видимо подсчитывая дни. Я улыбнулся.

– Не хмурься. Морщины вылезут.

Мама ойкнула, смешно округлив рот. Бросилась к зеркалу. А вдруг уже появились? Я же ретировался. Нашёл Лиду, уволок её, не прощаясь ни с кем. Тихо, молча. Пока снова не полезли с идиотскими разговорами. Забрал у Надежды Павловны Соньку, скоренько засунул её, вместе со всеми воланами платья в комбинезон. Сонька насупилась, нисколько не думая о морщинах, а потом раскричалась. Устала. Ничего, в машине уснет.

– Пошли-пошли, – поторопил я Лиду.

– Мы что, убегаем? – удивилась она.

– Неправда.

И закрыл от мамы своей спиной. Та снова хмурилась – видимо, дело и правда серьёзное. В пустой гостиной широкие двустворчатые двери раскрыты нараспашку, у камина, любуясь огнём, стояла Мари. Курила. Обернулась сразу же, словно почувствовав, что я пройду мимо. Увидела Соньку в моих руках, улыбнулась. Я разозлился. Но Лида положила мне руку на локоть, увлекла вперёд.

– Эта девушка смотрит на меня весь вечер, – пожаловалась она.

– Завидует, наверняка, что я такой красивый у тебя есть, а у неё не имеется.

Лида фыркнула. Нырнула в тёплый салон машины, до которой мы уже успели добраться. Я почувствовал, как устал. Вот ничего не делал: съездил до деда, вкусно покушать – а словно вагоны разгружал. Правда, каково разгружать вагоны, я, слава богу, не знал.

Сонька, взбудораженная вечером и незнакомыми людьми, спать отказалась наотрез. Все дорогу кричала, грозя сорвать голос. Лидка перелезла к ней на заднее сиденье и пыталась утихомирить, а к концу поездки уже сама была готова разрыдаться. В придачу к этому мы попали в пробку, которая тянулась на несколько километров, несмотря на достаточно позднее время.

– У тебя права есть? – спросил я.

– Есть.

– Лезь за руль.

Лидка посмотрела растерянно, но за руль полезла. Я вышел из машины – благо в пробке она стояла намертво – накинул пальто, застегнул на Соньке комбинезон и вытащил её на улицу. Лида ехала потихоньку в машине, я шагал по тротуару. Ноги промокли через несколько минут. Под ногами слякоть, когда-то совсем недавно бывшая снегом. Зато Сонька унялась на свежем воздухе. Её нисколько не заботило, что в машине теплее и снег не идёт. Она плакала сначала тише, затем вовсе перешла на прерывистые, полные горечи всхлипы.

Лида иногда отрывалась вперёд вместе с потоком машин. Потом пробка стопорилась и мы её догоняли. Минут через двадцать Соня, укачанная размеренным шагом, уснула. Ещё через десять я решился сесть в машину. За руль не хотелось, но я вовремя вспомнил, что поил Лиду вином, а это не есть хорошо. Затор, который грозился растянуться ещё на пару часов, рассосался.

Домой мы ребёнка несли, словно самый бесценный подарок. Хотя, возможно, так оно и есть. Даже говорили шёпотом. Сатана, ждавший нас на лестничной площадке и наверняка сердитый, собрался было орать, даже хвост трубой распушил.

– Ш-ш, Соня спит, – продемонстрировал я ему спящего ребёнка.

Сатана смилостивился и орать не стал. Я сразу уложил Соню в кроватку. Даже раздевать не стал – вдруг проснется? – просто стянул шапочку и расстегнул комбинезон, чтобы не упарилась.

Туфли, платье и пальто валялись в коридоре. Я поднял, расставил по местам, а платье повесил просто с пальто рядышком. Открыл бутылку вина, подумав, что заслужил. Выпил бокал. В квартире тихо. Только Сатана лакает из миски, да вода в ванной шумит. Какого черта, кстати, я время теряю?

Разбросал одежду по коридору, как и Лида недавно. До двери ванной добрался нагишом. И сейчас только про задвижку вспомнил, которая изуродовала вполне себе приличную дверь. А вдруг закрылась? Тогда выбью. Точно.

Но дверь послушно, даже не скрипнув, открылась. Лидкин силуэт смутно виднелся через полиэтиленовую шторку. Удивительно, но даже на размытую тень, в которой изгибы фигуры не угадывались, у меня встало. Тянуть я не стал, отдёрнул штору. Вода брызнула на пол – все равно. Затопим, так деньги ещё есть. По крайней мере, должны быть.

Я смотрел на Лиду. Вот так, при ярком свете, я видел её наготу впервые. И даже в горле пересохло. Она нравилась мне вся. От тонких лодыжек и пальчиков но ногах, до ушей. Красиво выражаться я не горазд, скажем так – Лида нравилась мне вся целиком. Она же, глупая, руками прикрылась. А вода лупила по коже, стекает по груди, по животу, и все равно ей, прикрыта Лида или нет. А меня вот это волнует. Я даже в ванную не шагаю – хочу со стороны посмотреть. Отрываю её упрямые руки.

– Я некрасивая, – говорит Лида.

– Вот дурочка, – я сердился бы по-настоящему, только некогда. – Ты – идеальная.

Тянусь к ней и чуть прикусываю сосок. Не сильно, но он съеживается у меня во рту. Это мне тоже нравится. Я, наконец, шагаю в  ванную, прижимаю Лидку себе спиной. Заставляю встать на мои ступни, чтоб была повыше. Мой возбуждённый член прижимается к её ягодицам. Её грудь – в моих руках. Это тоже идеально.

Заставляю её нагнуться вперёд. Провожу пальцем по позвонкам, как давно хотелось. Лида прогибается, стонет, подается назад, прижимаясь ягодицами ещё сильнее. Она хочет того же, что и я. И я вхожу внутрь. Глубоко, неторопливо. Скольжу. Вперёд, назад. Хочу сдерживаться, но не выходит. Да и как себя контролировать, если Лида вся такая вкусная?

Но ванна, неудобная советская ванна коварна – норовит выскользнуть из-под ног. Я набираю темп, и вдруг пугаюсь того, что просто не удержу равновесие, и всем телом упаду на Лиду. А там уже не до оргазмов, как бы скорую вызывать не пришлось.

Поэтому покидаю горячую и тугую Лиду, она стонет, похоже, даже не заметила неудобств. Выключаю воду, несу жену в постель. А там уже пробую её на вкус – вчера не успел. Лида кричит. Я зажимаю её рот ладонью, она кусает. Злюка.

А потом снова внутрь, тело к телу, и ноги её на моей спине. Дикие гонки. Когда все заканчивается, я поднимаю взгляд и вижу кота. Он сидит на самом уголке постели, справедливо опасаясь того, что мы нечаянно его зашибем. В его взгляде терпение, которое грозит истощиться, и самая толика брезгливости. Я утыкаюсь лицом в плечо Лиды и трясусь в смехе. Моя жизнь превратилась в дурдом. А самое странное, что мне это нравится.

Утро вышло привычно хлопотным. Идти вроде как никуда не нужно, на улице ещё темно, а Сонька проснулась, и Сатана проснулся. Голая Лидка заворочалась.

– Твоя очередь, – сказал я, натянув одеяло на голову.

Я лелеял надежду на утренний секс, но, похоже, ей не суждено сбыться. Если только исхитриться и проснуться раньше монстриков. Лида встала, запустив под одеяло прохладу. Я, вздохнув, встал тоже. Отчего-то стыдно было лежать и делать вид, что сплю. Вскоре засвистел чайник, наевшаяся Сонька лепетала что-то на своём языке. Я вновь приободрился и стал бросать на Лиду плотоядные взгляды, которые она в упор не видела.

А после полудня у неё зазвонил телефон. На экран она смотрела растерянно, говорить ушла на кухню. Я насторожился. Вернулась встревоженной.

– Кто?

– Сестра, – Лида потомилась несколько минут, потом решилась спросить: – Ты с Соней не побудешь? К сестре съезжу. На улице снег мокрый, не хочу ребёнка с собой…

– Иди, – благодушно разрешил я.

Врать не буду – перспектива провести пару часов наедине с ребёнком не прельщала. С Сонькой ладить я уже научился, но очень жалел, что болтать она ещё не умеет. Скучно. Хоть бы побеседовали. Вот до мамы у меня, конечно, интерес другой, но, похоже, и думать нечего, пока Соня не уснет. Надо малышку как следует утомить.

Лида ушла. Прошёл час. Спавшая Сонька проснулась и поела. Потом прошёл второй час. Третий. Пропащая мама не возвращалась. Позвонить мне хотелось до ужаса, узнать, где её черти носят, но я терпел. Решит, что я домашний тиран и диктатор, ещё и от тела отлучит. Поэтому я смотрел на телефон и вздыхал. Но не звонил. И признаться, чувствовал себя обиженным. Брошенным даже. На улице уже стемнеет скоро, а я с монстриком весь день.

Уверившись в своей обиде, я пошёл на кухню за открытой вчера бутылкой вина. Постелил на пол одеяло, положил на него Соньку. Сервировал, как следует. Точнее, как сумел. Фрукты порезал, мясо, которое принёс вчера от деда. Наполнил бокал и сел смотреть телевизор. Соня лежала рядом на пузе и громко ругалась, что не может достать до бутылки – она ей нравилась.

– Рано тебе ещё, – я отодвинул бутылку ещё на десяток сантиметров. Сонька заругалась ещё сильнее. – Вот лет эдак через восемнадцать… а пока ни-ни.

Фильм шёл не сказать что интересный. Скорее, суматошный. Постоянно взрывались автомобили, носились, потрясая оружием, мужчины весьма брутального вида. Я увлекся просмотром отчасти потому, что стало интересно, кто здесь вообще плохой, а кто хороший. Обе стороны одинаково упорно истребляли друг друга, но это же фильм, следовательно, хорошие и мораль должны быть.

Сонька долго и сердито булькала. А потом затихла. Я не следил за ней всего-то минут десять. А она успела наделать дел. Ползать она не умела – факт. Но каким-то непостижимым способом добралась до тарелки с фруктами. Одеяло скомкано. Может, подтянула? Как бы то ни было, сейчас малышка с увлечением обсасывала дольку яблока. Яблоки были зелёные, кислые, Сонька недовольно морщилась, но яблоко не выпускала.

– Ну-ка дай, – испугался я. Лида кроме смеси ничего дочке не давала. Эдак меня от тела отлучат точно. – Отдай, кому говорю!

Пальцы у Сони крошечные. Но удивительно цепкие. Отобрать у неё слюнявое яблоко не выходило, она протестующе кричала и тянула его в рот. Когда, наконец, удалось разжать её пальцы, мне небо с овчинку показалось. Стало сразу не до бандитских разборок по телевизору. Сонька разоралась так, что я испугался, что ещё пару минут такого рева – и она попросту лопнет.

Я трус, да. Пошёл, закрыл дверь на внутренний замок, чтобы Лида была вынуждена позвонить, когда вернется. И… дал малышке яблоко.

– Только никому не говори, – попросил у неё.

Везёт все же, что она ещё разговаривать не умеет. А побеседовать я и с Сатаной могу, он кот понимающий. Сонька муслякала яблоко ещё минут двадцать. Вид у неё был предовольный, но совершенно не товарный. Она вся в слюнях, даже кофточка. Зубов у неё ещё не было, но и деснами она работала неплохо. Вся её рожица была в ошметках яблочного пюре. Надо полагать, кушать в первый раз непросто. Сонька утомилась, так и уснула, зажав в кулаке обсосанное яблоко.

Я осторожно вынул его, выбросил. Вытер детскую мордочку. Расстегнул и снял кофточку, надел другую. Не так страшно, что Сонька проснется, как то, что Лида узнает о моём нечаянном кормлении. Даже кофточку я смял и выбросил в мусорку. А бутылку вина отнес обратно в кухню. Все, улики уничтожены, можно отпереть дверь.

Лида словно этого момента и ждала. Только вот пять минут, как замел следы – и в замке заворочался ключ. Я с мамой никогда не жил, но вот, наверное, и меня постигло то самое предчувствие – сейчас влетит. Не влетело.

– Привет, – устало поздоровалась Лида. – Как вы без меня?

Ответа дожидаться не стала, прошла в комнату, полюбовалась на спящую дочку. Я ещё раз порадовался, что успел отобрать у неё яблоко, что-то мне подсказывало, что Лида от подобного кормления младенца в восторг не придёт. Затем устало опустилась на табуретку.

– Вино осталось?

– Осталось, – обрадовался я тому, что так его и не допил.

Налил ей бокал. Она цедила его и добрых полчаса и смотрела в стену. Я ушёл в комнату к спящей Соньке. С вопросами не лез. Прислушивался. Лида ушла в ванную, провела там добрый час. Я сходил, подергал дверь. Закрыто. На задвижку. Лида мои поползновения услышала.

– Я сейчас, – раздалось из-за запертой, чтоб её, двери.

Решено, вот куплю дом, и чтоб ни одна дверь в нем не запиралась. А то вот так закроется, а ты сиди, думай. На улице уже темно, я извелся. Наконец, Лила вышла. Мокрая, с волос капли стекают, впитываются в мой огромный халат, который за ней волочился по полу. Я пригляделся, решил принести ей ещё вина. Подумал– не помешает.