Текст книги "Мой персональный миллионер (СИ)"
Автор книги: Ирина Шайлина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)
Глава 7. Лида.
Губы просто горели от короткого полупоцелуя. Интересное понятие – поцелуй на половинку, но не суть. Ещё ладонь горела. Буквально умоляла меня обрушить её на миллионерскую щеку. Но я не хочу высокопарных сцен. Я домой хочу, к своему ребёнку. Я шагнула в подъезд, Герман увязался следом. По лестнице, что ли, пойти? Дабы не толкаться в лифте. Но я напомнила себе – дочка. Я и так угрохала на сцену у подъезда лишних три минуты. Миллионер все же залетел со мной в лифт. Я вздохнула – терпение. Он явно на голову больной, надо посочувствовать – мысленно, разумеется – и держать дистанцию. И никакой соли, никаких поцелуев.
– Вы неправильно поняли, – выдал запыхавшийся миллионер. – Я не подразумеваю, что желаю вас сексуально, то есть, вы, конечно, очень сексуальны, но я не об этом. Понимаете, я тут живу, потому что это часть воспитательного процесса. Пока я не выполню все условия, просто не получу наследства. Следующий пункт – жениться. Причём на нормальной девушке. Нет, вы конечно странная, и кот у вас впечатляющий, но, право слово, вы самая нормальная девушка из всех мною виденных.
– Спасибо за комплимент, – сухо ответила я, негодуя на медленно ползущий лифт.
– Мы даже жить вместе не будем. Если дед приедет с проверкой, вы просто перебежите ко мне – близко же. Мы там ползунков детских раскидаем, трусы ваши на батарею повесим, – на трусах Герман чуть запнулся, но резво продолжил речь: – Это только на несколько месяцев. Потом я с вами разведусь. Оставлю вам эту квартиру, продадите, если захотите, или дочке в наследство. И деньги. Я заплачу, у меня ещё есть, несмотря на рамки! Сразу заплачу, прямо в загсе!
– Я просто счастлива. Это было невероятно романтично.
Мы уже вышли из лифта, я поставила уцелевший пакет на пол и торопливо открывала дверь в квартиру, Герман стоял за спиной. «Зайду и на все замки закрою, – сказала себе я. – А то запрется, как в прошлый раз». Что я и проделала, оставив миллионера в подъезде. В квартире было невероятно тихо. Я бросила пакет – он жалобно звякнул – и побежала в комнату. Сатана был выброшен на улицу, дабы не подходил к кроватке, но меня ещё не оставил страх перед внезапной остановкой дыхания у младенцев. Бессчетное количество раз я просыпалась и в тревоге прислушивалась к дыханию ребёнка. Понимала – глупость. Но ничего с собой поделать не могла. И сейчас бросилась к кроватке со всех ног. Склонилась – просто спит. Выдохнула. Теперь можно и покупки разобрать. Герман со своими поцелуями и нелепыми предложениями остался далеко позади – мне и без него хлопот хватало.
Сонька приболела. С утра посетивший нас педиатр сказал, что ничего страшного, прописал лекарства, пообещал заходить каждое утро. Половину того, что я несла из аптеки, раздавил Герман, когда я поставила пакеты на асфальт, пытаясь выудить из сумки ключи от квартиры. Значит, позже мне придется бежать снова. Закралась мысль принять помощь – Герман же предлагал сходить за покупками, бессовестно им угробленными, но я её отмела – надо привыкать полагаться только на себя. Никаких поблажек. И вообще, пойду я к нему, а он мне начнёт особняк на Рублёвке предлагать или виллу в Испании. А я женщина слабая, могу и не устоять.
Вечером я вновь увидела Германа – снова побежала в аптеку, а он заводил автомобиль, собираясь куда-то ехать. Надеюсь, в Иваново, за невестой. Нам явно не по пути. Когда возвращалась, торопливо перепрыгивая через лужи после недавнего дождя, соседа уже не было. И бог с ним.
К ночи дождь разошёлся в полную силу. Нудный, бесконечный, холодный. Одним словом – осенний. Соньке стало получше, но она была такой вялой, что слёзы на глаза наворачивались. Даже хныкала в пол силы. Я сидела и настраивалась на решительный звонок. Звонить нужно было папе Сони.
Дело в том, что квартиру я сдавала экстренно. Молодая семья, которая собиралась в неё заехать, отказывалась ждать лишний день, и я их понимала – с грудным ребёнком не наездишься по родственникам и гостиницам. Платили они хорошо, вовремя, соседи не жаловались, я была довольна. Но они заезжали с кучей своих вещей, а квартира у меня хоть и двушка, но небольшая. Поэтому мне пришлось в спешке упаковывать и вывозить гору своих тряпок, обуви, книг и прочего. Сюда – в эту однушку – все это барахло, копленное несколько лет, не влезло бы. Поэтому я попросила Гришку сложить коробки в своём гараже. Становилось все холоднее, даже отопление соизволили дать, а у меня из тёплой одежды тонкое пальто да кроссовки. Все остальное – в коробках. Коробки в гараже. Гараж – у Гришки. Звонить придётся, но я оттягивала этот момент, сколько могла, но отложить – вовсе не вариант. Сейчас у меня ноги вымокли и замерзли.
Я звонила раз за разом – Гришка не брал трубку. Сонька хныкала, просила грудь, но бросала её, сучила ножками и вытягивалась в струнку – опять животик, хотя я старалась исключить из своего рациона все продукты, вызывающие хоть малейшее сомнение. Я позвонила педиатру – она велела прийти утром, если температуры не будет.
Температуры не было, Сонька даже поспала спокойно несколько часов. Но я решила перебдеть и до врача дойти, благо, дождя не было. Он зарядил на обратной дороге. Дочка в коляске была защищена от холодных капель надежней некуда, а я промокла насквозь. У подъезда под козырьком дежурила Дунька. Я вздохнула.
– Привет, – поздоровалась я. – Что, повзрослела уже?
– Нет, и, похоже, уже не успею.
Она тоже вздохнула, отвела взгляд куда-то в сторону. Дождь все не унимался, шлепал по лужам, забрасывал редкие капли в наше ненадёжное укрытие. Я пошевелила пальцами в мокрых кроссовках.
– А чего пришла?
– Попрощаться.
– Уезжаешь снова?
– Нет.
Она спустилась по ступеням в дождь. Во мне злость заиграла – я знала свою сестру, как облупленную.
– Стой, – сказала я ей в спину. Она остановилась. – Если ты думаешь, что я сейчас начну умолять, упрашивать тебя, что с тобой в очередной раз случилось, всполошусь из-за твоих туманных прощаний – ты ошибаешься. Я люблю тебя, Дунь, очень люблю. Но я не могу нянчиться с тобой всю жизнь. Да и тебе уже не пятнадцать. Натворила чего – говори сразу, без уловок и попыток себя обелить.
Дуня обернулась. Дождь лупил прямо по её лицу, но она даже не морщилась, словно так и нужно.
– Деньги я должна. Большие. Дали три дня. Сказали, что на четвёртый начнут ломать пальцы, – она вытянула свою ладонь с растопыренными пальцами, возможно, размышляя, какой из них сломают первым.
– Сколько?
– Брала пятьсот. Теперь уже миллион.
Я чуть не задохнулась. От злости.
– Дуня, – я старалась быть спокойной. – Сейчас не девяностые, банки так не работают.
– Если бы я брала деньги в банке….
Я подтащила коляску с Сонькой к дверям, вытащила из сумки ключи, отперла, открыла. Задержалась в дверях на мгновение. Сестра все так и стояла под дождём.
– Ещё одну квартиру я из-за тебя продавать не буду, Дунь. Удачи.
Мысли о сестре меня не покидали. Я старалась быть рациональной – никто не будет убивать должника. Иначе кто деньги вернет? Попугают и все. Но страх не проходил. Я привыкла быть матерью для непутевой Дуньки. А детей, как и родителей, не выбирают. К ночи у меня явственно кружилась голова. Я поняла, что скоро просто простужусь. Или уже. Достала градусник – так и есть, тридцать семь и три. К утру поднялась ещё на градус.
– Только, блядь, этого не хватало, – пробормотала я, сцеживая молоко.
У меня был небольшой запас молока в морозилке, надеюсь, его хватит, пока я выздоровею. Иначе придётся подкармливать смесью, а я этого очень не хотела. Проблемы навалились так плотно, что я буквально чувствовала их вес на своих плечах. И не сбросить – тащить и тащить. Всю жизнь. Телефон зазвонил, словно напоминая мне об этом. Я понадеялась, что это Гришка – сапоги с курткой мне бы не помешали. Но номер был не знакомым.
– Да, – осторожно сказала я.
– Полушкина Лидия Николаевна?
– Да, – снова согласилась я.
– Полушкина Евдокия Николаевна приходится вам сестрой?
– Да, – я уже понимала, что ничего хорошего от этого мужчины не услышу.
– Ваша сестра прячется. Скажите ей, что пошёл второй день. Мы шутки шутить не будем. Потом будет искать уже два миллиона, только с переломанными пальцами. В полицию сунется – пожалеет. Да и бесполезно. Надеюсь, что покой сестры и её дочери вашей Дуняше дороже парочки пальцев.
И сбросил. Нет, жизнь любила использовать меня в качестве мишени для бросков грязью. А теперь просто мордой вниз, в эту грязь. Да ещё и надавила на затылок, чтобы я нахлебалась. Телефон смотрел на меня тёмным экраном, из ванной орал Сатана, в комнате хныкала дочка. Я подошла к окну, посмотрела вниз. Машина стоит. Быстро, не давая себе времени передумать, обула тапки и вышла в подъезд. Позвонила в соседнюю дверь. Тишина. Подождала минуту. Позвонила ещё раз.
– Звоню ещё раз и ухожу, – велела себе.
Протянула руку к звонку, и дверь открылась. За ней Герман. Мокрый совсем, в одном полотенце, намотанном на причинное место. Капельки стекались с волос, по груди, потом по кубикам, а затем впитывались в полотенце. Я сглотнула, на миг даже про Дунькины пальцы забыла.
– Э, – сказала глупо я, – вы заняты?
– Из душа вы меня уже вытащили. Вы за солью?
Он приподнял брови, ожидая ответа. Я поняла, что ему смешно, он только усилием воли сдерживает смех, и насупилась сердито – мне не до смеха.
– Та ахинея, которую вы несли на днях. Про брак, завещание и прочие миллионы. Это правда?
– Да, – теперь он выглядел заинтересованным.
– Я согласна. Только без вот этого всего, – ткнула пальцем в его кубики. – Вы – в своей квартире, я – в своей.
Он помолчал. Улыбнулся только едва. У меня внутри все дрожало. Я ненавидела просить. Я привыкла все делать сама. А теперь мой покой и Дунькины пальцы зависят от этого холеного и жизнью балованного мужика. А вдруг откажется? Может, мне стоило плюхнуться на колени и протянуть одно из бабушкиных колечек?
– Откуда в вас столько великодушия?
– Мне миллион нужен, – жёстко сказала я. – Завтра утром. Не позже.
Развернулась и пошла к себе, хотя наверняка нужно прояснить множество вопросов. Потом. Сейчас я напряжена, да и ноги заплетаются, температура, похоже, поднялась. Сейчас выпью таблетку, чаю горячего, с лимоном, может, даже вкусняшку какую-нибудь, раз мне сегодня дочку не кормить. Успокоюсь, потом поговорим. В конце концов, мне уже тридцать один, пора бы и замуж сходить. Для солидности. Все, что не случается – к лучшему. Фамилию заодно поменяю, надеюсь, у него она поприличнее моей.
– Эй, окликнул меня сосед. – Вам в какой валюте?
– Чокнутый, – проворчала я, едва не споткнувшись. – Кубинское песо! – крикнула я. Потом поняла, что с него останется притащить мне миллион песо, а я даже курс не знаю. – Рублей. Знаешь, рубли? Национальная валюта РФ. Я могу картинки распечатать, чтоб в банке показать.
Я слышала, что плачет Соня. Где-то дальше фоном раздавался рев Сатаны. И чётко понимала, что нужно встать, но глаза никак не соглашались открываться. Меня не то чтобы знобило – трясло всем телом. Я потянулась за вторым одеялом, сложенным в ногах, и проснулась – Соня плачет! Достала её из кровати, прижала к себе, спустила майку с плеча. Ребёнок сразу потянулся к груди, жадно ухватился за сосок. Меня как молнией пронзило – я же полкилограмма лекарств съела!
– Проклятье, – выругалась я.
Отняла у ребёнка грудь – Сонька разоралась ещё громче. Молоко прилило с такой силой, что грудь ломило от боли, по майке расплывались мокрые пятна. Я встала, потеряв равновесие и чуть не упав, пошла на кухню. Там в холодильнике в бутылочке уже готово молоко, только подогреть.
Сонька плевалась – ей не нравилась бутылка. Я молча прижимала её к себе и ревела. Нет, я не была плаксой, привыкла к тому, что жизнь – это сражение, и поблажек себе не давала, но сегодня слёзы лились рекой, неудержимо, без остановки. Наконец, ребёнок немного поел. Я насыпала корма коту, достала молокоотсос. Все моё молоко, отравленное таблетками, вылила в унитаз.
Температуру померила – тридцать восемь и девять. Насыпала целую пригоршню таблеток, запила их крепчайшим кофе. Падать мне никак нельзя. На часах ещё восьми нет, а я уже еле стою. Сонька устала плакать и уснула, я отправила Сатану гулять и приняла душ. Когда в дверь позвонили, я как раз вытирала волосы. Кого там принесло? В отражение на себя посмотрела – краше в гроб кладут. Надела халат на мокрое тело, пошла открывать. Герман. За ночь я начисто успела забыть и о нем, и о своей сестрице. А теперь вот вспомнила, блин.
– Миллион ещё нужен? – с порога спросил миллионер.
– Проходите, – кивнула я. – Только тихо, Сонька спит. И ботинки снимите.
Он послушно разулся, прошёл на кухню. Я, не спрашивая, налила ему кофе. Выпил. Я тоже выпила ещё – надо приходить в норму. Таблетки растворились в желудке, и я чувствовала, что могу функционировать: ходить, разговаривать... Учитывая перспективы, это безумно радовало.
– Эм… вчера вы были симпатичнее.
– Жениться перехотелось? – хмыкнула я.
– Нет, что вы… у вас все хорошо?
Я поднялась, даже не покачнувшись. Поставила чашки в мойку, включила в воду. Миллион мне, конечно, нужен, но исповедоваться я не собиралась.
– Все отлично. Не выспалась. Деньги принесли?
– Деньги в ЗАГСе.
Я снова плюхнулась на стул. Женитьба все же самая настоящая? Так там же очередь месяц. А мне деньги сегодня нужны. Позарез. Герман, видимо, понял мои сомнения.
– Я уже вчера позвонил, все решил. Деньги снял. Сейчас поедем, распишемся, прямо в ЗАГСе отдам. У вас есть что-нибудь белое из одежды?
– Джинсы чистые надену. Годится?
Он кивнул. Я и правда надела последние чистые джинсы и серый свитер. Кроссовки, слава богу, высохли за ночь на батарее, да и пальто тоже. Спящую Соньку одела в комбинезончик и шапочку – слава богу, она не проснулась.
– Я готова замуж, – шепотом сообщила, появившись вместе с Соней в кухне.
Герман смерил меня скептическим взглядом, но ничего не сказал. Встал, вышел в подъезд. Я заперла за нами двери. В лифте мы молчали. Да и сказать было нечего.
– Я бы предложил вам помощь, но не знаю, как держать детей.
– Мне не тяжело, – соврала я. – Я привыкла.
Потом я удивилась. Во-первых, на заднем сиденье лежал самый настоящий букет невесты: лилии с нежными лепестками, как у младенцев щечки, по-весеннему сладкие ландыши, аккуратно перевитые лентами – красивые такие, что у меня слёзы навернулись. А рядом с букетом – автомобильная люлька для младенцев. Совершенно новая, даже ценник – весьма, кстати, впечатляющий – не отодран.
– Я же знал, что вы ребёнка возьмете.
– Чокнутый, – пробурчала я, пристраивая Соньку в люльку.
Сама тоже сзади села, рядом с дочкой. Иномарка, пусть и не люксовая, ехала мягко, меня снова стало склонить в сон. Хотелось взять лежащий рядом букет, перебрать пальцами соцветия, вдохнуть аромат, но он был чужим, позаимствованным для этого бюрократического фарса. Здание ЗАГСа показалось до обидного быстро. Я вдруг поняла, что сейчас втешусь в стройный ряд белоснежных невест в своих стоптанных кроссовках, и остро захотела домой.
– Не переживайте, – словно угадал мои мысли Герман. – Роспись начнется с десяти утра. Сейчас нас только ждут.
И правда – здание было пусто. От наших шагов разносилось эхо. В огромном зале три человека: фотограф, женщина – регистратор, и девушка, сидевшая за пианино. Увидев нас, она спохватилась, заиграла положенную мелодию, разбудив Соньку. Та открыла глаза, с младенческим безразличием оглядела сменившиеся декорации, захныкала.
– Давайте быстрее, – попросила я. – Без этого вот всего.
Расписали нас быстро. Я взяла букет, пианистка – люльку с Соней. Герман, удивив меня в сотый раз за утро – футляр с кольцами. Я закатила глаза – свадьба напрягала меня все больше. В положенный момент я подала руку и одела кольцо на палец Герману. Все замерли.
– Теперь целуйте невесту, – улыбнулась регистраторша.
Господи, только вот этого не хватало! Я повернулась к Герману. У него глаза смеются. Конечно, для него это всего лишь ступенька, галочка, поставленная напротив пункта в списке. А для меня стресс. Я тоже улыбнулась. Хотите свадьбу – получайте. Глаза закрыла, губы трубочкой вытянула, целуй, мол. Герман не спасовал и поцеловал. Легко коснулся моих губ своими. Не так… открыто, как проделал это на асфальте. Я едва почувствовала прикосновение, однако смутилась и отстранилась. Хватит, домой пора. Забрала люльку с дочкой, пошла к выходу из зала. Потом спохватилась.
– Погодьте, – остановилась я. – Я же всю жизнь мечтала. Ловите!
И бросила букет в руки девице. Та растерялась, глазами захлопала, но букет поймала. Улыбнулась мне. Герман забрал мой паспорт, а через пять минут вернул уже с печатью. Даже свидетельство о бракосочетании выдали сразу – все же удобно быть миллионером.
В машине я пересчитывала деньги: миллион – порядочная кучка бумажек. Герман разглядывал свидетельство, Сонька спала. Мы все ещё стояли на стоянке у ЗАГСа.
– Ровно, – отчиталась я, складывая пачки в свою сумку.
– А я теперь знаю, как вас зовут, – Усмехнулся Герман. – Лида. Красиво.
– Я рада, что угодила. Домой везите. Через порог можете не переносить.
Розы, которые Герман подарил за вторжение посреди ночи, уже завяли и растеряли свою красоту. Я отнесла их на мусорку, и теперь немножко грустила, что оставила тот нежный букет в ЗАГСе – было бы хоть что-то красивое. К хорошему привыкаешь быстро, что ни говори.
Теперь мне казалось, что жарко. Я отнесла Соню в комнату, открыла окно на кухне и никак не могла надышаться прохладой. Герман снова уехал, наверное, отчитываться, что женился. Померила температуру – почти сорок. Совсем нехорошо, и в груди печет. Позвонила сестре. Та не брала трубку. Бегает, поди, от своих кредиторов.
Дуня пришла сама, когда я пыталась сбить температуру прохладным душем. Помогало мало. От сестры пахло вином. Весельем. Отчаянным таким, на грани истерики. Она послушно разулась у двери, прошла на кухню. Я достала пачки из сумки, отнесла ей, бахнула на стол. Она подняла на меня немой взгляд. Потом полезла в свою сумку… за деньгами.
– Я долг тебе принесла, – сказала она тихо. – У тебя деньги откуда?
– А у тебя? – ответила я вопросом на вопрос. – Опять в долги влезла?
– Нет! – вздернула она подбородок. – Извини, что пришла и напугала. Я привыкла сама. Думаешь, ты одна такая самостоятельная? Да я с детства, как сорная трава, никому, кроме сестры, ненужная! Все бы хорошо, да сестра сама ребёнок. Не стоило мне тебя пугать. Я уже все… вернула деньги. И пальцы, как видишь, на месте.
– Ты откуда деньги взяла, дура?!
Дурой называть не стоило. Обиделась. Глазами сверкнула, дверью хлопнула. Ушла. На столе остались две кучки денег – Германовский миллион солиднее, но и Дунькина ничего. Надо убрать, пожалуй… Вернуть соседу, на развод подать. Вернуть себе честное имя и идиотскую фамилию.
Дверь со стороны подъезда истово царапали, словно какой-то дикий зверь пытался проникнуть в квартиру – Сатана с прогулки вернулся. Я впустила его, налила воды в пустую миску. Сонька снова проснулась. Вечер прошёл в хлопотах. Температура росла вверх, почти не реагируя на жаропонижающее. Я принялась звонить Дуне – когда дело худо, не до гордости. Мне помощь нужна. Она не брала трубку. Обиделась. Гришка тоже.
Сонька испачкала памперс. Я боялась поднять её ослабевшими руками, казалось, что я непременно её уроню. Обтерла бедного ребёнка влажными салфетками. Дочка дрыгала ножками и ворчала, ей надоело лежать, она хотела гулять у мамы на ручках. А мама не может. Ничего уже не может.
Использованный подгузник следовало выбросить. Я встала, и меня ощутимо повело в сторону. В голове надсадно зазвенело. Я падала в обморок только пару раз в жизни, в студенческую пору, но предшествующие симптомы помнила очень хорошо. Страх полоснул остро: не за себя страшно – за дочку. Я представила её, плачущей, пока больная мать без памяти лежит на полу возле кровати, и вздрогнула. Возненавидела себя за свою бестолковость и беспомощность. Медленно, словно шагая в воде, дошла до прихожей. Открыть дверь. Пересечь коридор. Позвонить в дверь соседа. Он хороший. Он… поможет.
Цель казалась невыполнимой. Пол уплывал из-под ног. Когда я добралась до входной двери, чувствовала себя так, словно марафон пробежала. Нет – три марафона подряд. Лицо покрылось испариной, липкий холодный пот стекал по спине. Руки весили тонны. Я с трудом поднимала их, а поворачивание ключа в замочной скважине – и вовсе сизифов труд. Но я справилась. Успела обрадоваться, что до цели всего несколько шагов. Дверь на себя потянуть, шагнуть вперёд, а там – Герман, там спасение.
И упала. Даже испугаться не успела, до того стремительно это произошло. Даже сознание не сразу потеряла: ещё в падении, когда мои измученные борьбой с болезнью ноги подогнулись, подумала – ну как так? Дошла ведь почти. Так нечестно! Потом ударилась головой о пол, не столько больно, сколько громко и все.
Финиш. Темнота.
