Текст книги "Мой персональный миллионер (СИ)"

Автор книги: Ирина Шайлина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Я периодически выходила уговаривать его ещё несколько раз. Поиски жилья как-то незаметно отодвинулись на второй план. Наконец сообразила, открыла дверь нараспашку и насыпала в новую миску корма. Хрусткие шарики дробно застучали о дно. Сатана слышал, я видела, как напряглось его тело. Но виду не подал.

– Хватит уж, отощаешь, ни одна кошка на тебя не посмотрит. Уж тем более та кошечка сфинкс, на которую ты летом запал.

Сатана сдался. Поднялся и прошёл в квартиру, к миске. Я сразу дверь захлопнула, чтобы не ушёл. Однако кот отобедал, степенно умылся, а потом отправился спать в центр двуспальной кровати Германа. Ладно, разрешу в первый день. Я вспомнила, что и Германа неплохо бы покормить, занялась ужином. Телефон зазвонил, когда день уже клонился к вечеру.

– Лид? – осторожно спросил Герман. – Ты не уехала?

– Нет, – так же осторожно ответила я.

– Эм…купить что-нибудь нужно?

Боже, как настоящая, блин, семья. И смех и грех. Теперь я должна написать ему список в сорок два пункта, а потом скрупулёзно сверять, все ли благоверный купил. Но этого я делать не стала.

– Вроде бы, все есть.

Он приехал через час. Притащил какой-то объёмный пакет, что-то все же купил. Поздоровался, принюхался. Долго, видимо старательно, умывался, пока я накрывала на стол. Сонька ругалась, требуя на ручки, поэтому Герман пошёл ворошить коробки в подъезде, отыскивая креслице, возлежа в котором дочка позволяла нам есть. Кресло нашёл, поставил на столешницу. Потом пошёл за Сонькой в комнату. Беды ничего не предвещало.

Вернулся сверкая неприлично синими глазами. Тут то я и поняла – миллионер серчает. Правильно, сколько уже можно быть душкой. Таких мужчин не бывает. Вот оно, мерило семейной жизни – быт. Однако мы сломались как-то совсем быстро, даже суток не прошло.

– Или я, или он, – категорично заявил мой «муж».

Вслед за ним на кухню вошёл Сатана. Понятно. Видимо он у всех мужиков вызывает желание уйти хлопнув дверью. Однако в данном случае уходить придётся мне.

– Мне сейчас собирать вещи, или после ужина?

Герман выругался. Подхватил пачку сигарет лежащую на шкафчике в прихожей, пошёл к выходу из подъезда. Споткнулся, о Сатану, который тоже решил гулять, снова выругался. Вышел, придержав дверь, видимо, чтобы громко не хлопнула. Я успела подхватить, не дав ей закрыться до конца. Любопытство порок. С лестницы тянуло холодом и сигаретным дымом.

– Я здесь мужик? Понял? – голос Германа, негромкий, отдавался эхом в запыленном подъезде. – И учитывай это, если собираешься жить на моей территории. Одна квартира – один самец. Уяснил?

Сатана басовито мяукнул в ответ. Я чувствовала себя нелепо, вроде и смешно, и не дай бог засмеяться, у мужиков тут судьбы вершатся.

– Так что самоутверждайся, во время прогулок. И имей ввиду – будешь мне обувь грызть, я тебе хвост отгрызу.

Сатана снова ответил, я шагнула назад, тихо закрыла дверь. Порезала хлеб, усадила Соньку в её креслице, дала ей в руки разукрашенную под хохлому деревянную столовую ложку. Через минуту вошёл Герман. За ним следом кот. Я отвела глаза.

– Пусть живёт, – махнул рукой Герман. – Что там на ужин?

Глава 19. Герман

Все это было до ужаса странно. Нелепо даже. То, что Лида влезла в мою жизнь, я пожалуй понял уже давно. Сонька с Сатаной очень мне в этом очень помогли. А сейчас она просто поселилась и в моей жизни и в моей квартире. На личной жизни можно было смело ставить крест – странно, но я словно и в самом деле чувствовал себя женатым. Не так, как с Лизкой. По другому, по настоящему. Учитывая то, что моя жена старалась смотреть либо мимо меня, либо сквозь, это было непросто.

Ко мне опять вернулась бессонница. Я лежал ночью на надувном матрасе, который притащил сразу после первой ночёвки, слушал дыхание Лиды и гадал, спит ли она. Вспоминал её голые ноги. И то кратковременное умопомрачение, что приключилось с нами на моей кухне. Думал – помнит ли? Мучает ли её это так же, как меня? Иногда мне казалось, что нет. А иногда я ловил её взгляды, брошенные словно невзначай, такие говорящие… Словом, я чувствовал себя парнишкой вступившим в подростковый возраст и переживающим бурный гормональный всплеск.

В следующую ночь мы даже не разговаривали. Посетили по очереди ванную, словно в коммуналке живём. Она предлагала лечь на матрасе, на полу, но роль рыцаря прилипла ко мне намертво. Поэтому на полу лег я, а Лидка на моей широкой постели. Двери в комнату у меня не было, только арочный проем, поэтому запереться было никак. Ночью, когда Лида уснула, с кухни прокрался Сатана. Вспрыгнул на край постели. Когда я посмотрел через несколько минут, он уже занимал львиную долю постели. Лида пошевелилась, но проснуться так и не сумела.

Единственное, что будило её сразу – Сонькин плач.

Сегодня Сонька проснулась первой, как всегда. Она никак не желала понимать, что спать долго это здорово. Лида встала, сунула ноги в тапки, пошла к ребёнку. Кроватку я уже распаковал, теперь по комнате было невозможно пройти – кровать, матрас, кроватка. В темноте смертельный номер. Однако Лида озаботилась ночником, поэтому полной темноты у нас не бывало. Я тоже привык просыпаться на плач ребёнка, поэтому открыл глаза. Лидка была в своей длинной футболке, что заменяла ей ночную рубашку. Глаза привыкли к полумраку, и я вдоволь мог любоваться женскими ногами – с пола вид открывался шикарный. То, что скрывала темнота, можно было с успехом додумать, чем мой грозивший вскипеть мозг и занимался. Лида приготовила смесь, погасила свет на кухне. Вернулась, принялась расхаживать по свободному от мебели пятачку укачивая ребёнка. Когда подходила вплотную к комоду, ночник удачно подсвечивал её тело. Сквозь ткань футболки я видел изгиб бедер, когда шагала – даже просвет между ними. Мой организм реагировал незамедлительно, я в сотый раз думал – наследство наследством, а женщину завести надо. Хватит заниматься мазохизмом. Так и с ума сойти недолго.

Я закрыл глаза. Не знаю, сколько время, и просмотреть, пока Лида была на кухне не догадался. Теперь уже не посмотришь, коли изображаю спящего. Ничего другого, кроме как уснуть под колыбельную, которую тихонько напевала Лиде дочке не оставалось.

В следующий раз я проснулся, когда уже встало солнце. Постель была пуста. Я поднялся и прошёл в ванную. Просто мышечная память. Без каких-либо задних мыслей распахнул дверь. И остолбенел.

Лида стояла спиной ко мне. Голая спина, по которой стекают с мокрых волос капли. Гладкая, так и хочется провести пальцем вдоль позвоночника. На такое я не осмелился, но взглядом опустился. Прошёлся по округлым ягодицам, едва сдержал горестный стон – такая женщина рядом, жена к тому же, а я в игрушки играю. Рыцарь, блин.

Не знаю, насколько растянулась эта секунда, что я бессовестным образом разглядывая голую девушку. Мы замерли, оба. В зеркале её грудь не отражалась, она прижала к ней полотенце. Стекло запотело, но в центре дымка растерта ладонями. И лицо её на стеклянной глади. Глаза совсем чёрные, словно нет радужки, только угольная сердцевина и все. Сердится?

– Доброе утро, – поздоровался я, тоскливо думая о том, что мне снова нужен фартук с вишнями.

Лида вздернула брови но и пальцем не шевельнула. Что же, я понятливый. На свою голову. Шагнул назад, дверь за собой закрыл. Через минуту Лида вышла, с головы до ног замотанная в пушистый халат. Ну вот, все спрятала. Я снова вздохнул.

– Так больше продолжаться не может, – безапелляционно заявила Лида.

– Что именно?

– Мы не можем жить вот так…эта квартира слишком мала. Дурацкая затея. Ещё и дверь без задвижки.

Я сварил кофе, разлил по чашкам. Лида помедлила, свою взяла, отхлебнула. Сгорбилась. Я понимал, что она сейчас совсем одна. Ей даже жить негде. Но жалеть не получалось. Упрямо думалось о её попе.

– Не бери в голову, – сказал я. – Я типа муж, ты типа жена. Помни, что у нас сделка. Эта квартира останется твоей, делай с ней, что хочешь. Немножко только продержаться. Несколько месяцев. Может даже меньше, дед перебесится. Правда. Я с ним уже четвёртый десяток лет дело имею. Он суров больше на вид.

Лида допила кофе, отставила пустую чашку в сторону. Помолчала, глядя в никуда. Мне же остро хотелось курить, словно после секса, которого, к сожалению, так и не было. В комнате тихонько захныкала Сонька.

– Может, хоть задвижку на дверь? Я куплю, а ты приделай.

Про ванную она зря напомнила. Где там фартук? Я поискал глазами пачку сигарет. Посмотрел на Лиду, руками развел.

– Никаких задвижек. Нельзя.

И пошёл курить. Нет задвижкам. Трахаться нельзя, так хоть полюбуюсь. Дым первой сигареты после утреннего кофе приносил почти физическое наслаждение. Дверь приоткрылась. Лидка вылезла из-за двери по пояс. Намытая, чуть не до блеска, волосы ещё не высохли. И кажется такой молодой-молодой, не верится, что у неё уже дочка есть и куча проблем за плечами.

– А почему? Нельзя?

– Вероисповедание не позволяет, – серьёзно ответил я. – И устоявшиеся убеждения.

Она снова брови подняла. Но глаза уже не такие…страшные, как в ванной. Отошла, видимо. Подобрела. В чёрный цвет её глаз снова льется тёмный шоколад, разбавляя, делая мягче. Улыбнулась чуть, краешком губ. И ушла в квартиру.

Я подумал, что надо намекнуть деду, чтобы приходил чаще. Ещё чаще. Чтобы не сбежала.  А ещё пристроить куда-нибудь Соньку, и поехать выбирать платье для идиотского семейного ужина. Может даже подглядывать получится в примерочной. Представляю себя за этим делом и тоже улыбаюсь. А ещё, возможно без ребёнка она расслабится. Вина выпьет. Ещё на пару градусов подобреет. Ещё и платье. Бабы любят тряпки. А Лида любит? Я вспоминаю реакцию на пуховик и передергиваю плечами. Ничего, тогда то она чужая была. А сейчас мы уже и попу видели, и кофе по утрам варим. Надо ещё что-нибудь сделать. Такое, чтобы растаяла. А потом уже вино, тряпки, ужин, а в перспективе и секс. Думай Герман, думай.

Осенило меня внезапно. У Лидки не жизнь, а нервотрепка. Ночью она плохо спала, помню. Хотя с Сонькой все ночи такие, час поспишь, два проходишь мелкую на руках качая. Я гений, чертов гений.

Вернулся в квартиру. Сонька ревет, Лидка пытается печатать что-то, удерживая дочку на руках, но та упрямо сучит ножками, выгибается, маленькие пяточки попадают по клавиатуре, на экране _ краказябра.

– Лид, – говорю я, натягивая джинсы. Я скинул шорты, прыгаю на одной ноге, пытаясь засунуть вторую в штанину. Пусть потихоньку привыкает меня видеть таким. Чтобы не напрягалась, как оловянный солдатик при виде моего торса. – Весь день дома сидеть. Скука. Дай мне Соньку, я до парка пройдусь. На пару часов. Мелкая продышится и спать будет крепче.

Главное не думать сейчас о том, что это первая ступень соблазнения мамаши. А то ведьма же, прочтет ещё мысли, а мне мучайся, фартуком прикрываясь. Глаза у неё кстати снова чернющие. О чем думает? Я даже напрягся чуточку. Столько планов построил, женскую задницу вспоминая, а она смотрит и молчит.

– Ладно, – решилась она. – Погуляйте. Я только одену её потеплее, там морозец.

Я был таким душкой, что самому становилось тошно. Нянькал ребёнка, бежал с работы чуть не посвистывая и не припрыгивая. А сам слюни пускал. И почти подглядывал.  А Лидка…она вдруг решила все вывернуть. Мне она уже мерещилась в тёмном, винного цвета платье, которое открывает её белую гладкую спину. Этот цвет оттеняет её глаза, они кажутся спелыми сочными вишнями, не теми, с фартука, а настоящими, которые уже готовы осыпаться с дерева, и лопаются в руках окрашивая кожу кровью. Я словно наяву видел. В мечтах уже бретельки с плеч спускал, разумеется сначала угостив Лиду вином. А она…

– Не пойду, – сказала она утром среды.

Мы только проснулись. Оба, разом, словно по команде. Лежали, смотрели в густую, утреннюю темень, которую не мог разогнать ночник. Сонька ещё спала. Я лежал на полу, на своём матрасе. Лидка на постели, с которой свешивался пушистый рыжий хвост. Я вздохнул.

– Почему?

Лида помолчала. Повернулась на другой бок. Сатана проснулся, спрыгнул на пол. Ушёл на кухню, лакал воду, в тишине дома каждый звук раздавался удивительно чётко. Затем пошёл к дверям. Мяукнул, сначала тихо, предупреждая. Надо вставать, выпускать, иначе весь подъезд на уши подымет. Я встал. Потом, как полагается проснулась Сонька. Я, повинуясь приказу начальства, отправился бриться, Лидка занялась ребёнком. На вопрос так и не ответила. Я тихо бесился. Причём не столько дед меня пугал, сколько крушение тщательно лелеемых планов.

На работе тоже не лучше. Мы с Кириллом освоились и уже позволили себе мечтать об очередном повышении. Год, который нам следовало мучиться тянулся неоправданно долго.

– У тебя на примете никого нет? – спросил Кирилл.

– В смысле?

Кирилл сидел играл карандашом. Я отвлекся, карандаш хрустнул в его руках и сломался на две идеальные половинки. Кирилл хмыкнул и бросил обе в мусорку. Попал обеими, в детстве я завидовал этому дару. Баскетболист в моём кузене умер. И жалко, что умер. Играл бы себе, не заставляя меня топать по карьерной лестнице.

– Я женился, как положено, – Кирилл продемонстрировал мне тонкое обручальное колечко. – Деду отчитался. Тот усмехнулся. С проверками не лез, ни разу ещё. А тут этот ужин…

Я посмотрел вопросительно, ожидая продолжения. Оно медлило, Кирилл мялся. Видимо не желал осознаваться мне в своих неудачах.

– Исчезла она. Была и сплыла. Вчера звонил. Да неделю звоню. Нету. А на ужин девицу привести нужно. Причём такую, чтобы дед не знал и на экскортницу не была похожа. А у меня все знакомые…похожи.

Есть у меня идеальная кандидатура. Только мной занята. Моя жена. И мне тоже ещё её уговорить нужно. Предложить что ли ещё один миллион? Если он у меня есть. Надо хоть проверить состояние счёта. Я слишком привык не нуждаться, поэтому проверять остаток не приходило в голову. Раньше деньги были всегда. В коридоре зацокали каблучки. Кто бы раньше сказал, что буду угадывать Дашкины шаги из десятков других, не поверил бы. А сейчас – безошибочно. И брат тоже. Сразу потянулся, на стуле сел ровно. Пододвинул клавиатуру, затарабанил, разбудив спящий за ненадобностью экран. Я потянулся к телефонной трубке, и даже успел сказать пару веских предложений в потрескивающую тишину, когда Дашка вошла. Улыбнулась, сверкнув белыми зубами.

– Работнички, – щелкнула языком она, нисколько не веря в наш показательный труд. – Воды пожалуйста. Ледяной, чтобы зубы ломило.

Зубы я и так переломал бы, только попроси. Впрочем, думал уже беззлобно. Перебесился, даже Дашкины заскоки не раздражают. Почти. Все мои мысли, как не прискорбно, у жены под юбкой. Ни о чем другом полноценно не думается.

– Дашку вон позови, – предложил я. – Она с радостью. Ещё и детей красивых нарожает. Мне по крайней мере обещала.

– Я все слышу, – крикнула из кабинета Даша.

Я, надеясь, что она видит, показал в камеру язык. Кирилл покачал укоризненно головой и пошёл добывать ледяной воды.

Терпение почти лопнуло. Если в первые дни я несся домой сломя голову, сейчас наоборот тянул время. Курил на парковке. Зима спешила вступить в свои права и было ощутимо холодно. Чем заняться я не знал, но и домой, пускать слюни на Лидины ноги не хотелось. Точнее наоборот, хотелось, нг не моглось. Сколько можно над собой издеваться, я же не железный, в конце концов.

Наш офис находился в центре. Я бросил машину и решил пройтись пешком. Замёрзну – вызову такси. Тем более, хорошо было на улице. Меня охватило предчувствие нового года, до которого было ещё порядком. Как в детстве, когда знаешь, что вот, скоро самый главный праздник года. В холле устанавливали гигантскую пахучую ёлку, жгли свечки, ели терпкие мандарины, маму ждали. На новый год она приезжала всегда, я ждал. А потом как то сровнялось все. И праздники, и будни. Красная дата означала лишь возможность выпить в компании да выспаться наутро. Если выходных было много, то можно было слетать отдохнуть с какой-либо из девушек, чьи имена выветривались из головы почти моментально. Но и путешествия уже не дарили особых эмоций – приелись. Я каждый год думал, что плюну на пляжи и моря, и вот точно махну на Алтай, и пешком по нашим горам. Но то забывалось, то время не находилось. Так и жил.

А теперь шагал, нарочито не торопясь по одной из центральных улиц. Витрины уже были украшены гирляндами, ещё немного, и по улицам станут ходить нетрезвые, но доброжелательные дедушки Морозы. В одно кафе, тоже украшенное я зашёл. Выпил. Прислушался к себе – не хочется. А если не хочется, значит не нужно. Не насиловать же себя в угоду скуке. Я снова вышел на холод. Надо возвращаться. Куда? Домой ехать, к Лидке и Соньке. Тортик может купить, чтобы не ругалась? Хотя с чего бы ей ругаться, она вообще старается со мной не контактировать. Лучше бы поорала.

Торт я все же купил, вспомнив, как понравился ей дедовский. Красивый, дорогой. Надеюсь вкусный. В одной из лучших кондитерских города. А потом зацепился взглядом за него. Платье на манекене за стеклянной витриной. На манекене была огромная шляпа с перьями, она не интересовала меня нисколько. А вот платье… Густого цвета хорошего красного вина. С открытой спиной. И бретелями, которые легко сбросить с плеча. Такое же, какое мне представлялось. Словно для Лиды шитое. Мне даже захотелось посмотреть, правда ли глаза у неё станут спелыми вишнями? Долго я раздумывать не стал. Толкнул стеклянную дверь и вошёл.

Глава 20. Лида.

Тем утром, когда Герман уехал на работу, я, повозившись с Сонькой и выпроводив прочь Сатану занялась делом, которое грозило стать мои хобби – разбором коробок. Я ещё лелеяла надежду переехать, но старшая быстро поняла, что я прячусь в соседней квартире и выносила мне мозг. Посторонние предметы следовало убрать из подъезда! Да ещё и нужно было то одно, то другое…и коробки медленно переезжали в квартиру к Герману.

Так вот, я разбирала очередную порцию своих вещей. Мне любезно выделили место в шкафу. Пару полок и даже штук шесть плечиков – шкаф не сказать, что был огромен. Коробку я вытащила наугад, на ней было написано одежда, а я уже забыла, что паковала в неё весной. Мне не помешали бы утепленные джинсы. Но я промахнулась. Аккуратно упакованные в индивидуальные пакеты от сырости, пересыпанные ароматическими шариками здесь хранились мои платья. Красное, любимое, было испорчено Сонькой безвозвратно, но раньше тряпки я выбирала тщательно и с удовольствием. Поэтому каждое платье было мне в той или иной степени дорого. Я извлекла все, вывесила на выделенные мне плечики. А затем, импульсивно открыла соседнюю дверцу. здесь в образцовом порядке вещи Германа. Костюмы, рубашки. Даже галстуки все аккуратно проглажены, не удивлюсь если и носки. Я провела рукой по ткани рубашки – гладкая, без единой складки, сто процентно натуральная. Затем открыла свою створку.

Да, свои платья я любила. Некоторые из них даже были куплены в брендовых бутиках. Но…по распродажам и скидкам. И наверняка все мои платья вместе стоили дешевле одного костюма Германа. Я воочию представила, как он, дорого пахнущий, дорого одетый, с прической – волос к волоску, вводит меня в свой дом в платье, которое я уцепила по скидке в шестьдесят процентов и безумно этим гордилась. А там, у его деда друзья их семьи. Родные. Возможно, коллеги. Лощеные женщины, увешанные бриллиантами, в туфлях из крокодильей кожи. Пахнущие духами в три моих зарплаты. Воображение у меня хорошее. Представила. И сразу решила – не пойду. Осталось только Герману сказать. Хочется деду любоваться нашим семейным счастьем, пусть сам приезжает. Добровольно позориться я не буду.

Герман, казалось даже не удивился моему сообщению. Не огорчился. Или я сама себя успокаиваю? Тем же вечером он пришёл, притащил с собой коробку с тортом. Какой-то хрустящий пакет, который глядя на меня засунул высоко на шкаф.

Я в это время успокаивала орущую Соньку и одновременно пыталась отскоблить от сковороды намертво вгоревшее в неё мясо. Я умудрилась уснуть с ребёнком на руках. Ладно хоть до пожара не довела. Сковорода была горячей, мяса, с которым я возилась полдня было безумно жалко. И себя жалко тоже. Я чувствовала либо сорвусь и буду крушить все вокруг в приступе праведного, но ничем не обоснованного гнева, либо банально и позорно расплачусь. Ближе была ко второму. Рука с вилкой, которой я отшкребала мясо, пытаясь понять, можно ли его спасти соскользнула, я обожглась и вскрикнула. На глазах выступили слёзы. Не от боли, перетерпеть можно. От обиды за свою никчемность.

– Дай, – сказал Герман. Отобрал у меня сковороду, сунул под струю холодной воды. Скородка сердито зашипела, я поморщилась. – Пиццу закажем. Я почти два месяца на ней жил. Жив, как видишь.  Больно?

Я отрицательно покачала головой. Герман вздохнул, потянулся к шкафчику прячущему аптечку. Я вспомнила свой ожог который едва не закончился сексом и покраснела. Герман же взял мою руку, открыл баночку с мазью. Она сильно пахла детством, бабушкиным чаем, в который она заваривала травы. Захотелось даже подцепить серую массу на кончик пальца, и попробовать, может у неё и вкус моего детства? Ничего такого я делать не стала.

Руки у Германа были холодными, с улицы. По коже побежали мурашки. Или это не от холода, а от его прикосновения? Господи, я заблудилась в трёх соснах, мне срочно нужен хотя бы компас!

– Вот тут я заказывал, – Герман кивнул на визитку с номером, которая магнитиком крепилась к холодильнику. – Позвони, закажи. Я всеяден, но грибы не люблю. Я пока монстрика успокою.

Помыл руки, без напоминания даже, подхватил на руки Соньку, которая сидела в своём креслице. Та уже устала плакать, и теперь горестно всхлипывала, и сосала снятый со своей ноги носочек. Мне остро стало её жалко, но лезть я не стала. Герман унес её в комнату и начал петь песенку из советского мультфильма, как всегда, ужасно фальшивя. Сонька вскрикнула, видимо, он её подкинул. А потом заливисто рассмеялась. Я позавидовала – тоже к ним хочу, смеяться. Но вместо этого заказала пиццу.

Я поражалась тому, сколько еды вмещается стройное миллионерское тело. Я уже была знакома с его аппетитом, поэтому заказала две большие. Одну он съел целиком. Я убирала со стола, Сонька, слава богу спала, Герман ушёл. Курить, решила я. Посуду мыть не нужно, ещё один плюс пиццы. Поэтому справилась я быстро. Зашла в комнату, подхватила ворох детских вещей – надо машинку запустить. Дверь в ванную открыла, сама едва не вошла.

Как хорошо, что едва.

Герман стоял у зеркала, разглядывая свою физиономию. Чего там разглядывать? И так понятно, что хорош. Но главное не это. Он чёрт побери был голым. Совсем-совсем. Абсолютно. Прежде чем успела собой совладать, прошлась взглядом. Совсем как сам Герман, недавно. И по спине, и по крепким ягодицам, и по ногам. До самых, блин, пяток. Какое счастье, что он стоит ко мне спиной!

Я вскинула взгляд и встретилась с его глазами в отражении. Герман улыбался, нисколько не стесняясь своей наготы. Ситуация его забавляла. И кровь, бросившаяся мне в лицо раскрасив щеки в красный, наверняка, тоже. Хорошо ещё, что он мысли читать не умеет, иначе был бы в курсе, что кровь прилила не только туда. Что вот мужчина голый передо мной, а у меня внизу живота глухо, но почти больно пульсирует. Такого у меня никогда не было. Чтобы хотеть мужчину до дрожи в коленках. Надо уходить, поняла я. Как люди ногами шевелят? Вспомнить бы.

– Присоединишься? – подмигнув спросило отражение Германа.

– Пожалуй, в следующий раз, – я покраснела ещё сильнее, поняв, что ляпнула. – То есть нет, спасибо, я привыкла мыться одна.

– Жаль, – протянул Герман.

И стал оборачиваться. Я враз, мгновенно вспомнила, как управлять ногами. Шарахнулась назад, попыталась захлопнуть дверь. Не тут то было – я оказывается Сонькину одежду выронила, и теперь она лежала кучкой, не давая двери закрыться.  Проклятье! Я села на корточки, собирая разноцветные ползунки и кофточки. Они норовили выпасть обратно. Взгляд я не поднимала, от греха. Зато прекрасно видела ноги Германа. Этот подлец стоял ко мне лицом! То есть если я подниму голову, то она окажется аккурат напротив…этого самого. Стоит, смотрит на меня сверху вниз. Молчит, но уверена – улыбается.

Я собрала вещи и рывком захлопнула злополучную дверь. Сбежала на кухню, слыша, как Герман весело смеётся вслед. Потом зашумела вода. Мне вода тоже не помешает. Я открыла холодную, плеснула в лицо – не помогает. Достала из морозилки пакет с замороженными овощами и уткнулась в него лицом. Вот, так лучше. Ещё и сесть бы на него, чтобы успокоилось то, что сильнее лица горит. Но овощи отправились в морозилку. Я налила себе остывшего чая, хотя хотелось водки, не закусывая. Я чувствовала себя девственницей, монашкой, впервые увидевшей голого мужчину. Такая реакция тела раздражала безумно, учитывая, что самого секса он не получал.

Надо что-то делать. Завтра же начну искать квартиру. А за задвижкой сегодня же! Я посмотрела в окно – ночь уже, темно. Придётся завтра. Тем более, мне ещё и приколачивать её самой. Германа-то все устраивает.

Задвижку я купила следующим же утром. Проводила Германа на работу, засунула сердито сопящую Соньку в комбинезон и пронеслась в ближайший хозяйственный магазин. Работал он с девяти, на экране телефона восемь сорок пять. Все эти пятнадцать минут я ходила по тротуару туда-сюда, приплясывая от холода. Чуть не отморозила нос, зато плюсы были – дочка в своём меховом коконе уснула сладко и крепко.

Я приобрела шпингалет. Обычный такой, советский, железный. Такой был на двери ванной в квартире моего детства. Но тот ходил туго и со скрипом, по бокам на него налезли мазки застывшей белой эмали, которой покрывали дверь при очередном ремонте. Этот новехонький.

Молотком я стучать не стала – Соня спит. Вовремя вспомнила, что на антресолях находится филиал кладовки, а там лежат какие-то коробки, терпко пахнущие машинным маслом. Может, шуруповерт? Я пододвинула стул, полезла наверх. Открыла дверцу. На голову мне спланировал пакет, засунутый накануне Германом. Пакет, про который я успела забыть. Сам о себе напомнил.

Я стояла на табуретке и смотрела вниз. Содержимое не выпало, но было понятно, что внутри что-то лёгкое, даже цвет угадывался – насыщенный винный. Я не устояла. Любопытство – порок, однозначно, но необоримый. Поэтому с табуретки я слезла, вытряхнула содержимое пакета на кровать.

Это было платье. Лёгкое, почти воздушное. Невероятно глубокого цвета. Я подхватила его на руки, развернула. Красивое. Не дура, понимаю – для ужина. Однако на меня посмотрел, припрятал. И правильно сделал, не пойду, даже мерить не буду. Я поднатужилась и вернула пакет на место. Поверила антресоли – шуруповерта нет. Да и откуда ему взяться в миллионерском хозяйстве? В коробке лежали непонятные мне железки, смазанные маслом. Бог с ними.

Поэтому задвижку я прибила, дождавшись, когда Соня проснется и отобедает. Я стучала молотком, а дочка восторженно вскрикивала на каждый удар – не иначе, как барабанщица растёт. Шляпки гвоздей чуть скривились, смяли дерево, стянули его трещинками. Дверь было жалко. Зато теперь она закрывалась. Буду мыться спокойно, а не о кубиках мечтать.

– Правильно? – спросила я у Соньки.

– Угу, – согласилась она.

Вот, и ребёнок меня поддерживает. И совсем не важно, что "ага" и "угу" это почти весь её словарный запас. Я держалась час. Успела замариновать мясо, надеясь, что уж сегодня его не сожгу. А потом сдалась. Никто ведь не узнает, правда? Укачивала Соньку, придерживающую одной рукой бутылочку, которую уже не сосала, но изо рта не выпускала, а другой рукой вцепилась в прядь моих волос. Я отговаривала себя. Ну не стоит ведь. Но слабая любопытная бабская натура взяла верх. Я сломалась. Осторожно уложила спящего ребёнка и полезла на антресоли.

Платье было из лёгкой, тонкой, но одновременно плотной ткани. Это точно не шелк, я даже не знаю, как эта прелесть называется. Разложила на постели. Погладила. Оно было божественным. Я сбросила футболку с шортами и надела платье. Оно ласкало кожу. Подошла к зеркалу. Как на меня шили. Вот же гад, один раз общупал, один раз нагишом лицезрел и на, получай платье, миллиметр в миллиметр.

Оно не было декорировано. Простое абсолютно. Треугольный вырез, едва приоткрывающий грудь. Сзади такой же, заканчивающийся под лопатками. Спереди до середины лодыжки, а сзади – до пола лёгкими складками. Буду на каблуках – идеально. Я повертелась, любуясь собой. Будь платье ярче, могло бы быть вульгарным. А оно тёмное, тягучее. Волосы, наверное, надо будет убрать. Или распустить, позволяя виться?

– Тьфу ты, – вполголоса выругалась я. – Стоило только примерить, уже прическу нафантазировала. Снимай, Лида, снимай, от греха, – дала себе совет и сразу же его послушала.

Торопливо, словно ткань жгла кожу, сняла платье, и снова сунула его наверх. А сама вниз, на грешную землю. Мясо жарить.

Мне показалось, или Герман стал возвращаться с работы позднее? Я, сама того не замечая, начала его ждать. Привыкла. Поэтому, когда в замочной скважине повернулся ключ, подхватила Соньку и пошла в прихожую. Так, словно вот просто мимо проходила.

– Привет, – сказала я.

– Привет.

Сначала Герман пропустил Сатану. Вернулся. Забастовки устраивать надоело, сразу сюда. Выглядел кот неважно – шерсть свалялась, одно ухо подрано и сочится кровью. Зато глаза лучатся самодовольством. Мужик, блин.

– Я сейчас ухо ему обработаю.

Голос Германа максимально нейтрален. Видимо, и его терпение не безгранично. Сколько можно со мною нянчиться? Понятно, но все равно горько. Я поставила чайник, Герман сполоснул руки тут же, на кухне, достал аптечку.

– Или сюда, альфа-самец, – позвал он Сатану.

Тот подошёл, я изрядно удивилась – меня то кот в упор не слышал и не видел. Только когда нужно что-то. А тут сел. Стерпел и перекись, и даже медицинский клей. Не поморщился и протестовать не стал. Но потом сразу отошёл в сторону и, вытянув ногу, начал приводить в порядок хозяйство, которое, судя по горделивому виду кота, активно использовалось. Теперь поморщилась я.

– Мужик, – похвалил Герман. – Завидую.

Я отвернулась и загремела посудой, предпочитая не замечать взглядов кота и Германа, которые дружно решили на меня посмотреть. За весь вечер мы не потратили и десятка слов. Шпингалет не остался незамеченным. Герман хмыкнул, но ничего не сказал. Пошёл в душ, я специально слушала – задвижка адски громко щелкала – пользоваться ею не стал. Ну и ладно, зато я буду пользоваться.

Уложила Соньку с собой, словно пытаясь спрятаться. Меня, впрочем, никто не искал – Герман спокойно завалился спать на свой матрас уже в одиннадцать.

Продолжили мы молчать и утром. Нет, мы и раньше особой болтливостью не отличались, но сейчас наше молчание давило. Я чувствовала себя виноватой, обязанной. Ни то, ни другое мне не нравилось. Провожать я не вышла, слушала, как теплолюбивый Герман вполголоса ругается, пытаясь отыскать брошенные вчера перчатки. Я поднялась.