Текст книги "Темная Душа"
Автор книги: Ирина Токарева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)
Глава 8.
Шотландия, XIX век.
Она была рядом каждый день. Садилась близко, бедром нечаянно касаясь его бедра, нарезвившаяся, запыхавшаяся, растрепанная. Чтобы удержать ее рядом с собой подольше, Бойс рассказывал ей сказки и легенды, которые знал в огромном количестве. Больше всего она любила историю Тристана и Изольды, охотно слушала сагу о короле Артуре и его рыцарях, благоволила к сонетам Шекспира. Ему хотелось ее занять, рассмешить, хотелось, чтобы она радовалась. Он носил ей сладкое печенье, которое пекла толстая Харриет, кухарка Тэнес Дочарн, угощал им Катриону, когда ей надоедало плести венки и разговаривать с пташками.
Джон Милле перевел всю их компанию на поляну, где спал замшелый мегалит. Природа там была торжественной, больше подходила Катрионе. Девушка сверкала ярче среди пущи. Художник рисовал в упоении, с удовольствием сознавая, что рука ему послушна, она – преданный раб – с мастерской точностью выводит то, что видят глаза. Отдавшись на волю вдохновения, Милле перестал думать об отъезде в Лондон. Все располагало к тому, чтобы остаться в Шотландии подольше – доброе отношение хозяев поместья, солнечная погода, отсутствие тревожных новостей из дома. Он не мог представить себе, что покинет Катриону, оставит полотно, которому уже дал имя, незаконченным.
И Бойс всегда под рукой. Он с охотой сопровождает Милле в лес. Катриона при нем из дикой лани превращается в кроткого агнца. Бойс тоже начал рисовать, и носит с собой блокнот, куда каждый день вписывает новую Катриону. Он, кажется, настроен серьезно. Даже не поехал в Ирландию по приглашению Джойсов – долго спорил с родителями, негодовал и объяснял, что готовится нарисовать главное полотно в жизни. Хотя пока ограничивается лишь набросками. Теперь и Милле, и Лайонел ждут лета, июля, дня свадьбы Бойса. Тогда и будет сделан перерыв в работе.
– Смотри, кто пришел! – прыгнув в траву рядом с ним, Катриона разжала кулак, – Воин с холма! В цветах бузины у эльфов дома, их охраняет воин с холма!
Большой кузнечик повернулся, как для атаки, и широко скакнул с ладони. Бойс отдернулся назад от неожиданности, затряс головой. Что-то зашевелилось за воротником рубашки, переползло в волосы. Катриона захохотала. Запустила в его кудри обе руки, ловя верткого война с холма, и поймала. Кузнечик прыгнул в траву. Бойс, взявший девушку за предплечья, разжал пальцы. Катриона откланялась, садясь, руки ее скользили в его пальцах. Она так и не отняла запястий. Бойс сам прервал контакт.
– Не делай так больше, Катриона, – негромко сказал он, чувствуя на подушечках пальцев льдистую хрупкость запястий, которые только что держал.
– Бойс, – она глубоко заглянула ему в глаза, он увидел призыв в серебряном взгляде. Ему показалось, что изнутри его сжигает раскаленная головня. Пышет жаром в самом центре солнечного сплетения.
"Я теряю рассудок", – его бросило в пот.
Милле высунулся из-за мольберта.
– Что опять? – проворчал он, – Катриона балуется? Надо быть послушной, девочка, ты ведь леди.
– Любопытный Милле, – ответила небрежно Катриона, откидывая локоны на спину.
Ее налившаяся грудь четко прорисовывалась под тонкой тканью платья. Ее удлиненная талия, босая нога с маленькими пальцами, узкая лодыжка. Ее смех и беззаботное щебетание. Выгоревшие брови. Волосы, совсем недавно скользнувшие по его щеке, когда она ловила кузнечика. Бойс догадывался, что отравлен, что болен. Он не мог сидеть рядом с ней. Не мог. Но сидел. Каждый день с начала мая – а ведь через неделю уже июнь. И рисовал ее, чтобы хоть как-то занять себя, обмануть руки. Главное полотно в жизни? Ересь. Он – опиумист. Все что ему нужно – новая доза каждый день. Новая доза сказочного видения.
Они с Милле шли пешком в сумерках домой. Бойс молчал, еле переставлял ноги, нес сумку Джона с красками и свой блокнот. Внутренний огонь все еще жег его.
– Ты едва тащишься, – раздраженно сказал существенно обогнавший его Джон. – Тебя влечет назад? На поляну?
– Что ты мелешь? – Бойс пошел скорее.
– Я говорю, что вижу, Бойс. Ты сам не свой сегодня. Уже не в силах контролировать себя? Ты, надеюсь, помнишь, кто эта девушка? Она невинное дитя. С помраченным сознанием.
– Ты надышался краски, Милле. Тебе являются химеры. Я знаю, кто эта девушка. И даже искать оправдания на твои предположения считаю гнусным. Недостойным джентльмена.
– Ну-ну, – примирительно забормотал Джон, удивленный его злым тоном, – Ни разу не видел тебя раздраженным. Обычно ты шутишь.
– Ты переходишь все границы.
–Я беспокоюсь о тебе, Бойс. Ты мой близкий друг. Мой брат, – весомо сказал Джон и остановился, – Прислушайся ко мне. Ты не правильно смотришь на нее. Не правильно с ней говоришь, дотрагиваешься до нее. Не надо, Бойс. Ты ходишь по краю. Я тоже мужчина. Я знаю, что искушение сильно. Но случай не тот и...
– Не продолжай! – оборвал его Бойс, почти крича и бледнея, – ты меня оскорбляешь! Я и в мыслях не имел ничего подобного! Катриона мне словно младшая сестра.
– Да! Да! – Милле обнял его, – Хорошо. Теперь я спокоен. И для меня она сестра. Все? Остыл? Идем. Я больше не скажу ни слова на эту тему. Смотри, какая безобразная туча наползает со стороны моря.
– Будет буря, – ответил Бойс отрешенно, трогаясь в путь, – ночью все зальет, дороги размоет. И завтра будет дурить.
– Завтра отдохнем, – обрадовался Милле, – Переведем дух, успокоимся. Оно к лучшему.
Бойс напугался сказанного, но виду не подал. Во рту у него пересохло, тело заломило. Она предстала перед ним, живая и манящая. Безумная. Нет. Милле прав. Не надо.
"Я увижу ее, – будто со стороны услышал он собственную злую мысль, – Я не намерен жить без нее целый день. Увижу. Одним глазком. А если нет, сгорю к чертовой матери. Я болен".
Сунув руки в карманы брюк, Бойс стоял у окна любимой гостиной матери, обставленной по ее вкусу. Здесь были стол и стулья причудливого оформления, секретер красного дерева у одной стены, у другой – стеллаж с тяжелыми книгами, в углу рядом с дверью, ведущей на лоджию, диванчик, обитый небесно-голубым шелком – вся мебель в стиле эпохи Регентства. Стены были отделаны панелями из седого дуба, украшены картинами – одна принадлежала кисти известного итальянского живописца, другие нарисовал Бойс в пору обучения в Академии.
– Если про английскую погоду можно сказать – плохая, и только, то шотландская погода требует иного описания, – сказала леди МакГрей, гладя серую кошку, свернувшуюся у нее на коленях, – Она отвратительна, чудовищна, лжива. Вечером ветвь не шелохнется, соловей заливается негой. А ночью в небе воют тысячи ведьм, и кто-то злой терзает когтями сад. Утром – только взгляните в окно – как ни в чем не бывало, солнце. Но не обманывайтесь, Джон, сие благополучие – не больше, как видимость, мираж. Стоит сунуть нос за порог, тронуться в путь – из-за гор примчатся тучи, и ночной шабаш повторится с худшим размахом.
Слушая мать, Бойс посмотрел на горизонт. Словно в подтверждение ее слов над лесом клубились тучи.
– Погода баловала нас весь май, миледи. Дни стояли теплые, просто чудо, я смог начать и на целых двадцать процентов закончить картину, – ответил Джон, который сидел рядом с леди МакГрей в шезлонге у соседнего окна, – Сегодня я даже рад, что удалось остаться в поместье. Это приятно – поспать подольше под завывания бури, не спешить за завтраком и не идти через луг и лес, в одежде, сырой от утренней росы. Тем более, когда компанию составляете вы...
Леди МакГрей рассмеялась тихим девичьим смехом. Кошка под ее рукой урчала.
– Скоро июнь, в котором будет много солнечных дней. Вы еще сможете продолжить работу над картиной, Джон. Честно говоря, я хоть и ругаю непогоду, но в душе благодарна ей за то, что сегодня она оставила вас дома, молодые люди. Супруг мой будет в отъезде еще неделю, я исстрадаюсь от одиночества, если время от времени вы не будете развлекать меня беседами.
Бойс ощутил острую боль в виске и приложил к нему прохладный стакан, который держал в руке. Действие сие не укрылось от глаз матери.
– Сына моего, увы, такая перспектива не радует, – отметила она чуть огорченно.
– Что ты, мама? – Бойс повернулся к ней. Поставил стакан на подоконник, – С чего ты это взяла? Я очень рад побыть с тобой.
– Ты сумрачный сегодня, сынок, сам не свой. Не шутишь, не говоришь со мной и Джоном.
Бойс подошел к леди МакГрей.
– Брысь, Люси, – он легонько ткнул кошку, и та сбежала. Опустился на колени, положил голову на материнский подол, – Мне немного не по себе с утра. Голова болит. Но ничего серьезного, не пугайся.
Элеонора ласково прошлась пальцами по густым волосам.
– Умоляю, не заболей опять. Второго раза я не переживу.
– Фу, мама! – Бойс фыркнул и громко, раскатисто чихнул, – у тебя все платье в кошачьей шерсти! Мерзавка Люси!
Он вскочил под дружный хохот матери и Милле, вытер лицо предплечьем.
– Я честно пытался принять участие в ваших посиделках. Мама, скажи спасибо своей кошке, что у меня ничего не вышло! Выйду в сад, иначе задохнусь.
Он наклонился к матери, стал звонко расцеловывать ее в щеки и лоб.
– Иди! Иди! – отмахивалась неохотно Элеонора, – Когда ты повзрослеешь, сорванец?
Бойс вышел. Идя по коридору, чихнул еще несколько раз. Мать и Милле продолжали смеяться ему в след.
Он сунулся было в потрепанный ночной грозой сад. Но не там ему хотелось оказаться. Бойс прошел на конюшню. Алпин, почуяв хозяина, зафыркал, забил копытами в стойле. Бойс оседлал жеребца и вывел его за ворота, ни слова не сказав конюху, который пришел задать лошадям корм. Скоро они вдвоем летели вниз с горы, на которой стояло поместье.
Конь рысью форсировал меловой ручей, вздымая копытами фонтаны брызг. Грудью протаранил молодой ольшаник на опушке рощицы. С листьев полетела роса. Когда Бойс выбрался из рощи на луг, он уже вымок до нитки. Придержал коня. Поехал шагом, внимательно всматриваясь в окрестность. Он был собран и напряжен, как охотник, выслеживающий жертву.
Бойс понимал, скорее всего, Катриона сидит дома: художники не пришли за ней с утра, а значит Анна не выпустит дочку, тем более что ночная гроза, того и гляди, повторится. Но наперекор здравому смыслу ждал: сейчас где-нибудь покажется ее фигурка. Он спускался в каждую ложбинку, взбирался на каждый холмик, объезжал одиноко растущие кусты и группы деревьев.
"Съезжу к дому, – решил Бойс, – Возможно, она в саду. Я даже не покажусь ей. Взгляну и уеду".
Думая так и кусая в нетерпении губы, он въехал на полянку, где стоял мегалит. И остановил коня. Камень обеими руками обнимала девушка – она показалась ему распластанной на скале птицей. Услышав шорох гравия за спиной, девушка обернулась, светлые распущенные волосы скользнули волной.
– Приехал? – спросила она, глядя на Бойса серыми глазами.
– Да.
Он спешился. Стоял перед ней, мокрый, мял в руках поводья и чувствовал себя последним дураком. Не выдержав горящего взгляда, опустил голову.
Девушка сделала несколько шагов навстречу. Остановилась. Он ждал. Вдруг наверху громыхнуло, и хлынул дождь. Вокруг зашумело, между ними встала влажная стена.
– Ай! – взвизгнула Катриона, – Бежим!
Развернувшись, побежала в лес. Бойс закинул поводья на шею коня.
"Увидел. Теперь можешь уезжать. Беги, Бойс. Беги домой!" Он сунул ногу в стремя. Но передумал и кинулся догонять девушку.
Она ловко лавировала между стволов, подныривала под ветви, перепрыгивала пеньки. Платье то показывалось, то исчезало. Бойс едва за ней поспевал, таща за узду жеребца.
"Куда она бежит, ведь ее дом в другой стороне!"
Этот лес, где стоял мегалит, был ему незнаком. Бойс постоянно спотыкался об коряги, чуть не падал. Девушка знала окрестность прекрасно. Он сильно отстал от нее.
"Только бы не потерять из виду", – подумал он. В следующую минуту она пропала.
– Катриона-а-а-а-ааа!!!! – закричал Бойс на бегу.
– Боо-о-ойс! – ответил ее голос откуда-то снизу.
Он выскочил на пригорок, склон которого под его ногами резко уходил вниз. Бойс еле удержался, чтобы не скатиться с него кубарем. Перед ним открывался яр, а в яру, вырытая прямо в его отлогой стене, у скрученных змеями корней ветхого дуба, стояла землянка с деревянным фасадом и круглой дверью. Добротная и большая, с маленькими окошечками, с крытой дерном крышей, из которой вырастала скособоченная печная труба. Перед землянкой росла волчья ягода и непонятные синие цветы. Торчал старый колодец с разрушенными венцами.
"Жилище лесной колдуньи", – сразу понял Бойс. Кто еще мог жить здесь. Катриона, стоявшая у землянки, потянулась к двери. Он хотел крикнуть, предостеречь ее. Не успел – она открыла дверь и исчезла внутри.
Бойс съехал по склону, скользя сапогами в грязи. Накинул поводья на гнилой столбик, врытый в землю у колодца. Дождь лил, монотонно барабаня по листьям. Помедлив секунду на пороге, Бойс вошел.
Внутри было темно, он не сразу разглядел Катриону. Когда глаза немного привыкли к полумраку, увидел, что девушка сидит у большого очага.
– Бойс, – сказала она не терпящим пререканий тоном. – Холодно! Катриона замерзла. Хочу огонь.
Она встала, сняла с каминной полки огниво и протянула ему, подала пучок сухой травы. Он подошел и взял все предложенное. В топке высилась горка березовых поленьев.
– Огонь, так огонь, – рассмеялся он, чувствуя, что тоже замерз до смерти, – И я хочу огонь. Сейчас сделаем.
Он высек искру, запалил пучок сена, сунул его в поленья. Пара секунд и сухие дрова занялись веселым пламенем с голубоватыми отблесками. Бойс поднялся и повел глазами по сторонам. Оранжевые всполохи освещали землянку. Стены местами обшиты деревом, местами оштукатурены, застроены полками с грубой глиняной посудой, земляной пол хорошо утрамбован. Топчан у окна, застеленный пледом, и рассохшийся стол – вот и вся обстановка.
– Где мы? – спросил Бойс, озираясь, – Куда ты меня заманила, Катриона?
– Моя нора, – ответила Катриона, стуча зубами от холода, – никто не найдет здесь Катриону.
– Ты очень замерзла? – повернулся он к ней.
– Да.
У Бойса закружилась голова. Комната расплылась перед глазами. Из марева возникла лишь Катриона. Все остальное вертелось, дрожало, покачивалось, тонуло во мгле. Огонь топки освещал девушку, которая раздевалась. Катриона через голову стянула мокрое платье. Осталась в панталончиках ниже колен, обшитых кружевами. Не надолго. Их скинула тоже. Ни капли не смущаясь, прошла к столу и раскинула на нем одежду. Бойс не мог пошевелиться.
– Мокро! – она подошла к нему, – надо посушить.
Не скрывая намерений, девушка взялась за низ его жилета.
– Бойс, мокро. Надо снять.
Ее нагота вспыхнула перед ним. Ему показалось, сквозь белую, сверкающую кожу он видит кровь, текущую по ее венам – настолько девушка была прозрачна. Кажется, протяни руку, и ухватишь только воздух. Жар освещал ключицы, округлые плечи, стекал вниз по втянутому животу к длинным бедрам. Ее открытые губы усмехались, глаза повелевали. В них не осталось и следа безумия.
– Раздевайся, – приказала она. Сама расстегнула и сняла с него жилет. Бойс был парализован и не сопротивлялся. С волос ее мелко сочилась дождевая вода, оставляя на коже серебристые дорожки, текла по напрягшимся соскам. Он дышал с кошмарным усилием. Катриона отбросила его жилет. Взялась за рубашку. Медленно расстегнула пуговицы, стянула ткань с одного плеча, удерживая Бойса гипнотическим взглядом.
"Нет!!!" – раздался вопль в одурманенном мозгу. Бойс рванулся от нее.
– Нет!
– Да! – Катриона удержала его, показав силу.
– Дурная девчонка! – бешено крикнул он. Его пах разрывала адская боль. – Не могу!
Он стал отдирать от себя ее руки. Катриона вцепилась в него крепче.
– Дай мне уйти!
Она привстала на цыпочки, вся потянулась вверх. Ее холодные груди прижались к его оголившемуся животу. Пальцы гладили его щеки, отводили с них прилипшие мокрые пряди. Острые, как иглы, зрачки кололи. Девушка зашептала, сбивчиво, невнятно, громко. Он не понимал ее. Но с каждым сказанным ей словом сознавал, как рушится в нем последняя воля. В голосе ее звучала сила, с которой не смог бы бороться ни один смертный. Эта сила существовала от начала времен. Она воздвигала горы, обуздывала моря, зажигала звезды. Дарила жизнь и убивала. От начала времен она влекла мужчину к женщине. Катриона колдовала. Воздух между ними густел и плавился.
Бойс слепо замотал головой. Ему стало дурно, ноги подкашивались. Зверь внутри лез наружу, клыками рвал внутренности, мясо, грубо крушил ребра. Бойс мучительно застонал.
Катриона рассмеялась. Рассмеялась дразнящим, бесстыдным смехом, прижимаясь к нему еще теснее. Кончиком языка облизнула губы.
"Она лжет, – понял вдруг Бойс, – Она не безумна. Она не женщина. Демон-обольститель. Смеется надо мной. Ибо знает – не устоять".
Он сдался. Впился ртом в смеющиеся губы. Она сорвала с него рубашку, повисла на нем, обвилась, словно хотела удушить и навсегда оставить в своем логове. Он почти умер, дышал каким-то чудом. Не помнил, что делает. Не знал, не видел, не понимал. Он обнял живое пламя. Пламя его опалило, проникло внутрь и выжгло там все. Дотла.
– Уехал? Сел на коня и уехал? – тупо повторил Джон вслед за конюхом.
Через двадцать минут после ухода Бойса, он решил присоединиться к нему в прогулке по саду и только потом идти завтракать. Но друга в саду не оказалось.
– Уехал, – угрюмо докладывал конюх, метая рогатиной сено за конюшней. – Ни слова не сказал. Зыркнул так, будто в него бес вселился, и был таков. Я вышел к воротам – несся по склону сломя голову, как на бой. Свист в ушах – ф-ф-фью. Уехал. Грязь летела – дай Боже!
– Слушай, дружок, – беспечно сказал Милле, скрывая тревогу, – оседлай для меня Моргану, будь добр.
– Поедете искать его? – перестав кидать сено, конюх оперся на рукоять рогатины, – Что ж, езжайте. Оседлаю. Как найдете, передайте – конюх Иен для младшего МакГрея коня больше не уважит. Пусть сам чистит, купает, кормит своего Альпина. Не лошадь, а огненный змей. Покусанный, побитый хожу. А у парня для меня доброго слова не нашлось.
Обиженный конюх ушел седлать Моргану. Джон еле дождался, когда белую кобылку выведут на воздух. Он точно знал, куда ехать.
Моргана споро и послушно преодолевала путь, который Милле и Бойс проделывали каждое утро. Весь май, день за днем. За меловым ручьем и ольховой рощей их накрыл дождь. Держа над собой плащ, который предусмотрительно захватил с собой, Милле въехал на поляну с камнем, направил лошадь сквозь нее к тропке, что бежала среди папоротников к дому Анны Монро. Он злился, ожидая встретить на этой тропке возвращающегося Бойса. Мысленно ругался с ним, упрекая за вчерашнюю ложь и сегодняшнее легкомыслие. Нужно было что-то предпринимать. Бойсу рядом с Катрионой находиться дольше не безопасно.
Моргана встала и громко заржала. Милле не понял поведения лошади.
– Идем, идем, – подогнал он ее.
Высоко задирая передние ноги, Моргана снова заржала. Она упиралась и не хотела идти по выбранному пути.
– Что ты, скотинка! Упрямишься? – прикрикнул Милле. Сквозь дождь, наводнивший лес, до его ушей донеслось отдаленное ржание. Моргана тот час отозвалась.
– Никак, Альпин! – догадался Джон, – Ты! Умная тварь. Иди, ищи его.
Он ослабил поводья. Кобыла свернула с тропинки и побрела в сторону камня, обошла его, хрустя ветвями, полезла в чащу. Она и Альпин много лет жили бок о бок, привыкли друг к другу, Моргана искала жеребца уверенно. Тем более Альпин помогал ей – из лесу время от времени доносилось его тревожное ржание. Проблуждав с четверть часа, Милле верхом на белой кобыле, вышел к яру. Увидел мокрого, словно отлитого из темной бронзы жеребца внизу, землянку, из трубы которой поднималась тонкая струйка дыма. Его била крупная дрожь – от сырости и скверного предчувствия.
Моргана присоединилась к Альпину у столбика. Жеребец ткнулся в ее гриву точеной мордой. Плащ упал в грязь, но Джон не обратил на него внимания. Преодолевая дурноту, он сжал в кулаке хлыст и дернул на себя дверь хижины.
Внутри было жарко натоплено. Просторно. Темно. Джон сумел разглядеть жалкое подобие кровати – прямо на нее падал сноп тусклого света из окна. На кровати два слившихся голых тела, неприкрытые, бесстыже ласкающие друг друга. Джон замычал как умалишенный, вытянул руку с хлыстом перед собой, защищаясь от зрелища. Но не смотреть не мог.
Мужчина, услышав душераздирающее мычание Милле, оторвался от женщины и вскочил. Схватил с пола брюки, стал спешно натягивать их, путаясь в штанинах. Темные кудри упали на лицо. Женщина, обворожительная, пленительная, как сон, опутанная сетью светлых волос, но не прикрытая, смотрела на одевающегося мужчину. Смотрела на его сильную спину. Во взоре ее светилось блаженство. Потом перевела глаза на Джона. Ее личико съежилось в недовольной гримасе:
– Любопытный Милле. Он подглядывал.
Справившись с брюками, Бойс выпрямился, весь красный от стыда.
– Т-ты-ы... – прохрипел Джон, белея от бешенства.
– Не кипятись, Джон, позволь, я все объясню, – Бойс сделал успокаивающий жест, – Давай выйдем.
– Выйдем? – страшным голосом повторил Джон, – Что ж, давай выходи!
Он подскочил к Бойсу, схватил его за шею, пригнул и потащил к выходу. За два шага до двери, с силой, удесятеренной душившей его яростью, пхнул друга, подогнав его пинком. Тот полетел головой вперед. Вышиб собой дверь, врезался в слякоть и на животе поехал прямо под копыта коней. Моргана в испуге взвилась на дыбы, грозясь подковами проломить Бойсу череп. Он откатился в сторону, попытался подняться, но поскользнулся в склизкой грязи. Над ним стоял Джон. Лицо его перекосилось.
– Джон! – крикнул Бойс, закрываясь плечом.
Джон широко размахнулся и хлестнул. Хлыст с шипением врезался в мышцы.
– Джон, я...!
Взмах, свист и удар. Он еле успел отвернуться, иначе бы хлыст вырвал ему глаз. Снова свист и удар. Расставив ноги, Джон бил его куда попало – по спине, по груди, животу, рукам, которыми Бойс закрывался, по шее. Хлыст визжал и вгрызался в тело. На коже вздувались толстые рубцы и багровели на глазах. Бойс катался по земле, весь в крови и грязи. Лужи вокруг кипели. Милле не давал ему ускользнуть, подбегал и снова нахлестывал, с истинно палаческим наслаждением. Он ждал, что Бойс закричит, не вынеся истязаний. Но тот молчал.
Крик, вернее высокий, истошный вопль раздался со стороны землянки. Милле сдержав удар, посмотрел туда. Катриона, все еще обнаженная, ухватилась за косяк, чтобы не упасть, смотрела на них и вопила. Ее волосы свесились до земли.
– Катриона! – Бойс поднялся на ноги, воспользовавшись тем, что Милле отвлекся. Девушка моментально умолкла. Он двинулся к ней. Но демон, вселившийся в Милле, не насытился. Джон хлестнул Бойса по спине. Катриона снова завопила.
– Куда? Я засеку тебя!
– Дурак! – Бойс ловко увернулся от повторного удара. Вырвал у Джона и отбросил хлыст. – Хватит!
Джон бросился на Бойса с кулаками. Друг поймал его и сдавил в крепких объятиях.
– Успокойся! Я получил свое!
– Черта с два... – Джон стал озверело вырываться. Бойс сильно откинулся назад и головой ударил Милле прямо в лицо. Разжал руки. Охнув, Джон повалился в лужу, залился кровью – она хлынула из разбитого носа, багровым окрасила рубашку на груди.
– Я же сказал, хватит, – повторил Бойс, сутулясь. Частые красные полосы пересекали его грудь. Одна пролегла сквозь лицо – от виска, через нос и щеку к подбородку. Губа была рассечена и кровоточила. Бойс походил на выходца из ада.
Он сделал попытку помочь Джону подняться.
– Прочь! – Джон с омерзением оттолкнул его руку. Лайонел отошел к Катрионе, закрыл ее собой.
Не глядя на них, Милле отвязал Моргану, поскальзываясь и падая, начал взбираться вверх по склону. Вскоре исчез в лесу.
Катриона громко всхлипывала. Бойс застонал, повалился на колени перед девушкой. Крепко обнял ледяное тельце, прижался щекой к мягкой груди.
– Девочка... Милая моя, – зашептал он, – Прости... Прости...Что я наделал? Я не должен был... Не смог...Как теперь...
Его речь превратилась в бессвязное бормотание.
Она гладила его и беззвучно плакала.
Бойс отвел девушку в землянку. Усадил на кровать. Одел ее, оделся сам. Долго успокаивал, укачивал Катриону, как ребенка, посадив к себе на колени. Шептал, обещал, осторожно целовал маленькие пальцы. Наконец слезы унялись. Он завернул ее в плед, служивший покрывалом кровати, вывел в лес, посадил на коня и довез до камня. Там девушка, ни слова не говоря, соскользнула на землю.
– Беги, – прошептал он, наклоняясь в седле, трогая разбитыми губами макушку ее головы, – беги домой.
Девушка побежала.
Бойс доехал до ручья, лежа на шее коня. Конь вошел в пенный поток, остановился, начал пить. Бойс стал крениться все ниже, ниже, и свалился в воду. Сначала лежал в ней, глядя вверх. Наконец, с усилием сел, стянул с себя рубашку, промокшую и пропитавшуюся кровью. Мочил ее в ручье и мылся. Дождь превратился в ливень, помогал ему, падая сверху. Альпин понуро стоял и ждал поблизости. Вот хозяин его поднялся, побрел через ручей, через луг, ничего не говоря и не оборачиваясь. Конь, чувствуя неладное, не ржал, не пытался догнать хозяина. Брел следом.
Элеонора читала в гостиной, когда хлопнули двери, и в коридоре раздались бегущие шаги. Она отложила книгу и вышла к дверям. Выглянула. Это был Милле. Он успел добежать до конца коридора, через секунду пропал за поворотом. Он слишком спешил, чем возбудил ее беспокойство.
Элеонора решительно пошла за ним следом.
Дверь в комнату Джона, которая находилась рядом со спальней ее сына, была распахнута. Элеонора неслышно заглянула вовнутрь.
Молодой художник, стоя над тазом с водой, умывался, фыркая и выплескивая воду на пол. Умывшись, он схватил полотенце, прижал его к носу. Движения его были порывисты. Рубашка, как заметила Элеонора, порвана и вымазана черной грязью.
– Что случилось, Джон? – спросила она, входя. Сердце заколотилось чаще. Юноша повернулся к ней. На груди, на светлой ткани темнело большое кровавое пятно. Кровью постепенно пропитывалось и полотенце, которым он зажимал нос.
– Вы ранены?
– О, ничего особенного, леди МакГрей, – Джон отвернулся, – Пустяк. Всего лишь сломанный нос. Моя вина. Скоро пройдет. Кровь почти остановилась.
В тоне его было что-то, что помешало ей броситься ему на помощь. Джон отшвырнул полотенце, прошел к гардеробу, вынул свой саквояж. Леди, замерев, наблюдала за ним. Он кинул раскрытый саквояж на пол и стал сваливать в него вещи, стопками снимая их с полок шкафа.
– Вы уезжаете? – спросила она.
– Да, – был дан краткий ответ.
– На ночь глядя? Не предупредив нас заранее?
– Да. И да.
– Но почему, Джон?
Взгляд Милле упал на незавершенную картину, которая стояла на треножнике у окна. Майская королева, сидящая на цветущем лугу. Элеонора тоже посмотрела на нее и невольно подумала, что работа превосходна. Настоящий шедевр.
– Знаете, – Милле будто что-то вспомнил, метнулся к кровати. Сорвал с нее покрывало, бросил его на пол. – Я не мог вас предупредить. Ибо с утра сам не знал, что к вечеру уеду. Посему, прошу прощения и благодарю за гостеприимство.
Вслед за покрывалом он сорвал с кровати одеяло, затем простыню. Простыню набросил на холст.
– Где мой сын? – спросила Элеонора, не в силах ждать, когда он сам скажет ей то, что волновало ее больше всего на свете.
Милле впервые с начала разговора повернулся к ней. В его глазах застыло презрение.
– Разве я сторож брату моему? – он брезгливо скривил губы, – Я понятия не имею, где ваш сын. Чем он занимается. Знаете ли вы, что заниматься он может, чем угодно? Вещами, о которых нормальным людям лучше не знать!
Элеонора до боли в ладонях выкрутила платочек, который держала.
– Он жив, по крайней мере?
– Что с ним станется? – выплюнул Милле, надевая чистый сюртук поверх грязной рубашки. – Прекращайте волноваться за него, миледи. Это смешно. С такими людьми, как ваш сын, никогда ничего не случается. Земля сгорит, небеса рухнут, и в творящемся вокруг бедламе ваш сын будет чувствовать себя превосходно.
– Желаете, чтобы я приказала заложить экипаж?
– Да, будьте любезны, – Милле сел на корточки и стал застегивать чемодан.
Элеонора выбежала из комнаты.
Во дворе перед парадным входом в поместье закладывался экипаж. Грум Норри, конюх и кучер, которому предстояло вести Милле, выкатили из конюшни большую карету – нечета развалюхе, привезшей Милле в Тэнес Дочарн. Они впрягали в нее четверку лошадей и постоянно переругивались между собой на родном гэльском наречии. Джон, хмурый и бледный, с лиловыми синяками под глазами, укладывал свой багаж на запятки позади кузова кареты.
Дождь перестал, небо постепенно очищалось. Однако светлее не становилось – солнце двинулось на запад, и уже успело наполовину скрыться за горным кряжем. В саду пели птицы. Воздух был свеж и сладок.
Сквозь ворота поместья прошла высокая крепкая фигура. Пошатываясь, двинулась через двор прямиком к карете. Следом, с возбужденным ржанием в сторону конюшни пробежал караковый жеребец, задрав мочалистый хвост. Конюх, который с утра обещал и пальцем не шевельнуть ради коня младшего МакГрея, уронил оглобли и бросился следом за требующим ухода животным. Его бегство Норри сопроводил порцией заковыристых ругательств.
Бойс остановился рядом с Джоном, стал смотреть. Рубцы, оставленные хлыстом Милле на его теле, что виднелось под распахнутой рубашкой и на лице, налились, опухли сильнее. Они, должно быть, жгли его каленым железом.
Джон еще раз поправил коробки, чтобы лежали ровнее. Перетянул и перевязал багаж крепким канатом. Проверил прочность узлов. Лошади были впряжены, нетерпеливо топтались на месте. Возница взобрался на козлы. Все готово. Можно отбывать.
– Ты должен знать, – выдавил Джон, чувствуя, что не может уехать от Бойса без последнего слова, – дружбы между нами больше не существует. Ты умер для меня, как друг. И как человек. Я никогда не знал тебя. Лайонел Бойс не был мне знаком.
Бойс молчал.
– Есть грань, – продолжал Милле, избегая смотреть на бывшего друга, – которую никогда, ни при каких обстоятельствах нельзя переступать. Ты ее переступил. Я не прощу тебя за это.
Бойс молчал.
– Я мог бы понять тебя, как мужчина. Но я не стану понимать. Я видел, как и ты, что она красива. Однако отнесся к ней правильно. Заставил себя смотреть на нее правильно. Глазами брата. Друга. А ты. Ты спустил с цепи свою похоть. Хотя мог бы ее сдержать.
Бойс молчал.
– У меня было много женщин, как и у тебя, Бойс. И я знаю, что это такое, когда в глазах темнеет от желания. И кажется – сам ад не способен удержать тебя...Но также я знаю – удержаться реально. Это не голод, не жажда – ты не погибнешь, удержавшись. Посему отказываюсь понимать тебя. И принимать. Ты лег в кровать с сумасшедшей. Она даже не поняла, что ты сделал с ней.
