Текст книги "Наваждение"

Автор книги: Ирина Островецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

НЕОЖИДАННЫЙ ВИЗИТ

А на следующий день его пребывания в изоляторе детского дома, после занятий в школе, когда школьники вернулись в детский дом на том синем остроносом автобусе, к нему в палату гурьбой ворвались дети из его класса, и тесным кольцом обступили кровать. Он никого из детей не звал, он никого из них не знал. Он, даже, испугался, столько много детей столпилось у его кровати, и все хотели на него посмотреть, каждый хотел его потрогать. Он раньше никогда не видел столько детей сразу. А эти все были ему не знакомы. Он не успел ни с кем раззнакомиться. Только толстяка бы узнал сразу, но его среди детей сейчас не было. Среди детей, столпившихся у его кровати, он знал только ту красивую девочку Соню – королевну из тридесятого царства, с которой Тамара Андреевна усадила его за одну парту в первый день учёбы в новой школе, и с которой он просидел за одной партой всего один урок. Эта красивая девочка и была предводительницей ватаги детворы, ворвавшейся в палату.

– Привет, Буратин, а тебе ещё и полетать на швабрах захотелось?! – весело рассмеявшись, спросила та красивая девочка, которая вчера сказала, что её зовут Соней. Она ехидно склонила голову на бок и принялась сверлить Костю насмешливым взглядом огромных глаз. – Человек не может летать, у нас же пёрдушков не бывает! Пёрдушки только у птичек растут, а без них совсем не подлетишь, понял?! А ты – молодец, попробовал! Герой!

– Не твоё дело! – рявкнул Костя в ответ, и отвернулся. Ему не понравилось, что у людей пёрышек не бывает, а без пёрышек летать невозможно. Он совсем не хотел рассказывать этой девочке про свой полёт. Нет, ему не хотелось отворачиваться, но насмешливый тон обидных слов снова «задел за живое». Но её утверждение было правдой, он – герой! Может, он не взлетел именно поэтому, и ему обязательно нужно было услышать подтверждение своих мыслей из чужих уст? Под одеялом Костя незаметно провёл рукой по груди. Не было на ней ни единого пёрышка. Ничего, самое главное, эта девочка его похвалила, а «пёрдушки» обязательно у него вырастут, но позже, когда он сам немного подрастёт и окрепнет, решил он.

– И чего бы я злилась?! Пёрдушков у тебя же нету, а настоящего самолёта тебе построить слабо! Его же из железа строить надо, и моторы туда, в середину, впихнуть. Заводы самолёты строят, а у тебя таких инструментов нету. А на швабрах далеко не подлетишь, и большие птицы тама, вверху, заклевать могут, если ты голым в их небо вопрёшься, но ты всё равно – герой! Ничего себе, не забздел!.. Вот, если бы ты допёр, как сделать ковёр-самолёт, я бы с тобой тоже подлетела бы к небу… – мечтательно вскинула подбородок Соня.

– Отлипни, муха зелёная, чего припёрлась?! – совсем рассердился Костя. Где ему взять ковёр, и как из старого ковра, что лежит на полу в игровой комнате, сделать ковёр-самолёт, и вообще, чего эта вертихвостка забыла там, на небке?! Но с ней было бы интереснее лететь по небу и трогать руками бусинки звёздочек. Интересно, какие они тёплые, или холодные?…

– А нос тебе Шершень совсем отбил? А, ну, покажь! – не унималась девочка, не обращая ни малейшего внимания на сердитость героя, и потянулась своими тоненькими пальчиками к его лицу. Остальные ребята не вступали в разговор. Они молча, с некоторой осторожностью, и с нескрываемым любопытством наблюдали за этой своеобразной словесной перепалкой.

– Отвянь, ща, в морду двину… ногой! Смори! Она у меня каменная. Смори, ка-а-ак двину! – воинствовал Костя, отбиваясь от любопытных тоненьких и таких липучих пальчиков. Он даже выставил гипсовый сапожок на показ, как вещественное доказательство в подтверждение только, что сказанного, но девочка, казалось, не расслышала угроз, и вместо страха, просто, обязанного бы, появиться на её красивом личике, как хотелось Косте, в огромных тёмных глазах девочки светилось всего лишь живое и глупое любопытство. С этим нескрываемым любопытством она всё же ухитрилась заглянуть Косте в лицо и ловко успела потрогать его за нос. Стало нестерпимо больно, он отшатнулся, но не закричал. Его же за нос трогала сама королевна из тридесятого царства!..

– А-ну, покажь, покажь, ну, чё вертишься, как вошь на гребешке, покажь, я те грю, покажь! Не-е, ещё чё-то торчит! Ты не бзди, отрастёт твой нос, увидишь! А ты смелый, Буратин! Самого Славку Шершня в пузо набухал! Знаешь, как он вчера корячился?!.. До самого вечера мы ему жрачку и конфеты в палату носили! – девочка говорила на не совсем понятном языке. Вроде и слышал он уже такие слова, но где-то в другой жизни. В его деревне так не выражались, но слово «Буратин» неожиданно вызвало яростный протест. Костя бы смотрел на девочку не отрываясь, если бы она молчала, но это дурацкое слово всё перевернуло внутри, и он сжал кулаки. Он бы стукнул её, если бы она была мальчишкой, но она была Соней, королевной из тридесятого царства, а драться с красивой королевной, девочкой Соней, Костя не решался. Кулаком красоту можно и попортить.

– Я не Буратин! Чего въелась, как смола сосновая в дырявые штаны?! – мрачно пробубнил Костя и отвернулся. Он не знал, что бы ещё такого сделать, что бы сказать такого обидного, чтобы эта липучка отвалилась, но, вместе с тем, ему было приятно внимание именно этой девочки, и совсем не хотелось, чтобы она отваливалась на совсем, и ушла из палаты прямо сейчас. Пусть немного постоит, поразговаривает, а он слушать будет. Он был готов терпеть все её ехидные словечки, только бы она не уходила, и продолжала смотреть вот так, въедливо, только на него одного. Нет, лучше, стояла бы рядом и молчала бы, и смотрела бы на него, а он бы, до бесконечности, любовался ею. Правда, тогда он ещё не понимал что такое «бесконечность». Так всегда повторяла бабушка, когда он заигрывался во дворе, а она звала его к ужину. Пока пусть уж болтает, что хочет, эта королевна. Лишь бы не уходила, и только на него бы смотрела. Он же – герой! Потом он научит её быть вежливой, но когда это «потом» наступит, Костя даже себе представить не мог…

– Ладно, не обижайся! Славка, жирный Шершень, тоже ревел белугой целый день. У него живот, знаешь, как болел, и ноги все в чёрных синяках. Я сама видела, я подсмотрела! Он показывал, когда училке жаловался на тебя. Его даже не наказали, а жаль. Его только к врачихе водили, и градусник ставили, только в попу уколов не поставили. Врачиха его не забрала в изолятор, и сказала, чтобы он поменьше конфет давил, что под подушкой запрятал, а он, всё равно, продолжает, лопает их, и правда, под подушкой, чтобы ни с кем не делиться, а бумажки в наволочку засовывает. Я видела один раз… Он же без конфеток и дня прожить и не может. Весь день вчера Тузиком дворовым скулил в спальной палате и конфеток выпрашивал. Так мы его пожалели, и конфеты все ему припёрли, что вчера с обеда остались. Больше не получит. Он своё уже схавал. Теперя пусть, как все. Это, ты ему клёво наподдал! Ха-ха-ха! Все его боятся, даже старшеклассники не хотят с ним связываться, а ты, наподдал, так, наподдал, не забздел, ха-ха-ха! – Она смеялась так серебристо, так весело, что Костя невольно заслушался, не заметил, как заулыбался, и снова повернулся к ней лицом. Остальные дети вдруг перестали существовать, хоть и обступили плотным кольцом его кровать. Он остальных детей не замечал. Рядом с его кроватью в ту минуту стояла только одна девочка, Соня, королевна, которая жила здесь, в тридесятом царстве…

– Так ему и надо, жируну проклятому! – всё же, зло воскликнул он после недолгой паузы в словах девочки. Он постарался не упасть в глазах этой красавицы-королевны из тридесятого царства из самой первой, или самой второй сказки, он уже не помнил, но пальцами слегка притронулся к ещё сильно болевшему носу, потом тронул тугую повязку на голове, и гордо продолжил: – Шлёма это у меня, лётная, гля-какая, вот! – указал он на повязку, плотной шапкой, сидевшую на голове.

Но девочка совсем не обратила внимания на его последние слова. Она, казалось, забыла о вчерашней драке, о его лётных подвигах, и говорила уже, совсем, о другом.

– Мы тебе тоже конфеток припёрли. Не всё же Славке жировать! У него не брюхо, а бездонная бочка. Пусть пока просторным попляшет. Пердеть будет меньше! А у нас для тебя подарок собран, и яблочко одно припасено. Вкусное! – она даже глаза закрыла от удовольствия. – Смотри, что у нас есть для тебя! Завтра ещё припрём, шоб ты быстрее поправился, а то, Шершень каждого из нас обижает. Ты не дашь ему руки распускать. Он бздеть будет, если ты с нами дружить будешь.

– А шо, он трус? – неожиданно для себя, спросил Костя.

– О-го, ещё какой! Только кулаками махается сильно. Руки у него длиннючие и загребучие! А скоро нас к морю возить начнут. Купаться будем! В столовке ещё конфет сегодня дадут, так мы поделимся и, после тихого часа, снова припрём, шоб ты быстрее к нам вернулся. Ты же купаться хочешь?… – Костя знал, что такое купаться в бане у тётки Нюшки. Про море он ничего не знал. Тем временем, Соня стряхнула на пододеяльник бумажный пакет, который до сих пор держала в руках, и конфеты рассыпались по белому полотну пододеяльника разноцветной мозаикой, а красное румяное и душистое яблоко так и осталось спрятанным в пакете. Соня не позволила ему выпасть на пододеяльник. – Конфетки мы сегодня собрали со столов в столовке после обеда, и Шершню не дали ни одной, ни однюсенькой. А яблочко Мишка припёр в школу, так мы это яблочко у него ещё утром выдурили и кофиксовали. Он – не жмот совсем. Он фигильнул, для тебя, а не для Славки. У него дома много таких яблочков, целый сад. Завтра Мишка ещё и медку притарабанит, обещался и сам к тебе завалиться! Он вместе с нами придёт. Он Славку вусмерть не любит, потому, что Шершень со всеми дерётся, всех побивает, и у всех всё забирает, а говорит, шо кофиксует. Всем обидно после его кофиксата. Мишка один раз с йим побуцкался крепко, так после того, Шершень тоже Мишку не раз костылял, а Мишка ревел громко. Училка его в медпункт водила. А ты первый Славки не испугался, и ему накостылял прямо в бочку его толстую! Молодец, герой! Мишка тоже герой, только плачет и училке жалеется много, а ты сильный и совсем не плачешь! – девочка искренне лучилась счастливой, светлой улыбкой, и её длинная, но не связная речь совсем не утомила Костю. Как ручеёк, говорок её льётся, подумал он. Пусть льётся её говорок, он готов слушать и слушать, до бесконечности… Он будет заворожено вслушиваться в каждое её слово, в каждый звук её голоса, и с гордостью принимать похвалы и дары из её рук. Он хотел, чтобы она говорила, говорила, и, не останавливаясь, а он бы слушал её очень внимательно, лишь бы не замолкала, и не уходила. Он, наверное, никогда не устанет слушать королевну из тридесятого царства. Эта королевна обворожила его. Он не сумел бы так много сразу сказать, но он тоже научится так говорить, обязательно научится, и ковёр-самолёт для неё обязательно где-то раздобудет, пусть вместе с ним эта вертихвостка покатается по небу. Пока ещё он не знал, где раздобыть такой ковёр-самолёт, но позже он обязательно что-то придумает…

НА МОРЕ-ОКИЯН

Через несколько долгих и скучных дней, проведенных в изоляторе, лето разгулялось во всю свою полную силу. Костя даже не подозревал, что в тридесятом царстве бывает так жарко. В больничной палате днями стало просто нечем дышать. Вечера тоже бывали жаркими, а ночи – душными. Боль в носу и в ноге постепенно утихла совсем. Нога сгибалась без «ойков». Все бинты и гипсы с Кости сняли и выбросили на мусорку. В нос больше ничего больного не засовывали, и его уже никто не держал во время перевязок. Нос можно было даже потрогать без лишних вздохов и осторожностей. Он смог уже самостоятельно передвигаться по палате. Он даже совсем перестал хромать, когда бегал за какой-нибудь надобностью к умывальнику в углу палаты! Вот, тогда-то за ним и пришла Тамара Андреевна. Она увела героя в палату малышового корпуса, а заботливые нянечки дали ему ещё и летней одежды.

Однажды его уже привела сюда добрая Тётя Тамара Андреевна, и указали на кровать, на которой, предполагалось, он должен был спать по ночам и во время тихого часа. Но тогда, в школе, он подрался с этим противным жируном до крови и выбитых зубов. Костя немного робел снова встречаться с мальчишками, которые наблюдали за дракой. Он боялся, что никто не сможет понять его геройских мотивов. Но мальчишки радостно приветствовали его, встретив героя дружескими восклицаниями, и он успокоился. Жируна же, в самом начале знакомства, Костя отвергал всеми фибрами своей маленькой души, а, за дни, проведенные в изоляторе, злости внутри поубавилось, появилось успокоение, остались ожидание и тревога, появились надежда и ожидание праздника. Бабушка обязательно его найдёт и обязательно приедет сюда, чтобы забрать Костю домой, где его с нетерпением ждёт его верный солдат без лица. Костя уже жив и здоров, и ждёт приезда бабушки с нетерпением. Он не верил Тамаре Андреевне, сообщившей о смерти бабушки, он продолжал верить, что бабушка жива, и свсем скоро приедет за ним.

Он не хотел снова встретиться с тем противным и драчливым мальчишкой, и готов был сражаться с ним до последнего вздоха, хоть ростом доставал до «подмышек» своему противнику. Он не мог себе даже в мыслях представить себе новую встречу с драчливым и вздорным хулиганом. Он не ведал того, что им ещё долго придётся идти по жизни рядом, а конец знакомства будет слишком страшным, и не в пользу Шершня.

Кровать в спальной палате, которую должен был занимать Костя, оказалась в таком беспорядке, что трудно было описать. Матрац был откровенно завёрнут на спинку кровати, и другим концом неудержимо сползал на пол, стремясь развернуться между кроватей. Одеяло с покрывалом и простынёй составляли одну бесформенную, живописную кучу тряпья, мирно покоившуюся на голой металлической сетке, а подушка, как бездомный пёс-бродяга, вообще валялась под другой, дальней кроватью. Её с трудом нашла Тамара Андреевна после продолжительных поисков. Учительница не стала поднимать подушку. Она была чем-то очень рассержена.

– Вот, поганец! Ты здесь посиди, а я сейчас вернусь, – строго приказала Тамара Андреевна, внимательным взглядом окинув беспорядок и оценив его. У учительницы почему-то испортилось настроение. Он почувствовал, как Тётя Тамара Андреевна не на шутку рассердилась, и еле сдерживается, чтобы не дать настроению выплеснуться наружу. Он всё видел, но промолчал, остался стоять у кровати, а учительница торопливо куда-то вышла из палаты, громко и нервно стуча высокими каблуками по полу коридора.

Он так и не понял, где должен посидеть. Ни одной лавки или табуретки вокруг не наблюдалось, а сетка его кровати противно поскрипывала при каждом, даже самом слабом прикосновении. Костя так и остался стоять у, теперь, своей развороченной кем-то постели, не понимая, что с ним может случиться через минуту. И вдруг, через ту самую минуту, он услышал громкий и очень недовольный голос Тёти Тамары Андреевны в другом конце здания. Она кого-то распекала и стыдила. Вскоре учительница вернулась со Славиком Шершнёвым, и подтолкнула его к Косте.

– Сейчас же мирись с Костей, бесстыдник! Он ничего плохого тебе не сделал! Это ты его избил так, что ему неделю пришлось в изоляторе лежать!

– Это он меня побил!.. – возмутился Славик. – Знаете, как живот у меня болел! Пусть бы он тама и жил, в том изоляторе. Без него лучше было!

– А теперь вместе придётся жить. Чтобы тебе в изолятор не попадать, конфет поменьше трескай. Татьяна Ивановна сказала, что в районную больницу тебя запрёт, если слушаться не будешь. Она с тобой возиться не будет, понял?!

– Не хочу в больницу! Я уже бывал тама! Тама уколы ставят! Смоюсь я оттудова! – взревел вдруг перепуганный Славик.

– Только попробуй! Милиция быстро найдёт, и в детскую комнату больного посадит, понял?! Никто не станет обращать внимания на твои фокусы! Постарайся никому больше не пакостить. Ты уже лоб здоровый, больше всех в классе! – сердито продолжала учительница начатое в коридоре внушение. – Второй год в первом классе околачиваешься, а ничему хорошему так и не научил?! Только драться можешь, и у слабеньких деток отнимать конфеты и компот ты горазд! Смотри, какое пузо наел, лопнешь скоро, если будешь еду у детей отбирать! Я знакома с твоими художествами!

– А шо я такого сделал? Это не я кровать разворочал! – неожиданно «догадался», зачем его сюда позвали, и рассердился Славик, указывая на кровать Кости. Он выглядел злым, стал красным до корней волос, и запыхтел, словно бабушкин самовар, когда вода в нём начинала булькать.

– Ага, подушка сама под кровать убежала, правда? И не дыши мне здесь! Можно подумать, я неправду говорю!

– Му… Я её не пинал!.. – мрачно стал оправдываться Славик. – Если бы моя воля, я б её в окошко тю-тю!

– Я тебе дам, тю-тю! Как тебе не стыдно так поступать?! А если тебе так, понравится?!

– Не-е… – буркнул Славик. – Я б нашёл, и сдачи наподдал…

– Наподдал бы он! Драться – это последнее дело, мирись сейчас же, бесстыдник! Что плохого сделал тебе этот новенький мальчишка? Почему ты его так не любишь, и избиваешь без конца?! И кровать тут ни в чём не виновата. Постелить не пробовал? – строго вопрошала учительница Славика, но тот упрямо молчал, тупо рассматривая свои грязные ногти. Он был недоволен выдвинутыми против него обвинениями, а самое главное, тем, что был разоблачён. Всю свою злость на новичка, посмевшего не подчиниться его воле, он постарался выплеснуть наружу, когда только четверть часа назад самозабвенно разбрасывал одеяло с покрывалом, и простынёй, и воодушевлённо пинал подушку с кровати Кости, в дальний угол палаты. Его никто не «застукал» за этим занятием, и он отказывался понимать, как это его так быстро разоблачили. В палате же никого не было, когда он хозяйничал и озорничал. Осознание того, что учительнице стало понятно, кто именно совершил такую «гнусность», злило Славика.

– Не буду я стелить!.. С какого повидла мне стелить эту вонючую кровать? Не моя она, и стелить её не буду… – упёрся Славик – Сам пусть застилает, я ему не служка!..

– Сейчас же застели постель Кости, как положено, и покажи новичку, как надо это делать правильно. Я знаю, это сделал только ты. Я подглядывала и всё видела своими глазами. Сделай, как я сказала, и я не расскажу о твоих художествах старшему воспитателю, ты понял? Иначе на вечерней линейке покрасуешься! И не оправдывайся даже, и виноватых не ищи. Лучше признай свою вину и покажи Косте, как надо ухаживать за постелью. Помирись сейчас же, и, чтобы, такого больше не повторялось. Или, ты сегодня останешься в игровой комнате дежурить. Мы все на обед пойдём, а ты без обеда останешься и тихий час проведёшь в чулане. Мы все после сна и полудника, поедем на море, а ты останешься в классе, и будешь читать учиться. До сих пор читать не научился, лентяй!

– Дак, этот, тоже читать не умеет! – возмутился Славик, а Костя удивился его грубости.

– А ты ещё поспорь со мной, так я тебе ещё и задачки, которые потруднее, задам порешать, пока мы все, и Костя тоже, после полудника поедем купаться. Водичка уже тёплой стала. А ты будешь в игровой комнате ещё и порядки наводить и заниматься. Понял?

– Хму… – уныло кивнул головой Славик.

– Я ещё и в тумбочку твою загляну, посмотрю, чего ты там складываешь, и от всех прячешь. Много ли у ребят нацыганил. Тогда вообще, в чулане навсегда жить останешься, – пригрозила Тамара Андреевна напоследок. Последняя угроза подействовала сильнее, чем пятиминутное внушение правил хорошего тона, и Славик неожиданно сам полез под кровать в дальнем углу палаты, чтобы достать подушку.

А Косте в те минуты было стыдно так, что он онемевший и красный, как рак, стоял рядом с доброй Тётей, Тамарой Андреевной, и не знал, что делать, и как себя вести. Только сообщение о море вывело мальчишку из состояния невесомости и раскаяния.

«Море-окиян»!.. С той минуты, когда добрая Тётя, Тамара Андреевна, заговорила с Костей про «море-окиян», он только о том и мечтал, чтобы самому увидеть настоящее море. Дети говорили, что оно синее, и Костя хотел сам убедиться в этом. И вот, сегодня его мечта сбудется. Он наконец-то увидит настоящее синее море. Он пытался представить себе море, когда бабушка читала ему сказки про «море-окиян» и «дивных рыцарей прекрасных». Он тогда ничего не мог придумать, кроме, как летом деревенским дядькам начисто выкосить Морошечное болото, и очистить его от водорослей, не вычерпывая воду, потому, что море без воды не бывает… Морошечное болото было бескрайним по понятиям Кости. Он так и не узнал всех его границ, хоть часто бегал туда последним летом за ягодами, нарушая все запреты бабушки. Над самыми опасными местами ягоды всегда были самыми большими и самыми сладкими, и Костя без страха лез за ними, не раз проваливаясь по колено в мутную воду болота.

Он именно так и представлял себе море. Дядьки-косари косят траву на болоте, оставляя за собой чистую воду, даже без ряски. По мутной, потревоженной воде ходят могучие волны, и можно кататься на «долблёнках» – лодках, сделанных из ствола огромной сосны. Днища таких лодок смолили, и «долблёнки» были чёрными снаружи, деревянными изнутри, и слишком неустойчивыми, чтобы разрешать в них кататься детям. Такие лодки вкусно пахли сосновой смолой и были предметом вожделения мальчишек всей деревни. В строжайшей тайне от взрослых, мальчишки катались на таких лодках, и не раз падали в воду, но, по счастливой случайности, никто не утонул и даже не ударился больно. Начал кататься на таких лодках и Костя, но пришло другое время, и его увезли из родных мест.

Используя запретные лодки мужиков деревни, в «долблёнках», мальчишки учились держать зыбкое равновесие на поверхности маленьких речушек, чтобы не перевернуть шаткую лодку, энергично рулили одним веслом. Весло было тяжёлым, у Кости удержать его в руках никак не получалось Тем, кто уже научился, разрешалось ездить в «долблёнках» наравне, со взрослыми мужиками. Взрослым о затеях ребят говорить было запрещено под страхом кулаков, и Костя никогда не рассказывал бабушке, что уже не раз катался в такой лодке, вместе с братьями, по морю-окияну, без позволения. По-другому море не складывалось в голове у Кости.

То, что через час он увидел своими глазами, поразило воображение мальчишки до глубины его маленькой души. Это было настоящее, бескрайнее пространство синей, а у берега, совсем прозрачной воды. Вдалеке оно было синим до рези в глазах и совершенно спокойным, как большая лужа после проливного дождя у Костиного дома в безветрие. А совсем у берега можно было рассмотреть самый маленький камешек на дне, настолько прозрачной была тут вода. Костя увидел даже маленьких рыбок там, в глубине. Рыбки были похожи на маленькие утонувшие веточки, и были, будто, приклеены к песку, но стоило только руку протянуть, и веточки оживали, и бросались наутёк в разные стороны. Косте никак не удавалось дотронуться до этих маленьких рыбок-веточек. Вдали Море сверкало и искрилось в солнечных лучах жаркого дня, а на горизонте этой бескрайней, огромной лужи красовались маленькие точки белых корабликов, которые совсем не были похожи на деревенские «долблёнки». Кораблики, скорее, походили на скомканные бумажки, вырванные из тетради в клеточку.

Над водой парили какие-то птицы и кричали так, как только что родившийся сынок у тётки Нюшки, той, что, жила по соседству в их деревне. Птицы, которые летали над Морем-окияном, или важно ходили по песку у кромки воды, были белыми и рябыми вперемежку и очень уж противно и жалостливо кричали, вызывая боль в ушах. А как они умели красиво парить в воздухе?! Они совсем не тонули в воде, а плавали корабликами. Костя успел даже позавидовать им. Птиц тут называли чайками, так сказала Тамара Андреевна. Они умели, и летать, и плавать, и нырять и, наверное, часто встречали на своих воздушных дорогах то облачко, на котором летали его мама и бабушка, и даже папка. Жаль, что птицы не умели говорить, а сам Костя совсем не понимал их птичьего языка. Они бы ему обязательно рассказали, как долететь до заветного облачка. Костя заворожено следил за полётом незнакомых птиц, и мечтал однажды взлететь в небо, вот, так же, легко и свободно, как делали это красивые белые птицы. Там, где он жил раньше, таких птиц не встречалось…