Текст книги "Наваждение"

Автор книги: Ирина Островецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

СТРАННАЯ НАХОДКА

Они нырнули все вместе, Гарик, Миша и Костя, крепко держась за руки, заплыли в пещеру и вынырнули в кромешной темноте уже внутри неё. Не видно было не то, что, друг друга, не видно было собственных рук, но дышать было возможно, не смотря на то, что воздух здесь был совсем другим. Он весь пропах сероводородом, и ещё чем-то неприятным. Где-то внизу, в глубине, едва светилось отверстие входа в пещеру, а откуда-то сбоку доносились голоса Славика и Антона.

– Живые! – радостно заорал Костя. – Эй, пацаны, вы где?!

Голос Кости отбивался от стен пещеры и стал даже зловещим, но ребята обрадовались, и дружно заорали в ответ. Где-то в глубине пещеры, послышались звуки падающих в воду камней.

– Мы здесь! – тихо откликнулся Антон. Он тоже обрадовался, что ребята нашлись – Мы не знаем, де выход. Тута так темно, как в!.. – зло выругался он. – Вы не кричите, конструкция может завалиться от вашего горлания.

– А шо, камни в нас не вы кидали? – удивился Гарик.

– Не-е, мы сидим не горбике и не знаем, как выбраться. Камни сами падают, если громко закричать, – ответил Антон. Славик молчал.

– А Шершнюга где? – громко спросил Гаприк.

– Тише ты! Со мной он. Испугался только очень, – услышали они голос Антона.

– Плывите на наши голоса. Вход в пещеру тута, под нами! – громко крикнул Миша, не обращая внимания на предупреждение Антона. В ответ тут же что-то ухнуло, и опять посыпались камни в воду.

– Заткнись, Мешок, Антон правильно предупредил, – шёпотом сказал Костя. – Пацаны, если мы будем шёпотом вас звать, вы услышите?

– Тута каждый шорох громом кажется! – ответил дрожащим голосом Славик, спустился в воду, и поплыл на голос Кости. К нему присоединился Антон.

Выбравшись на берег, и немного обсохнув, ребята заторопились прочь от странного места, так напугавшего их, но договорились молчать, и никому ничего не рассказывать ни о бочке, которую так неожиданно кто-то украл и, как пушинку, бросил в воду, ни о странной находке. Решили ещё раз нырнуть на следующей неделе, но уже со снаряжением. Миша обещал раздобыть.

Целую неделю бушевал шторм, неожиданно, раньше положенного срока, начались проливные дожди, завыли штормовые ветры. Потом вода в море стала настолько холодной, что не то, что, нырять, зайти в воду было опасно. И, к тому же, уже начались занятия в школе. Затею с бочкой пришлось отложить до лучших времён. Появились другие заботы, другие проблемы, и бочка постепенно отошла в прошлое.

– А, ну, её, ту бочку, – однажды на переменке сказал Миша, когда они с Костей за углом школы пытались раскурить большой окурок, найденный Мишей по дороге в школу.

– Тебе не жалко? Мы же почти всё лето угробили на ту клятую бочку! – воскликнул Костя, раскуривая остаток сигареты.

– Знаешь, мне батя сказал, шо дно уходит на глубину в том месте, где бочка утонула, и очень опасно туда нырять. Батя говорит, шо в том месте бухты часто останавливается шхуна контрабандистов, а если бочка покатится на глубину, вылезти из неё мы не успеем и утонем. Разорвёт нас от давления, понимаешь?!

– Ты, шо, всё ему и разбрынькал?! – возмутился Костя.

– Не-е, я – намёками. Батя сказал, чтобы мы забыли про пещеру.

– Ой, и ты сразу и забыл, да?! Болтун – находка для шпиона!

– Знаешь, смотря с какой стороны посмотреть. С одной стороны я – разведыик, а с другого бока я – шпион… Не-е не забыл я про рещеру, только шторм, уж, сколько дён о берег лупит! И вода ледяной стала, не нагреется уже…

– Да, придётся оставить нашу затею до следующей весны… – вздохнул Костя, передавая другу значительно уменьшившийся окурок.

– А знаешь, какой бочка станет через несколько месяцев? Ракушками и травой зарастёт. Я понаблюдаю, – сказал Миша, затягиваясь едким дымом, и совсем было не ясно, за чем именно собирался наблюдать друг.

ХМЫРЬ

С самого первого сентября у восьмиклассников не было настоящих уроков математики. Классный руководитель, Ольга Павловна Зарубина уволилась и куда-то уехала, а у ребят уроки математики стали свободными. Целый месяц на пустых уроках дети были предоставлены сами себе. Иногда приходила учительница по литературе, и начинала рассказывать им удивительные и увлекательные истории о сильных и стойких людях, покорявших дикий запад Северной Америки в прошлом веке, о природе дикого края, о золотой лихорадке, и о многом другом. Дети с открытыми ртами слушали её рассказы, и каждый мечтал оказаться на месте первооткрывателей и путешествовать по всем океанам на парусной лодке. Но уроков математики, как таковых, не было совсем.

Однажды после звонка, слегка прихрамывая, в класс вошёл плотный седой мужчина, почти старик, по детским понятиям, совсем уже отживший хмырь. Этот хмырь, ни у кого ничего не спрашивая, не проронив ни звука, нагло расположился за учительским столом и стал ждать, когда дети его обнаружат. Прошло, хороших, пять минут, пока на него обратили внимание девочки.

– Дядя, а вы кто?! И чего это вы тута так нахальничаете, что, посидеть негде?! – С вызовом выкрикнула Соня, вдруг увидев странного мужчину на учительском месте. В этот момент она отчаянно колотила Антона тетрадкой по голове, а мальчишка весело хохотал, стараясь увернуться от метких ударов.

– Я – ваш новый учитель математики, – зычно отозвался хмырь, и его голос вдруг услышали все. – Звонок давно прозвенел. Я засёк время. Хочу посмотреть, сколько времени вам понадобится, чтобы обнаружить меня, успокоиться, занять свои места и приступить к уроку… Я тут в блокноте некоторые заметки сделал. Когда успокоитесь, доложу вам о своих размышлениях…

– А вы шо, настоящий»? «Неуды» умеете ставить?! – весело поинтересовалась Соня. Она воспользовалась растерянностью Антона, стукнула его по голове учебником русского языка и, отобрала у него, наконец, перьевую ручку. С видом победителя она повернулась лицом к учителю.

– Вас «неудами» сейчас не напугать, – рассмеялся хмырь. – Подойдёт конец года, и вы совсем иначе будете относиться к своим оценкам.

Постепенно дети нехотя расселись по местам, класс долго успокаивался, и, наконец, затих, ученики приготовились слушать странного дядьку, а как же им не хотелось сидеть смирно! Они отвыкли от уроков математики.

– Угомонились? – даже ласково, спросил странный дядька. – И так, вам понадобилось пятнадцать минут, чтобы осмысленно взглянуть в сторону учительского стола, и обнаружить за ним учителя. Отныне постараемся это время сократить до минимума. Подружка, приятного аппетита! – Повернулся учитель в сторону Аньки Клаптевой, сидевшей за второй партой в среднем ряду. – Прожуй, и, будь настолько добра, чтобы помочь мне. Никак не соображу… Следует выяснить, сколько же часов в сутках?

Анька, самая маленькая и некрасивая девочка в классе, слыла необыкновенно доброй и весёлой хохотушкой, душой компании. Одноклассники любили её, и уже слишком привыкли к её внешности, перестав сравнивать с Соней.

Жила девочка с родителями в посёлке, и в школу уже давно ходила сама. Никто её не подвозил никогда. В тот момент, когда обратился к ней этот странный человек, она полным ртом жевала сочное августовское яблоко, склонившись под партой, и аппетитный сок обильно стекал по её подбородку.

– Вашать четы-е… – сказала она, испугавшись, что именно к ней обратился учитель, в самый «такой» момент, и, поэтому, усиленно стараясь прожевать кусок яблока, и освободиться от комка пищи во рту. Она была застигнута врасплох, и, не потрудилась даже подняться с места, так и сидела, согнувшись, за партой, лихорадочно стирая тыльной стороной ладони излишки сока с подбородка.

– Что ты сказала? Вешать? Кого? Не понятно. Может, ты всё же прожуёшь, встанешь и скажешь более внятно? А то я туговат на ухо…

Девочке понадобилось некоторое время, чтобы проглотить вкусный комок, и дать ответ на заданный учителем вопрос.

– Двадцать четыре! Извините! – густо покраснев, выкрикнула она, поднимаясь с места и совсем смутившись.

– Двадцать четыре… – протянул учитель. – Это сколько же минут? – в его голосе звучала непонятная тревога.

– … Не знаю, надо посчитать… – окончательно смутилась Аня, сглатывая вкусную слюну.

– И как ты собираешься это делать? – ехилдно улыбаясь, спростл учитель.

– Тыща четыреста сорок! – громким шёпотом крикнул Славик. Он сидел на последней парте в том же ряду, рядом с Антоном.

– О! Правильно подсказал! Поднимись, дорогой, давай познакомимся. Меня зовут Мирон Львович. Фамилия моя – Шапиро. А ты кто?

– Я – Слава… Шершнёв.

– Шершень! – выкрикнул кто-то из девчонок. В классе раздались отдельные смешки. Учитель оставался спокоен. Он и вида не подал, что кто-то из детей безобразничает.

– Так, Славик Шершнёв-Шершень, скажи-ка мне, если тебя не затруднит, конечно, это много, или мало? – с интересом разглядывая высокого и не в меру тучного ученика, спросил Мирон Львович. Славик пожал плечами и криво ухмыльнулся. – А ты не ухмыляйся. Просто ответь на вопрос.

– А шо вам надо?

– А, так, ничего, просто, ответь на вопрос, – спокойно предложил странный человек, назвавший себя Мироном Львовичем.

– Дак, это… Смотря чего. Если, к примеру, конфет, то, вполне, хватит, если их минутками считать. Потом от них живот заболит, если все сразу… А может и не хватить, если надо кому подсластить… – всё так же, ухмыляясь, ответил Славик. В классе засмеялись. Все ученики в школе знали, что Славик – неисправимый сладкоежка.

– Так, с конфетами мы решили… И часто ты сластишь?

– Всякое бывает… Так, это, когда надо, а если не надо, то мне больше будет, а дело и так прокатит… – ответил Славик с ядовитым смешком. – Я не чащу. Делиться страсть, как не люблю…

– Откровенно… Мошенничаешь, значит… Ты где живёшь?

– В детском доме. И не мошенничаю я вовсе, я на коммерческих условиях, за услуги честной мзды требую. Они сами дают, а я потом хороших людей угощаю, если они просят, конечно!.. – почему-то потупился Славик.

– А чего скис? Ага, значит тебя попросить, значит, чтобы ты поделился… А где ж ты в детском доме найдёшь столько конфет, чтобы вдоволь насытиться, да, ещё и хорошего человека угостить, если не прокатит?

– Зарабатываю. Всё – чин-чинарём, по-честноку: я – услугу, они – конфету. Смотря, шо заказывали… – уже сердито, но тихо ответил Славик.

– Ого, по-честноку, говоришь, полезная штука – чеснок, от простуд помогает, ничего, что запах не очень-то приятный! Одним словом, мне понятна твоя арифметика. Это дорогого стоит! – воскликнул Мирон Львович. – Молодец. Ну, дальше не будем откровенничать. Это становится опасным твои тайны выпытывать. Это уж твоё дело, куда потом ты конфеты деваешь. По тебе видно, что деление – не твоё любимое действие. Сейчас ты снизойди, и, всё же, более подробно поделись с нами своими размышлениями. Мы о времени толкуем, это же не конфеты! Оно в руки не даётся, не пахнет, а предъявы выставляет ещё какие! Так, много, или мало?

– Денег мало! – справившись с собой, и уже серьёзно сказал Славик.

– Так, денег, говоришь, мало… Ну, ну… А, сколько тебе надо? Если взять зарплату учителя школы, то выйдет, что около десяти человек осчастливить можно, если брать месячный оклад, а тебе одному мало?… Ну, ладно, хватит о деньгах, мы отступили от темы. А со временем как же?

– А это, смотря, для чего… – уже более уверенно ответил Славик. – Вон, Мешок с Котом подводную лодку больше двух недель мастерили, всё в секрете держали, а её кто-то за одну ночь в море запулил, и всё, штормы начались, не достать теперь лодочку, ку-ку! Зря только на неё столько времени и башликов убухали. Покататься хотели, капитаны немые!..

– Ага, немые капитаны, говоришь, А может, капитана Немо ты вспомнил? Ну, да, ладно с капитаном, подведи итог сказанному, – попросил Мирон Львович. Его ласковый взгляд, будто, подбадривал Славика.

– Ну, а шо надо сказать? Лодки жалко. Штормами её может на глубину утащить, и всё, ку-ку лодочка, зря только приседали вокруг неё!

– О лодке после поговорим. Ты о времени скажи… – отмахнулся учитель от темы, волновавшей Славика. Настаивая на интересовавшем его ответе, учитель даже крякнул от досады, что этот увалень не хочет его понять. Теперь все в классе поняли, что этот не простой дядька не просто так к ним в класс припёрся.

– Ну, для чего-то много, для чего-то мало этих тысяча четыреста сорок минут. – Уже спокойно и рассудительно сказал Славик.

– А, скажи, как ты оценишь отрезок времени в пять минут, это много или мало? Ты пока садись, девочка, я потом, чуть позже с тобой познакомлюсь. У нас тут со Славиком интересная тема развивается, – обратился учитель к Ане. И повернувшись к Славику спокойно спросил: – Ну, так, что же?

– Ну, не знаю, чего сказать, – смутился Славик, потом встрепенулся, и вдруг выпалил: – если в «дурника» дурачка обдуть за обед в столовке, то за пять мин как раз и можно…

– За обед, говоришь, и за пять мин? Ну, ну… Скажи, Славик, а как у тебя с вычитанием? – вдруг спросил учитель и лукаво прищурился.

– … Нормально, Отнимание – моё любимое действие… – пожал плечами, непомерно выросший, мальчишка. – Во всяком случае, уже точно знаешь, что в остатке карман греет.

В классе снова раздался дружный смех. Все знали, чтов тумбочке у Славика оседали всякие интересные штучки, о которых сам он и помечтать бы не смог, если бы не отнимал у ребят то ручку особую, то блокнот новенький, то книжку интересную, то линейку с выкрутасами, а в «дурника» уже никто в классе с ним не рисковал играть.

– Картишки, значит, полюбляешь, так, так… Ладно, тогда скажи, сколько минут остаётся на урок, если пятнадцать минут вы приходили в себя, потом десять минут готовились к уроку, а теперь и отвечаем сяк-так, через пятак, совсем плохо, словом, бессовестно тянем драгоценные минутки до звонка? – Голос Мирона Львовича звучал почти ласково, Славик снова смущённо пожимал плечами. – Чего же ты молчишь, Славик?

Со всех сторон послышались ответы, но Славик не хотел повторять подсказки.

– Так, они, вон, уже всё сказали, зачем повторять?… – смутился и набычился мальчишка.

– Ладно. Тогда я сам скажу. Больше двадцати минут на урок никак не получается. Это совсем не много, если учесть количество слов, произносимых человеком в минуту с такой скоростью, чтобы слушатели сумели усвоить сказанное. Я бы хотел рассказать вам новую, увлекательную тему, но у меня ушла масса времени, чтобы доказать вам же, что вы совсем опоздали, и догонять упущенное время будет трудновато. Придётся поднатужиться. Так, что же нам теперь делать? Может, постараемся объясниться? Садись, Славик. После урока можем продолжить нашу увлекательную беседу. А сейчас, всё же, – новая тема. Пока, сколько успеем, остальное доработаете дома, а завтра я спрошу у каждого, что человек приготовил на урок, идя в класс математики. Откройте тетради и приготовьтесь записывать. Записывайте, потом спрашивать буду строго…

МИРОН ЛЬВОВИЧ

Мирон Львович никогда не повышал голоса на своих учеников. Даже в молодости, ещё перед войной, будучи начинающим учителем, он старался все проблемы в классе решать спокойно, без криков и нотаций. Был строг, но справедлив, и всегда по много раз старательно повторял новую тему, если в классе кто-то в чём-то не смог слёту разобраться, разжёвывал каждое уравнение, доносил до любого лентяя очередное правило, или нужную формулу. Легко оставался после уроков, не смотря на то, что дома ждала семья. Его всегда любили ученики, и даже свои секреты некоторые ребята открывали ему, не стесняясь и не подумав, что он может рассказать кому-то из учителей о тайнах своих воспитанников. Знали, он – дядька железный, никому не скажет. Он, в свою очередь, уважал стремления своих подопечных, и умело направлял в нужное русло разбушевавшиеся молодые фантазии.

Мирон приехал в край на берегу моря из большого города, где он, в самом начале той кровопролитной войны, в одночасье утратил все жизненные устои, на которых когда-то должна была держаться жизнь семьи. Во всём можно было бы обвинить войну, но он винил только себя. Семьи давно уже не было, а новую ячейку общества создавать не позволяло здоровье. Нет, не то, чтобы он был болен какой-то серьёзной болезнью, всего лишь незначительное, пустяковое ранение в пах определило дальнейшую судьбу Мирона, тогда ещё, молодого и сильного мужчины. Он утратил последние надежды на счастливый семейный быт во время той войны, и был обречён на злое одиночество. Надежды, которым уже никогда не суждено было воплотиться в реальность, были безвозвратно утрачены в последнем для Мирона бою. Когда-то, ещё до войны, он был тоже учителем в большой городской школе. В ту ночь, когда началась война, он вернулся с выпускного вечера немного «под шафе», и жена уложила его спать на диване, который в своё время еле втиснули в комнату. Диван этот предназначен был служить для гостей. В ту ночь диван ангажировал Мирон. Под утро началась бомбёжка, и Мирон не сразу сообразил, что происходит.

Они с семьёй спрятались в подвале дома, в котором жили, а когда бомбёжка закончилась, Мирон снова улёгся спать, уверив жену, что это был всего лишь салют. Стреляли с дальнего аэродрома, в честь выпускного бала.

– Не попало же никуда, чего переживать? Салют это, все школы сегодня празднуют, а ты со мной не пошла на вечер, и мы только зря поссорились… – укорил он жену, а утром они узнали, что началась война. Жена чувствовала свою вину, но не стала выяснять отношения. Десятимесячный малыш отнимал много времени, да и старший, трёхлетний Миша, не отставал о братика.

В военкомате ему отказали. Болен, мол, подлечись. Учитель, помоги эвакуировать школьные документы. Враг уже близко.

Он, действительно, недавно выписался из больницы. Случайный перелом голени задержал его у докторов, на целый месяц, и сейчас ещё нога болела, но не так, чтобы от армии увиливать. Он же сумел потанцевать на школьном балу, значит, и на войну идти можно, решил для себя Мирон, но его не приняли. Сказали, что он может пока принимать участие в строительстве оборонительных сооружений вокруг города, если директор школы будет не «против».

Но директор был категорически «против». Он объяснил Мирону масштабность происходящего, попросил помочь собрать школьные пожитки и подготовить к эвакуации.

Мирон старательно помогал, и, за деятельное участие, директор был ему благодарен, а за помощь обещал взять с собой в эвакуацию его жену и двоих маленьких сынишек, одному из которых ещё и года не исполнилось.

Жена и дети уехали, а через день Мирон узнал, что поезд, в котором уезжала его семья, разбомбили «в дым», и мало кому удалось спастись.

Он волком выл в пустой комнате, которую ещё позавчера занимала их семья. В ушах до сих пор звучали детские голоса и топот детских ножек по старому паркету комнаты. Теперь он остался один, бился головой о стены, стучал кулаками по пустому дивану, но ничто уже не могло помочь вернуть семью. Брошенные впопыхах детские вещи ещё мучительнее напоминали о роковой ошибке. Оставленное в шкафу нарядное платье жены сводило с ума. Он сам дал согласие на торопливый отъезд своей семьи. Сам отпустил, ещё и торопил, чтобы не опоздали на тот клятый поезд!.. Скорее всего, жена и дети погибли, так ответили ему в военкомате, куда Мирон прибежал тот час, получив страшное известие.

– О, Боже, зачем всё это, зачем! В чём провинились мои родные перед тобой, Боже, дети мои, они же крошки, в чём они виноваты?! – выл Мирон в пустой комнате.

Он не слышал стука в дверь, он не видел, как вошла престарелая соседка, он не понял, зачем она села рядом и утешает его. Горе Мирона было слишком велико, безгранично, и никто помочь ему в те страшные минуты, казалось, был не в состоянии. Соседка нашла слова утешения. Она даже указала ему путь, по которому следует идти, чтобы детей своих всегда помнить, и чтобы отомстить за их, утраченные, жизни. Мстить… Кому мстить? Война…

– Мироша, ты так не убивай себя. Может, они ещё живы, надо только постараться их отыскать после войны. Надо научиться ждать, – как-то буднично сказала соседка, будто знала наперёд, обо всём, что будет. – Ты уходи в армию. Говорят, если немцы сюда придут, то евреев жалеть не будут. Вон, в Польше, знаешь, как над людьми издевались?!

И Мирон свято поверил в слова соседки, он добился в военкомате, чтобы его обязательно отправили на фронт. Он хотел мстить врагу за утраченную семью, но не терял надежды найти жену и может быть, обоих сыновей. Мирон настойчиво искал жену и детей, и посылал запросы во все города и веси, хоть и понимал всю тщетность своих поисков. Всю войну думал только об одном: как разыскать родных. Соседка поселила в душе надежду, и с этой надеждой он прошёл по военным дорогам до самого Берлина, где случайная шальная пуля настигла и его.

После войны, отлежав в госпитале положенный срок, Мирон вернулся в свой город, но комната его была уже занята беженцами, и пришлось жить у людей «в приймах». Он был одинок, бездетен и не способен обзавестись семьёй, хоть и оставался ещё молодым и полным сил человеком. Война последним аккордом подвела итоги его жизни и, напоследок, сделала его беспомощным и слабым.

Попросил у людей, занявших его квартиру, одну фотографию жены и детей, что так и осталась стоять на буфете, когда он уходил в ополчение, но ему и этого не отдали. Сказали, что в квартире ничего такого никто не видел. Он так и не смог понять, зачем, именно с ним, случилось самое страшное горе. Он слишком любил жену и детей, и до сих пор память о них не давала ему покоя.

Ещё не демобилизовавшись, ещё из Германии, Мирон начал посылать тысячи запросов в тысячи инстанций, но отовсюду приходили неутешительные ответы на стандартных бланках, и он запил. Запил беспробудно, жестоко, горько сожалея о случившемся несчастье, виня себя, и безутешно рыдая о драгоценной утрате мужественности, постигшей его в самые последние дни этой ужасной войны. Он был молод, и многое мог бы, но…

От пьянства его неожиданно спас сосед по комнате. Они уже с неделю жили вместе, пока Мирону подыскивали жильё. Но в разрушенном городе трудно было найти какое-либо жильё сразу. Требовалось время, и Мирон терпеливо ждал, а, тем временем, по ночам напивался до беспамятства, стараясь водкой заглушить боль в сердце, от которой трудно было сделать хоть один вздох без стона, но становилось ещё хуже. Утром нестерпимо болела голова, и на уроках в школе он иногда совсем не понимал, что объясняет детям. Он начал даже ловить себя на том, что заговаривается. Дети стали подшучивать над учителем математики. Его терпело начальство, ему, как заслуженному фронтовику, сочувствовали учителя, а он во всей своей трагедии винил только себя, и вечером следующего дня напивался снова до поросячьего визга.

Однажды поздним утром, когда Мирон, после вечерней попойки в одиночку, проснулся в неутешительном состоянии души и тела, сосед поднёс ему рюмку. Как же эта рюмка оказалась кстати! Он был благодарен почти не знакомому мужику за проявленную заботу. Дрожащими руками жадно схватил хрупкую посудину, наполненную драгоценной влагой, опрокинул содержимое внутрь себя, и, ощутив в груди приятное тепло, снова повалился на подушку с богатырским храпом.

Когда сосед под самый нос поднёс стакан с огуречным рассолом, он вдруг подскочил, и хотел дать волю крепким кулакам, но передумал, и, осушив стакан, стал бить кулаком себя в грудь, горько рыдать, и обещать, что больше никогда… После душевных излияний, вдруг опять повалился на кровать и снова захрапел могучим храпом.

– Слышь, сосед, дело есть, – сказал мужик, бесцеремонно подсаживаясь на кровать к уставшему Мирону, и безжалостно расталкивая от беспробудного сна ещё не оклемавшееся, вялое тело.

– Ух, как башка трещит! Подожди, пройдёт! Иди на… – грязно выругался Мирон и попытался отвернуться к стене. Было воскресенье, и Мирон не торопился в школу. Но сосед и не думал оставлять его в покое. Крепко встряхнув дряхлое тело, сосед усадил Мирона на кровати.

– Сидеть! – неожиданно рявкнул сосед, и Мирон прислушавшись к приказу, замер в неудобной позе, но нет, упал опять на подушку. – Хорош хандрить, пьянь подзаборная, пора из норы вылезать и делом заниматься, Повернись, скажу, чего надо.

И сосед рассказал. Мало того, научил, и той же ночью взял Мирона на крупную игру в карты. Утром, в понедельник, прямо из квартиры, где происходила игра, Мирон отправился в школу. Впервые трезвый. Постепенно сам Мирон втянулся в дело, предложенное соседом, вник в тонкости, и уже он сам мог заработать целое состояние за ночь игры в карты. Но каждым утром бескомпромиссно на повестке дня была школа. Детей без присмотра он оставить не мог. Кто ещё, кроме него, сможет так доходчиво рассказать материал ученикам, которые пришли на урок математики? Никто, кроме него!..

Деньги… Ему не нужны были деньги, а, вот, азарт, подстёгивал мужчину, и вскоре он не мог отказаться от постоянных ночных бдений.

Но ночные бдения мешали работе, денег на жизнь хватало, и Мирону пришлось оставить школу. Директор много раз делал ему замечания за опоздания на первые уроки, и Мирон решил не напрашиваться на лишние неприятности. Странно, но игрой он увлёкся больше, чем делом своей жизни. Может, когда-нибудь, но не сейчас… Его, будто, подменили. Да, он перестал пить, добровольно ушёл из школы, потеряв очередь на комнату, и, стараясь ни о чём больше не задумываться, с головой окунулся в игру.

– Карты водки не любят! – В самый первый раз предупредил его сосед, сунув под нос, здоровенный, волосатый кулак. Мирон не на шутку испугался, видел, мужик шутить не любит, и драться умеет, а Мирон пока не мог достойно ответить на, выставленный под нос, ультиматум.

Он даже имени своего соседа не знал, а тот и не стремился себя называть. Сосед так и остался Соседом.

Как оказалось, Мирону нужны были деньги на поиски семьи, а их теперь он мог раздобыть только с помощью игры в карты. Сосед темнил, но в трудную минутку всегда был рядом, всегда делился выигрышем, и они в течение одной ночи не одного залётного фраера облущивали до портянок. Потом, утром, честь по чести, делили «выручку». Получалось не хило, а Сосед объяснял, что они, таким образом, облегчают карманы не у совсем бедных членов социалистического общества, и, совсем уж, не у работяг. Мирона устраивали такие объяснения.

Так бы и продолжалась игра в Робин-Гудов, но к Соседу однажды пришли какие-то люди, и увели с собой, когда Мирон отлучился на базар, чтобы пополнить истощившиеся запасы провизии. В тот день была его очередь идти на «охоту», а когда он вернулся, хозяйка, со слезами на глазах, предупредила, что он следующий на очереди.

Ему грозил срок за тунеядство, но нормально работать он пока не мог, но его припугнули, а соседа куда-то увели. Больше Соседа Мирон никогда не видел, и так никогда и не узнал ни имени его, ни того, к чему тот стремился, но играть после ареста Соседа, Мирон так и не перестал. Память нее давала сбоев, и постепенно он набирал утраченный потенциал. После ареста Соседа, он был крайне осторожен, помня о грозном предупреждении ежесекундно. Одному стало сложнее, но ему нравилось рисковать с умом, не подвергая себя лишней опасности. Он стал более тщательно изучать тонкости своего нового дела, и вскоре стал одним из самых сильных картёжников города. Те, кто его знал, никогда не пытались его переиграть.

Однажды и к Мирону пришёл какой-то странный человек, из тех… Он «тёр» о честности, понимании и сочувствии. О справедливости заливал, от «тунеядства» осуждающе предостерегал, требовал от Мирона немедленного возвращения в школу, обещал посодействовать, и задавал слишком много странных вопросов, но Мирон сказал, что не в курсе того, о чём идёт речь, он не играет с тех пор, как… Пытается устроиться на работу, но состояние здоровья желает лучшего. Вот, и сегодня пойдёт в одну школу. Потом вдруг привстал, приспустил брюки и наглядно показал этому странному человеку причину своих переживаний. Того даже передёрнуло от того, что он увидел. Мкужчина сразу прекратил задавать глупые вопросы, и ушёл, строго предупредив Мирона о последствиях азартных игр…

На тот день, о котором спрашивал тот незнакомец, у Мирона было железное алиби. Была середина ноября, а, сразу после Октябрьских праздников, Мирон тяжело заболел гриппом, и всё это время никуда из дома не выходил. Хозяйка не жаловала гостей постояльца, к нему никто в гости не приходил, а она, обрадованная его покладистостью, отпаивала его горячим молоком с мёдом, чаем с калиной, малиновым вареньем пичкала, кормила лекарствами.

Его беспощадно тошнило от лекарств и сладкого чая, но он не сопротивлялся, понимал, что так он быстрее поднимется на ноги и опять примется собирать деньги на поиски своей семьи, а значит, будет продолжать полюбившееся дело…

Хозяйка подтвердила, что Мирон всю неделю провалялся в постели, в беспамятстве, с высокой температурой и нестерпимой болью в застарелых ранах. Вот, только, перед самым приходом почтенного посетителя, и «очухался», клятвенно утверждала она.

Странный посетитель ушёл чем-то озадаченный, а хозяйка пришла в комнату к Мирону с очередной порцией лекарства, и осуждающе покачала головой.

– Ух, ты, злыдень! – погрозила маленьким крепким кулачком. – Слушай, соколик тунеядный, летел бы ты из города, пока тебе крылышки не пообломали… Если к тебе пришли один раз, значит, придут ещё. На учёт они тебя поставили… Подумай… И мне спокойнее будет… А я же ничего не знаю, уразумел? Мне, со службами разбираться, интереса нету. Я комнату сдаю, чтобы концы с концами свести, а не жуликов всяких прикрывать, – сказала она. Склонив голову на бок, в задумчивости, ушла, забыв закрыть за собой дверь, тем самым, указав в пустоту. Нет, она не прогоняла, она предостерегала и предупреждала катастрофу…

И Мирон испугался. Он, по своему опыту, знал, чем могут закончиться подобные игры. В то время он ещё не потерял надежду, и ждал ответов на свои запросы ещё из нескольких инстанций, уже последних. Пока никто его ничем утешить не мог. Хозяйка же обещала переслать сообщения, как только что-то получит, и настаивала на его срочном отъезде. И Мирон сдался…

Он уехал рано, осенним слезливым утром. Мелко моросивший дождь немного испортил хорошее настроение. Накануне он получил обнадёживающий ответ из Казахстана, и решил сразу же туда съездить. Денег на поездку хватало, а всё остальное зависело только от благоприятного решения его вопроса. Если же такого не случится, он не пропадёт. Профессия не забылась. Во всей стране требовались учителя математики. Недавно прогремевшая война дарила прекрасную возможность не задумываться о будущем.

До момента отъезда в Казахстан, Мирон самостоятельно никуда не выезжал, но сообщение было настолько обнадёживающе-дразнящим, что он бросил всё, что осталось позади, и уехал, не оставив хозяйке даже адреса. Ни к чему это было. На стол положил лишь несколько купюр – тройную плату за постой и за лечение.