Текст книги "Земля Гай (СИ)"

Автор книги: Ирина Мамаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Ирина Мамаева
ЗЕМЛЯ ГАЙ
Повесть

Ирина Мамаева – молодой прозаик из Петрозаводска. За свой дебют, повесть «Ленкина свадьба», получила премию имени Соколова на Пятом форуме молодых писателей России.

Глава 1

В старом «уазике» тряслись по бездорожью четверо. Рядом с водителем развалилась на сиденье высокая большая женщина – Мария Иосифовна Гаврилова, председатель КДН – комиссии по делам несовершеннолетних и защите их прав. Сзади, каждый у своего окошка, пристроились инспектор районного отдела внутренних дел Анна Герасимовна Штепт – худая дамочка с решительным выражением лица – и журналист районной газеты, студент–практикант Андрей Говорков. Должна была еще поехать Ольга Викторовна Ермолова, работник отдела по защите интересов детей–сирот, но задержалась в суде, и решено было обойтись без нее.

Ехать было не близко – до Гая, самого дальнего от райцентра поселка. До Койвусельги дорога еще была ничего, асфальтовая, но дальше шла грунтовка: и не дорога даже, а тропа какая–то, узкая и петлистая. Несмотря на лето – август все–таки еще лето, – было прохладно: в машине поддувало во все щели. Ничего не поделать – такова работа в районной администрации: постоянные командировки, разъезды и холод. И все в общем–то знали, на что шли, устраиваясь. Привыкли. Но была пятница, и хотелось скорее вернуться домой. Вот и не стали дожидаться Ермолову, тем более и делов–то в поселке всего ничего было – пустяк.

Мария Иосифовна, несмотря на опыт, немного волновалась, томилась на переднем сиденье. Ворочаясь, оборачивалась и периодически начинала объяснять суть дела журналисту.

– Вам трудно понять смысл нашей работы, практически невозможно, – сразу расставила она все точки над «i», но тем не менее продолжала: – Смысл нашей

работы – помогать детям. Не ходить и абстрактно вздыхать «ах, бедные детки», а делать для них что–то реальное. Любовь должна быть деятельной, – она задумалась. – Не знаю даже, как вы напишете эту статью…

– Я постараюсь… – неловко тянул журналист.

– Не знаю, не знаю… Все очень сложно. Вы поймите, в этих поселках нет работы. Вот в Гаю, куда мы едем, был леспромхоз. Еще до войны его организовали. Был зверосовхоз, но все норки сдохли от алеутки. Это болезнь такая. Тогда решили снова попробовать лесом заняться, но в конце девяностых леспромхоз снова закрылся. Сами понимаете, многие предприятия закрывались, закрываются или вот–вот закроются. А другой работы в поселке нет. Кто смог – уехал. Остались пенсионеры да алкоголики, вы понимаете?

– Да–да, – тянул журналист: про дела в Гаю он уже знал.

– Вы не думайте, я это все рассказываю, чтобы вы проблему в целом поняли. Так вот, в поселке пенсионеры и алкоголики. Никто нигде не работает. Магазина нет, бани нет, медпункта нет, почты нет, школы нет. А он там ребенка растить хочет. Это я об Арбузове, к которому мы едем.

– А мать где?

– Мать? Да кто ее знает. Бродяжничает. Года два назад сбежала. Старших детей с собой взяла, а младшую мужу оставила. Мы сориентировались, конечно, сразу, определили девочку в детдом. Слава богу, детдомов у нас в районе три, места есть. Больше года она там уже, привыкла. Так нет же, он ее в июне разыскал, выпросил на лето домой забрать… Ну какой из него отец! Во–первых, он цыган, во–вторых, алкоголик, в-третьих, инвалид… У него ноги нет – протез. И потом, как мужик может девочку воспитать? Ну мы, конечно, дали ему шанс – пусть, думаем, осознает ответственность. Нет, куда там!.. Впрочем, сейчас сами все увидите, – Гаврилова вошла в раж. – Какие у него дома условия для ребенка? Что, вы думаете, он ей супы готовит? Чем он ее кормит? А спит она где? Ничего, сейчас увидите, увидите! Или вы думаете, он пить бросил, как ребенка забрал?

– Но разве детский дом – это выход?

Андрей Говорков был еще совсем мальчик, безусый и прыщавый, и очень старался казаться солидным. Он учился на журналиста и проходил практику в районной малотиражке. Мария Иосифовна разговаривала с ним как с неразумным дитятей.

– Этот Арбузов, Васька – вор. Он постоянно что–нибудь ворует. Хотя там и воровать особенно не у кого и нечего… У дачников разве что. Цыгане – они все такие: что плохо лежит, обязательно прихватят. Ворье. Чему дочка у такого отца научиться может? К сожалению, есть родители, от которых детей надо изолировать…

– То есть как – ворует?

– Так. К кому ни зайдет, обязательно что–нибудь прихватит. Хорошо, если человек сразу спохватится, догонит и отберет, а если проворонит – поминай как звали. Куда Васька ворованное девает – неизвестно. Перепродает куда–нибудь в другой поселок, иначе – зачем ему? Ему деньги нужны на бутылку. А как выпьет – начинает соседок гонять. Две бабки у него за стенкой живут: Михайловна и Кузьминична… как там их фамилии?.. не помню.

– Посадить его надо! – оживилась молодая, почти красивая Штепт, задумчиво глядевшая в окошко. – Чтоб другим неповадно было. Надо ведь как–то порядок наводить.

У нее было гладкое остроносое лицо с жестким ртом и горящие глаза революционерки. Вот и пиджачок кожаный на ней.

– Ну, Аня, ты же знаешь, это они все при нас ноют и жалуются на него, а в суд свидетелями на аркане не затащишь.

– А мы с них письменные показания на месте возьмем и…

– Аня, мы не по этому поводу едем, – устало отмахнулась Гаврилова и снова обратилась к журналисту: – Так сердце болит за Ксению Арбузову, за девочку, так болит. Васька же ее не кормит толком, не поит, спит она непонятно где – представляете, какие у цыган понятия о гигиене? Воровать он ее опять же заставляет.

– Почему же ему ребенка отдали? – удивился журналист.

– Да особенно и не отдавали… скорее, сам забрал. А отобрать у него дочку навсегда за один его внешний вид можно. Грязный, рваный, немытый. Ни образования у него – умеет ли он читать и писать–то? – ни гроша за душой. Все–таки детей от таких родителей ограждать надо. Что у нас за народ! То мать детей зимой на морозе в лес уведет и там «забудет», то отец ребенка в шкафу закроет, чтобы кушать не просил. И, главное, у всех полно оправданий: работу потерял, денег нет – не прокормить, хотели одним пожертвовать, чтобы второго спасти… Да вы, наверное, телевизор смотрите. Но то телевизор, а тут с этим постоянно нос к носу сталкиваться приходится… – и Гаврилова задумалась о чем–то своем.

– Мария Иосифовна – добрейшей души человек. Она за всех детей переживает: этого в детдом устроить, этого в санаторий послать, этого проверить, как с ним родители обращаются. У нее одних грамот – штук двадцать: и районного, и регионального уровня. Благодарности есть. А как ее детки любят… – Штепт наклонилась к самому уху Андрея: от нее пахло дешевыми духами. – У нее скоро юбилей, напишите о ней побольше хорошего.

Тут за последним поворотом грунтовки показались заброшенные поля и первые покосившиеся домики вдоль дороги. Пейзаж был на редкость унылым. Дальше пошел асфальт, и трясти перестало. Водитель прибавил скорость, благо улица была пустынна. Дома плохо походили на жилые, разве что кое–где на веревках висело бедное бельишко да во дворах виднелись какие–то бочки и ведра.

Брошенные благоустроенные дома, построенные в свое время зверосовхозом для своих специалистов, теснились, сужали улицу, сдавливали виски. С хмурого серого неба вяло шлепались в уличную грязь капли дождя.

Проплутав по узким улочкам, машина выскочила на переезд. Дома расступились – пространство ощутимо раздалось. Водитель переключил на первую передачу: железнодорожных путей было несколько – «уазик» затрясло, время замедлилось.

Отсюда, с переезда, поселок – растянутый, размазанный, как невкусная каша по тарелке, – был обнажен до последнего ничем не прикрытого закоулочка. Так что за него, за всю его убогость, паршивость, сразу становилось стыдно и хотелось скорее отвести глаза: нельзя, нельзя было это видеть, запоминать, знать… Слева виднелись развалины когда–то красивого и просторного вокзала – две одинокие колонны устало подпирали провисшее серое небо.

У Андрея с непривычки тоскливо засосало под ложечкой. Факт рождения на севере в небольшом городке уже не казался ему такой уж вопиющей несправедливостью. Родиться в таком вот поселке было не просто несправедливостью – непоправимой бедой. Но в окно он смотрел не отрываясь, будто боясь что–нибудь пропустить: завороженно.

…Когда попадаешь сюда первый раз, особенно в неважную погоду, кажется, что все здесь спит, стоит – не шевелится, что времени здесь нет, а только пространство – сирое, убогое, брошенное, потустороннее, и уехавшему, сбежавшему потом долго кажется, что и не был он здесь, и не видел, и не знал, а все это ему приснилось или – еще хуже – померещилось, ведь случается же с человеком высокая температура или запой.

За переездом поселок был застроен деревянными бараками на две квартиры.

– Нам на Диспетчерскую, – распорядилась Мария Иосифовна, и шофер послушно свернул.

Миновали центр – разрушенную школу, клуб, мемориал Великой Победы – огромную ржавую ракету на постаменте. Поплутали немножко и подъехали к нужному дому. Первая выскочила Анна Герасимовна и побежала открывать калитку, словно боясь, что Васька успеет удрать. Вылезли журналист с председателем КДН; инспектор уже входила в дом.

Цыган Васька был дома. Он заранее услышал подъехавшую чужую, райцентровскую, машину, все понял и заметался, стуча деревянной ногой. Убрал початую бутылку со стола, стал резать луковицу, понял, что не успеет, и, торопясь, затолкал ее почти целиком в рот. Морщась и хлопая глазами от жгучего лукового духа, Васька смахнул рукавом со стола крошки и объедки и кинулся вытаскивать чистое полотенце из шифоньера. За этим делом его и застали.

– Здравствуйте, Василий, день добрый, – поздоровались вошедшие женщины; Андрей невразумительно что–то промямлил.

– Стхафс… – Васька отчаянно дожевывал лук и комкал в руках полотенце, не зная, что с ним теперь делать. – Проходите. – Он сунул полотенце в карман пиджака и попытался выдвинуть гостям колченогий стул.

Сам Васька когда–то был красивым, стройным мужчиной, но сейчас даже трудно было определить, сколько ему лет. Волосы, усы, борода не то чтоб поседели – как–то вылиняли, стали неопределенно–саврасыми, и только глаза на смугло–пергаментном лице, только зрачки остались иссиня–черными, только радужка сохранила свой черно–карий, живой цвет. Теперь эти глаза моргали, слезились и испуганно искали что–то в глазах пришедших.

– Вы понимаете, надеюсь, по какому поводу мы к вам? – глядя куда–то в сторону, но достаточно доброжелательно осведомилась Мария Иосифовна, предложенным стулом тем не менее погнушавшись.

– А че? – почти искренне не понял Васька.

Анна Герасимовна непринужденно, с деланным равнодушием ходила вокруг цыгана, пытаясь определить, пил он с утра или нет. Андрей незаметно привалился к косяку входной двери и с прорезывающимся, как коренные зубы, профессиональным интересом наблюдал за происходящим. Мария Иосифовна тоже вполне профессионально оглядывала убогое цыганское жилище. Она всегда чувствовала себя выше, лучше таких вот людей. И не людей даже, а так, недоразумений. Но эта уверенность в собственной правоте жить под солнцем рождала не неприязнь и осуждение, а скорее, ответственность. Это был ее крест: вразумить, перевоспитать, наставить на путь истинный. Пусть не родителей – хотя бы детей.

– А где Ксения? – мягко спросила она: отобрать девочку, конечно, надо было, но при этом как–нибудь безболезненно и побыстрее.

– Ёнэ, – Васька постоянно мешал цыганские слова с русскими, но, сказав по–цыгански, тут же повторялся по–русски: – … она тут… с ребятками пошла погулять. Ихнее дело пацанское – побегать, поиграть…

– Помнишь, о чем мы тебя предупреждали, отдавая ее из детдома? Чтобы создал ребенку необходимые условия для жизни: трехразовое питание, свой уголок, свою кровать с чистым постельным бельем. Чтобы сам не пил, а работал. Ты нам что обещал?

– Так мэ, так я это… – засуетился Васька. – Я работаю, я коров пасу, просто меня сегодня Егор сменил… Я зарабатываю, я Ксюшу кормлю, я… Вот! – Он неловко протиснулся между представителями власти, согнулся, потом опустился на колени и полез под стол, где у него стоял шкафчик, бубня: – Как же не кормить–то дите, я кормлю, я все покупаю, мне–то самому ничего не надо, я все дитю отдаю… вот купил, когда автолавка последний раз была! – Вытащил наконец из шкафчика упаковку печенья, банку сгущенки, две банки тушенки и, стоя на коленях около стола, потрясал этими продуктами, переводя взгляд с Марии Иосифовны на Анну Герасимовну.

– И это – все? – насмешливо протянула Штепт.

Васька испугался.

Он снова нырнул под стол в шкафчик, но, ничего там не найдя, быстро переполз к противоположной стене. Там из–под шкафа вытащил ящик с картошкой, ящик со свеклой, морковью… Приподнялся, подтянулся на руках, залез в навесной шкафчик, оглядываясь на женщин, вытащил крупу, сахар, банку варенья… Но те стояли с каменными лицами.

– Ксюшенька кашку любит с вареньем… Я молочко для нее беру у соседки, у Михайловны!

– А мы сейчас пойдем посмотрим, где Ксения спит, – скомандовала Штепт. – Проводите нас, Василий.

– Проходите, пожалуйста, ради бога…

Все прошли в дальнюю маленькую комнату. На столе лежали раскраска, цветные карандаши, пупс в платье, сшитом грубыми, неумелыми стежками, старый плюшевый мишка – видно было, что здесь живет ребенок. Кровать была застелена простыней и покрывалом, сверху лежала подушка без наволочки.

– Нет, ну вы видите, видите, – гневно сверкнула глазами Штепт и даже подтолкнула Андрея вперед, хотя ему и так неплохо было все видно, – сначала они приезжают в детдом, плачут, клянутся, что любят своих детей, а потом – мы прекрасно видим, как они их любят.

Васька затравленно глянул на Марию Иосифовну, и Андрей вдруг почувствовал себя неприлично успешным, здоровым, красивым, и ему стало неловко.

– Стекло в форточке выбито, в комнате не убрано, игрушек у ребенка хороших нет, спит он непонятно на чем. Вася, где наволочка? – Гаврилова хотела было взять подушку и поднести ее цыгану под нос, но не решилась к ней прикоснуться.

Васька беспомощно зашлепал губами…

Неожиданно в комнату влетела красивая черненькая девочка лет пяти–шести и бросилась к цыгану:

– Папа! Папа!

Васька обнял ее: доченька!

– А наволочка в стирке. Папа как раз сегодня решил стирать. И пододеяльник там же. Надо еще простыню замочить, – и она стала яростно дергать простыню из–под покрывала.

– Да–да, пойдемте, Анна Герасимовна, – председатель КДН, казалось, потеряла всякий интерес к происходящему.

– Все это не имеет значения, – резюмировала Штепт. – Вы же продолжаете пить. От вас перегаром несет и под столом – початая бутылка. – И вышла вслед за Гавриловой.

– Наше дело – защищать детей. Даже от их собственных родителей. Как вы думаете, Аня?

– Родить – дело нехитрое.

Это прозвучало как пароль и отзыв.

– Как же так–то? – тихо спросил Васька у Андрея.

Андрей почувствовал, как внутри него что–то поднялось, подкатило к горлу. Глазам стало жарко и, чтобы унять этот жар, стали выступать слезы. Журналист смутился и поднял глаза к потолку. Васька выскочил из комнаты. Девочка же так и осталась стоять с простыней в руках. Андрей, справившись с собой, опустил глаза и посмотрел на нее. Лицо Ксюши из смуглого стало белым, девочка закричала страшно, срываясь на визг:

– Я ненавижу Гаврилову, я ненавижу, ненавижу, ненавижу–у–у-у…

Андрей не выдержал и вышел.

Женщины и Васька стояли на крыльце.

– Мы вас предупреждали, Василий? Предупреждали. Ребенок спит на грязных простынях, питается непонятно чем, вы пьете. А в детдоме у нее хорошее питание, чистое постельное белье, игрушки, телевизор можно смотреть, – как маленькому объясняла Мария Иосифовна.

– Но мэ комам… я люблю ее, я люблю свою дочь, люблю, – почти плакал Васька, – люди вы или нелюди? Господи…

– Тут не о чем говорить, – перебила его Анна Герасимовна, которой хотелось скорее домой.

– Что вы говорите! – встрял Андрей. – Ну, правда, в стирке простыни… Да при чем здесь простыни! Он же родной отец ей. Никакие простыни не могут заменить родительскую любовь! – Он совсем растерялся оттого, что приходилось говорить такие очевидные вещи; высказанные, они почему–то звучали глупо.

– Где такой закон – детей у родителей отбирать? – кричала девочка в глубине дома. – Всех ненавижу! Ненавижу детдо–о–ом!

– Да? – Мария Иосифовна подняла нарисованную бровь. – Вы еще мальчик, Андрей, вы слишком верите чувствам и мало понимаете в жизни. Ни в какой не в стирке простыни. Это она врет. Она отца защищает. Они все своих родителей–алкоголиков защищают, ну и что? Мало ли что она кричит. У нее вообще с психикой не того: она постоянно пытается камни глотать – типичный ЗПР – задержка психического развития. А в детдом ей не хочется, потому что здесь никто ее не ограничивает, делает она что хочет, а там – дисциплина, там есть требования, есть обязанности. Там ей объяснят, что хорошо, что плохо, воспитают, жизни научат. Нечего тут целыми днями по улице шляться.

Штепт о чем–то оживленно советовалась с насупившимся водителем. Васька опустошенно опустился на ступеньки, по лицу его текли слезы. Андрей и сам был готов разрыдаться.

– А вас бы, вас бы закрыть в тюрьму! – сорвался он. – Чтобы не гуляли, не занимались своими делами, а подчинялись бы дисциплине. Забрать бы вас от ваших родных и друзей – вам бы понравилось?!

– Я так и думала, что мы с вами не найдем общий язык. У вас ни грамма профессионализма. Я жалею уже, что взяла вас с собой, – и Гаврилова отвернулась.

Андрей медленно спустился с крыльца и застыл. Хорошо, у него не хватало профессионализма, не хватало жизненного опыта, не хватало слов выразить свои мысли… Или он просто чего–то не понимал в этой жизни?

Штепт и водитель направились в дом. Васька подскочил со ступенек, но, видимо, неловко, сморщился от боли, заковылял внутрь. Девочка уже не кричала – плакала громко, без слов. Через несколько минут водитель вынес ее на плече и потащил в машину. Она била его кулаками по спине, плакала и по–прежнему не выпускала из рук простыню. За ними прискоками бежал Васька. Он не смог спуститься с крыльца, протез его подвернулся, и цыган скатился вниз. Так и остался стоять на коленях на земле с нелепо вывернувшимся протезом, как со сломанной ногой.

К нему подошла работник администрации.

– Что вы так расстраиваетесь, Василий? – Она немного пригнула свое грузное тело, чуть приблизившись к стоящему на коленях человеку. – Мы и о вас позаботимся. В Койвусельге, в отделении временного пребывания лиц пожилого возраста и инвалидов место освободилось. Оформим вас сначала туда. А потом, глядишь, и в райцентр, в дом престарелых устроим. Там хорошо: печь топить не надо, готовить не надо, коров опять же пасти не надо – лежи себе на диване да телевизор смотри, а? Не надо благодарности, это моя работа – помогать людям.

– Сука ты, – честно сказал Васька.

Глава 2

«На минувшей неделе в п. Гай состоялся сельский сход. С жителями поселка встретились представители администрации местного самоуправления (МСУ): глава администрации района В. А. Малютин, инспектор РОВД А. Г. Штепт, выполняющая обязанности секретаря собрания, а также депутат районного Законодательного собрания В. П.Ширкина. В качестве специально приглашенного гостя в сходе принял участие замдиректора АО «Койвусельгский леспромхоз» В. Т. Лалашвили.

Первым слово взял Владимир Абрамович Малютин. Он ознакомил присутствующих с положением дел в районе, связав его с трудными для всей страны временами. Напомнил людям о курсе на полную отмену льгот и общем сокращении социальных программ. Вопросы жителей главе района касались в основном требований возродить Гайский леспромхоз. На что В. А. Малютин ответил, что этот вопрос находится не в ведении администрации.

Леспромхоз был проведен через процедуру банкротства, основное имущество его было распродано для погашения долгов кредиторам. Но вопрос даже не в том, что не находятся желающие выкупить остатки имущества и вложить деньги в лесную отрасль. А в том, что леспромхозы изначально основываются на период в три–четыре десятилетия. Именно за это время добывается лес в радиусе 40 км вокруг поселка. С более дальних делянок возить его уже экономически невыгодно.

Считаем, Гайский леспромхоз был организован в 1930 году. За вычетом военных, он просуществовал 30 лет и был ликвидирован в 1965‑м. В том же 1965 году был организован Гайский зверосовхоз, просуществовавший до 1986 года и закрытый по причине свирепствовавшей в регионе алеутской болезни норок, приведшей к полной гибели поголовья. В 1986 году было принято решение перевести лес за Куй–рекой в разряд делового и возродить Гайский леспромхоз, выдав ему новую лицензию. Тогда же была пущена вторая очередь УЖД (узкоколейки) на северо–восток. В середине 90‑х годов предприятие прошло через несколько процедур банкротства, несколько неудачных попыток финансового оздоровления и окончательно было закрыто в 2001 году. То есть Гайский леспромхоз, проработав 55 лет, выработал весь лесфонд в этом месте. Леса для порубок в районе Гая осталось – если считать добычу по уровню 1990 года, когда дела в нем шли хорошо, – максимум лет на 5. «Восстанавливать предприятие практически с нуля на столь малый срок является нецелесообразным» – таким было заключение В. А.Малютина.

Глава поселковой администрации А. И. Поползенок рассказала о состоянии дел в поселке. В Гае проживает 197 человек, из них 75 человек пенсионного возраста, 112 человек трудоспособного возраста и 10 несовершеннолетних. Из 112 трудоспособных работает 12 человек: семеро – путейскими рабочими на Октябрьской железной дороге, один оформлен фермером, один – частным предпринимателем, одна женщина – медсестрой от Койвусельгской амбулатории, двое посменно пасут общественное стадо. Остальные стоят на бирже труда и получают пособие по безработице. В поселок два раза в неделю приезжает автолавка с продуктами, раз в неделю – машина с почтой, два раза в месяц доставляют пенсии. Жалоб и претензий у населения нет.

Депутат ЗС В. П. Ширкина отчиталась о работе над новыми законами, о принятых поправках и новых проектах. А. Г. Штепт ознакомила присутствующих со статистикой преступлений в поселке и призвала людей активнее охранять свое имущество, не приобретать во избежание отравлений алкоголь нигде помимо автолавки и не затевать ссор с нетрезвыми соседями.

Наибольшие волнения вызвал вопрос об обеспечении населения дровами. Ввиду ветхости жилья, которое изначально строилось как временное, для его отопления требуется свыше 20 кубометров дров на год. Денежные компенсации однако не рассчитаны на отапливание улицы. Присутствовавший на сходе В. Т. Лалашвили заверил жителей Гая, что руководство Койвусельгского леспромхоза вместе с администрацией МСУ района решают вопрос и заготовка дров для населения скоро начнется».

Андрей Говорков дописал последний абзац статьи и откинулся на спинку стула.

Он два раза перечитал написанное, но желаемое удовлетворение от выполненной работы почему–то не приходило. Вместо этого дурацкий сход в Гаю прокручивался в голове снова и снова, как кинопленка, склеенная в кольцо.

Он вспомнил самое начало своей второй поездки в этот богом забытый поселок.

В холодном сыром здании клуба вот–вот должен был начаться сход. На сцене стояли столы, застеленные багровой портьерой – остатками былой роскоши. На столах – большие граненые стаканы и маленькие аккуратные бутылочки с минеральной водой. За столами сидели Малютин, Штепт и депутат районного Законодательного собрания Вера Павловна Ширкина, которую Андрей видел впервые. Чуть в стороне расположился замдиректора Койвусельгского леспромхоза Лалашвили. В зале на грубых деревянных скамейках сидели люди.

От нечего делать Андрей разглядывал их. В поселке, судя по пришедшим, действительно остались одни пенсионеры да алкоголики. В первом ряду с краю притулился пьяненький цыган Васька, из–за которого Андрею и довелось побывать в Гаю в первый раз. Васька был в своем излюбленном наряде не первой свежести «сто одежек и все без застежек».

Ближе к середине гордо восседали две старухи – соседки цыгана, в первую поездку Андрей мельком видел их. Первая – высокая, большая, с недовольным лицом – в нелепой одежде из финской гуманитарной помощи, которую – Андрей знал – недавно возили по самым бедным поселкам. Вторая – тщедушная, «божий одуванчик» – видимо, ради такого значимого события, как сход, попыталась вырядиться, отчего выглядела трогательно и глупо. Обе бабки Андрею не понравились: они, как ему показалось, были из тех вредных, крикливых старух, которые любят затевать склоки в общественном транспорте.

Дальше развалился какой–то мужик «два в одном»: пенсионер и алкоголик в одном лице. Он широко вытянул в проход ноги в кирзовых сапогах и что–то горячо шептал на ухо второму, более–менее прилично одетому пузатому мужику. Если алкоголик был неприятно расслаблен и, казалось, совершенно не контролировал себя, то приличный был серьезен, сосредоточен и не слушал. На этого второго как на местного фермера еще до открытия схода журналисту указала Ширкина. Кажется, мужика звали Федором, и фамилия у него была смешная – Панасенок.

Из молодежи был только один парень, сидящий за ними. В джинсах, кроссовках и футболке – как Андрей. Да и возраста они были почти одного. Поэтому взгляд Андрея сам собой за него зацепился. Парень был невысоким, но загорелым и

крепким – весь он, казалось, состоял из сплошных мускулов, таких ладных и упругих, какие бывают от здоровой физической работы, а никак не от душного спортзала с его сизифовым трудом на тренажерах. Андрей почувствовал едва заметный, но укол самой что ни на есть зависти и разозлился на себя. Лицо у парня было пусть наглое, но простое, деревенское, а Андрей мнил себя интеллигентом – у его матери было высшее образование, – и он успокоился. Отвернулся.

Давно уже было пора начинать. В помещении стоял негромкий гул голосов.

В зал вошла маленькая пожилая женщина в вытянутой кофте, и все уставились на нее.

– Здравствуйте! – она приветливо улыбнулась присутствующим. – Извините за опоздание. Начинаем?

Это была глава поселковой администрации Анна Ивановна, местная беловолосая карелка, по мужу Поползенок.

Чиновники на сцене тут же растянули губы в широких улыбках. Первым, встав из–за стола, начал говорить Малютин – высокий молодой человек с холеными белыми руками. Серый костюм великолепно сидел на нем, и он это знал, уверенно и эффектно, как манекенщица, перемещая себя по сцене.

Он долго и терпеливо объяснял людям, рассказывал о невозможности восстановления леспромхоза. Но народ, казалось, не слышал. Гул все нарастал, пока из него не стали выделяться отдельные, уже различимые фразы: «Разворовали страну!», «Закрыли леспромхоз, лишили людей работы – теперь кормите нас!», «Даешь леспромхоз!»

– Понимаете, – Малютин отлично владел собой и не поддавался на провокации. – Вы же сами организовали акционерное общество «Гайский леспромхоз», вы же были его собственниками – акционерами. Значит, от вас зависело…

– Вы его разворовали! Вы и ваш прислужник – директоришка Гришко! Где таперича Гришко? В Москве – вона где!

– Что значит – «вы»? Во–первых, я только два года назад был избран на должность главы администрации района. Во–вторых, собственниками, владельцами леспромхоза были вы, и ни я, ни какой другой государственный чиновник не мог вмешиваться в ваши дела. В-третьих…

Но его не слушали. Люди сели на своего любимого конька и слезать с него не хотели.

– Вы должны были снять Гришко!

– Посадить Гришко!

– Отобрать у него наши деньги!

– Да что вы ему говорите, он сам ворует еще больше Гришко!

Малютин уже не улыбался. Штепт брезгливо морщилась. Андрей слушал с любопытством.

– Граждане, давайте будем уважать друг друга. Вы задаете мне вопросы, так позвольте ответить на них. Не перебивайте, пожалуйста, – строго сказал Малютин.

Но с первого ряда вскочила старуха Михайловна и завела неожиданно громким и резким голосом:

– Я, все мы тута организовывали наш леспромхоз на пустом месте, в лесу – спали в сене, под открытым небом. Проработали всю войну, без выходных и праздников – правильно я говорю? – Народ одобрительно загудел. – Восстанавливали его после войны! Помните, бабоньки, как бревна вручную в вагоны грузили? – Бабки в зале одобрительно закивали: такое забудешь! – Восстанавливали его после ликвидации! Работали без выходных и праздников, ради страны, ради партии – вот энтими

руками, – Михайловна показала руки. – Потому что родина требовала. За дело Ленина, Сталина! Я коммунистка с сорок восьмого года! И не стыжусь этого. И после победы вашего, – она ткнула пальцем в сторону официальных лиц, – капитализьма восстанавливали лесхоз, в начале девяностых годков – работали как до войны, без денег, за палочки – правильно я говорю?

– Да что прошлое–то ворошить! Это же без толку! Надо думать, как дальше жить, что делать–то! – взмолился Малютин, но его не слушали и не слышали.

– Правильно! Говори дальше! – нестройно откликнулись из зала; когда Михайловна говорила, ее не перебивали.

– И где воно усё? Где? Кто своровал все, кто закрыл леспромхоз? Я спрашиваю: кто?

– Кто? – эхом откликнулся зал.

Люди повскакивали с мест, махали руками, кулаками, но еще слушали, ждали.

– Кончай ты свою демагогию, Михайловна, – попробовал по–свойски утихомирить бабку Малютин. – Все мы тебя за твои трудовые подвиги чтим и уважаем. И дрова тебе всегда выделяем одной из… – но дальше его слова утонули в реве зала.

– Иди ты на х… со своими дровами! – крикнул кто–то из мужиков. – С Гришко вместе лесхоз разворовал, а теперь дровами откупиться хотит!

Матерщина уже слышалась то тут, то там.

– Ты, Михайловна, всегда громче всех власть ругашь, чтобы тебе дрова раньше других давали! – крикнула какая–то баба.

– А ты все не можешь забыть, как твой поросенок издох, а мой – жирным

вырос! – моментально отозвалась та.

– Да подавись ты своим салом, корова старая!

И пошло–поехало.

Рядом с митингующей Михайловной Кузьминична, испуганно глазела по сторонам, ничего не понимая, втягивала голову в плечи. Цыган растерял свою благостность, его цепкие черные глаза бегали по сторонам:

– Комам порашен манушен, уважать людей надо! Друг друга уважать надо!

Глаза цыгана горели: казалось, в любой момент он может вскочить и выхватить из–за пояса кривой цыганский нож.

В дальнем углу зала мужики, допив бутыль, выясняли, кто кого уважает. Малютин со Штепт безуспешно пытались утихомирить людей:

– Товарищи! Депутат Законодательного собрания Вера Павловна Ширкина готова предоставить вам информацию об изменениях в законодательстве, которые напрямую касаются вас. Вы должны принять решение о…