Текст книги "Ленкина свадьба(из сборника"Земля гай")"

Автор книги: Ирина Мамаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Глава 10

Солнце уже поднялось высоко, вовсю голосили птицы, а Юрки все не было. Ленка терпеливо ждала.

Наконец вдали показалась фигурка. Юрка. Ленка обалдела. Вместо того чтобы выйти из-за кустов с невозмутимым видом, она получше в них спряталась. Потом, правда, сделала над собой усилие и вышла. Рядом с конюшней они и встретились.

– Привет, – первая сказала Ленка, стараясь не волноваться. – Я вот с работы попадаю…

Юрка хмыкнул: это была далеко не самая короткая дорога. Ленка покраснела, но спросила:

– А ты куда?

– Так я ведь заместо отца на конюшню работать устроился. Не знала? Надо вот коня вывести пастись. Да Мусту надо отвести пастись на поле рядом с Иволгиными.

Он открыл ворота конюшни, и оттуда на Ленку пахнуло живым теплом. Еще невидимые в темноте лошади заворочались, ожидая чего-нибудь хорошего.

Когда глаза привыкли к полумраку, стало видно, что их – три. Большой, когда-то вороной, а теперь караковый, даже бурый от старости, мерин по кличке Орлик. Гнедая, нарядная, еще не старая Муста. Странно, что ее так назвали: “муста” по-карельски – “черный”. И Мустин – прошлогодний жеребенок – рыже-бурый, с еще не определившейся мастью стригунок. Рыжего Тюльпана не было – рано утром его забирали пастухи.

Муста выгнула шею, обернувшись на людей, и ее косящийся глаз высветился солнечным лучом, пробившимся через забитое досками оконце. Казалось, что глаз светится, как большая капля воды.

Юрка пробрался в стойло к Орлику, отвязал его и, взяв за недоуздок, повел.

– Посторонись там, – крикнул Юрка, выводя мерина в загон. – Ископыть… Тьфу ты, неладная, отца наслушался – вывих у него, не работает, – пояснил Юрка.

Мерин заметно хромал.

Закрыл жердями выход и, обойдя, как столб, стоящую на пути Ленку, зашел опять в конюшню. Ленка прошла вслед за ним:

– Прокати меня на Мусте до Иволгиных…

Юрка, не отвечая, вывел кобылу, за которой, как чертик, выскочил жеребенок, ошалел от яркого солнца и принялся скакать кругами без толку. Юрка, привязал кобылу к забору, вернулся закрыть ворота.

– Ну прокати, чего тебе стоит…

– Пофорсить хочешь? Че тебе, делать больше нечего? – прихватив из конюшни вожжи, Юрка вернулся за кобылой. – Отстань, дурачок, – шлепнул вожжами по морде подскочившего с заигрываниями жеребенка.

– Мне нравится – на лошади…

– А ты на нее залезешь?

Ленка совсем растерялась.

– Ладно, давай подсажу. Согни ногу в колене.

– Нет! Я с забора! – в испуге отшатнулась Ленка и тут же пожалела об этом. Но делать нечего, пришлось лезть на забор, а оттуда прыгать плашмя животом на хребтистую спину кобылы.

– Только сначала напоить надо.

Юрка пристегнул длинную вожжу и подвел Мусту к реке, держа за конец, чтобы самому не заходить в воду. Кобыла радостно забрела по пясть, опустила голову, и Ленка, съехав на холку, зависла над самой водой. Лошадиные бока раздувались и опадали, Ленка изо всех сил цеплялась за гриву, чтобы не упасть, и ей казалось, что она спиной чувствует, как Юрка над ней смеется. Но Юрка не смеялся.

Наконец, кобыла напилась, отфыркалась и потянулась к траве на берегу.

– Успеешь еще брюхо набить, – ласково, как показалось Ленке, сказал Юрка и потянул вожжу.

Кобыла покорно побрела следом. Повода на уздечке не было – самой управлять лошадью нечем. Только вожжа в Юркиных руках – и вся Ленкина жизнь.

Они миновали крайние дома и вышли в поля. Жеребенок так и продолжал носиться взад-вперед, то обгоняя их, то отставая. Пробегая мимо, он лихо брыкал задними ногами.

Рожь уже налилась, пожелтела. Временами задувал ветер, и казалось, что кто-то большой гладит ее, как собаку по шерсти, рукой. Шли по меже. Муста тянулась к крайним колосьям, ловила их губами. “Дура”, – легонько шлепал ее по носу Юрка, но особо не мешал жевать рожь. Ленке хотелось заговорить с ним, но она не знала, с чего начать. Юрка заговорил сам.

– Вот зараза! – сказал он, прихлопнув комара, – кровушки моей захотел. Говорят, это не комары кровь пьют, а комарихи. Делать этим ученым больше

нечего – выяснять, кто из них комар, кто – комариха. А по мне да-к – лучше бы придумали, как их извести, чтобы летом жить нормально, – и добавил, отгоняя от лошажьей морды овода. – Да барм бы тоже убрать не мешало…

– Но ведь и комары, и бармы для чего-то нужны… – подала голос Ленка, – как же их убрать?

– Нужны, блин, нужны. Их едят лягухи. Или кто так еще… В школе проходили. Я про ученых: сидят и разглядывают комаров в микроскоп. И так всю жизнь. Вот интересу-то! Столько денег на них государство тратит.

– Да, да, непонятно, как так люди живут… – на сей раз Ленка решила со всем соглашаться, но Юрка не обратил внимания на ее реплику:

– В армии, лежишь ночью в казарме, не спится… Смотришь в окно, а там – забор, колючая проволока, прожектор – ну конкретно тюрьма. Два года, как в

тюрьме – сам ничего делать не можешь, только то, что приказывают. Зашибись. Сам себе не принадлежишь, не свободен. Кому это нужно – непонятно. Абзац полный. Хорошо хоть в Чечню не попал… Как Федька… А смотришь в это окно – дождик был, и на колючей проволоке капли висят, блестят в темноте в свете прожектора. Красиво. Очень. И думаешь, отчего же это так красиво? Отчего?.. Так хотелось домой скорее попасть. Попал – и что?

С одной стороны, Ленке совершенно было непонятно, о чем он говорит. Голова у нее кружилась от одной мысли, что он – рядом, говорит с ней. И еще страшно было немножко, потому что лошадь все-таки высокая, и с нее можно упасть.

– Я у Репы спрашиваю: Репа, ну почему ты такой злой? А он мне говорит: ты где служил? В связисты попал, к чистеньким? А я по полной программе в самой говенной части портянки стирал. Че, говорит, скажешь, никогда сортир зубной щеткой не чистил? Чистил, конечно, – отвечаю. А он – вот и я чистил, и дерьмо руками убирал, и портянки вонючие за дедов стирал. А потом за меня портянки стирали. Есть она справедливость: ты, говорит, унижаешься, а потом сам унижаешь других, так же как тебя унижали, только еще больше! Он мне сказал: я через все унижения прошел, и пусть другие проходят – не сахарные, успеют еще к бабам. А сейчас я к бабам иду!

Но, с другой стороны, все, о чем он говорил, было ей близко. Понятно, но как-то сердцем, а не головой. Чувствовалось, что говорит он о важном – откровенничает с ней. Ленка даже покраснела от этой мысли. Вспомнилась бабушка:

– Бабушка говорит, есть человеческая справедливость: тебя унизили – ты унизь, а есть – божественная…

– Вот и мне кажется, че-то в Репиных измышлениях не то…

Жеребенок успокоился и семенил рядом, уткнувшись носом в кобылий бок. Точнее, Ленке в ногу.

– Люблю я их, – Юрка похлопал Мусту по шее, – за что – непонятно. Так, надо же что-то в жизни любить.

– Я тоже люблю лошадей. Даже и не знала, что я их так люблю. – Ленка на самом деле вдруг поняла, что всей душою любит лошадей, Мусту вот.

– Надо же что-то в жизни любить, – продолжал Юрка, – лес люблю, поля люблю, рыбачить один люблю на закате, но это все – не то, надо что-то живое любить, а лошади – живые… Собак своих люблю вот. Котов, правда, ненавижу… почему-то… Но собак люблю. Бобика особенно. Я его щенком из города привез… Только лошадей больше люблю…

Ленка задумалась.

– А люди? А людей – любить?

– Люди! Ёшкин кот! Люди, к твоему сведению, бывают разные. – Юрка даже рассердился и обернулся на Ленку: – Мир и без людей клевый.

– А для меня мир – это люди…

– Да за что их любить? Папаню за его вечную пьяную морду, мать в гроб свел пьянками да драками – и рад, что никто не мешает глаза заливать!

Ленка испугалась, что сказала что-то не то, но все-таки вступилась:

– Но он же твой отец, что ты так о нем… Он… это от плохой жизни, он образумится…

– Разве что перед тем, как сдохнуть.

– А хотя бы и так…

– Че ты его защищаешь вообще?! – Юрка даже остановился, и кобыла, воспользовавшись моментом, залезла в рожь.

– Я не его защищаю, – пролепетала Ленка, – я тебя успокоить хочу. Не надо ни на кого сердиться – своему же сердцу тяжело.

Юрка хотел что-то сказать, но вместо этого почему-то уставился на Ленку, не мигая.

– Что ты ходишь вокруг моего дома? Думаешь, я не замечаю? Ходит, ходит… Дура! Ну че ты, на хрен, от меня хочешь?

– Я? – сердце у Ленки оборвалось, – ничего… Я не буду больше…

– Нет, ты, блин, ходи!

– Хорошо.

– Тьфу ты, черт, – Юрка выругался, зачем-то стал тереть нос. – Зашибись! – Он бросил вожжи и отошел, и Ленка тут же испуганно спрыгнула – сползла —

с Мусты. – Я, между прочим, дерьмо! И внутри меня копни – столько дерьма, что не вычерпать!

– Ты врешь, все врешь, не говори так про себя, так нельзя!.. Я же вижу…

– Че ты видишь?

– Что ты – хороший! Ты настоящий, и сердце у тебя доброе! Только очень боишься чего-то, вот и прячешься. Только незачем тебе прятаться, потому что ты – сильный, сильнее их, на самом-то деле, но не знаешь еще этого… – бросилась объяснять Ленка, боясь, что не успеет.

– Я – добрый?! Что за бред! Фигня! – Юрка подобрал вожжи. – Покаталась, деточка, – свободна! – И ушел, резко дернув кобылу за собой.

Ленка, постояв немного, пытаясь сообразить, что произошло, помчалась к Любке.

– Люба, Люба! – Любка сидела дома и латала свитер, – что я тебе скажу!

– Что случилось-то?

Ленка скинула босоножки и примостилась на стул, подтянув коленки к подбородку. Путано пересказала подруге все события. С ее слов выходило, что Юрка на самом деле ее любит, только боится признаться.

– Ты че, не знаешь, – спросила Любка, выслушав, – что Митькина снова с Репой ходит?

– Вот! – обрадовалась Ленка, – он ее бросил, потому что на самом деле меня любит!

– Это она его бросила, потому что он ей надоел, – не обращая внимания на Ленкины восторги пояснила Любка и добавила, разглядывая свитер, – уж совсем ришкается1… А ну его, сниму манжеты вовсе. Правый совсем на липочке держится.

1 Ришкается – порется.

– Ну и ладно, – Ленка не совсем уловила разницу, – он меня любит, понимаешь?!

– Слушай, – Любка даже шитье отложила, – ты что, и впрямь его так любишь?

– Да. А ты разве не любишь Ломчика?

– Ну, мать, как у тебя все просто: любишь – не любишь…

– Так ведь все и есть просто. Пойдем в субботу на дискотеку?

– Я-то в любом случае пойду.

Ах, почему же сегодня только понедельник!

…А вечером и ночью был такой дождь, что тьма кругом стояла египетская. Гроза, и отключили электричество. Холодильник за ночь разморозился. Щи скисли. А баба Лена утром успокоенно сказала: “Ну вот он и прошел, с опозданием, правда, дождик на Ильин день”.

Глава 11

Лариска выписала из города космоэнергетика.

Надо же было ей что-то делать, чтобы вернуть себе нормальное лицо?

Сначала она выписывала мудреные журналы и газеты, звонила каким-то людям, что-то выясняла, записывала в большую бухгалтерскую книгу рецепты… При этом забросила дом и внука. Повредилась умом, решили в деревне. Может, и это тоже наслали на нее Манька с Тоськой?

– Не могу я, не могу больше таким полохалом жить, – причитала Лариска, – не могу.

И вот приехал космоэнергетик. Лариска сразу же, только встретив его, прибежала к бабе Лене:

– Лена, Лена, выручай, не могу же я его к себе поселить! Может, можно его у сестрицы твоей, у Насти поселить – одна ведь живет?

Настя, сестра бабы Лены, жила одна. Муж умер, а дочь единственная как уехала в город учиться, так и не вернулась, вышла замуж и укатила еще дальше – в саму Москву. Настя была младше бабы Лены, такая же беловолосая, седая, маленькая ростом, но беспокойная, разговорчивая и капризная.

– Я поговорю с Настей, – согласилась помочь баба Лена, но с сомнением в голосе.

– Он и ее вылечит. Он всех может вылечить космической энергией, – затараторила Лариска, – Настя ведь твоя сёгоду и вовсе вся расхворалась…

Настя и впрямь разболелась. Но больше придумывала себе хвори, охала-ахала, зазывала себе бабу Лену, чтобы поплакаться и покапризничать, как маленькая. Одиноко ей жилось, что тут скажешь.

– А он лечит бесплатно. Я только дорогу ему оплатила сюда, а так, он отдыхать приехал, воздух-то у нас, вода чистые – чай не город! Он всех вылечит, хочешь, тебя посмотрит?

– Видно будет.

Они сходили к Насте. Настя согласилась, приняла гостя – хоть какое-то развлечение.

Космоэнергетик оказался приятного вида мужчиной лет пятидесяти. Он сразу очаровал Настю расспросами о здоровье и тем, что выслушивал ее два часа, не перебивая. Обещал подлечить.

Но сначала он взялся за Лариску. Та каждый день прибегала вечером к бабе Лене отчитываться – не могла утерпеть: не часто ведь с космоэнергетиками дело имеешь. Первое ее разочарование было, что он сразу о боге заговорил.

– В церковь, говорит, надо, на исповедь, на причастие, поститься перед исповедью, как положено, – возмущалась Лариска, – я же лечиться хочу, а он говорит, пока на душе – мрак, тело не вылечишь!

– Правильно говорит, – соглашалась баба Лена.

– Тебя, говорит, обидели – спасибо говори, ты дурное о ком подумала – читай Иисусову молитву. Меня обидели – я же благодарить должна!

– А как же иначе? – удивлялась баба Лена, – ведь о тебе позаботились, тебе урок преподали.

– Что ж, мне Тоську за сглаз благодарить надо?

– Отчего ж не поблагодарить? Так бы ты и жила без нее с грехом на душе.

И так далее, и разговоры эти были бесконечны.

Лечил космоэнергетик Лариску молитвами, взмахами рук и легкими прикосновениями. Лариска бы и разуверилась в его силе, да от рук космоэнергетика такое тепло шло, как от жарко натопленной печки. От других-то тепло не идет – значит, есть у него и впрямь сила особенная. Может, и вылечит.

Интересно, что день на третий баба Лена не утерпела, напросилась вечерком с Лариской к Насте поговорить с космоэнергетиком. Увязалась за ними и Ленка.

Пришли, расселись. Космоэнергетик без тени смущения или неловкости начал разговор.

– Надо делать прокачку энергии, – он обвел собравшихся долгим многозначительным взглядом: было очевидно, что никто из них делать этого не умеет —

пояснил: – Делается она так: представляете себе поток энергии – вроде столба, который идет из космоса и проходит в ваше тело через макушку, – он показал куда конкретно. – Выходит из копчика, идет в землю, а в области коленей от него часть отщепляется, идет снова вверх, окутывая вас, как коконом, входит снова в макушку. А второй поток энергии вы получаете от земли. Он входит в вас через копчик и выходит через макушку в небо. Часть над макушкой отщепляется, идет вниз, тоже окутывает вас, как коконом, собирается обратно в районе коленей и входит в копчик. Понятно я говорю? Встаете дома или в поле на чистом ровном месте и представляете себе эти потоки, пока не почувствуете. Все негативные воздействия на ваше тонкое тело нейтрализуются, грязь вымывается, аура восстанавливается. Защита ваша восстанавливается. Кокон вокруг вас – это ваша защита, – он снова внимательно оглядел присутствующих.

Бабки восхищенно молчали: они мало что поняли из его речи. Ленка слушала с интересом.

– Выходите в поле – и делаете прокачку. И так каждый день. И никто уже вас не сглазит, всякая темная сила обойдет стороной. Хорошо еще фиги показывать. Умеете фиги показывать?

Бабки удивленно молчали: решили, что ослышались.

– Фиги! Ну! – космоэнергетик сложил фигу и продемонстрировал присутствующим. – Фига отпугивает ненужные и вредоносные сущности. Как заметили чужеродную сущность – так сразу ей фигу показывайте.

– Это каку-таку – чужеродную сущность? – осмелилась переспросить баба Лена.

– Ведьму, например.

– Это что ж, нам всем теперь Тоське фиги показывать?

– Ну да… – растерялся космоэнергетик, – можно и Тоське. Фига любую вредную энергию отражает, и Тоськину, стало быть, тоже отведет.

Баба Лена хотела было что-то уточнить, но встряла Настя:

– Ты, милок, скажи, как лечиться-то, какие заговоры от хворей читать, а? Давление скачет, ноги ночами болят – спать не можу, а?

– В каждом человеке скрыты огромные возможности, – тотчас начал космоэнергетик, – надо уметь ими пользоваться. Все они сокрыты в нашем подсознании. Стало быть, надо обращаться к подсознанию. Перед сном села на кровать и обратилась к своему подсознанию… Есть листок записать?

Настя вскочила, засуетилась, но бумагу и ручку нашла.

– Итак, записывай: “я обращаюсь к своему подсознанию” – три раза, “прошу помочь мне справиться с болезнью” – называешь болезнь, потом три раза благодаришь – “благодарю свое подсознание за помощь”.

Лариска тоже старательно записывала текст для себя.

– А креститься надо?

– Можно и перекреститься, – разрешил космоэнергетик.

– А как ваша наука к богу относится? – спросила баба Лена.

– Христианство – древний и очень мощный институт с сильным энергетическим воздействием… – но баба Лена перебила:

– А бог-то, бог?

– Вы хотите услышать, ставим ли под сомнение его существование? Нет, не ставим. Более того, вся полезная, белая энергия берется нами – целителями, последователями тех или иных методик – от бога.

Баба Лена согласно закивала: все – от Него.

– Поэтому в церковь надо ходить обязательно. Зря ты Лариса в бога не веруешь и в церковь не ходишь. Пока не будет твое сердце Ему открыто, мне одному не справиться с твоими болячками.

– Да я верю, верю, – испугалась Лариска, – только…

– Вот! – обрадовался космоэнергетик. – “Только”! Именно “только”. А верить надо без “только”, без условий, то есть верить – и все. Услышала как-то одна баба, что “вера горы сдвигает”, и обрадовалась. У нее как раз на пути к дому горка была, которую обходить приходилось каждый день. Вот она перед сном помолилась, попросила господа убрать эту горку. И спать легла. Утром просыпается – и сразу к окну. А гора, как стояла – так и стоит на своем месте. Бабка рукой махнула: а, говорит, я так и знала… Вот такая и у нас у всех часто вера. Оттого и ничего не можем мы. Не только другим – себе помочь.

В дверь постучали.

Ввалилась Манька. Обалдела немного от такого скопления народу, не сразу, но нашарила глазами Настю – к ней шла – заныла:

– Настя, одолжи денег, а? – но в ноги упасть и заплакать не решилась.

– Вот еще, – обиженно взвизгнула Настя, – самой есть нечего!

– Маня, – бабе Лене стало стыдно за нее перед космоэнергетиком, – ну что ты…

– А ты у меня простыни грязные видела? Нет, ты при всех скажи, видела? А занавески?

– Хотите, я вам одолжу? – и космоэнергетик протянул ей купюру.

– Дай вам бог здоровья! Спаси бог! – Манька торжественно взяла деньги, церемонно раскланялась и гордо удалилась.

Космоэнергетик, как ни в чем не бывало, снова заговорил о боге. Про Евангелие, про заповеди, про церковные таинства. Но говорил не от сердца, а как урок в школе рассказывал. Ленка была разочарована: что-то – то самое, особенное, про нее и Юрку, что она хотела услышать, ей не сказали. И Ленка потихоньку сбежала.

Глава 12

Всю неделю Юрки не было видно. Ломчик, забегая периодически на ферму к Любке, сообщал: Юрка рыбачит, Юрка правит крышу, Юрка ушел за грибами. Сердце у Ленки замирало.

Да и Любка как-то отдалилась от нее. Дело известное: Любка по-взрослому встречалась с Ломчиком: у Любки появился парень.

Один раз Ленка, правда, встретила Юрку. Все в том же “Голливуде”. Он поздоровался, спросил, как дела, как телята. Рассказал, что Муста, кажется, снова жереба, подмигнул Ленке, рассмеялся просто от хорошего настроения и поспешил дальше. У Ленки потом весь день сердце пело.

Но дни, несмотря на это, тянулись долго, очень долго. Даже удивительно было, что суббота все-таки наступила.

Вечером, часов с пяти, Репа с Митькиной на мотоцикле демонстративно гоняли по деревне туда-сюда. Митькина была в короткой юбочке, которая временами уж совсем неприлично задиралась, и все ее длинные загорелые ноги представали перед многочисленными наблюдателями во всей красе.

– Разъездились, – проворчала Любка, когда они проскочили мимо них с Ленкой, обдав выхлопными газами, – ляжки вывалила – и рада по уши, – у самой Любки ноги были кривоваты от рождения и коротких юбок jyf никогда не носила.

Уже почти подошли к клубу, как с ревом и треском к ним лихо подкатил Ломчик:

– Привет, девчонки! Любка, я тебе… про тебя стих сочинил!

– Че? – Любке показалось, она не расслышала.

– Стих, стих! Как Аркаша! – Ломчик слез со своего “ижака”, достал из кармана мятую бумажку и встал в подобающую позу, – вот. Сто процентов, гениальная поэзия! Прочитать?

– Прочитай, пожалуйста, прочитай! – попросила Ленка за Любку и замерла в ожидании.

– Читаю, – предупредил Ломчик. – Вот… Или нет, надо поссать сначала сбегать.

Бросил мотоцикл и спустился в канаву. Когда он вернулся, Любка недовольно протянула:

– А подальше отойти не судьба была? Что за привычка – справлять нужду тут же, рядом?

– Не ворчи, Любка, – Ломчик снова вытащил бумажку, но стоял в нерешительности. Закурил.

– Читай, Вася, читай, – снова встряла Ленка.

– Ну хорошо. Так и быть. Читаю:

Я иду по дороге сырой,

Что-то не видно Любашки больной.

– Ой, Ломов-то форсит, речь говорит! – по дороге на велосипеде ехала Анька-мелкая, – встал осередь деревни и нюгайдает1!

1 Нюгайдает – гнусавит.

Ломов рассердился:

– Едешь мимо – и едь! Ты сначала ездить научись! Ты ваще, как едешь? Ты в какую сторону педали крутишь? – и успокоился только когда Анька-мелкая, запутавшись в ногах и педалях, съехала в канаву.

Ломов снова принял нужную позу:

– Весь момент испортила. Так, сначала:

Я иду по дороге сырой,

Что-то не видно Любашки больной.

Ленка бежит и кричит во дворе:

– Я ее вижу – лежит вдалеке!

Бросились мы по дороге сырой

К нашей Любашке больной-пребольной.

Вот, запыхавшись, склонились над ней:

– Пока еще дышит, давай-ка скорей!

Любка встает, негодяйка такая,

И говорит: Щас как дам нагоняя!

Массажкой Елене по лбу настучала

И мне для прикола…

– Ну, тут, правда, не совсем литературное слово… хм-хм… накатала, одним словом… – Ломчик даже покраснел, то ли от усердия, то ли от стеснения, – ну, как тебе?

– Почему это я – больная? – подозрительно спросила Любка.

– Ну, блин… понимаешь… я это… хотел сказать, что ты – особенная… То есть стихи, ведь они сами как-то получаются. Я вроде и не это хотел сказать… Сто процентов – не это!

А че ты хотел сказать?

– Ну, я не знаю, – Ломчик уже начинал сердиться.

– А, по-моему, хорошие стихи, – вступилась Ленка. – Стихи, наверное, это… на самом деле, сами получаются, как будто приходят откуда-то… – Ленка задумалась.

– А ты-то откудова знаешь, как стихи получаются и откудова они берутся? – недовольно спросила Любка, все еще обиженная на то, что ее назвали “больной”. – Да еще я и “негодяйка такая”!

– Ну, я не знаю, почему так сказалось! – Ломов обиженно убрал бумажку со стихами за пазуху.

– Глядите – Аркаша! – вдруг заметила Любка и не удержалась, чтобы не обратить общее внимание: по дороге шел – плелся! – в стельку пьяный Аркаша.

Ломов расплылся в улыбке и начал было по-новой вытаскивать свою бумажку, но, увидев их, Аркаша, однако, остановился и почему-то повернул обратно.

– Странно, – протянул Ломчик, – че это он? Это он ведь научил стихи писать. Я хотел ему показать…

– А мне вот никто никогда стихов не посвящал, – грустно сказала Ленка, и Любка сразу воспрянула духом.

– Спасибо за стихи… – и она кокетливо начала чертить на песке туфелькой.

– Хочешь прокатиться? – обрадовался Ломчик.

– Была нужда на твоем драндулете кататься, – поломалась для приличия Любка, но приглашение приняла.

– Э-эх, Ленка, не будь у меня Любки, ей-богу, катал бы одну тебя, – крикнул Ломчик на прощанье, и они укатили.

Ленка осталась стоять одна на дороге и неожиданно почувствовала себя такой одинокой. Одинокой-одинокой, не только одиноко стоящей посреди дороги, а одинокой вообще, во всей деревне, в мире или даже во Вселенной. Как в детстве, когда она с родителями ездила в Койвусельгу к родственникам. Ее положили спать вместе с тремя двоюродными сестрами и братом: они всю ночь сладко спали и улыбались во сне, а ей то подушки не хватало, то одеяла укрыться, она ужасно мерзла и чувствовала себя чужой.

Ленка и взаправду поежилась.

…Господи, ну как же так, ну, пожалуйста!..

Кто-то еще проскочил мимо нее на мотоцикле, но вдруг резко затормозил и заглушил мотор.

– Ленка!

Ленка не поверила своим ушам и оглянулась: на мотоцикле, обернувшись, сидел Юрка и смотрел на нее.

– Хочешь прокатиться?

– Хочу, – но пошевелиться не смогла.

– Садись.

Ленка на негнущихся ногах подошла к нему, неловко взгромоздилась на мотоцикл. Юрка лихо газанул, рванул с места, и Ленка в ужасе, забыв про стеснение, вцепилась в него, даже как будто обняла.

И все полетело куда-то. Земля под колесами. Деревья. Дома отщелкивались назад как бусины четок: раз-два-три… Потом поля, черный лающий румзинский кобель, остановка… “Восход” шел ровно, покойно, от Юрки исходила уверенность и сила, и все они вместе летели, летели… Это было настоящее, невыдуманное счастье.

Остановились на полянке, в стороне от дороги. Юрка достал из-за пазухи бутылку, и они за что-то выпили. Первый глоток обжег, испугал Ленку, а потом в животе потеплело, она отхлебнула еще, даже как-то лихо, подражая Юрке, еще и еще. Ее захлестывала нежность к нему, как к Моськину, и голова кружилась, кружилась… И она любила весь мир.

– Представляешь, собаки откуда-то ко мне на огород дохлого кота притащили. Воняет – отвратительно.

– Так выкинь…

– Пробовал вынести. Они его обратно притаскивают. Ненавижу котов, но, видимо, придется отдать ему последние почести…

Ленка смеялась, хохотала взахлеб…

Потом они снова куда-то летели. Почему-то Ленкина юбка развивалась, как у Митькиной, а Ленка не стеснялась. Ленке было жарко…

Ленка думала, что они сейчас придут на дискотеку, и Юрка при всех будет обнимать Ленку, как свою девушку, по-настоящему. Они будут танцевать все-все медленные танцы, а потом – целоваться в углу зала. Ленка, правда, совсем не умела целоваться, но она давно уже внимательно смотрела все сериалы, сцены, где герой и героиня целуются. Ленке казалось, у нее получится, но она ужасно волновалась. Сердце колотилось где-то внизу живота. В коленках. Ленку трясло.

Оказались почему-то у Юрки дома. Сидели на кровати. Юрка был так близко, что Ленка ничего не понимала из того, что он говорил. А говорил он снова про грязь в его душе, про армию. Потом Ленка гладила его по голове и утешала. И ее сердце уже не ухало где-то, а она вся была – одно большое живое пульсирующее сердце.

– Юрка, а у тебя огурцы есть?

– Какие еще огурцы?..