Текст книги "Ленкина свадьба(из сборника"Земля гай")"

Автор книги: Ирина Мамаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Глава 3

В совхозе начали уборку трав на силос – по главной улице к ферме с утра тянулись машины с травой и возвращались обратно пустые. Косили и ворошили. Ленкины мать и отец пропадали в поле с утра до вечера, бабка была занята хозяйством. Ленку никто не трогал, не ругал, как обычно. Да и у самой Ленки забот было невпроворот. Грибы пошли, ягоды – знай собирай.

Всю неделю Ленка ждала дискотеки. Ночью представляла себе, как она увидит Юрку, как он увидит ее. Конечно, он обязательно пригласит ее на танец, потом они выйдут в сумерки под елки… Дальше этого Ленка почему-то не фантазировала. Просто не знала, что может быть дальше.

Но Ленка ждала следующей дискотеки напрасно. Юрка не пришел ни в субботу, ни в воскресенье. Он уезжал к родне в Юккогубу – навестить. Приехал в понедельник, а до дискотеки оставалась еще такая же целая неделя… Ужас; по Ленкиным понятиям: ждать и ждать.

– Дура, – сказала по этому поводу Любка, которая знала всегда больше

Ленки, – проще ведь прийти на остановку. Все-то тебе объяснять надо.

По вечерам на остановке собиралась деревенская молодежь.

Ленка на остановку ходить боялась. Или нет, просто ей было скучно и неуютно: Ленка не понимала, когда надо смеяться и что говорить. И когда она уходила, никто этого не замечал.

Все это сразу представилось Ленке. Но захотелось во что бы то ни стало увидеть Юрку, постоять с ним рядом. Она представила – вдруг пойдет дождь, все заберутся внутрь деревянной остановки, и Юрка будет стоять где-то совсем рядом с ней…

Ленка с Любкой шли по центральной улице на остановку, и Ленка, испуганная собственной смелостью, ничего уже не видела вокруг, ноги у нее подкашивались. Вдруг кто-то с разбегу втиснулся между ними, обнял за плечи:

– Девчонки, как живете, как животик? – это был Ломчик. – А куда идем?

– На Кудыкину гору, – с деланной невозмутимостью протянула Любка, снимая с плеча его руку.

– А может, прогуляемся до лесочку? – не давая ей высвободиться, заговорщицки зашептал Ломчик, лыбясь и приплясывая, и потянул их в противоположную от остановки сторону.

Ленка хотела было остановиться, отказаться, но вдруг увидела шедшего им навстречу Юрку и совсем потерялась.

– Привет. Ломов, мне нужно с тобой поговорить, – сказал Юрка, подходя.

– Чисто побазарить? Как только – так сразу, Юрка, да разве ж я отказываюсь? Вот только с девчонками до леса прогуляемся. В лесу воздух свежий, атмосферный, дышать полезно. А так – побазарим. Сто процентов.

– Ну и трепло ты, – Юрка поморщился. – Мне отец обещал мотоцикл отдать. Но в нем движок барахлит – посмотришь?

Само собой дошли до леса. Ломчик Ленкино плечо отпустил, но Любку держал крепко. Между ней и Ломовым шел Юрка. Ленка не знала, о чем думать, но ей было радостно. Потихоньку, косясь, урывками, она разглядывала Юрку.

Юрка был ростом пониже Ломчика, но шире в плечах и весь как-то крепче. Если Ломчик всегда ходил в спортивках, носил футболки, какие-то устаревшие спортивные кофты, гуманитарные аляповатые свитера, то Юрка, как приехал, ходил в потертых джинсах и носил джинсовую панаму. Из-под панамы в тени ее полей глаза его выглядывали, как казалось Ленке, с особенным задором, с мальчишеским озорством. Но вместе с тем армия, смерть матери в его отсутствие сделали его старше, заставили повзрослеть. Временами Юрка был необычно серьезен, по-взрослому тих и задумчив, рассудителен. В такие моменты Ленка, не задумываясь, доверила бы ему свою самую страшную тайну.

Ломов с Юркой обсудили мотоцикл, и говорить стало не о чем. Молчали. Парни уже по паре сигарет выкурили – курить больше не хотелось. Любка при Ломове почему-то не курила.

– А у меня мать вчера калитки пекла! – вдруг похвастался Ломчик. – Обалденные! Для Васо своего старается, – Ломчик немного сник, вспомнив о “кавказце”, которого ему приходилось терпеть. – Так он их насолил, наперчил и только потом сожрал. Что за мода – одни свои специи жрать!

– Да, – задумчиво согласился Юрка, – у нас как-то не принято специи жрать…

– И мясо в таких количествах. То ли дело – палья, лосось, жареные окушки, ряпушка…

Неожиданно в траве на обочине промелькнуло какое-то маленькое животное. Ленка, шедшая с краю, испуганно ойкнула, и тут же все засмеялись: это был кот.

– Чье это мурло? – удивился Ломчик.

– Брысь отсюда! – кышнул Юрка на кота. – Не люблю я котов. Собаки лучше. Видел, как мой Бобик вырос, заматерел, пока меня не было?

Ломчик кивнул. Поговорили о Бобике и снова замолчали. Ленка отошла к обочине, к лесу, нагнулась сорвать ромашку.

– Ленка, – обрадовался Ломов. – Тебя в лесу медведи съедят. Ты медведей боишься, Ленка? Или волков боишься? Боишься, а? А ведь в лесу медведи, волки…

– И кабаны, – вставил Юрка.

– Смотри, глаза блестят!

Ленка отшатнулась от леса:

– Ну что вы меня пугаете.

– А мы тебя не пугаем. Зачем нам тебя пугать? – медленно подходя к ней, говорил Юрка, Ленка, отступая, наткнулась на Ломова, который неожиданно схватил ее за плечи.

Ленка взвизгнула, Ломов довольно расхохотался.

– Ленка, а, Ленка, ты чисто фильмы ужасов любишь? – вдруг серьезно спросил Ломов, – Вампи-и-ирчики, вурдала-а-а-аки, о-оборотни…

– Каба-аны… – в тон ему протянул Юрка.

– Любишь, да? Тянется вот такая волосатая, когтистая лапа…

– Я пойду домой, – Ленка в нерешительности остановилась.

– А у дома в ольхах ждет тебя с когтистой лапой, кровожадный…

– Кабан, – вставил Юрка.

– Вампир, – обиделся Ломов.

– Я в Юккогубу уеду.

Любка молча давилась от смеха. И все они уходили от Ленки. Ленка испуганно рванулась за ними.

– Едь, едь в Юккогубу, – Ломов ободряюще похлопал ее по плечу. – Подъезжает автобус… Темно… Открывается дверь…

Неизвестно, что он хотел сказать дальше, но Юрка с невозмутимым видом вставил:

– А водитель – кабан.

– Да нет, – отмахнулся Ломов. – Представляешь, сидишь ты в автобусе, и вдруг входит вся такая же как ты… И волосы, как у тебя, и одежда… Ну вылитая ты…

– Но кабан.

Любка уже хохотала в голос. Между тем они давно прошли лес и шли по полям, по дороге к конюшне. Увидев знакомый силуэт, Ленка кинулась от них прочь:

– Я… в конюшню. К лошадям, к кобылам…

– Там не кобылы, а кабаны, – пожал плечами Юрка.

– Бабушка, бабушка, погадай мне!

– На кого гадать-то?

– На меня.

– Ну, ищи бубнову даму.

Ленка забралась на стул с ногами, наклонилась над столом, ближе к бабушке.

– Сними-то левой рукой к себе, – и баба Лена начала раскладывать крестом старые лоснящиеся карты, – поведайте мне карты, что у этой дамы на сердце, что под сердцем, что было, что будет, – стала вскрывать карты, зашептала, – под сердцем-то король бубновый, вот оно что, Леночка, – заглянула Ленке в глаза, – карты-то они не врут, да удар на сердце, только пока ты по нему ударяешься, ан правда кого полюбила, Леночка?

– Да, бабушка, да, есть один, – тоже почему-то зашептала Ленка.

Бабушка открыла следующую карту: дама пик.

– Ах, Лена, может, не будем, дальше гадать?

– Чего ты испугалась, бабушка?

– И худых и хороших карт много, да не пойму я ничего что-то, – она быстро собрала карты и раскинула их снова, – для себя, для думы, что будет, что случится, чем дело кончится, сердце успокоится.

Ленка замерла.

– Я-то старая туда же – гадать! – баба Лена быстро собрала расклад. – Стар да мал – ума нет. Вот папка-то придет – попадет нам: не любит он этого.

Ленка разочарованно вздохнула.

– Бабушка, а мне вот сон снился, будто я в бане мылась, только не в нашей, и девушек каких-то там было много, выглядываю в окошко, а баня как на горе стоит – далеко видать и солнышко светит, и красиво так… Разгадай, что за сон? К чему это?

– Баня – басня, пересуды, девки – диво, гора – горе… Что тут разгадывать? Пустой сон. Спать пора. Вечно ты меня заговоришь!

– Хорошо…

Бабушка как-то странно смотрела на нее:

– Крестик-то на тебе?

– Да.

Глава 4

В Куйтежах гадали все. Обычное дело. Плевое, можно сказать. Почта приходит раз в неделю, телефон один – у Генки в офисе. Да и по этому телефону таких космических звуков иной раз наслушаешься: ощущение – на станцию “Мир” пытаешься дозвониться. Только гадать и остается: приедет сват – не приедет, будет пенсия к выходным – не будет.

Мало того, Куйтежи издавна славились своими колдунами. Ведунами и ведуньями, бабками-шептуньями. Сказывали, были такие сильные колдуны, что свадьбы останавливали. Если свадьба в деревне, а колдуна не позвали, подарков ему не принесли, благословения не спросили – жди беды. То из церкви с венчания никто выйти не может. Двери не открываются и все тут. В окна кричат, зовут прохожих, отсылают к колдуну с извинениями, подарки шлют, приглашают на свадьбу. Только после этого молодожены с гостями, пропарившись в душном помещении пару часов, могут выйти. Или лошадей заклинали. Выйдут из церкви, сядут в свадебный поезд, а лошади – ни с места, как уж их ни высылай. Дрожат, в мыле все, а стронуть возки с места не могут.

Сейчас уже все это обросло легендами, церкви не стало, детей не крестили, а расписывались в Юккогубском сельсовете и ездили туда на “пазике”, который был и свадебным кортежем, и катафалком – кому что нужно.

Но это так, это уж чересчур, а вот приворожить, отсушить, засидеть, сглазить, скотину найти, болезнь вылечить, в деле помочь или, напротив, все испортить все колдуньи-ведуньи-шептуньи могли запросто. Обращаться к ним за помощью для деревенских было делом привычным. Шептать в деревне все бабки понемногу могли: заговоры у всех разные, а помогают.

Сейчас, правда, мало кто из них остался. Лозоходцев, к примеру, совсем не стало. Невеликое и дело, кажется, – с прутиком ходить, воду или клады искать, ан никто уже не умеет. Ведуньи, те, кто почище колдунов, без чертей, тоже все перевелись. На Ленкиной памяти бабка Глаша была. Сунет, бывало, два пальца в ковш с водой – прошлое видит, три – будущее.

Из колдуний же – тех, у кого черти в подчинении, – одна соседка Абрамовых, как по фамилии Ленкиного отца их всех называют – Тоська, тетка Тося осталась. Зато она все может: и сглазить, если, по ее мнению, человек в чем-то провинился перед людьми, и, наоборот, вылечить. Ленка с детства видела, как тетка Тося останавливала кровь – и кровь останавливалась, как ходила в лес, а потом рассказывала, где искать их пропавшую корову – и корова находилась, как она приносила заговоренное

полено – и Ленкина мама получала самых лучших коров на ферме.

Во-первых, Тоська зналась с лешими. Лешие, известно, не всякого к себе подпустят, не со всяким заговорят. Тут секрет надо знать, да не бояться. Тоська знала, и сила ее была от них. Она часто наведывалась в лес, приносила домой заговоренные поленья, коряги, ветки, шишки и бог знает что еще. Ну, лешие там, земляной, водяной, ветровой, огневой – все духи в подчинении у нее были. Во-вторых, как я уже говорила, черти. Черти – это уже сложнее, разговор особый.

Тоська жила одна. Отец, тоже колдун, передавший ей свою силу, засидел ее, не желая дальнейшего продолжения. Тоська так и не вышла замуж, нрав у нее портился год от года. Тяжело, наверное, вот так жить одной со своими знаниями, с лешими да чертями. Ведь никакая сила не заменит доброго человеческого слова, участия. Вот Тоська и дружила с бабой Леной, несмотря на то, что людей она не особо жаловала: глупые. А, точнее сказать, баба Лена дружила со всеми, кто нуждался в ее дружбе. Узнает, что Тоська снова кого-то сглазила или засидела – “Господь ей судья” скажет. И ничего, продолжает знаться.

Тоська, как я уже говорила, жила в соседнем доме, потому часто и захаживала. Дом у нее – одноэтажный, но высокий, знатный “кошель”. С нарядными резными причелинами, наличниками, подзорами – все как полагается. Когда пришла мода обшивать дома досками на манер дачников – многие обрадовались, закрыли бревна. Кто – чтобы спрятать подгнившие венцы, кто – чтобы подновить, покрасить. Тоськин дом так и остался бревенчатым. Крыльцо высокое, с балясником, широкий взвоз на поветь. И внутри его мало что изменилось – Тоська как жила всю жизнь без шкафов и сервантов, со скамьями да воронцами вдоль стен, так и осталась себе верна. В светлой ее горнице было просторно, чисто для курной избы. Одно украшение – русская печь с широкими полатями, с резным коником у шестка, которую Тоська старательно белила каждый год. Когда бога разрешили, она торжественно достала иконки и наладила красный угол. Вот и все украшения.

Сама Тоська частенько приходила к бабе Лене посмотреть очередной сериал по телевизору. Или посидеть на лавочке. Сядут две бабки на лавочку и сидят. И хорошо им. Все было ничего, даже можно сказать, идиллия была, пока Лариска не заварила всю эту кашу с родительским домом.

Клавка, тетка бабы Лены, на Пасху преставилась. Из всех детей всю болезнь до смерти за ней ходила Лариска – двоюродная, стало быть, сестра бабы Лены. Ходила-ходила да и выходила завещание на дом в свою пользу, наперекор общему решению оставить дом всем четверым детям поровну. У Лариски был свой резон – она в отличие от Маньки и Федора с Иваном Митиных из Юккогубы – не пила. Не пила вообще. Была работящей, домик свой содержала в чистоте, двоих парней без мужа подняла. А теперь вот старший невестку в дом привел, да внук у них появился. И все в маленьком домике – хоть на дворе спи. Как жить – не понятно.

По закону – все чин чином, дом ей принадлежит. Лариска повременила немного, чтобы над могилой матери вопрос не решать, и начала потихоньку оформлять документы на себя.

Первая протрезвела Манька. Маньку такая, с ее точки зрения, подлость задела за живое. Она съездила в Юккогубу, попыталась расшевелить братьев, но те, по обычному гуляевскому везению получившие в свое время от совхоза благоустроенное жилье, от нее отмахнулись. Тогда Манька решила взять все в свои руки. И отправилась прямиком к тетке Тосе. Поленья, коренья, заговоры – все пошло в ход.

Колдовство сработало: у Лариски покраснело лицо, стала облезать кожа, и она испугалась. Страсти накалялись. Полдеревни встало на Манькину сторону – все дети имеют право на наследство родителей, тем более что сама Клавка всегда хотела оставить дом четверым. Полдеревни – на сторону Лариски: дому нужна одна хозяйка, а продай его – деньги что? – Манькой пропьются. Да и Федор с Иваном вряд ли их в дело пустят. А на водку Гуляевские, со своей цыганской кровью – купить что-нибудь ненужное, продать, получить с этого свой барыш, – и без того находили.

Только тетка Тося спокойно смотрела на все это. Она свое дело сделала, и, кто ее знает, может быть, у нее на сердце было спокойно.

Но только у нее одной.

В пятницу с утра у Ленки дома был бедлам. Мать с отцом косили, и ночевать собирались в поле, поэтому ничто не мешало деревенским приходить к бабе Лене жалиться.

Первая ни свет ни заря прибежала Лариска.

– Лена, сестричка, да что же это деется-то?! Я-то дура кремы на лицо мажу, а сегодня ко мне пьяная Манька вваливается и заявляет: “Мажься-мажься, только пока дом не отдашь – лицо не вернешь”. И, етишкин корень, честит меня по матери без стыда!

Лариска на полчаса завелась на Маньку со всеми подробностями. Потом выложила все доводы в пользу своего поступка.

Баба Лена не прерывала. Она с утра затопила печь: наладилась печь калитки. Скала1 и слушала. Только когда Лариска выпустила пар, спросила:

1 Скала – раскатывала.

– А тебе самой-то, Ларисонька, как на сердце? Чувствуешь ты правоту или

вину? – Лариска попыталась было взвиться, но та ее остановила. – Ты не мне ответь, ты себе скажи. Господь – не Микитка, он все видит.

Лариска молчала, сложив руки на коленях. Баба Лена раскладывала по сканцам пшенную кашу. В печи тихо звенели угли.

– И что ж теперь делать, Лена?

– Свое себе оставить, чужое – вернуть.

– Чужое?! Лытари! Да им мать пока жива была – не нужна была! Разве Манька хоть раз пришла мать проведать? Конечно, что ее проведывать, когда у нее на водку все равно не занять! А теперь в дочери ладится!

– Господь ей на это судья. По людской-то справедливости, может, ты и права, а по божеской… У господа-то одна справедливость – любовь.

– Господь! Где он этот господь, раз позволяет таким полохалам жить, пить и жить, а хороших людей забирает?! – это она про своего усохшего за месяц от рака мужа.

– Грех на сестру-то так говорить. А мужа бог дал – бог взял. Пошла бы ты Лариса на росстань, да там бы перед всеми прощения попросила, может, оно бы и наладилось еще все. – Лариска встала, показывая, что разговор ей не по нутру. – А что ты от меня ожидала услышать, Ларисонька?

Только Лариска вышла, а баба Лена, отправив калитки в печку, вслед за ней пошла открыть теплицы, на улице появилась похмельная Манька. Не переходя дороги, принялась орать во всю Ивановскую:

– Че, прибегала к тебе эта … – Манька выругалась и материлась еще минуты три, чтобы освободиться. – Я – алкоголичка, да? Я? А ты у меня хоть раз грязные простыни видела? А занавески? А чтобы дома у меня грязно было, видела?

– Здравствуй, Маня. Бог с тобой, отродясь я у тебя грязи не видела, – отвечала баба Лена. – Может, зайдешь?

– Или я тебе долгов не отдавала, а? Скажи, хоть раз я тебе не отдала денег?

– Всегда отдавала, Маня, только ты все-таки зайди в дом.

– Некогда мне у тебя рассиживаться да на людей клеветать! – и Манька гордо припустила дальше.

Вечером, Ленка уже была дома, отлеживалась после фермы, кемарила, пожаловала тетка Тося. Посмотрели сериал, поговорили об огурцах-помидорах.

Долго молчали об одном и том же, но ни одна не решалась начать разговор.

– Чувствую, Лариска ко мне ладится, – начала тетка Тося.

– Подай-то спички с опечка – плиту затоплю.

Тоська подала, баба Лена затопила.

Молчали.

– Так ведь еще дальше клубок запутается, – это уже баба Лена осторожно.

– Э-эх, ты думаешь, Лена, мне все это в гудовольствие? Думаешь, легко людям зло делать? Да не можу я этого не делать. Неделю не вспоминаю, месяц, два… А потом они приходят: знаю – пора. Нап1 это им, чтобы люди друг другу зло делали. Как же им жить иначе, без работы? Иначе ведь они сгинут, кумекаешь? И тогда, с Манькой, время пришло. Это они ведь сначала Лариске нашобайдали2 фатеру на себя написать, мать обмануть, сестру-братьев обделить. Тая и хлобысть – сделала. Потом Маньке нашобайдали ко мне прийти. Ёна и пришла. Человек ведь, амин-слово, сам никогда плохого не замыслит. Все плохое – от лукавого; когда человек по слабине своей противостоять ему не может. – Тоська перевела дух: – Днем богу молюсь-молюсь, а ночью как сердце захолонется. Мне же, когда батя силу передал – не спрашивал, хочу ли я, нап это мне или не нап. Хотел сначала ребенка какого подманить, схватить да силу ему дать. Сжалился. Ведь они тогда к энтому ребенку приходить бы начали, работы бы с него требовали. А как работу им дать, и чего с ними делать, ён-то и не знал бы. Думаешь, от чего люди с ума сходят? Зазовут к себе лукавого, а чего с ним делать и не знат… А я-то знаю… А уж придут ёны – так, амин-слово, ну меня по лавкам да полатям тягать да ботать. И с лавки на лавку, с лавки на лавку. Так ажно все внутри либайдает3, того и гляди душа выскочит. Лежу и ворохнуться не смею. Так переполохаюсь, дышать не могу. Как янис4. Утром еле выстану. И делаю, делаю, что ёны скажут.

– Да кто они-то?

– Черти! Черти же, окаянные! – Тоська с ужасом заозиралась и перекрестилась.

Баба Лена тоже на всякий случай перекрестилась.

– Хорош лявзять5 – то. Давай-ка чаю пофурындаем6. Ленка! Иди чаю-то фурындать! Господи, благослови.

1 Нап – надо.

2 Нашобайдали – нашептали.

3 Либайдает – болтается.

4 Janis – заяц (фин.).

5 Лявзять – болтать без толку.

6 Фурындать – пить (чай).

При Ленке бабки не разговаривали. Завели как обычно: “Бают, Куселасьски в Юккогубе опять подрались…” Ленка тоже пила чай без настроения. На работе день с утра не задался. Но главное – Юрка, Юрка ей почему-то упорно не встречался. А ей так надо было его увидеть.

Даже баба Лена не выдержала, третьего дня снялась с места, пошла с Ленкой в Загорье к Важезеру, будто малину собирать чай заваривать, да зверобой посмотреть. Ходили-ходили мимо Юркиного дома – ничего не выходили. Восвояси вернулись ни с чем.

Ленке было не то чтобы грустно, а пусто внутри. Завтра должна была быть дискотека в клубе. Ленка так ждала ее, так ждала, а теперь даже растерялась оттого, что она на самом деле будет. Как будто слишком долго ждала, и на это ушли все силы.

И пусто, пусто так…

Глава 5

На следующий день вечером, до вечерней смены, Ленка все-таки не утерпела и прямо на ферме завела разговор с Любкой о Юрке.

…По пустому коридору пробежал чистенький деловой Генка с золотыми зубами. Следом за ним семенили чьи-то две соплюшки – видно, мамки взяли с собой на

работу – и дразнились:

– Дида, дида, дида-да! Не ходи за ворота!

А-то девушки придут, поцелуют и уйдут!

Генка был весь разобидевшись: какой же он “дида” – когда ему всего полтинник исполнился?! Да и против девушек он ничего не имел.

– Любка, а пойдем вечером купаться в Важезере? – начала Ленка.

Они сидели в пустом скотном на кормушке. Бригадира не было. Доярки курили на солнышке. Стадо запаздывало. Рядом с подружками, звеня цепью, в нетерпении перетаптывалась с ноги на ногу красно-рыжая, криворогая корова, поранившая на той неделе на пастбище ногу. Большое, раздутое молоком вымя торчало сосками в разные стороны.

– Чё я, блин, забыла в этой луже? Делать мне нечего – перед твоим Юркой задом вертеть? Да Бобик еще ихний со вторым, как его, патлатым кобелем разлаются вечно. У всех собаки как собаки, а у этих пое-кто – мимо не пройти: прыгают, радуются, как будто ты им пожрать несешь, – Любка закурила.

– Ну, Люб, при чем тут собаки? Ну, чего тебе стоит?

– Ща. Пойди сама да и купайся. Мне чё теперь, тоже за ним бегать надо?

– Я за ним не бегаю, – испугалась Ленка, – чё, уже кто-то чё-то говорил?

– Че это там? – не ответив, Любка махнула в конец скотного.

В просвет ворот был виден старый заляпанный грязью “козлик” директора. Из машины вышли люди: сам директор, какие-то женщины и, видимо, пошли на ферму. Любка присвистнула: интересно. Тут же из коридора послышались голоса. Люди зашли в бригадирскую, но дверь не закрыли. Разговаривали директор, Ефимова и Ирка Румзина. Вообще говоря, вдовая и бездетная Ирка была бригадиром “тракторно-полевой бригады № 2”, как это правильно называлось, и к ферме никакого отношения не имела. Но так уж повелось, что она была всегда в курсе всех совхозных дел, обо всех и обо всем болела душой, и всем помогала.

Ленка вспомнила, как ранней весной, когда только начали пахать и в полях важно расхаживали серые журавли, ругалась Ирка с трактористами: вечно пьяный дядя Петя, взял слишком глубоко, поднял подпахотный горизонт. Ирка материлась и причитала над искалеченной землей, над вывернутыми из глубины мертвенно-синими пластами глины, как над ребенком.

Теперь Ирка ругалась из-за быка.

– Помяните мое слово, Иван Иванович, прибьет кого-нибудь этот бык! Он же год от года звереет.

– Ира, ты же сама знаешь, почему мы его держим: ну нет, нет у нас денег на сперму в том количестве, в каком она необходима. В нынешних экономических условиях естественное осеменение – держать быка и пускать его в стадо – выходит дешевле, чем искусственное, – директор говорил без эмоций, как по писаному. – Не могу же я взять и забить этого, купить нового. Знаешь, сколько стоит хороший производитель? Разве мы можем разбазаривать средства? Так ведь, Катерина Петровна?

– Правильно, правильно, Иван Иванович, – поддакнула бригадирша Ефимова.

– А если он убьет, искалечит кого-нибудь? Дети через пастбище за ягодами ходят.

– Не пускайте детей за ягодами через пастбище. У вас еще вопросы ко мне есть? Вы проверили качество закладки силоса в яму? Вот Катерина Петровна говорит, что ваши рабочие допускают чрезмерное загрязнение зеленого корма землей. А от качества корма напрямую зависит удой.

– Я еще раз проверю, как они силос закладывают, если Катерина Петровна так настаивает, – в Иркином голосе звучала досада.

Послышались шаги, она ушла.

– Так что, Иван Иванович, с кормами-то? Когда у нас очередной привоз? – спросила Ефимова доверительным шепотом, но достаточно громко, почти игриво.

– А вы что же, Катерина, уже все скормили? – в тон ей отозвался директор. – Хороший аппетит у ваших буренок.

Любка пихнула Ленку в бок, мол, слушай внимательнее, да не рассчитала, толкнула изо всей силы. Ленка провалилась в кормушку. Испуганно отшатнулась корова. Голоса смолкли.

– Я подумаю о вашем вопросе, Катерина Петровна. До свидания.

И они, судя по звукам, вышли.

– Слышала? – Любка аж захлебывалась от восторга.

– А ведь бык и правда пришибить кого может. Я его страсть как боюсь.

– Дура, да не о быке! Как Ефимова с Иванычем о комбикорме разговаривает. Получается, они снюхавшись: одна таскает, другой покрывает – и все фару-рару, – Любка перешла на шепот.

– Воруют?

– А ты не знаешь, что коровам через день комбикорм дают, а получают на каждый день? Вы телятам каждый день даете? Вот и мы…

Любка не договорила.

– Ага! Мадамочки-мадмуазелечки! – в проходе материализовался Ломчик.

– Че? – невозмутимо спросила Любка.

– Мамку мою не видели?

– Не, не видели.

– Ну и хорошо, что не видели… А мы вот кой-кого в лесочке в Загорье

видели… – и уставился на Ленку, – Аркаша видел. Чисто гуляет, говорит, некая известная нам особа в лесочке: че гуляет? Типа ягодки-грибочки любит…

– А Аркаша-то ваш че там гуляет? – огрызнулась Любка.

– Так ведь он – поэт, наш Аркаша. У него такая серая книжечка есть, он туда стишки свои записывает. Про любовь, наверное, да Ленка?

Ленка готова была провалиться сквозь бетонный пол скотника.

– Про любовь, – внушительно сказала Любка.

– Ах, про любовь, – Ломчик закатил глаза и вдруг как фокусник достал из-за спины букетик полевых цветов и ловко засунул его Любке в нагрудный карман халата, успев при этом ее облапать. – Э-эх, были бы у баб такие сиськи! – и смачно, схватив за рога, поцеловал в нос потянувшуюся было к букету корову.