Текст книги "Замужем за олигархом"

Автор книги: Ирина Лобановская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

ГЛАВА 4

Алиса надменно и плавно порхала в тесном проходе между кресел, неторопливо перелетая от одного к другому.

– Ты правильно выбрала себе профессию! – насмешливо заметил командир экипажа Виктор, когда она заглянула в кабину. – Шибко напоминаешь самолет: такая же длинная, узкая и обтекаемая. А погода опять плохая… Снова дожди. Серость сплошняком… – Он хмуро посмотрел в небо. – Летать невозможно. Надо написать жалобу Ельцину, пусть наладит нам, наконец, метеоусловия! Ведь он у нас отвечает за все.

Шереметьево действительно почти целый месяц назад охватила беспросветная грусть: нахохлившиеся самолеты словно опустили вниз унылые носы и понуро стояли, отчаявшись подняться в синее небо. Всем приходилось кое-как мириться с грязно-черным.

Насчет своей обтекаемости Алиса сильно сомневалась. Остальное оспаривать было невозможно: при росте сто семьдесят восемь сантиметров она весила пятьдесят четыре килограмма. Как правило, все вещи оказывались ей либо велики, либо малы, когда она в отчаянии пыталась перейти на детские размеры. Угадать Алиса никак не могла.

«Мисс Вселенная, по данным прессы, весила пятьдесят один килограмм при росте сто семьдесят пять. Я вешу больше и немного повыше. Но меня все зовут скелетиной и худобой, а она – мисс Вселенная… Обидно и несправедливо…» – думала Алиса.

Если разобраться, то манекенщица вне подиума – существо неприятное, даже уродливое, вызывающее всеобщую иронию. Ну действительно – длиннющая глиста с полным отсутствием округлостей! Хороша, как юная смерть. Алиса выросла точно такой же.

Отец частенько недоверчиво и сумрачно глядел на младшую дочку. И она раздражалась от этих постоянных взглядов и торопилась исчезнуть, сгинуть с его глаз долой. Глава семьи давно, почти с самого рождения Алисы, подозревал ее мать в измене. Потому что слишком непохожей на всю свою родню уродилась эта младшенькая… Ну в кого она такая, в кого?! Жердеобразная, костлявая, гонористая… Прямо королева в ожидании короны… Отец с трудом дотягивал дочке до плеча.

И вновь начинал вкрадчиво выпытывать у любимой жены, что она там поделывала, чем занималась в то лето, когда понесла младшую дочь.

– Считала твои копейки, нищара! – кричала замученная ревностью мужа Антонина Семеновна. – И мечтала, чтобы родилась вторая девка! Тогда она бы донашивала все шмотки за Любкой и можно было бы сэкономить на тряпках!

– А парней зато надо кормить на убой, – логично возражал отец. – Они мясо любят. Не напасешься…

Мечты матери поначалу сбылись – Алиса носила все вещи за сестрой, но очень скоро обогнала старшую в росте. Люба была ширококостная, плотненькая, маленькая, проворно бегающая на толстых ножках, темноглазая – вся в отца.

– И волос не мой, и рост… – монотонно твердил отец, разглядывая младшую нехорошими глазами. – Что-то здесь не так… Не моя Алька-то… Так выходит…

Жена ни в чем признаваться не желала. Упрямая… И скрытная.

Когда Алиса выросла, то прочитала в одной газете, что закон наследственного сходства у людей, оказывается, имеет свои странные капризы. А потому иногда ребенок рождается похожим не на отца с матерью, не даже на дедов и прадедов, а на какого-нибудь отдаленнейшего предка, отстоящего от малыша на множество поколений и никому не известного. И тогда в семье начинаются раздоры, как у Кильдибековых.

Нищета мучила и преследовала Алису с самого детства, словно хронический насморк. Отец работал водителем автобуса и возил дочерей по утрам в школу, гордо распахивая двери возле школьного здания. И все пассажиры любовались, как две девочки, взявшись за руки, выходили из автобуса, махали ладошками отцу и дружно шагали на уроки. Одна – маленькая и черненькая, вторая – высокая и светлая. От разных жен, поди, думали пассажиры. Отец смотрел вслед дочерям и грустил. Он не верил жене.

Родная Казань вздымала высоко вверх главы церквей и мечетей. Злобно дымили трубы. Вдалеке вздыхали поезда и вызванивали музыкально одаренные рельсы.

– Ты лучше пошел бы в таксопарк, – вечно приставала к мужу Антонина Семеновна. – Там хоть прилично заработать можно. Такси – это тебе не твой надутый автобус!

– Какой такси?! Зачем такси?! – возмущался отец. – Что ты такой настырный? Деньги – это страшный зло! И тут мы смотрим на Америк! Всё американцы проклятый! Но, в конце концов, все получат по заслугам.

Он был татарином и нередко путался, особенно когда волновался, в родах и падежах слишком могучего для него русского языка. И особенно не любил и даже презирал уменьшительно-ласкательные суффиксы. Головка, волосики, тарелочка… В других языках таких нет. Отец просто не переносил этого сюсюканья, хотя до конца не понимал, что язык с уменьшительно-ласкательными суффиксами формирует определенный тип личности, как и европейские языки – иной тип. Еще он терпеть не мог отчеств. Нет в других языках отчеств, только имена. А в русском есть. Зачем они ему, для чего?..

– Две девки растут! – часто голосила Антонина Семеновна, противореча самой себе. – Их одевать-обувать надо! Одно разорение! Нет чтобы парня хоть одного заделать! Как-нибудь бы прокормили. А этим то туфли, то юбки!

– Слишком растут, – в который раз вспоминал отец Алису.

– О пенсии нужно думать! Таксистом ты бы столько заработал!

– О пенсий надо, конечно, заботиться, – нехотя соглашался Ренат Каримович. – Но рано еще пока. Чего так суетиться? А когда мы с тобой будем уходить на пенсий, что-то в этом вопросе изменится, не вечны же смутный времена.

Он считал себя молодым и всегда верил в лучшее. Алиса про себя посмеивалась над ним.

– Почему-то я на такие изменения не особо надеюсь! – заявила мать.

– Хм… Значит, ты не веришь в светлый будущий? Так выходит…

– В светлое будущее я верю. Но вот в светлое будущее нашей пенсионной системы – не особо.

Интересная логика, подумала Алиса. Но правильная.

– Твердят все газеты да «ящик» про упадок да про прогресс… Кто кого переборет… А я вот гляжу, упадок-то оказался куда как проворнее прогресса, падаем прямо семимильными шагами. Зато этот прогресс чересчур строго органичен. И не успеешь оглянуться – как его предел вот тут, совсем рядом…

– Это нравственность и совесть имеют свой границ! – возражал отец. – А распущенность распускается вовсю, без всякого предела!

Отец весь день был на колесах и очень любил свою работу. Приходя домой поздними вечерами, он обычно усаживался в свое большое любимое кресло смотреть какой-нибудь сериал. На следующий день опять в путь-дорогу. И практически ничего больше у него в жизни не было. Просто удивительно…

– Что там по телевизору? – кричала мать из кухни.

– Сейчас врут о погоде на завтра, а потом будут врать про счастливый жизнь, – деловито и невозмутимо отвечал отец, сдерживая готовое прорваться возмущение. – Сколько же нам всего всегда обещают!.. Одни сплошные обещалки… То жару летом, то морозы зимой, а потом все оказывается наоборот, не в свой сезон. Обещали нам светлое завтра, коммунизм и безбедную старость. Сулили мир, деньги по ваучерам и радости без конца. Вот, помню, песня такая была, без конца ее пели: «Молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почет». Как насчет молодых, не знаю, – отец искоса поглядывал на дочерей, – что там слышно про ихний дороги, а вот со стариками все ясно: никому они не нужны! Тут соседка старушка жаловалась: пошла в поликлиник обследований делать, сосуды у нее плохой. Вошла в кабинет, думала, там никого нет. А там пациентка была, тоже какая-то в белом халате, из своих. Так врач обозлилась и говорит нашей бабке: у нас оборудований дорогостоящий, а мы вам бесплатно обследований делаем! Хотя должны делать молодым, а не вам. Так вы еще и без очереди в кабинет лезете! Вот вам и почет, который везде… А вообще американцы проклятый во всем виноваты! Они теперь всюду!

Дочери давали ему разные книжки, но он честно признавался:

– Я книг вообще не читаю. Так, картинок только посмотрю…

Тогда они перестали подсовывать ему книги, а стали рассказывать о событиях в мире. Тут выяснилось много удивительных вещей. Ренат Каримович с большим интересом слушал про перестройку, президента Ельцина, про землетрясения, магнитные бури, свободу слова и постоянные смены правительств. Все это было для него совершенно ново и неизвестно. Так ребенок узнает о том, что Земля, оказывается, круглая, а на Луну летали.

– Но ведь ты смотришь телевизор! – удивилась Алиса. – Как же ты ничего этого не знаешь? Там ведь обо всем чуть ли не каждый вечер рассказывают. И очень даже подробно.

Отец опять честно признавался:

– А новости я давно уже не слушаю. Перестал. Балабонят там чего-то, и так быстро, что ни слова не разберешь… Я больше по своей специальности…

Вот так и живет человек, подумала Алиса. Ничего вокруг себя не знает, ничего не читает, ничем, кроме своего автобуса, не интересуется, и у него даже не возникает мысли что-то изменить.

Но отец строго придерживался иного мнения.

– Нас прямо стараются одурманить газетами, кино и политикой! И телевизором тоже, – упорствовал он. – Бесконечный болтовня обманщиков и трусов! Река сбивающих с толку слов! Сбитые с толку мозги! Слабоумие! А разве мы теперь смеемся когда-нибудь по-настоящему? Этот юмор по телевизору… То грубости, то сальности… Но никогда не смешно…

В последнее время отец действительно говорил в основном только о своей работе.

– Вы только посмотрите, как многие водители скверно водят! – возмущался он часто вечерами. – Прямо словно и прав у них нет. Или они их купили? Так выходит… А пешеходы?! Сегодня одна женщин, немолодой, встала, разинув рот, посреди улицы и застыла себе столбом спокойно! Засмотрелась, видно, на кого-то… А я что, должен ее объезжать, нарываясь на аварию, или на автобусе проскакивать у нее между ног?!

В автобусном парке Кильдибекова очень ценили. У него было настоящее призвание и любовь ко всему, что бегало на колесах.

– Ренат, как это у тебя с таким талантом механика до сих пор нет собственной машины? – порой посмеивались водители.

– Потому что одному Бог дает талант, а другому – машину, – философски отвечал Кильдибеков. – А мне хватит и моего автобуса. – И он любовно поглаживал грязноватый бок своего старого железного друга.

Любили Рената и за неизменный оптимизм, за веселость и своеобразный юмор.

– Здравия желаю, гражданин начальник! – всегда приветствовал он пришедшего его сменить напарника. – Извольте, ваше высочество! – и передавал ему журнал, где расписывались за принятую смену. – Я вас жду как посланца небес! – объявлял он запоздавшему сменщику.

– Ты, Ренат, прикольный мужик! – хохотали шоферы. – Все бы у нас такие были, как Кильдибеков! Жили бы без скандалов и крика.

– Теперь все постоянно ворчат и твердят, что сейчас мрачный времен и разгул криминала, – говорил отец. – А ведь не бывает мрачных времен, мрачными бывают сами люди. Ну, правда, они друг друга грабят… И друг друга режут. Но так было всегда, во все времен!

– И всегда будет, – иронически добавляла мать.

Кроме Америки, отец обожал критиковать и телевизионные передачи, которые смотрел.

– Вот, скажем, американский комический шоу… Вчера передавали. Почему там на пленку записан смех? Наверное, американцы настолько тупые, что это им специально подсказка: чтобы знать, когда смеяться, а когда нет, а то сами не могут понять, что смешно. Так выходит… Америк – это страна штампа, деловых людей и бездарности. И вот ведь еще одно дурной влияний Америк – бейсбольные биты! Ну ладно, били бы друг друга городошными битами – это хоть по-нашему было бы, по-русски! Так нет – бейсбольными!..

Давно устав от его непонятной нелюбви к стране за океаном, дочери на его заявления не реагировали.

– Новогодний передач тоже часто тупой, – неожиданно бросал отец. – А в прошлом году была рекорд по тупости. Такой глупость никто не переплюнет, так выходит… Весь новогодний вечер в телевизоре топали сапожками парни и девицы, вполне серьезный и сосредоточенный, разодетый в шелка, и орали: «Раз-два, казачок! Раз-два, казачок!» Ну и что? Да ничего! Топ да топ – тупой лоб!

Узнав о женихе своей младшенькой, отец сразу возмутился. Опять шкандаль, подумала Алиса. Никак я ему не могу угодить… Скорее бы уехать из родного дома, где стены помогают…

– Чем он зарабатывает? – начал дотошно и подозрительно допытываться отец.

Он не доверял выбору дочери.

– Нефть… – меланхолично пожала плечами Алиса. – Он миллионер… В полном смысле этого слова.

– Твой будущий муж вор! – тотчас закричал, не сдержавшись, отец. – Что такой этот миллионер?! Он обманул и обокрал родной страна! Так выходит!

Ну, сразу – если нефть, значит, мошенник…

– А «родной страна» тоже хороша! – не осталась в долгу Алиса. – И нечего тебе так разоряться! И вообще, если кто-то позволяет себя запросто облапошить, значит, ему правится ходить в дырявой рубахе и латать ее всю жизнь! Так выходит! А в принципе во всем американцы проклятые виноваты!

Капитализм Ренат Каримович считал матерным, по-настоящему бранным словом, ненормативной лексикой, к которой обращаться и прибегать порядочному человеку стыдно. Хотя капитализм в России оставался пока ездой в незнаемое.

– Что нефть? Какой нефть?! Зачем?! – не успокаивался отец. – Этот муж тебе не по карману!

– Ну, это мы еще посмотрим! – заявила Алиса и подумала: «Это я ему не по карману! Обсмеешься!»

И засмеялась.

– Посмотри, кого ты себе выбрала! – шумел отец. – Этот ушлепок тебе даже на подметок не годится!

Миша в это время бродил по Казани, удивленный ее красотой.

– У нас не город, а прямо песня! – часто повторяла Люба.

Алиса привезла жениха на смотрины и быстро пожалела об этом. В конце концов, кому какое дело, за кого она выходит замуж? Ее личные проблемы… А дом… Дом теперь для нее – отрезанный ломоть…

«Ты лучше на себя посмотри!» – хотела отрезать Алиса, но вовремя прикусила язычок. Отец все-таки…

– Не парься! Это мое личное дело! – сказала она. – И ты в него не лезь и его не касайся!

– А этот его тост? – не унимался отец. – Что твой огрызок вчера за столом плел?!

– А что такого особенного? Тост как тост… – пробурчала Алиса. – Нормальный… Миша детей любит и уже заранее о них думает…

– Заботник какой выискался! – закричал отец. – Обмылок, а не муж!

Тост действительно был обычный, заурядный: «Пусть наши дети заимеют богатых родителей!»

Но отец тотчас сразу насупился, надулся и заспешил на кухню к матери, которая часто отлучалась от стола по хозяйственным делам, жаловаться на младшенькую и ее жениха. У отца был вид обиженного ребенка.

Что делать – Ренат Каримович оставался человеком советской закалки и до сих пор безгранично верил в миртрудмай.

– Он социалист, капиталист или нормальный человек? – иногда спрашивал о ком-нибудь отец.

Обсмеешься…

– Аля, Аленький… – слышала Алиса постоянно Мишин голос. – Я, когда увидел тебя впервые… Как ты летела по проходу между креслами… У меня вдруг все поплыло перед глазами… И я понял – это ты… Ты, ты, только ты…

Миша доходил Алисе до плеча. Какая разница?.. В постели все одного роста…

Она становилась его третьей женой. И он встретил ее в небе… Этим все сказано…

Странный, очень некрасивый, но чем-то располагающий к себе маленький человек в очках сразу озадачил Алису своим резким контрастом, диссонансом с уже ставшими до отвращения привычными шумными, вечно полупьяными бизнесменами – пассажирами первого класса. В лице недомерка не было ни одной черты, способной остаться в памяти, – пустое какое-то лицо, подумала Алиса. Природа словно забыла о нем и ничем особым не отметила. И улыбался он неуверенно, как будто не знал – можно улыбнуться или нет. Но Алисе показалось, что очкарик – чужой в этой развеселой компании богатеньких, а значит… А значит, совсем другой.

«Страшненький какой!» – думала она, рассматривая суховатое лицо, сутулое тело с висящими, словно мешающими ему руками и неподвижными, точно из дерева, пальцами. Говорил он тихо и невнятно, робел, стоял неподвижно, смотрел исподлобья. Скрипучий, срывающийся голос… Ржавые глаза… Обрыдаешься глядючи…

Но слишком красивые и блестящие мужчины никогда не внушали Алисе особого доверия. Конечно, она не выбрала бы себе в мужья полного дурака или урода. Или нищего. Это уж точно. Золотая середина, толковый человек, но не лидер в семье, который неизбежно будет давить жену своей властью – вот что ей требовалось для жизни. Алиса понимала, что в браке каждая сторона должна что-то давать, но каждая хочет только брать. Это вроде предложения и спроса. И поэтому отношения в семье надо как-то по возможности регулировать.

Люди испокон веков почему-то считали, что в неравных браках богатый муж всегда приносит великую жертву, а бедная невеста заключает выгодную сделку. Это не так. Вернее, не совсем так… Сделка все равно заключается обеими сторонами.

– Глядеть все время на небо, вверх, и вообще поднимать голову ввысь опасно – можно легко споткнуться, зацепившись за камень, – нередко повторял командир экипажа Виктор.

И насмешливо посматривал на Алису.

– А человек – единственное животное, которое смотрит на звезды, – пробурчала однажды в ответ Алиса. – И одному лишь человеку на земле дано смеяться и плакать.

Виктор засмеялся и зашуршал газетой. До взлета оставалось еще три часа.

– Не-е, не права ты. Я сколько раз видел смеющихся котов и кошек! А вот пишут: опять вспышки на Солнце. Безобразие! Может, Ельцину жалобу написать?

Алиса промолчала. Думала про Михаила. Хотя знала про него слишком мало…

«Эта – последняя, – сказал он себе и сделал Алисе предложение. – Столько жениться – места в паспорте не хватит. Больше не хочу бегать по бабам… Устал, замучился… Да и церковь четвертый брак всегда запрещала».

Он не был христианином. Ну и что? Какая разница? Законы церкви можно почитать, даже не став ее прихожанином. Правда, это странно…

Алиса мгновенно согласилась. Именно ради такого расклада она пошла когда-то в стюардессы. Именно поэтому так рвалась в международные рейсы… И она своего добилась. Хватит вкалывать рабыней на плантации! Самолет до Вены принес ей счастье. Теперь нужно было удержать его в руках.

ГЛАВА 5

Вечером Миша в нетерпении ждал возвращения с работы дяди. Тете Беле он сразу рассказал все и в недоумении спросил, почему так странно ведут себя эти артистические дети. И как он, обычный человек, с ними уживется. Тетя тяжело вздохнула и сразу по привычке загрустила.

– Это такая среда, Мишенька, – попыталась объяснить она. – Своеобразная, непохожая на другие… Там, конечно, сложно… Но Нёма сам выбрал эту школу. Он ведь ее окончил когда-то, его все там знают. И меня тоже… – Тетя Бела потупилась, покраснела и смущенно затеребила край белоснежной скатерти. – Мы с Нёмой учились в одном классе, сидели за одной партой…

– Правда? Вот здорово! А я и не знал! – обрадовался Миша.

– Но тебе еще будет хорошо в этой школе, ты привыкнешь, – продолжала уговаривать тетя. – Нёма тебе все растолкует лучше меня. Он там знает буквально всех, – повторила она.

Дядя Наум возвращался с работы обычно поздно. Он занимал видный пост заведующего кафедрой на мехмате Московского университета. Но сегодня, ради первого учебного дня племянника, приехал пораньше. Миша метнулся к нему, не давая войти в дом.

– Ну что, Михаил? – заулыбался дядя, очень довольный такой неожиданно горячей встречей. – Как тебе новая школа и новые друзья?

– Да они какие-то все странные… – пробормотал Миша. – Дерганые какие-то, чудные… Ведут себя непонятно, во что-то все время играют…

Дядя Наум разулыбался еще шире.

– Давай, Мишук, я сейчас поужинаю, а потом мы с тобой все обстоятельно обсудим.

Миша кивнул и поплелся за дядей на кухню, где прочно приклеился к стулу возле дяди. Тот проворно жевал и улыбался, тетя привычно вздыхала, а Миша считал неторопливые минуты по часам, флегматично покачивающим маятником на стене. Наконец, ужин кончился. Дядя положил руку на Мишино плечо:

– Пошли в комнату и поговорим.

Когда Миша закончил свой сбивчивый, путаный рассказ, дядя Наум некоторое время молчал. Молчал и улыбался. Тетя Бела горько вздыхала в углу.

– Значит, Митенька… – задумчиво заговорил дядя. – Хороший мальчик… У Митюши редкий характер: болото в тундре. Не знаешь, что это такое? А мне приходилось там как-то тонуть… Ноги свободно и легко проваливаются, кажется, внизу ничего нет – одна лишь мягкость и нежность, как вата. И сейчас ты уйдешь в неизвестность навсегда. И вдруг раз – что-то жесткое! Вечная мерзлота. И дальше хода нет. Так и Митюша: мягок и нежен до определенного предела, пока вдруг не решит сказать свое твердое «нет». А его «нет» сломать невозможно. Проверено неоднократно. Это просто, как три рубля…

Тетя Бела осуждающе засопела из своего угла.

– Я впервые увидел Митюшу примерно год назад. Тогда его старший брат буквально вырвал Митеньку из рук отчима, который бил пасынка смертным боем, пытаясь заставить его с собой спать. Этой скотине вдруг зачем-то понадобился синеокий любовничек. Знаменитый дяденька, между прочим… Его фамилию я тебе называть не буду. Придет время – сам все узнаешь. А Митюшина мама-киноактриса, известная дамочка, увлеченно делала в то время карьеру, по полгода снимаясь в дальних странах, и ни на что не обращала внимания. Если бы не брат, этот зверь забил бы мальчика насмерть. Потому что он категорически отказался разделять «папашину» любовь. И предпочитал умереть.

– Нёма, что такое ты рассказываешь ребенку? – вмешалась тетя Бела. – Это все не для детских ушей.

Дядя сурово глянул на нее, и тетя сразу умолкла. Потом он оценивающе оглядел Мишу:

– Он не ребенок. Пусть привыкает к жизни и познает ее во всех подробностях. Чем раньше, тем лучше. Брат долго потом лечил Митюшу, потратил уйму денег на врачей, залез в долги… У мальчика были даже смещены позвонки. Сломано два зуба. И все время болели уши.

– Чай, кофе? – спросила тетя Бела.

– Чай, – отозвался дядя, и тетя вышла. – Знаешь, Мишук, я когда-то в молодости мечтал найти способ своеобразного уединения, ухода от мира с его жестокостью и нелепостью. Возможно, у нас действительно страна глухих, но никак не немых. Все обожают потрепаться да посплетничать. И на монахов никто тоже не походит… Да, никто, – задумчиво повторил дядя. – Поэтому каких только ярлыков на окружающих не понавешают… Сколько лет прошло с тех пор, как я понял, что ничего у меня не получится? – Дядя на мгновение задумался. – Не помню… А малыша Денисика привела домой три года назад незнакомая женщина. Она встретила Дени на рынке, где тот довольно ловко лазил по чужим карманам. Дама, оказавшаяся сотрудником милиции, сначала решила, что Денисик вообще беспризорник. А что еще можно было подумать? Хотя мальчик был прекрасно одет. Дени страдал клептоманией и рос совершенно уличным ребенком: родители-дипломаты жили все время за рубежом, а бабушка, актриса на пенсии, справиться с малышом не могла. Он, правда, и по сей день продолжает приворовывать, но благодаря стараниям и усилиям все той же милицейской дамы, оказавшейся весьма заботливой, и школы – там замечательная дирекция – его кражи стали большой редкостью и почти не доставляют малышу радости. Понял, нет?

Миша растерянно вертел в руках мандарин.

– Не так чтобы очень, не очень чтоб так, – признался он. – Очень сложно сформулировать…

– Да ну их, эти формулировки! Зачем они тебе? Для чего постоянно пытаться все объяснять? Четкость вредна своей категоричностью и безусловностью. А самой большой неточностью отличаются наиболее четкие, на первый взгляд, чуть ли не программные определения. И как чудесна приблизительность и нелогичность! – неожиданно заключил дядя Наум.

– Не исключено… – пробормотал совершенно замороченный Миша.

Дядя вновь улыбнулся:

– Ты скоро пообтешешься здесь. Не грусти…

На следующий день Михаил опять заявился в школу раньше всех. Он боялся идти вместе со всеми, с этой галдящей, опасно двигающейся, непредсказуемой толпой. Такой чужой и страшной… Вообще шумная, жадная, непрерывная суета московского бытия Мишу раздражала. Люди ходили здесь так быстро, точно их срочно вызвали куда-то и они спешили, боясь опоздать к сроку.

Рано утром школа еще дремала, готовясь к будущим урокам, дракам на переменах и конфликтам в учительской. Умудренное жизнью старое школьное здание было готово ко всему. Так же, как теперь Миша.

Он осторожно, бочком вошел в школу, робко раскланялся с охранником и почти на цыпочках поднялся по лестнице на третий этаж. Подошел к своему классу, уже собираясь открыть дверь, и вдруг услышал где-то неподалеку тихие звуки музыки. Михаил постоял в недоумении, а потом нерешительно двинулся по коридору на эти звуки.

Оказалось, что это из-за соседней двери… И там не орала какая-нибудь рок-группа, а звучало что-то негромкое, мелодичное. Вальс, подумал Миша. Но музыка чем-то мешала ему. И одновременно манила к себе и зазывала. Он смущенно потоптался на месте, но, увидев в конце коридора фигуру какой-то учительницы и боясь суровых вопросов: «Что ты тут делаешь? Почему топчешься под дверью?» – испуганно и торопливо рывком открыл дверь и вошел. Возле доски отрешенно кружилась маленькая, почти игрушечная девушка-статуэтка, положив узкую бледную ладонь на плечо партнера. Девушка не заметила вошедшего – она вообще никого не видела. Она только слышала музыку. Рядом играл плеер. Растерявшийся Миша постоял немного и заторопился уйти. В коридоре он тотчас наткнулся на Митеньку. Очевидно, светлый мальчик тоже приходил в школу ни свет ни заря.

– Каждый день у вас так? – поинтересовался Миша, кивнув на музыкальный класс.

Митенька хмыкнул, чарующе улыбнулся и потупил синие очи.

– Почти…

– А почему вальс умеют танцевать? Кружок бального танца открыли?

– Да никто сначала не умел. Дашка всех научила. Пришла и научила.

– А Дашка – это кто? – осторожно спросил Миша.

– Дочка станционного смотрителя, – четко прозвучало в ответ.

– Не понял… Кто?

Смеется фарфоровый мальчик, что ли? Нет, он с привычной манерной застенчивостью вновь опустил длиннющие ресницы.

– Дочка станционного смотрителя. – Митенька явно не шутил. – Объясняю как тупому! У Пушкина звалась Дуней. Родилась на свет, чтобы улаживать конфликты. Всех вздорных ребят теперь выводим на нее – действует безотказно. Вообще она у нас подрядилась и в школьную газету – информашки строит. У нас очень интересная своя газета выходит. Я тебе покажу. А Дарья тебе понравилась, на минуточку? С первого взгляда чего-то в душе завелось? Познакомить? Але! Да что ты, подруга, все время спишь на ходу?

Миша сделал вид, что не расслышал вопросов. Даша… Красивое имя. И пишет, наверное, хорошо. И учится тоже… И танцует здорово… А главное – характер. Ни у одной из встреченных им до сих пор девушек такого не было. Какие уж там Дуни! Сплошные сватьи бабы Бабарихи. Девчонки в родном Калязине напропалую матерились, не желая ни в чем отставать от парней, уже в седьмом классе, а то и раньше, начинали курить, пробовали водку… Жуть фиолетовая… Разве в Москве они другие? Или светлый мальчик обманул Мишу насчет Даши? Он ведь такой скользкий, непонятный тип…

Правда, раньше калязинские девушки попросту ошеломляли и ослепляли подросшего Мишу, пусть не слишком умело подкрашенные, зато с немалым вкусом раздетые. Почти голые даже зимой, они нехотя делали некоторую уступку климатическим условиям и небрежно накидывали на плечики недорогие шубки и пальтишки, подметавшие при каждом шаге грязные заплеванные полы и собиравшие уличные окурки. Девицы охотно прижимались к любому мужчине где угодно: на лестницах, в подъездах, в магазинах. Похоже, они готовы были отдаться первому, кто поманил бы пальцем: просто из любви к искусству. Впрочем, действительно ли об искусстве здесь шла речь? Проверять не хотелось.

Соседка по двору Леночка Игнатьева с выпирающими из-под облегающей маечки сиськами и в чисто условной юбчонке как-то подошла к Михаилу в коридоре на перемене.

– Почему ты все один да один? – капризно протянула она тоненьким голоском. – У Матониной в субботу пьянка – день рождения. Приглашаем! Придешь?

– Исключено! – сухо и решительно отказался Миша. – Я занимаюсь.

– Не читай столько книжечек с бабушкой, «ботаном» станешь! – доброжелательно посоветовала Леночка. – Так жить нельзя! Ты плохо кончишь! Приходи, Каховский! – почти приказала бесцеремонная Леночка. В ее голосе прозвучали ненавистные для Миши командирские интонации. – Выпьем! Потанцуем! Развлечемся!

Михаил никуда не пошел. Но с тех пор Леночка, имеющая о такте достаточно смутные представления, называла Мишу не иначе как медведь.

– Эй, косолапый! Имя долго себе выбирал? – развязно кричала она при встречах и заставляла мучительно краснеть от громогласного напоминания о кривых ногах и неправильной походке. – Ты чего меня так боишься? Я по жизни девственниками не интересуюсь! А вот тебе уже пора всерьез задуматься о своем невеселом будущем, недотепа! Или мечтаешь умереть целкой?

Насчет невеселого будущего Леночка как в воду глядела, но Миша дружескому совету не внял и о грядущем не побеспокоился.

Митенька безучастно улыбнулся, но синие его очи почему-то стали прохладными и даже неприятно застывшими. Он опустил нежную льняную голову и ласково погладил Мишу по тонкой руке, глядя искоса, но внимательно. Миша отшатнулся. Снова начинается вчерашнее представление?! Ох и достали его уже новые одноклассники! В один момент! Успели всего за один день!

– Ты меня и Денисика извини, – неожиданно проникновенно сказал мальчик-снегурочка. – Мы что-то заигрались вчера, на минуточку… Ну, и перестарались чуток. Не сделали вовремя останов. Бывает…

Ошеломленный Миша растерянно кивнул.

– Я не сержусь… Мне дядя все объяснил и рассказал…

– Дядя Нёма Каховский… – весело протянул Митенька. – Отличный дядька! Тебе с ним повезло!

Миша вновь кивнул. Он в основном теперь сосредоточился мыслями на одной Даше и действительно слушал вполуха.

– У артистов даже души нет, – продолжал фарфоровый мальчик. – Чего с них взять-то? Их испокон веков и на кладбищах не хоронили… – Он притворно вздохнул. – А еще ты должен познакомиться с нашим третьим другом, Илюшкой. Его вчера не было, прогуливает почем зря! – Митенька засмеялся. – Он цыган. Настоящий. Таборный.

– Почему? – невпопад спросил Миша.

– Что почему? Почему цыган? – ухмыльнулся Митенька, делая ударение на первом слоге. – Или почему таборный? А мы его оттуда умыкнули, как красотку!

Миша покраснел и вновь стушевался.

– Нет, я не о том…

– А о чем? Давай я тебе о нем расскажу. Пока никого еще нет, – пропел светлый мальчик. – А ты почему так рано приходишь? Бессонница замучила?

– Нет… – опять конфузясь, пробормотал Миша.

Поняв, что от него толку не добьешься, Митенька нежно взял его за рукав, отвел в свой класс, усадил рядом с собой и нараспев, мелодично начал рассказ о полуслепом цыганенке, двигающемся наравне со сверстниками только в силу природной смекалки и отличной ориентации.