Текст книги "Замужем за олигархом"

Автор книги: Ирина Лобановская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

ГЛАВА 21

Каховский резко, рывком вырубил воду, едва не сломав импортный, хрупкий и дорогостоящий кран, явно не рассчитанный на подобные бурные проявления чувств и столь грубое обращение. Будь все оно проклято!.. В квартире по-прежнему стояла тягостная глухая тишина. И Все-таки, кажется, в холодильнике оставались какие-никакие запасы вина…

Всадник без головы совсем потерял всякий контроль над собой. Сегодня он мечтал и настраивался жить дальше, свернувшись улиткой на дне раковины собственной души. В конце концов, каждый живет за себя.

Эта его ненавистная элитка…

В элитных домах Москвы, построенных под девизом «Элитарии Москвы, соединяйтесь!», большинство квартир пустовало. И стояли эти дома поздними вечерами мрачные и безжизненные, лишенные главного – света. Богатые буратины вкладывали деньги в недвижимость, покупали двухсотметровые апартаменты, делали там евроремонты и закрывали квартиры на пять замков, оставляя под неусыпным контролем охраны и милиции, а сами наслаждались жизнью в коттеджах где-нибудь в Жуковке или в Завидове. Хороший вариант! Дышишь свежим воздухом полей и лесов, живешь в домище со всеми удобствами, а в град-столице тебя поджидает пустая квартирка, всегда готовая к твоим услугам.

Михаил почему-то не любил загородных домов и поступил наоборот: дачу все же купил, на Рублевке, чтобы не выбиваться из общего стиля, но жил в Москве. Пустой дом его раздражал и порой просто бесил. Соседей почти нет, иногда заглянет кое-кто на часок, проведать столичную хатку…

Охранники лощеные и вежливые…

– Добрый вечер, Михаил Аркадьевич! Что-то у вас сегодня усталый вид…

Усталый вид… Скорее бы добраться до квартиры и лечь… И выпить каффетин… Господи, как болит голова…

Из всех видов собственности сейчас Михаила интересовало лишь исключительно здоровье, здоровье больше всего.

Он ходил, ходил по врачам, а потом бросил. Надоело! Без конца распекают:

– Вы нарушаете режим гигиены: гуляете на воздухе. А там влажно, ветер, дым! Вот горло и не проходит. И голова тоже. Мы вас предупреждали не раз: надо сидеть дома, а не гулять. Столичный воздух вреден для жизни! Или переезжайте за город.

Каховский с грустной иронией вспомнил, как в старом фильме «Королевство кривых зеркал» придворные делали променад с собаками, а девочки-близнецы Оля и Яло выпустили кошку. Собаки потянули хозяев, все побежали, начался переполох, все попадали и понабивали синяков и шишек. Потом появился король Йагупоп Семьдесят седьмой и спросил, отчего у придворных такие страшные лица.

– На прогулке были, – мрачно объяснили те.

Тогда король обернулся к гостям и произнес назидательно:

– Ну, вот видите! Я всегда говог’ил, что свежий воздух вг’еден для здог’овья!

Михаил посмеялся. Да, эти современные врачи не умнее короля Йагупопа… Хотя… Без конца пишут и твердят о городской экологии. И уверяют, что она чересчур плоха. Только люди все равно рвутся в Белокаменную, с ее жуткой экологией, где якобы нельзя жить и где все тем не менее прекрасно живут.

И вообще, чтобы лечиться, надо иметь отменное здоровье.

А в столице… Да, здесь трудно дышать. Тяжело… Очень тяжело… Кто бы сомневался…

Уехать бы в родной и любимый Калязин, где взметнулась высоко вверх непотопляемая колокольня… Сплавать бы к ней на лодке вместе с Санькой… Увидеть бы Леночку Игнатьеву…

Только все это благоглупости. Никуда ему уже не уехать. И потом – ему ведь надо делать деньги. Зачем, для чего, для кого?.. Ну, это безразлично, совершенно все равно. Делать деньги – и все! Без них разве человек – человек?..

Ответ на этот незамысловатый вопрос Михаилу стал ясен давным-давно. Через два месяца после исчезновения Любы он переехал в коттедж на Рублевке.

Правда, деньги не приносили ему счастья. Вероятно, они никому его не приносили, но действовали на всех магически-успокаивающе. Они давали независимость, а это очень важно в мире. И что там ни говори, а самое главное в жизни – именно «бабки». Имеешь их – и не нужно быть ни умным, ни красивым, ни тружеником…

Каховский любил именно деньги, а не людей. Да и за что их было любить? Наставления бабушки впрок не пошли, Михаил не принял ее установок. Грешное чадо земли…

Он уже узнал на своем горьком опыте, что вовсе не следует любить ближнего, как самого себя, это ошибка. Гораздо безопаснее и разумнее, правильнее и честнее любить в нем того, кого он собой представляет, того, кем он хочет быть, того, кого ты должен в нем открыть…

Каховский в принципе вел сейчас здоровый образ жизни, если не считать коньяк. Уже давно появился еще один постоянный маршрут: в престижный тренажерный зал, с помощью которого Михаил смог, сумел, наконец, без большого труда довольно быстро избавиться от своей сутулости и тщедушности. Удивительно украсила его и дорогая оправа. Оказались очень к месту разноцветные пиджаки и все те милые мелочи, о которых он раньше просто не подозревал и не догадывался.

У Каховского оставалось теперь время и деньги на развлечения. И почти во всех столичных казино и ресторанах хорошо знали его в лицо, некрасивого, неприятного внешне, но беспредельно щедрого на «бабки» маленького человека, прожигающего жизнь с уверенностью властелина и бесконечной верой в свою непогрешимость и силу.

И он уже не считал, как раньше, что рожа у него плохо выдумана.

Самолюбивый и чудовищно тщеславный, как все малорослые, Михаил рвался в заоблачные выси. Но не к Богу, а к власти. И не подозревал, что беды и несчастья на этом свете очень часто исходят именно от коротышек, обладающих гораздо более энергичными и неуживчивыми характерами, чем люди высокие. Так называемый комплекс Наполеона…

Комплекс… Новенькое, свеженькое словцо в лексиконе человечества… Раньше все это называлось ненавистью и нетерпимостью к людям, неумением ладить, терпеть и смиряться, неспособностью любить, а теперь это – комплексы. И этим все сказано. Несчастный человек, как он закомлексован! Стоит пожалеть его, беднягу!

Но жалеть тоже некому. Все вокруг закомплексованы не меньше его.

Увидеть бы сейчас Любу… Заглянуть бы в ее крыжовниковые глаза… Человек – легко подзаряжающееся устройство. И милая Любочка отлично знала это.

На самом деле ее звали Лада. Так придумал любящий папочка. Ей казалось, что более дурацкого имени не бывает. И поэтому она сразу после школы срочным порядком переименовала себя в Любу. А что? Вполне приличное имя. Исконно русское. Красивое. Вдобавок говорящее, как принято его называть в литературоведении.

Отец приехал в Москву из Ростова-на-Дону, страшно гордился своими казацкими корнями, здесь женился. Потом окончил университет и, поработав в «Комсомолке», ушел в ЦК комсомола, откуда вернулся в журналистику уже заместителем главного редактора крупного журнала. Мать тоже была журналисткой, работала в «Мурзилке».

Отец обожал бабушку Лады, мать жены. Это был редчайший случай искренней любви тещи и зятя. Уникальный.

– Теща так балует, – всегда хвастался друзьям отец. – Золотая попалась, повезло! Жену выбираешь сам, но тещу посылает небо! Готовит мне на пару, без соли и приправ – куда мне с моим больным желудком! Не то что Светлана…

Он вздыхал и замолкал. У отца давно обнаружились язва и панкреатит. И Вячеслав Васильевич довольно логично и вполне справедливо считал жену одной из самых главных причин его болезней.

Света Самохина давно стала грубой, несдержанной, вечно стервилась по пустякам. А теща, простая, необразованная женщина, очень жалела Вячеслава, всегда ему потакала, выслушивала и во всем соглашалась.

– Зачем ты, Светлана, на него кричишь? – укоряла она дочь. – Болезненный он, слабый! Не хочешь ему постирать, скажи, я все до последней маечки перестираю да переглажу. Ему, может, к утру рубашка чистая нужна.

Самохин много лет назад перестал понимать свои отношения с женой. Когда родилась дочка, он назвал ее Ладой – хотелось, чтобы она олицетворяла мир и спокойствие в семье. В семье же был один разлад.

Дочка в десять лет продолжала играть в куклы и с упоением смотреть по телевизору мультфильмы. Вячеслав пытался отучить ее, внушал, что она совсем большая и по возрасту ей не положено этого делать. Лада смотрела непонимающими глазами и тут же принималась убаюкивать мишек и зайцев. Обедала она часто не вовремя, засыпала то в полдевятого, то в одиннадцать.

– Нужен определенный порядок! – твердил жене Вячеслав. – Ребенок растет ненормально и делает все, что хочет!

– Чего ты вяжешься к девке? – кричала Светлана. – Отвяжись от нее и от меня, в конце концов!

А Вячеслав упорно не хотел даже менять свою старенькую «Ладу» на более дорогую и престижную из-за названия, совпадающего с именем любимой дочери.

Ладины рисунки Вячеслав хранил у себя в редакции на рабочем столе под стеклом и всем показывал.

– Дочка рисовала! – с гордостью говорил он коллегам.

Те вежливо рассматривали: рисунки были плохие. Но все их лицемерно хвалили и, нисколько не претендуя на своеобразие, спрашивали, сколько лет дочке и как она учится.

Самохин был страшно доволен. Разулыбавшись вовсю, он становился сразу мягче и выглядел кротким и мирным, хотя никогда таким не был.

– Рисование снимает стрессы и невроз – превосходное занятие! – повторял он. – Я и сам бы попробовал, но мне уже поздновато, да и некогда! А рисунки действительно успокаивают, как-то незаметно настраивают на мысль об упорядоченности и правильности жизни. Ее можно и нужно себе устроить.

Вячеслав был в этом совершенно уверен, только Светлана продолжала беситься от его четкости и размеренности и сама не знала, чего ей хочется.

– Попробуй жить в моем режиме, Света! – убеждал жену Вячеслав. – Ты сразу увидишь, как хорошо, когда во всем есть определенный порядок и строгая последовательность!

Светлана сердито хохотала. Ничего пробовать она не желала. Жена вообще в последнее время слишком много смеялась: то над очерками Вячеслава, иронизируя зло и довольно метко, то над его аккуратностью, то над его патологической боязнью простуд. Однажды она заявила:

– Ты можешь извратить самую прекрасную идею, если возьмешься за дело всерьез. Так что лучше не берись!

Вячеслав не обратил внимания. Поводов для подобного заявления он не усматривал.

Лада видела отца редко: он слишком много работал, всегда приезжал домой поздно.

– К моей домашней бормашине давно не тянет! – однажды услышала она его одну фразу, брошенную приятелю по телефону.

Сначала не поняла – о ком это он? А потом догадалась – и вздрогнула… И ужаснулась…

И начала с того дня прислушиваться и приглядываться к родителям, делая вид, что увлеченно играет в свои любимые куклы, которых у нее было полным-полно.

Новое занятие оказалось крайне полезным и принесло Ладе множество увлекательных, но одновременно горьких и страшных открытий.

Однажды вечером у мамы сидела подруга. И вдруг пришел отец. Пораньше вернулся с работы, в тот день у него сильно разболелась печень.

– Светка, – удивилась подруга, – так вы еще не разошлись? До сих пор вместе?

– Да вроде… – буркнула мать. – Звонками одолел…

Лада уже знала, что отец всегда несколько раз в день звонит домой, проверяет, все ли там в порядке.

– Дежурный контрольный звонок! – говорил он сам о своих звонках. – Отцу и мужу полагается.

Звучало это примерно так.

– Как прошел день, Света? – спокойно спрашивал Вячеслав жену.

– Прошел – и спи себе дальше! Ручки под щечку! – отвечала в своем обычном стиле грубиянка Светлана.

– Какие успехи у Лады? – невозмутимо, никак не реагируя на ее тон, продолжал Вячеслав.

– Я вошла десять минут назад! – объявляла никогда не приходящая вовремя жена. – И не в состоянии прямо с порога начать проверку тетрадей. Тебе ясно?

– А что у тебя на работе? – мирно интересовался Вячеслав.

– Все то же! Ни дня без строчки! – кричала Светлана и бросала трубку.

Светлану всегда раздражала пространная и путаная речь Вячеслава. Она предпочитала короткие рубленые фразы. А тут пока до сути и смысла доберешься!

– Флегматичный, как валенок! – отзывалась она о муже.

В семейном раздрызге Лада прожила несколько лет, а когда ей исполнилось шестнадцать, отец ушел, снова женился и родил себе еще одну дочку. А потом вновь развелся и опять женился…

– Ты вся в отца, – насмешливо твердила мать. – Вылитая!

Лада постоянно ловила на себе иронически-изучающие взгляды матери и чувствовала себя под ними очень неуютно, съеживалась и замыкалась.

– Ты не жалеешь ее, Света, – говорила бабушка. – Ребенка нужно жалеть. Чего зря укорять да попрекать? Ладочка хорошо учится, старательная, послушная… Аккуратная.

– Ну да! – весело соглашалась мать. – Я же говорю: вся в отца! Вылитая! Все по часам, все по расписанию. Вон, посмотри, даже листок с распорядком дня прикрепила над столом!

– А что тут плохого? – недоумевала бабушка.

Лада тоже не понимала сути материнских претензий. Дошло до нее все значительно позже: родители никогда не любили друг друга. А зачем поженились и так долго жили вместе – вопрос без ответа…

На первом курсе Лада задумалась о своем будущем.

– Грех это! – говорила бабушка.

– Почему? – спросила Лада отца.

И он объяснил ей, как всегда, обстоятельно.

– Видишь ли, бытует такое мнение, что первый человек, который на заре нашей сознательной жизни подумал о завтрашнем дне, стал погубителем человечества. Обеспокоенный своим будущим, он припрятал от чужих глаз кусок мяса, хотя сам был сыт. На другой день отказал голодному брату в пище, солгав, что ему самому не хватает. На третий день – украл. На четвертый – убил. На пятый – объявил, что все вокруг принадлежит ему. На шестой – соединившись с сильными и взяв над ними власть, изгнал слабых соседей, отняв у них имущество и жен. На седьмой ему остались самые пустяки: выдумать семью, власть, государство, мораль, полицию… Вот истинная история нашей культуры, основанная на том, что человек однажды испугался завтрашнего дня и вместо того, чтобы пойти по пути, завещанному от Бога, пошел по пути нищего, который всегда был и будет грязным, плаксивым, похотливым, зависимым, жестоким и подозрительным трусом, наглым и пресмыкающимся рабом, беспричинным убийцей. Подобно нашему предку, мы ревниво накапливаем богатство и власть, каждый для себя. А когда умрем, к чему все будет это?

– К чему? – эхом повторила Лада.

– Тебе не нужно забивать пока себе голову подобными вопросами, – ласково сказал отец и нежно прикоснулся губами ко лбу дочки. – Живи себе спокойно! Мы обеспечим твое будущее.

Свое обещание отец выполнял и даже после развода не оставлял вниманием старшую дочь. Но что это была за помощь… Чтобы купить новую дубленку, приходилось долго стоять у отца над душой. Чтобы обзавестись колечком с маленьким бриллиантиком, нужно было много раз четко аргументировать, для чего ей понадобился драгоценный камень на пальчик. И Ладе это все надоело.

На студенческой дискотеке, в жару и сигаретном дыму, приправленном душком пота, в навязчивых запахах духов, кремов и вина, к Ладе подсела сокурсница. Вместе молча покурили.

– Тоска, Анфиска! – обронила Лада.

– Тоска, Раиска! – в тон ей отозвалась сокурсница, которую вообще-то звали Мариной. – Грустить не надоело?

– Смертельно опротивело, – призналась Лада. – А что, есть выход?

– Есть. – Марина подвинулась ближе и жарко зашептала…

Через два дня сокурсница познакомила Ладу с Лизаветой Климовой. Они сразу понравились друг другу.

– Сколачиваю свой женский коллектив, – весело поделилась Лиза с Ладой сокровенным. – Хотя могла бы и сама дальше большие деньги в одиночку зашибать… Да меня одной на всех богатеньких не хватит. И знают они уже меня. Скоро наизусть выучат. Небось моя фотка давно но всем ментовкам разослана. – Лиза задорно фыркнула. – Правда, я уже свою внешность не раз меняла: и крашусь-перекрашиваюсь без конца, и стригусь-перестригаюсь, и парики ношу, и очки, и цветные линзы вставляю, чтобы цвет глаз изменить… Но фигура остается та же самая, жесты, походка… Да и нос с губами не поменяешь… До пластики я еще не доросла. Короче, надумала помощниц себе приискать.

– А что нужно делать? – прошептала заинтригованная, но ничегошеньки не понимающая Лада. – За хорошие «бабки» я готова на все… Могу даже кого-нибудь укокошить. Например, отравить…

Лизавета обвела ее задумчивым взглядом. Она искала особенных специфических юных леди, эдакие вместилища всех пороков. И эта Лада… она, по мнению многоопытной Лизаветы, поднаторевшей в общении с людьми, должна иметь потрясающий успех – девица уже так восхитительно испорчена… Кто-то неплохо постарался…

– Нет, никого пока травить не надо. С этим всегда успеется. Европейские языки знаешь?

Лада кивнула.

– Спорт уважаешь? Горные лыжи, например?

– Угу… – неуверенно пробормотала Лада.

– Ну и годится! – уверенно подвела итог Лиза. – Будешь лопоухих мужиков выставлять. На денежки. И о-очень немалые! Но сначала потренируешься и ума-разума наберешься у меня на частных курсах. Тыщу баксов найдешь?

– Отец даст… – не слишком убежденно отозвалась Лада.

– Ну и лады! – заключила Лизавета.

ГЛАВА 22

Плавно и ровно текущая жизнь взбаламутилась довольно неожиданно. Хотя кое-что в ней намечалось довольно давно…

Глава семьи, старший Климов, пристрастился к выпивке еще с малолетства. Да и кто бы не пил, когда вся родная деревня вокруг без водки ни дня не жила, а мать с отцом – оба! – спились совершенно? Однако армия призвала Шурку к порядку, а после нее он возвращаться в родную деревеньку в Ярославской губернии не захотел и подался сразу в град-столицу на заработки. Устроился грузчиком в забегаловке и встретил там Катю…

Катерина в чистом, пахнущем свежестью белом халатике стояла за прилавком соседнего магазина. Продавала конфеты и печенье, всякие сладости… И пропал Шурка, прилип к тому прилавку…

– Чего ходишь и смотришь? – строго спросила Катя через несколько дней. – Ничего не покупаешь… Тебе что надо?

Шурка растерянно потоптался на месте.

– Да тут вот перерыв у меня… – пробормотал он. – Зашел…

Катя демонстративно отдернула рукавчик и сунула Шурке почти под нос нежно тикающие часики.

– Время наблюдаешь? Какой такой перерыв? Он у тебя прямо непрерывный… Я уж давно заметила. Ты тунеядец или кто?

Шурка обиделся:

– Почему тунеядец? Я рядом работаю, тут вот за углом… Разгружаю, когда машина придет… А пока нет ее, можно и погулять… Директор не злобный, отпускает…

Он умолчал, что директриса забегаловки, проворная баба лет сорока пяти, тотчас высмотрела его среди своих трудяг и мигом уложила к себе в постель. Потому Шурка и пользовался такой неограниченной свободой. Еще и денежным кредитом.

– Повезло тебе, значит, парень, – холодно заметила Катя. – С директором. Со мной так не повезет.

– А почему? – простодушно спросил наивный Шурка.

Светло-карие глаза его вылупились от удивления. Как желтки яичницы-глазуньи, подумала Катя и испугалась, что у забавного парня сейчас отвалится от изумления нижняя челюсть.

Катя фыркнула.

– Ты откуда такой взялся?

– Вот, приехал… Из деревни я… Под Ярославлем…

– Вижу, что из глухомани, – сурово сказала Катя. – От тебя деревней за версту несет!

И тогда Шурка оскорбился по-настоящему.

– Дура! – закричал он на весь магазин. – Идиотка расфуфыренная! Да ваша Москва поганая всю дорогу на деревнях стоит и деревнями кормится! Да чего вы смогли бы сами без деревни-то?! Сдохли бы с голоду давно, все бы повымерли! Чем гордишься-то, безмозглая?!

И вылетел вон.

Катя стояла молча, глядя в пол. На ресницах подрагивали горючие слезы…

Больше Шурка решил к столичной кукле не ходить. Сидел у себя в подсобке с мужиками-грузчиками, лакал водяру…

Через неделю в подсобку ввалился полупьяный новый кореш Шурки и завопил:

– Лександр, выйди! Тебя там срочно деваха спрашивает!

Шурка обомлел. Остальные грузчики тоже.

– Какая еще деваха? – осторожно спросил он.

– Гарная! – проорал приятель. – Мне б такую… – и заржал.

Остальные с радостью начали ему дружно вторить.

– Ладно зубы-то скалить… – проворчал Шурка и вышел.

Возле служебного входа его поджидала гордячка из кондитерского отдела. Она стояла вся ровненькая и строго смотрела прямо перед собой.

Шурка глянул на нее и понял, что жизнь его без этой дуры невозможна…

– Чего приперлась? – грубо спросил он. – У тебя небось перерыв?

– У меня выходной, – холодно сказала девчонка. – Я живу тут близко… Давай мириться… Я прощения пришла просить, глупость я тогда брякнула, ты уж извини… А то у меня с того дня сердце не на месте…

– Да ладно, чего уж там… – пробормотал расчувствовавшийся незлобивый Шурка. – Я и забыл думать о том давно…

Врал, конечно…

– Ничего ты не забыл! – сурово сказала девчонка и повторила: – Прости меня… Ну, я пойду…

Она неловко потопталась на месте и двинулась на улицу.

– Стой! – крикнул Шурка и в два прыжка догнал ее. И цепко ухватил за руку. – Ты кино любишь?

– Я мороженое люблю, – строго сказала девчонка, высвобождая руку. – Меня Катей зовут…

Именно ей, Кате, удалось довольно удачно и надолго взять в свои ручки Шуркину заблудшую душу, удалось руководить им, управлять. Они долго работали потом вместе в ресторане, растили дочь Лизу… Но к концу жизни то ли Шура вышел из-под влияния жены, то ли с годами оно ослабело, по только вернулся он к своим прежним привычкам…

И сначала Катя стала подмечать излишне веселое настроение мужа к вечеру, а потом и его приход домой «на бровях».

– Прекратить! – холодно распорядилась Катя, как привыкла повелевать своим послушным домашним мужем много лет.

Но к ее изумлению, Шурка не прекратил. Наоборот, запил еще сильнее.

– Что с тобой? – спросила его вконец растерявшаяся Катя.

– Скучно мне чего-то стало вдруг, Катерина, – поделился наболевшим муж. – Просил я тебя когда-то родить мне второго ребенка, я бы им занимался, глядишь, и занятие бы мне нашлось… Да ты не захотела… А от этой внуков не дождешься! – И он печально махнул рукой в сторону комнаты дочери. – И чего ищет в небе, сама не знает! Виктора бросила… Такой хороший парень у нее был… На руках прямо носил… Не говорила она тебе, что промеж них вышло?

Катя тяжко вздохнула:

– Не говорила… Все молчком да тишком… она ведь теперь, Шура, свои полеты бросила… Не хотела я тебе говорить, зря расстраивать…

Муж шлепнулся на стул.

– Да ты что?! Да как же это?.. – прошептал он в замешательстве. – Что ж теперь будет?.. Как она жить собирается?..

Катерина горестно нахмурилась:

– Пусть как хочет, так и живет… Я тоже устала, Шура…

Через год пьяный Климов, возвращаясь поздно вечером домой из ресторана, где все еще работал, упал в котлован, вырытый для строительства нового дома. Как уж Шура забрел на стройку, осталось неизвестным… Пьяного ноги ведут. Утром его нашли уже холодного…

Катерина порыдала над гробом мужа, покричала и продолжала работать все в том же ресторане, где ее давно знали. Только волосы перестала красить да стала носить темный вдовий платок.

А Лизавета прекрасно вела свои талантливо организованные подпольные курсы, обучая девчонок обчищать карманы новых русских. Ее способным ученицам вроде Лады сопутствовал успех.

– Я не очень тебя понимаю… – осторожно как-то сказала ей Алиса, которая была в курсе дела, но предпочитала не вмешиваться.

Самая лучшая политика – политика невмешательства.

– Всем хочется пожить лучше, – лаконично отозвалась сестра. – У меня есть свои неплохо продуманные планы, а я терпеть не могу, когда они срываются.

– Но ты очень рискуешь… Не боишься?

– Мы все рискуем каждый день, выходя на улицу, – хмыкнула Лизонька. – И я рискую не больше, чем ты, выходя замуж за этого непромытого. Видела я его тут недавно по «ящику»… Дебил-дебилом, но костюмчик сидит.

– Почему это я рискую? – обиженно вскинула голову Алиса.

– На баб падок, – коротко бросила Лиза и усмехнулась. – Эмоциональный чересчур. Прямо до болезненности. Информацию имею. Но она секретная. Не про тебя.

– В России без секретности даже котята не родятся! Обсмеешься! – злобно бросила Алиса.

Она знала, что приставать к сестре, если та не хочет ничего рассказывать, совершенно бесполезно. И вообще Миша уже купил дом в Лондоне и собирался перевозить туда семью…

Думать о чем-нибудь плохом не хотелось. Кроме того, на манер многих женщин, переживших бури страстей, она теперь искренне стремилась к добродетели. И видела ее для себя в своем собственном доме.

Алиса съездила в Казань попрощаться с родными.

– Зачем куда-то ехать, если и здесь плохо? – философски заметил отец..

– Лисонька… – заплакала мать и тотчас перестала. – Я так рада за тебя, дочка… Хоть ты поживешь в достатке…

– Достаток, достаток… – проворчал отец. – Достал меня этот достаток… Чем твоему мужу, этому огрызку, плох родной страна? За свои годы твой обмылок так ничему и не научился! Только и умеет отличать правый рука от левой.

– Миша космополит, – объяснила Алиса.

– Он… чего? – растерялся отец от незнакомого слова. – Космонавт, что ли? А ты же говорила: нефть…

– Это значит – весь мир принадлежит ему, – дала Алиса вольное толкование слова.

– Этот ушлепок купил весь мир?! – поразился отец. – Как это вышло-то?.. Ничего не понимаю…

Мать украдкой пожаловалась Алисе, что отец стал слишком религиозным.

– Как это – слишком? – удивилась та. – Слишком религии не бывает…

– Да он без конца в мечети! Намаз пять раз в день! – не выдержав, закричала мать. – Советуется только с муллой! Чуть что – и сразу к нему! А я одна!

– Это эгоизм, мама… Так нельзя… – прошептала Алиса и замолчала.

Не ей бы рассуждать об эгоизме… Но сейчас, когда она была так счастлива, хотелось быть великодушной, тем более по отношению к отцу. Пусть себе молится и живет как хочет…

Прибежала Люба и бросилась целовать сестру.

– Лиска, я так давно тебя не видела!

– А теперь не увидишь еще дольше! – мрачно пообещал отец. – Зачем ей мы, когда у нее есть весь мир?! Она теперь уверена, что часы за двести баксов показывают другое время, чем будильник за сто рублей! Или юбка за шесть тысяч сделана не из такой же тряпки, что мать купила себе за триста!

Люба захохотала и махнула рукой.

– Ты звони! И пиши, ладно? Может, и я к тебе как-нибудь соберусь…

Мать горько вздохнула:

– Ей замуж давно пора… Приискала бы ты ей, Лисонька, кого-нибудь из мужниных приятелей…

Отец побагровел от гнева.

– Любе эти хмыри не нужны!

– А кто же ей нужен? – хмыкнула Алиса.

– Ей настоящий человек нужен, живой, простой! – закричал отец.

– А мой, значит, не настоящий?

Назревал очередной скандал.

– Да хватит, успокойтесь вы! – Люба обняла отца. – Никуда я не поеду, что ты! Это я так ляпнула… Мне и тут хорошо… Наша Казань – это песня!

– Правильно… – пробормотал отец, остывая. – У нас тут такая красота… Даже огрызок все восхищался без конца… И тут всегда можно подыскать себе нормальный муж, но ни у кого не получится найти другой родина… Только вот внуков бы мне увидеть…

– Привезу… – буркнула Алиса.

Вечером она пожаловалась сестре:

– Я как будто стала сама себе чужая… Точно но двум дорогам сразу иду…

Люба ее не поняла.

– Это вообще… – простонала она. – Всем бы такую дорогу, как у тебя, Лиска! Песня! Ты что, ошалела?!

Но привезти Тёму в Россию Михаил ей не позволил. Он словно чего-то стал бояться, опасаться, ходил настороженный и напряженный, требовал, чтобы они с Алисой ездили только в разных машинах…

– Да это еще почему? – удивилась Алиса.

Чтобы в случае чего Тёмочка не остался круглым сиротой, – нехотя объяснил Михаил.

Алиса ахнула:

– Миша, ты боишься, что тебя убьют?! Я даже не подозревала…

Муж застенчиво улыбнулся.

Как-то Михаил прочитал в газете о тех, у кого часто болит голова. Он нашел свой собственный портрет. Кто бы мог подумать… Оказывается, мигренщикам свойственны повышенные эмоциональность и уязвимость. Они склонны всегда делать все не просто хорошо, а самым иаилучшим образом. Во всяком случае, неизменно стремятся к этому. Так называемые перфекционисты, они добросовестны и обязательны. Но у них всегда высокие амбиции и болезненная восприимчивость к критике. Плюс потребность в постоянном признании и одобрении. Они, увы, нередко затрудняются в ситуациях, требующих выбора. Люди, которым присущи такие качества, менее всего способны защитить себя от чрезмерных требований окружающих и обременительных задач. И от чувства вины за то, что не всегда могут справиться с ними. А в итоге возникает разлад с самим собой.

Михаил призадумался. В самую точку… Милое дело…

Если бы в соседней аптеке проводили конкурс на звание самого постоянного покупателя, Каховский бы точно стал победителем.

– Не будем говорить о здоровье, – часто отвечал он на вопросы о самочувствии. – Как можно говорить о том, чего нет?

Любочка… Вероятно, как раз то, что требовалось… Не исключено. Михаил с некоторых пор просто не мог оставаться один и без конца пытался найти хотя бы случайного и временного собеседника. Наталья не годилась, Алина мала… Приятели явно стали презирать его за успехи. Возможно, они просто завидуют. Собеседником стала бирюзовая Любочка. В конце концов, не все ли равно!.. Вроде дорожного попутчика. Так Каховский теперь пытался все объяснить самому себе. Любовь учитывать не хотелось.

Ничего особенного, кажется, в тот памятный и проклятый день не произошло. Все было как обычно. Например, сучка-секретарша, которая всегда ездила вместе с Михаилом, нежданно-негаданно по уши втрескалась в залетного иностранного журналиста, еле-еле бормочущего по-русски, зато щеголяющего в шикарных шмотках и благоухающего духами. Эта маленькая дрянь сразу перестала интересоваться делами и начала постоянно исчезать в комнате иностранца, откуда ее ни за какие коврижки не дозовешься. Не ломиться же в дверь к голландцу или немцу, кто он там был… В тот день Каховский вконец озверел и пригрозил увольнением: найти хорошую секретаршу на такие деньги – проблема нехитрая. Конечно, тут же начались слезы, истерика, иностранец даже приплелся объясняться… Ему-то что? Свои жена и сын имеются, как выяснилось. Просто зарез… И во всем виноваты, конечно, женщины и еще раз женщины. Да, совершенно правильно Михаил терпеть их не мог.

По его представлению, все бабы делились на три категории: модницы, влюбленные и те, у которых болеют дети. Поэтому представительниц прекрасной половины человечества на работу Каховский старался не брать. Ни одна из этих категорий Михаила не устраивала, а оправдать его слабых надежд на оригинальность и самобытность никому из женщин до сих пор не удалось. Наоборот, многие из них ухитрялись совмещать в себе качества всех трех разрядов. Сотрудницы его фирм без конца по уши влюблялись, носили туфли на чудовищных каблуках, донельзя откровенные платья в облипочку с вызывающими декольте, а их дети вечно болели. Сегодня – корь, завтра – ветрянка… И в офисе никого нет…

– Простить ей… Не надо уволить… Вы богат… – мирно, ласково и заискивающе бормотал иностранец. – Дама любить…