Текст книги "Возвращение любви"

Автор книги: Ирина Хохлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Глава шестая

Когда она пришла домой, Валерий спал.

– Устал, – сказала мать, – это ж сутки без отдыха.

Елена попила молока, посидела с матерью, которая говорила о вечных заботах, о муже:

– Интереса к жизни у него не стало, – говорила мать, вытирая платком сухие губы. – Прежде интерес-то был. А теперь сидит часами, думает о чем-то. Спросишь его – улыбнется. Скажет слово и молчит. Я, доченька, думаю, что собрался он.

– Куда собрался? О чем ты говоришь?

– Собрался, доченька, мыслями уже готов. Оставит он меня. Да и понимаю я его, хотя совсем не согласна. Всю жизнь был сильным да уверенным, а теперь еле ходит. Куда ж такому гордому? А уйдет он – мне тоже незачем жить.

– Мама, а я?

– У тебя есть опора.

– Да тоже…

– Что тоже?

– Из-под ног почву выбили. С этим сокращением.

– Устоит. Он, твой, устоит. Вижу – сильный. Ты его держись, доченька. Ты его не обижай. Сейчас ему трудно, так ты уж смотри. Они, сильные-то, если ломаются, так навсегда. Ты вот что… с отцом поговори. У меня уже слов нет. Чтоб это… не собирался. Рано еще. А, дочка?

– Поговорю, мам, непременно.

Утром проснулась Елена около восьми. Повернула голову, посмотрела на мужа. Он лежал, закинув руки за голову, и смотрел в потолок.

– Проснулась? – спросил, не двинувшись.

– Ага, Валера. Побыл бы ты со мной день. А?

– И ты чувствуешь?

– Что я чувствую? Я просто не вижу тебя. Мы же приехали отдохнуть вместе.

– Испугалась?

– Чего я, Валера, испугалась?

– А того, чего сама еще не поняла. Ладно, сегодня день наш. Все и выясним.

– Да что выяснять-то, Валера?

– А разве нечего?

– Что ж, начнем в таком случае.

– Не здесь.

– Валерка, милый, не пугай меня. Ты так говоришь…

– Потому что знаю, о чем говорю.

Елена не стала продолжать, потому что препирательства ни к чему не привели бы, да и мать уже навострила уши.

– Ты прав, не здесь. Мы с тобой нынче пойдем по морошку. Она, может быть, еще не совсем готова, но, пока довезем, созреет.

– Слишком много слов о морошке.

– Валера, если бы ты знал, как ты не нравишься мне сегодня!

– Я принимаю твои условия. Идем за морошкой.

– Какой ты, Валерка! Ну, зачем тебе это?

– Что «это»?

– Выяснять отношения. Тебе мало, что я говорю: люблю тебя?

– Много говорит тот, кто врет. Как правители наши.

Елена поднялась, накинула халат и вышла на улицу. Мать возвращалась из стайки, неся в подойнике свежее молоко.

– Мам, а мам? – дотронулась до ее локтя Елена.

– Что, доченька?

– Хочу по морошку сходить.

– Тетку Настю кликни, она места знает.

– Нет, с Валерием пойду.

– Прогуляйтесь, доченька.

Мать пристально смотрела на нее.

– Ну, что? – спросила Елена.

– Поссорились?

– С чего ты взяла?

– Я же, доченька, вижу. Ты у меня никогда не умела скрывать, что на душе.

– Ничего, мама, все уладится.

Мать прошла в избу. А тут, незваная, бежит тетка Настя.

– Моя ты милая, – запела сладко. – Моя ты хорошая. Забыла ты, что такое деревня. Тут языки…

– Что языки?

– Болтают, слушать тошно. До мужа бы не дошло.

– Что можно болтать про меня?

– Что вы с Петром…

– Тетя Настя!

– Целыми днями, мол, вместе. И все смеются.

– Мы же на глазах у всех.

– Ты уж будь осторожнее. Замок на языки эти не повесишь. Одна Дарья чего стоит!

…После завтрака Елена и Валерий переправились на лодке через Сыню и углубились в тайгу. Елена еще не забыла ягодные места и повела мужа на дальние пальники, то есть выгоревшие от лесного пожара места, сухие и солнечные.

Но ягод собирать не пришлось. Валерий долго шел молча, потом остановился.

– Надеюсь, нас уже не слышат? – насмешливо спросил он.

– Что тебя мучает?

Он начал издалека. Мол, в их отношениях многое изменилось с тех пор, как он ушел в отставку:

– Кто я теперь? Безработный, выброшенный за борт человек. Чего со мной считаться? Ни на что не годен. Вот ты и…

– Что я? Что?

– Тогдашняя встреча с Зотовым не случайна. Чем больше думаю, тем яснее становится.

– Ну, говори, говори… Значит, у нас с ним любовная связь? Говори, не стесняйся. Чего уж там?

– Я только теперь понял, почему ты против того, чтобы уехать из Ярославля.

– Полюбовника потеряю! Конечно! Как можно!

– Хватит издеваться! Я не слепой. Тут этот Петр… Смотришь на него, как на икону. Еще бы! Умный, грамотный, мне не чета.

– Может, я и с Петром того?.. А? Говори.

– Знаю я вас, женщин!

И он, все больше распаляя себя, стал говорить гадости. Обвинял Елену во всех смертных грехах. Она слушала, побледнев, растерявшись. Он был жалок. И это больше всего убивало ее. Она могла бы терпеть его любым, только не жалким. Он будто спятил от ревности, руки дрожали, лицо перекосилось, голос стал визгливым. Снова и снова повторял, что она предала его, потому что он в отставке. Она цепляется за каждого мужика и пошла бы за любым, только помани, только посули ей достаток. Они, женщины, все такие, продажные…

– Вот что, голубчик! – не выдержала Елена. – Я не могу больше тебя слушать. Остынь немного.

Елена быстро пошла прочь от него и вскоре скрылась за деревьями. Слезы душили ее. Никогда и никто не унижал ее так, как это посмел сделать Валерий. Но еще больше сам унизился в ее глазах.

Вышла к охотничьей избушке, стоявшей у прозрачного ручья. Много лет назад срубил ее дед Прохор. Уже и самого нет, а избушка только почернела да чуть-чуть осела в землю.

Дверь из толстых плах открылась, жалобно проскрипев, и впустила Елену в тесное пространство с одним окошком. Половину избушки занимали нары из грубых лесин, словно рассчитанные на слона. Сам дед Прохор был малорослым, поджарым, но почему-то любил все прочное, громоздкое.

В углу был очаг, сложенный из камней и глины. На припечке лежали сухие дрова и спички. Елена первым делом развела огонь – прогнать нежилой дух. Загляделась на языки пламени, забылась.

Она не опасалась, что Валерий может заблудиться в тайге. Тут хочешь не хочешь, а выйдешь к этой избушке или к реке. К избушке ручей приведет. Он берет начало в болотах, но туда Валерий не полезет, не такой уж неопытный. Река укажет дорогу к дому.

Думала о муже, и прежняя острая обида спадала. Трудно ему, тяжело на душе. Это она должна понимать. Очень скверно получилось, что завел он этот ненужный разговор, но не век же теперь держать на него зло. Надо простить, постепенно одумается, придет в себя.

Вскоре Елена совсем успокоилась, и ей даже пришло в голову прибрать в домике, мхом застелить лежак и провести тут с Валерием несколько дней. Это же так славно! Одни в лесу, никто не мешает, спокойно обо всем поговорят. Его надо успокоить, и все будет по-прежнему.

Провозилась часа два, пока надергала и натаскала мха, цветы поставила в банке, подмела, почистила, навела уют. Валерии уже должен был прийти. Или еще не остыл и хочет досадить ей? Пусть погуляет: проголодается – придет. А она пока наведается домой, возьмет еды. Но он может прийти без нее. Надо подождать. Прилегла на топчан, на пышный мох, и не заметила, как уснула. Вскочила в полночь. В окошко заглядывала огромная луна. Валерия не было. Может, вышел к реке, где они оставили лодку? Но не мог же поплыть домой без нее!

Елена побежала в лес. Долго кричала, дойдя до того места, где оставила Валерия. Тот не отзывался.

Уже под утро спустилась к лодке – та оказалась на месте. Взяла спрятанные в кустах весла и поплыла на другой берег.

Из дому выскочила встревоженная мать:

– Где вы пропали?

– Валерия не было? – спросила Елена машинально, заранее зная ответ.

– Ты одна?

– Разминулись. Искала, звала – не отозвался.

– Где там заблудиться? – старалась успокоить мать. – Может, на реке сидит. Удочки брал?

– Да нет, без удочек. В болота бы не забрел.

– Чего он туда пойдет? Не маленький, увидит.

– Ой, мама, надо людей поднимать. Что-то мне тревожно.

Деревня уже просыпалась. Тетки быстро разнесли новость. Никто серьезно к исчезновению Валерия не отнесся. Говорили одно и то же:

– Негде там заблудиться.

– Ручей выведет.

Однако несколько мужиков и баб изъявили готовность выйти на поиски. Походили по лесу, покричали – нет человека. И вовсе тревожно стало Елене. Подумалось, что Валерий мог назло ей полезть в болото. Но об этом своем предположении она никому не говорила.

К вечеру люди не солоно хлебавши вернулись из тайги. Назавтра уже больше народу пошло. Позвонили в район, в милицию. Милицейская моторка прибыла в обед. Капитан Сухов долго расспрашивал Елену, что да как.

– Почему одного оставили?

– Так уж вышло.

– Поругались?

– Разве это имеет значение?

– Все имеет значение, – многозначительно сказал Сухов, что-то записывая в блокнот.

Елена еще не верила, что могло случиться непоправимое.

– У вас есть служебные собаки? – спрашивала она Сухова.

– В округ надо звонить… Да и собаки те по-другому обучены.

К вечеру у Елены поднялась температура. Умом еще сопротивлялась, но душой чувствовала – стряслась беда. К ночи стала заговариваться, вся горела и металась. Афанасий и Петр отвезли ее в районную больницу. Неделю провалялась Елена в горячке. Петр все время был рядом.

Валерия так и не нашли.

– Утонул в болоте, – предположил капитан Сухов. – Другой версии не имею.

Елена вышла из больницы похудевшая и молчаливая. Даже матери не отвечала на вопросы, будто разучилась ее понимать. Пробыла в деревне еще неделю и уехала, быстро собравшись, будто бежала. Ее не хотели отпускать одну, но она настояла.

Петр улучил момент и сказал ей уже на причале:

– Нужен буду – позови.

Она кивнула, не поднимая глаз. Ей не хотелось никого слышать и видеть. С каким-то даже облегчением вздохнула, когда теплоходик отчалил и побежал вниз по реке.

В последний раз посмотрела на таежный берег. Где-то там остался Валерка. В мозгу все еще не укладывалось, что его нет. Как она будет жить без него? И есть ли смысл в такой жизни?

Вспомнила, как сама однажды угодила в болото. Ей было лет пятнадцать. Показалось, что кто-то кричит за деревьями, зовет на помощь. Она была с ружьем. Бросилась на зов. Мало ли что может случиться в тайге? Ощутив под ногами зыбкое место, пробежала его быстро, едва касаясь земли. Почувствовав твердь, остановилась. Посмотрела по сторонам и поняла, что оказалась в западне. Идти вперед – сплошные окна, чуть не так ступи и ухнешь в бездну. И возвращаться опасно: она уже знала, что там под тонким слоем мха – трясина. Как же быть? Человек непривычный растерялся бы (вот так мог растеряться Валерий). Но Елена была таежницей. Поползла на животе, во всю ширь раскинув руки. Пик страха наступил, когда посмотрела назад: там пузырилась, дышала зловонием, как огромное живое существо, болотная топь.

Ехала назад, вспоминая разговоры, которые недавно вела с Валерием. Как изменился мир без него!

Отчаянье было так велико, что из этих и последующих дней почти ничего не осталось в памяти. Только то, что записала в дневнике.

Глава седьмая

«19 августа.

Я вернулась в пустой дом. Из записки, оставленной хозяйкой, узнала, что та уехала в Брянск к младшему сыну и ждать ее надо не раньше, чем через полгода.

На улице стояла жара. Но, когда я открыла дверь, на меня дохнуло могильным холодом. Мысли, которые я настойчиво гнала все это время, вдруг навалились снова.

Мысли о том, что я ненароком погубила самого дорогого мне человека.

Пустой дом, пустой мир. Меня никто не ждет. Меня никто не любит. Так зачем, спрашивается, жить?

Чтобы обрести хоть какую-то отдушину, начала вести дневник. Вернее, не начала, я вела дневник и раньше, как говорится, в девичестве. Время от времени записывала впечатления прожитого дня, когда училась в старших классах, регулярно – в те три месяца, когда ждала Валерия. После свадьбы сказала себе – довольно, у Елены Угловой нет времени заниматься всякой ерундой. Надо спешить жить!

И вот теперь, после стольких лет, после ужасной потери, я отыскала старую тетрадку. Когда начала перечитывать, время для меня словно остановилось. В какой-то момент вдруг почувствовала, что по щекам текут слезы. Там, в далеком прошлом, жила и радовалась жизни, мечтала о прекрасном принце и надеялась на скорую встречу неплохая, чуть-чуть сентиментальная девочка Лена. Почему же жизнь сложилась так бестолково? Почему не вышло счастья с Валерием? За что все эти муки? В чем я виновата?!

Долгое время просидела, не шелохнувшись. Удары сердца звоном отдавались в ушах. Потом волнение улеглось, сердце вошло в свой обычный ритм, но меня почему-то начала обволакивать сонливость. Может, это и к лучшему Если сейчас не усну, то груз тоски, который все время ощущаю, просто раздавит меня»

«22 августа.

Спала почти до одиннадцати. Пробудилась от внезапного прикосновения: как будто кто-то ласково гладил меня по лицу. Так, бывало, делал Валера…

Едва открыла глаза, как сразу зажмурилась: солнце светило прямо в окошко. Это солнечный луч разбудил меня.

Шлепая босыми ногами, вышла на середину комнаты и невольно ойкнула: мой дневник лежал раскрытым на столе. Почему я испугалась одной мысли, что кто-то посторонний может его прочитать? Представила, как этот «кто-то» цинично и гнусно усмехается. Разве не гнусность – читать чужие записи? Разве, проникая в глубь моей души, он не проникает и в глубь меня самой? Разве это не то же самое изнасилование, только нематериализованное? Как я ненавижу насилие!

Захлопнула дневник, точно нанесла удар по рукам, тянущимся к моему телу. Сунула под подушку, – потом перепрячу. Но почему это было для меня так важно? Может, потому, что слишком дорожила им? Может, втайне хотела, чтобы кто-то, кому очень доверяю, со временем все же прочел его, понял, как я страдаю, и пожалел меня?

Не знаю, сама не могу разобраться в своих мыслях и желаниях. Весь день мне не хотелось никуда идти, не хотелось ничего делать. Кое-как причесавшись и накинув ситцевый халат, приготовила завтрак, без аппетита поела. Затем взяла книгу любимой Франсуазы Саган и весь день читала.

К вечеру опять впала в странное состояние. Накануне от тягостных мыслей меня избавил сон и с тех пор, кажется, я все пребываю во сне, и то, что со мной происходит, – происходит во сне. И я не могу проснуться без посторонней помощи. Но как долго продлится этот сон?

А вдруг – вечно, до самой смерти? Эта мысль повергла меня в ужас. Вскочила с кресла в котором так уютно провела несколько часов. Прежний уют раздражал. То, что раньше дарило успокоение, сделалось орудием пытки. Достала из-под подушки дневник и перечитала вчерашние записи. Как все глупо и наивно! А сколько грамматических и стилистических ошибок! И это писала я, преподаватель языка и литературы! Как не стыдно!

А вот и не стыдно. Ибо кому предназначены мои записи? Никому! Я вытерла клеенку на столе, села и на новой странице поставила эту самую дату – 22 августа.

Удивительное чувство вызывают чистые страницы тетради. Они олицетворяют для меня будущее. И так же, как в будущем, Представляешь себе только радужные дни; на чистом листе бумаги, кажется тебе, будут запечатлены самые умные, самые необыкновенные мысли. Но когда лист уже исписан, он становится, увы, прожитым днем, на который не хочется оглядываться. Исписанный лист уже неинтересен. Интересны чистые листы, на которых можно собственную жизнь переиграть заново.

Но не погубило ли меня именно это постоянное устремление в будущее? Я ждала счастья от грядущего и совершенно не задумывалась о том, что происходит в данный момент. Я была недовольна Валерой и все ждала, что он исправится в будущем. Вместо того, чтобы совместными усилиями попытаться исправить все в настоящем. Ведь будущее происходит из настоящего. Эту примитивную мысль усвоили даже дети, а мне для того, чтобы оценить ее по достоинству, потребовалось потерять мужа.

Теперь уже поздно.

Поздно? Как бы не так! Я легко сдаваться не намерена. Но как вести борьбу за свое счастье? Кто подскажет?..»

«29 августа.

Скоро начнутся занятия. Опять каждый день надо будет просыпаться в половине седьмого утра, наскоро перекусывать, ехать в переполненном автобусе. А я так обленилась за время отпуска! Но, может, это и к лучшему. За сутолокой и бытовыми хлопотами авось и приглохнет моя печаль, отступит боль в груди.

Но я боюсь встречи с детьми и по другой причине.

Пока со мной был Валера, я не теряла надежды, что рано или поздно, когда жизнь войдет в нормальную колею, у нас появятся дети. Теперь же, слушая ответы учеников на уроке, глядя, как нетерпеливо они тянут руки, чтобы их вызвали к доске, я каждый раз буду думать о том, что мне никогда не познать этой простой радости – сперва кормить малыша грудью, потом ронять слезы на его сбитые коленки, проверять каждый вечер оценки в дневнике.

Это ужасно! Я же разревусь прямо на уроке. Как на меня дети посмотрят! Что скажет директор!

Позавчера ночью я внезапно проснулась. Странное чувство обуяло меня. Я чего-то ждала, но сама не могла понять – чего. И вдруг меня словно озарило – я повторяю свою маму. Вот так же она вскакивала посреди ночи, когда я, еще маленькая, вдруг принималась плакать. Она целовала меня в щечку, утешала.

Во мне зазвучал голос материнства. Мне почему-то казалось, что ребенок, мой ребенок, вот-вот расплачется в своей кроватке, а я не буду знать, как успокоить его.

У мамы в моем возрасте уже было двое детей. Неужели мне предстоит отмереть высохшей бесплодной веткой на родовом дереве?

– Нет, это неправда! – закричала я.

Упала головой на подушку и простонала, что моя жизнь – всего лишь дурной сон. Но скоро меня разбудят, обязательно разбудят!»

«6 сентября.

Никто меня не собирается будить, кроме будильника. По ночам, когда мое восприятие обостряется до предела, мне кажется, что он тарахтит, как пускач у трактора. А под утро, когда сон особенно сладок, вдруг разразится таким звоном, что невольно затыкаешь уши.

Сегодня – воскресенье. Я нарочно вечером не заводила будильник, чтобы вволю выспаться. А то первую учебную неделю страдала хроническим недосыпанием.

Отчего-то не могу заснуть раньше двух-трех часов ночи. Не хочется ни читать, ни смотреть телевизор. Усталость такая, что лень чай вскипятить на плите. Лежу поперек кровати и все думаю, думаю. И все о нем.

Как я в свое время злилась на Валеру! Сколько сил извела, ругаясь с ним! Сколько яду излила в обидных словах, не щадящих его достоинства!

Почему он не ударил меня, не поставил в свое время на место? Но, с другой стороны, любое насилие над собой я приняла бы в штыки. Просто собралась бы и ушла. Значит, ничего в том, что происходило между нами, нельзя было изменить.

И все же больше помнится хорошего. Ах, как пылко он любил меня вот в такие темные ночи! Потом засыпал, утомленный, и я клала голову ему на грудь и чувствовала себя защищенной рядом с ним, таким сильным и уверенным. И не подозревала, что это и есть счастье, надо только постараться сберечь его. Какой же я была глупой!»

«12 сентября.

Субботний день выдался теплым, солнечным. Мне не сиделось дома, захотелось развеяться, и я пешком направилась в центр города.

Вышла на волжскую набережную. Присела на скамейку и долго глядела на воду, на завораживающий речной простор. Дул ветерок, и волны с тихим плеском накатывались на берег.

Вспомнилось, как год назад сидели здесь же с Валерой. Он тогда вернулся из недельной командировки, я встречала его на речном вокзале. Вокруг никого не было, а он, по-видимому, соскучился – все звал домой. А мне хотелось продлить эти минуты на берегу.

Он целовал мои плечи – я была в открытом платье. Он обнимал меня, слегка поглаживая грудь и под мышками. Но я, кажется, не отвечала ему. Я была почти подавлена величественным спокойствием реки. Ее привольно текущие воды, устремленные к морю, олицетворяли для меня саму вечность. Я словно ничего не видела, кроме этой великой реки. Пространства и времени не существовало. Осталась только река вечности, и я слушала из самых ее глубин таинственный зов, отдававшийся в теле дрожью.

Валера, кажется, неверно истолковал то, что происходило со мной.

– Ну, что едем домой?

– Посидим еще немножко, – шепотом ответила я.

Валерий вспыхнул, убрал руку с моего плеча, резко встал и зашагал прочь.

Первой мыслью было кинуться за ним вслед, но элементарная гордость удержала меня. Гордость и отчасти расчет. Да он может Бог знает что возомнить о себе! Он перестанет меня уважать, как господин не уважает рабыню, готовую поступиться всем, лишь бы ублажить его.

Этого допустить я не могла. Жизнь без взаимного уважения представлялась адом на земле. Так мне думалось тогда, и в глубине души я таила мечту сломить со временем гордыню Валеры.

Теперь я безжалостно казню себя, вспоминая тот случай. Ну что стоило уступить ему в таком пустяке? Почему я не побежала за ним? Непомерная гордыня обоих и взаимная обида вынудили нас тогда провести в молчании целый день. Чтобы не ругаться понапрасну, мы просто молчали, словно не замечая друг друга.

Какой замечательный вечер пропал! Как мы могли быть счастливы!»

«20 сентября.

Еще одна неделя одиночества позади. Ощущаю себя более свободной, более близкой к пробуждению. Страшусь признаться, но чувство вины за смерть Валеры гнетет меня все меньше.

Разум возмущенно вопит – какая же я мерзкая тварь: загубила человека и даже раскаяния не испытываю! Но слышу и другой голос: в этом мире нет ничего вечного. Вечна только недосягаемость вечности. Значит, нужно жить дальше. Приспосабливаться к обстоятельствам, насколько хватит ловкости и нахальства. И стараться из любых жизненных перипетий извлекать для себя хотя бы крупицу счастья.

В будние дни совершенно нет ни сил, ни желания продолжать дневниковые записи. Кому они нужны? Да, пожалуй, только мне. Постороннему человеку намного труднее раскрыть свою душу, нежели бумаге. Ни с кем не хочется общаться, даже с Иркой. Я одна, и хочу быть одна! Оставляю себя в покое.»

«1 октября.

Сегодня у меня было только два урока. Провела их и поймала себя на том, что мне совсем неохота возвращаться домой. Пошла гулять по городу. Ноги сами вывели меня на набережную, но неожиданно вспомнились слова Валеры, оброненные как-то мимоходом, что, по его глубокому убеждению, женщина должна быть набожной.

Зашла в церковь Николы Надеина, что недалеко от Волги. Не молилась, просто молча стояла. Не помню, сколько времени пробыла там, но вышла умиротворенной.

На Советской площади подвыпивший мужик проводил меня не в меру пристальным взглядом. От этого противного разглядывания, от иронической ухмылки на обрюзгшем лице я внутренне съежилась. О чем он подумал? Пройдя метров сто, оглянулась. Он не преследовал меня, и я вздохнула спокойнее.

В конце концов, какое мне дело до того, что обо мне думает всякий встречный! Невозможно нравиться всем, хоть и мечталось об этом в юности. Всегда найдутся недоброжелатели, которым будет не по нутру уже то, что ты вообще существуешь на свете, ходишь по земле, дышишь воздухом.

Ах, эта моя закомплексованность, вечный страх перед тем, что обо мне подумают! Сколько же это крови мне попортило, скольких стоило нервов!

Вечером, переодеваясь, я постояла перед зеркалом и подвергла свою фигуру тщательному осмотру. Нет, все-таки я еще очень даже ничего и вполне могу нравиться мужчинам! А разве не это главное для женщины?

Жизнь еще не окончена. И почему я должна гнать прочь мысль о новом замужестве? Главное, чтобы человек сумел разбудить во мне чувственность и любовь, как это сделал в свое время Валера.»