Текст книги "Демьян Бедный"

Автор книги: Ирина Бразуль

А помимо шуток:

 
…Скажу лишь то, что непреложно:
Мы уступаем, сколько можно,
Но если нас биржевики
Начнут пугать – серьезно? ложно? —
Мы твердо скажем: «Осторожно!
За этой линией – штыки!!»
 

И еще одну информационно-разъяснительную работу всегда ведет Демьян: пользуется любым случаем, чтобы дать понять, как воспринимает тот или иной факт Ленин.

Никто из поэтов не писал так много и так просто о Ленине при его жизни. У Демьяна есть целый стихотворный отчет об одном из съездов Советов, написанный от лица крестьянского делегата – деда Софрона. Дед обстоятельно рассказывает, как он уселся рядом с Лениным, как чувствовал себя на съезде, о чем шла речь; и, наконец, в этом отчете поэт разрешил себе, надев маску деда, сказать:

 
Ильич начал докладывать съезду отчет
О работе Советской власти,
Разбив отчет на две части:
Про внешнее и внутреннее положение
(В газете прочли вы подробное изложение).
…
Ленинской речи дать повторение —
Труд для меня непосильный, ребятки!
Ленин речь говорит —
Не кривит, не мудрит,
Не шумит, не грохочет.
Не поймет его тот, кто понять не захочет.
Словно Волга-река: ширина, глубина
И прозрачная ясность до самого дна.
Нет иного для ленинской речи сравнения.
В этой ясности – ясность великого гения.
В простоте – глубочайшая мудрость народная.
Дышит мощью безмерной река многоводная
И несет свои воды бескрайной равниной,
Без натуги плотину снося за плотиной.
И нет силы такой, чтоб закрыла ей путь
Иль могла ее в русло иное свернуть!
 

И тут же сделано стихотворное изложение ленинского доклада.

Деловая, конкретная программа действий всегда точно изложена поэтом. Идет ли речь о борьбе «со вшой», о навозе ли – Демьян ничем не погнушается, да еще с вызовом: «Кто скажет мне, что где навоз – там нет геройства, того я быстро излечу, послав на взбучку к Ильичу…» Все это так жадно поглощается читательской массой, что в деревнях собирают по ложке керосина с каждой избы, чтобы какой-нибудь, пока единственный, грамотей почитал обществу «Демьянушку». Он же и утешит, сказав: «Я знаю: горько вам живется и убого, но цель заветная близка, ее видать. Все силы напряжем – не будем голодать. Страдали много мы. Осталося немного перетерпеть, перестрадать!»

В оценке международных событий поэт также всегда старается дать понять точку зрения Ленина.

Вот шуточный романс, как бы фиксирующий рассуждения Ллойд-Джорджа.

 
…А Ленин, хитрейший из всех мировых хитрецов,
Смеется, засунувши руки в карманы.
Он, чувствую, рано иль поздно окажется прав, —
Вопрос лишь насчет промежутка,
И выверты наши, – по совести все разобрав, —
Такая пустая и глупая шутка.
 

Поэт часто использует размер популярных городских романсов и уличных песенок, которые вдруг преображаются в остро политические обзоры. Так известная «Маруся отравилась», звучащая на любой русской шарманке, оказалась Антантой, которая тоже, конечно, отравилась:

 
Ллойд-Джордж, любовник ейный,
Ее хотел спасти
И в Геную, в больницу,
Надумал отвезти.
 

Хлопочет возле бедной Антанты и Пуанкарэ, рассказывается в новых словах песенки.

К концу 1922 года настанет пора подбить итоги дипломатической деятельности иностранных министров. Дань тонкости их работы – в самом названии – «Кружево»:

 
Все будет чинно и понятно
Дипломатическим умам.
Поговорят безрезультатно
И разбредутся по домам.
 
 
Из надоевшей всем кадрили
Очередные сделав па,
Начнут хитрить, как и хитрили,
Дробя слабейшим черепа.
 
 
Но наш Чичерин, мудрость эту
Не хуже зная, чем враги,
По очень скользкому паркету
Спокойно делает шаги.
 

А пока Чичерин спокойно делает эти шаги по скользкому паркету дипломатических гостиных, Демьян Бедный продолжает ходьбу по разбитым мостовым, езду по тряским дорогам. Его «дипломатическая» работа – это еще не работа. Главное здесь, дома. Даже свои послания Ллойд-Джорджу он иногда заканчивает на ходу, сообщая, что, мол, некогда – еду на Нижегородскую ярмарку («как ездил раньше на фронты») или еще куда-нибудь. И это не выдуманная концовка. Он по-прежнему много ездит. «Сам по себе». По сигналам читателей. От «Правды» и «Бедноты». Как представитель Моссовета, других советских и партийных организаций, называя себя «замвридвождем».

Круг обязанностей этого «замвридвождя» и «наркомнеудела», а в общем никем никуда не назначенного человека приобретает еще больший размах потому, что он никуда никем не назначен. Много есть в его стихах кратких характеристик того, чем, собственно, он занят: «Я пребываю в своей неизменной роли – популяризирую партийные пароли».

Демьян в Киеве потому, что на землях Печерской лавры вырос совхоз. В Калуге потому, что оттуда писали во ВЦИК про нелады в сельхозартели. В Перми, в Екатеринбурге потому, что… Потому что везде есть дело.

В Москве тоже тихо не посидишь. «Развернешь газету утром – разбегаются глаза». Кому нужно помочь, кого шлепнуть, принять участие в работе по «неделям»: «Неделя против бесхозяйственности», «Неделя казармы», «Неделя бани», «Неделя просвещения»… На каждую «неделю» приходится еще один партийный день, когда можно успеть потолковать с людьми на двух-трех заводах. Вскоре по партийной линии работы прибавляется в связи с деятельностью оппозиции.

Но еще ждут специально адресованного к ним слова женщины. Молодежь. Не ждут, но получают свою порцию нэпманы, попы. Кулаки. По-прежнему меньшевики с эсерами. Не остается без внимания даже такая, как будто удаленная от кипучей жизни «недель», область, как статистика. Это самая скучная из тем, за которые брался Демьян. И вот как она выглядит вышедшей из-под его пера:

 
Корову среднюю со средним сеном сложим,
На лошадь среднюю затем ее помножим
И, разделив на дробь звериного числа,
Получим… среднего осла.
 
 
Не думайте, что сей осел сидит в Компроде
Иль где-то в этом роде:
О средних выкладках восторженно мыча,
Он топчет грядки в огороде
И ждет хорошего бича,
То бишь посланья Ильича.
 
 
О, сердцу милая картина!
Не делай глупостей, дурацкая скотина!
 

Стихотворения, как он сам говорил, «разнокачественные», громадному кругу тем посвященные. Но приходит черед сказать и о себе. Начинается партийная чистка. Демьян сознается, что не меньше других, побаивается товарища Землячки: «Она престрогая такая коммунистка, а мне предстоит партийная чистка. Чистил я других до последнего дня. Теперь будут чистить меня».

 
Трелукавая муза моя, не брыкайся.
Всенародно в грехах своих кайся.
Выйдем вместе и скажем:
«Мы с довольно порядочным стажем».
Доставалось чужим. Доставалось своим.
Мы пороков своих не таим…»
 

…Так подходит к концу 1922 год, когда празднуется пятая годовщина Октября. Верстается юбилейная «Правда». На уровне заголовка, справа – четыре веселые строчки:

 
МЫ НЕ СТАРИКИ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ!
мы только начинаем жить.
ПОРЫВОМ, УДАРОМ —
ВПЕРЕД!
 

Первая страница открывалась крупно набранными: «ПЯТЬ ЛЕТ» и воспроизведением приветственной записки с подписью: «Ваш Ленин». Полоса украшена еще размашистым рисунком Дмитрия Моора, так хорошо нашедшим стиль графики, что соответствовал молодости эпохи. Весь номер газеты дышит этой молодостью. Она отражена даже в верстке: в заголовке статьи Е. Варги «Распад капитализма» первое слово набрано крупными, очень наглядно распадающимися в разные стороны литерами. Подборка из выступлений иностранных коммунистов на последней полосе названа «Рост коммунизма»; и с той же наглядностью слово «рост» оттиснуто, как диаграмма: «р» – маленькое, а «т» – вдвое больше.

С выдумкой, своеобразными перебивками набрана и статья Кржижановского об электрификации. Демьян любит веселую верстку. Но на этот раз, выступая в подвале той же полосы, он необыкновенно строг: встречает пятилетие Октября поэмой «Главная Улица». Вернувшись к дням боев, поэт в эпилоге пишет:

 
Стойте ж на страже добытого муками,
Зорко следите за стрелкой часов,
Даль сотрясается бодрыми звуками,
Громом живых, боевых голосов!
 

…Внимая этим голосам, Демьян вступает в новый, 1923 год. Он доносит эти голоса во всеуслышание, прославляя крестьянку Марию Голошубову, которая добилась у себя в селе подписки на «Бедноту»; поздравляет красноармейцев со взятым ими на себя обязательством стать грамотными; обращается к «певцам молодым»: «Время, братцы, на свой лад запевать, стариков подменяя в партийной упряжке!» Рассказывает о своей поездке в Кострому, где построили электростанцию.

Демьян Бедный приветствовал XII партийный съезд «Раздумьем»; он говорил о том, «как, покрыв столицы-города и разливаяся в глухие захолустья, играет полая весенняя вода, я силюсь угадать: какими и когда мы доплывем до чаемого устья?»

Но Владимир Ильич не выступал на этом съезде. Болен. Тяжкая тревога за него омрачает течение всего двадцать третьего года. Впервые в голосе поэта появились ноты отчаяния, страстной мольбы: «Суеверно молю я судьбу: «Пощади! Требуй жертвы любой, – много жертв впереди! Вырви сердце мое; только нас огради…» Эти стихи напечатаны в «Правде» 14 марта.

Через месяц поэту исполняется сорок лет, и Михаил Иванович Калинин вручает ему орден боевого Красного Знамени. Это первый орден, данный Советской властью писателю. Юбиляра приветствуют армия, флот, ВЦИК, редакция «Правды»: «Тебя не устанут слушать, пока ты не устанешь писать». Тепло, задушевно поздравляют читатели. Демьяну сказали в те дни много хорошего, искреннего, почетного.

Но все это было его последней радостью при жизни Ленина.

Глава IV
ПОСЛЕ ЖЕСТОКОЙ «ПЕРЕДЫШКИ»

Ничто не скажет о состоянии Демьяна Бедного красноречивее, чем тот простой факт, что этот сильный человек был не в силах взять в руки перо. Оно брошено за неделю до кончины Ильича. Поэт сам ничего не рассказал о пережитом, лишив, таким образом, права кого-либо другого сделать это. Долгие дни молчания были первым перерывом за тринадцать лет напряженной работы.

Домашние видели, как он мечется; знали, что не спит; что выкуривает ежедневно по пять-шесть пачек. Дети впервые видели на его глазах слезы. Но что скажут эти ничтожные внешние признаки?

Активный, бурный в радости и в горе человек – не нужно бояться сказать – потерялся. Он в тисках чувства большего, чем горе. К Ильичу его привязывало большее, чем любовь: «Вырви сердце мое…»

Молчание длится три-четыре недели. Полтора месяца. К работе его возвращает то, что оторвало от нее: сама потеря. Идет ленинский призыв: «…Прощай, Ильич! Оплакав смерть твою, кончаю срок жестокой «передышки»…» – говорит он «Ленинскому набору».

В эти дни Демьяна тянет не к близким, не к друзьям, но к тем, ради кого была прожита жизнь Ленина. Есть стихи, рассказывающие об одной из таких встреч с железнодорожными рабочими. Не на торжественном собрании, а так, прямо на путях евпаторийского вокзала, под вечерний звон степных цикад и кузнечиков «говорили душевно». И Демьян Бедный представил читателю одного из собеседников: «Спросите у Димитренко, бедняги, кто он – по чину – такой?» Он ответит кратко – «служба тяги».

Вся жизнь Димитренки у поэта как на ладони. Рабочий день, семья, заработок. Это разнорабочий, делающий все. Безотказно. Подметает. Подносит уголь. Заправляет вагоны водой. Моет. «…С Емельяна пот ручьем, не росой… надрывается зиму и лето. Ему отдыха нет: не гуляй, не болей! Емельян Димитренко получает за это в месяц… девять рублей!» И – добавил поэт – за добровольными отчислениями Димитренко остается всего лишь при пяти рублях.

Зачем поэту потребовалось рассказывать о низком заработке Емельяна? А затем, что, как бы этот заработок ни был низок, Димитренко вовсе не горемычный герой, но герой настоящий.

В стихах Демьяна Бедного не найти слова «нежность». Но сколько ее было при обращениях к красноармейцам, работницам, детям, и как много этого чувства скрыто в описании встречи с героем наутро после ночного собрания: «служба тяги» бежит по шпалам: «Пригляделся к нему. Тот же потный и черный, но – приветливый, бодрый, проворный». И вот что он говорит, приветствуя Демьяна:

 
«Простите уж нас, дорогой,
Что вчера мы перед вами маленько похныкали.
Это верно: бывает порой чижало,
Точно рыбе, попавшей на сушу.
А в беседе-то вот отведешь этак душу,
Глядь, совсем отлегло».
 

Димитренко и впрямь полон благодарности к Демьяну Бедному еще до того, как прочитал о себе в газете стихи. А уж тут он в знак своей величайшей симпатии к поэту посылает на добрую память фотографию: поза торжественная. В руках – огромный молот. Он не знает, как поэт благодарен ему самому. Демьян еще крепче прежнего держится за таких вот людей; его перо принадлежит им. Близостью к ним он, как в былые времена, будет силен и дальше: он должен воевать за них, за их лучшую жизнь. Сказанное в «Тяге» уже не раз говорилось и не раз будет повторяться на разные лады.

Но именно здесь, в самом начале, намечен исток еще одной темы, которая отнимет у Демьяна немало сил.

В первых строках поэт говорит о том, что, наглядевшись на большие собрания, где гремят аплодисменты и «орут пять тысяч человек: «Да здравствует наш вождь Имярек!», он уехал от пестроты электрического сиянья в ту степную темноту, где работают Димитренки. Это вступление не случайно, так же как закономерна тяга общения с «Тягой», а не с «Имяреками»: «Рядом с Лениным, гениально скромным, дали развиться самомненьям огромным…»

Еще при жизни Ленина Демьян говорил: «В начале наших дискуссионных неурядиц я заявил, что я «партийный старообрядец». Сказал с той же прямотой, с которой когда-то писал с фронта империалистической войны про свое «староверчество». И тогда и сейчас твердые убеждения Демьяна повлекли за собой борьбу за них. И тогда и сейчас человек, прослывший грубым, непримиримым (и верно: «Лично я никогда не пощажу политического врага»), поначалу к делу подходит вдумчиво, сдержанно.

Сперва строчки, касающиеся оппозиции, шутливы, хотя вполне серьезно говорится о судьбе «всякого суемудрого уклонения от предвосхищения ленинского гения»; к осени Демьян начинает писать чаще, больше. Он все еще высмеивает «перманентного героя» Троцкого. Смеется и над Зиновьевым, который возмущен: Троцкий, видите ли… «мне тычет в глаза мой «октябрьский грех». Он мне тычет! Добро бы у него у самого – без прорех, а то ведь его всего до глубины утробы разъели меньшевистские микробы!..»

В фельетоне «Бумеранг», написанном в связи с очередной нотой Чемберлена, поэт попросту рассказывает (поскольку он сам «наркомнеудел»), как он посещал руководящих делами товарищей. Портреты людей, с которыми он говорит, созданы удивительно ясно. Так же ясно рисуются отношения между собеседниками. Вот он у «всероссийского старосты» Калинина:

 
– «Михал-Ваныч на-ше!..»
– «А, Демьяше!..
Понимаешь, шут его дери,
Что делается в Твери?
Мои земляки сговорились словно,
Прут на многополье поголовно.
…
Да у меня на хозяйство – три дня среди лета!
Да ежели б не должность эта…»
– «Успокойся, говорю, Михал-Ваныч, на минутку.
Тут дела не на шутку…»
 

Демьян говорит Михаилу Ивановичу о разрыве торгового договора, чемберленовской ноте. А потом двигается в Коминтерн.

Там Демьян трижды произносит, как заклятье: «Пролетарии всех стран, соединяйтеся!.. Свят-свят-свят! Да воскреснет пролетариат, и расточатся врази его!..»

Но тон становится строгим, и уважительная полуулыбка еле заметна, когда он приходит в ЦК:

 
Вошел я к Сталину этаким орлом.
Товарищ Сталин за столом.
– «Товарищу Сталину многая лета!»
(Пожал мне руку. Но никакого ответа.)
– «Вот Чемберлен… Не есть ли это окончание?..»
(Молчание.)
– «Пробуют наши нервы, похоже?..»
(Все то же.)
– «Опять пойдут новые Генуи, Гааги…»
(Перебирает бумаги.)
– «Мир, значит, на ладан дышит…»
(Что-то пишет).
– «Нам бы с Францией понежней немножко…»
(Посмотрел в окошко.)
– «Дескать, мы с тобой, с голубкой…»
(Задымил трубкой.)
– «А той порой, возможно, право…
Кто-нибудь причалит на советский причал».
(Прищурясь, посмотрел лукаво
И головою покачал.)
– «Английский рабочий – тоже не пешка…»
(Усмешка.)
– «И Персель слово не зря брякнул».
(Крякнул.)
– «Ваша речь о «троцкизме»… полторы полосы…»
(Погладил усы.)
– «Тоже «гирька»… на дискуссионные весы!»
(Посмотрел на часы.)
У Сталина времени мало, понятно,
Но меня за болтливость не стал он журить.
– «Заходите, – сказал, – так приятно…
Поговорить!»
 

Демьян в общем-то писал не столько об английской ноте, сколько о «дискуссионных весах». На них есть и его «гирьки». И чем дальше, тем увесистей. В IX томе Собрания сочинений целый раздел назван «Борьба за ленинизм». Он открывается новогодней шуткой «Как это началось», в которой Землячка («…ее характер женский мужских был крепче десяти») видит, подобно пушкинской Татьяне, сон…

В следующем стихотворении этого раздела Демьян говорит, что он вначале «…глядел со спокойной усмешкою, как с дымящейся головешкою забегали оппозиционные пятерки и тройки внутри партийной постройки»:

 
– «Э, – думал я без опаски и обиды, —
Видали мы всякие виды!»
От головешки, одначе, пошел такой дым,
Что некоторым партийцам, особенно молодым,
Не удалось удержаться от головокружения,
Послышались «угорелые» выражения,
Словесность стала делаться жуткой.
И все же я шутил «новогодней шуткой»…
 

Как всегда умело вплетая серьезнейшие вопросы политики в легкую, всем доступную форму стихотворных диалогов и личных признаний, Демьян твердо заявляет, что:

 
Какой-нибудь Муранов, не ищущий партийных чинов,
Или старый партиец Василий Шелгунов
Блюдут, на мой взгляд, «большевистскую веру»
Куда надежней, чем товарищ Троцкий, к примеру…
 

Отдавая дань красноречию Троцкого («когда гремит его словесная атака, я готов поставить сто сорок три восклицательных знака»), Демьян говорит, что «Я по его указке не сделаю и шагу…», «Я слушаю его всегда настороженно: «Ох, подведет!.. Ох, не по тому месту рубит! Сам пропадет – и партию погубит!»

Дальше «Про то же, про главное»:

 
…До междоусобного ли тут куражу,
Когда пароход тянет за собой громадную баржу,
Крестьянскую баржу, неохотливую,
Неподатливую, неповоротливую.
Тут знай – следи за прочностью смычки,
А у этой смычки – тридцать три закавычки…
…– неудачный поворот
По рецепту какого-либо дискуссионного воина,
И – воды полон рот!
Пролом! Пробоина!
Разлетится баржа
Да шарахнет с разгону,
Не успеешь запросить пардону!
 

Так беседует с «дискуссионными воинами» Демьян в ноябре 1924 года.

В то же время на «крестьянской барже» разворачиваются события, говорящие об острой вражде старого к новому. Кулаки убивают коммунистов, селькоров. Демьян Бедный едет в Николаев. Там – суд над убийцами из села Дымовка, одно название которого станет скоро нарицательным… Оттуда в Киев, затем в Ленинград. И отсюда через несколько дней после публикации «Памяти селькора Григория Малиновского», убитого в Дымовке, шлет в Москву уже свой строгий «суд» над теми, над кем недавно только подшучивал: «Всему бывает конец». Теперь Демьян уже открыто издевается: иронический тон уступил место саркастическому, непримиримо обличительному:

 
Троцкий гарцует на старом коньке,
Блистая измятым оперением,
Скачет этаким красноперым Мюратом
Со всем своим «аппаратом».
С оппозиционными генералами
И тезисо-маралами, —
Штаб такой, хоть покоряй всю планету!
А войска-то и нету!
Ни одной пролетарской роты!
Нет у рабочих охоты
Идти за таким штабом на убой,
Жертвуя партией и собой…
…
Повисли у Троцкого мокрые перья,
Смылась наводная краса.
А со всех сторон несутся голоса:
– То-то!
Отчаливайте в меньшевистское болото!
– Скатертью дорога
От большевистского порога!
 
 
Надо твердо сказать «крикунам»
И всем, кто с ними хороводится:
– Это удовольствие нам
Чересчур дорого обходится!
Довольно партии служить
Мишенью политиканству отпетому!
Пора ж, наконец, предел положить
Безобразью этому!
 

Демьян Бедный знает, откуда «несутся голоса». Он слышит их. И сыплется дождь эпиграмм о том, как были приняты дискуссионные «вожди» в Ленинграде – на «Красном путиловце», на «Красном треугольнике», на заводе «Большевик», на собрании железнодорожных мастерских и на табачной фабрике имени Урицкого.

А все же, вернувшись в Москву, непримиримый Демьян среди огнеметной пальбы иногда еще пробует урезонить некоторых оппозиционеров: «Смилгуйтесь», братцы! Что вы!..» – восклицает поэт, обыгрывая фамилию одного из них: Смилга.

Среди заключительных стихотворений цикла «Борьба за ленинизм» – программное «На ленинский маяк».

Близится первая годовщина смерти Ленина. Демьян, в течение всего года множество раз обращавший читателей к памяти Ильича, пишет первое стихотворение об утрате. Рассказывает о проводах, про «тысячи лаптишек и опорок, за Лениным утаптывающих путь…».

 
Заковано тоскою ледяною
Безмолвие убогих деревень.
И снова он встает передо мною —
Смертельною тоской пронзенный день.
 
 
Казалося: земля с пути свернула.
Казалося: весь мир покрыла тьма.
И холодом отчаянья дохнула
Испуганно-суровая зима.
…
Шли лентою с пригорка до ложбинки,
Со снежного сугроба на сугроб.
И падали, и падали снежинки
На ленинский – от снега белый – гроб.
 

Это одно из лучших лирических произведений Демьяна Бедного. Потом к проникновенным «Снежинкам» присоединится «Клятва Зайнет» и другие; но тема близости к ушедшему останется у Демьяна на всю жизнь.

Демьян постоянно вспоминает о Ленине, его советах, откликаясь на самые оперативные темы. А раз-два в год – в день рождения Ильича, иногда и в день смерти – поэт пишет только о нем.

Вот уже прошло три года. Поэт рисует «день как день, простой, обычный, одетый в серенькую мглу», точными штрихами обозначая приметы старой России – России 1870 года:

 
…Служил в соборе протопоп.
И у дверей питейной лавки
Шумел с рассвета пьяный скоп.
…
На дверь присутственного места
Глядел мужик в немой тоске,
Пред ним обрывок «манифеста»
Желтел на выцветшей доске.
…
К реке вилась обозов лента.
Шли бурлаки в мучной пыли.
Куда-то рваного студента
Чины конвойные вели.
 

Полная грусти, неизбывной тоски и безнадежности картина неожиданно завершается аккордом, резко снимающим ощущение обреченности:

 
Никто не знал, Россия вся
Не знала, крест неся привычный,
Что в этот день, такой обычный,
В России… Ленин родился!
 

Мало кому из лириков, не видевших лирического дара Демьяна Бедного, давались такие проникновенные строки.

Четвертую годовщину со дня смерти Ленина поэт отметил воспоминанием «Живой Ильич»:

 
Бывало, пишу.
Спешу,
Пригоняю к строчке строчку,
Чтоб вышло «вовремя и в точку»,
Чтобы зажечь читателя боевым огнем,
Чтоб увлечь их задушевно-прельстительным слогом,
Пишу – и думаю все время о нем,
Об Ильиче, судье взыскательно-строгом:
Прочтет он и весело прищурится,
Или, задумавшись, нахмурится
И скажет, что тема важна и остра
И к ней с маху подходить неудобно, —
И все, что он скажет, его сестра,
Марья Ильинична, передаст мне подробно.
И стану я рисовать живей
Красоту подвига, бытовое уродство.
Во всем, во всем, даже в работе моей
Отражалось ленинское руководство!
 

Да, он постоянно думает, «глаза оторвав от листа, что сказал бы тот, чьи уста нынче немы?».

Именно это помогло Демьяну прервать срок жестокой «передышки», помогает работать, идти в драку и… по-прежнему заставлять читателя от души смеяться.