Текст книги "Демьян Бедный"

Автор книги: Ирина Бразуль

Настало 30 августа. Тяжелое утро. В Питере убит председатель ЧК Урицкий. Дзержинский срочно выехал туда. А в Москве обычный партийный день: шли собрания.

Во второй половине дня дрогнули, побледнели лица людей, не знавших, что такое страх: с завода Михельсона привезли раненого Ильича…

Необыкновенная тишина в Кремле. Дверь квартиры Ленина раскрыта настежь. Первый врач у его постели – Вера Михайловна Величкина. Не оборачиваясь, говорит мужу:

– Звони домой! Морфию! Шприцы!

– Леля уже здесь.

Вера Михайловна надламывает головку ампулы. Скорей! Морфий должен снять шок. Это прежде всего. Так… Теперь нужна камфара. И подушки. Надо положить повыше. Несколько подушек… Приподнять.

Леля снова здесь с новыми ампулами. Мальков после звонка Бонч-Бруевича вылетает из комендатуры в дворцовую гардеробную. Она на замке. Бешено вышибает ногой дверь.

– Вот подушки!

В коридоре у ленинской квартиры – окаменевшие в безмолвном отчаянии люди. Слышен только голос Бонч-Бруевича, передающего распоряжения по телефону. Ждут профессоров Минца, Розанова. Что-то они скажут?..

Приехали:

– Немедленно морфий.

– Сделано.

– А теперь?

Вопросы не задаются вслух. Ответы читаются по лицам.

Неведение длится несколько суток…

Свердлов работает днями и ночами в ленинском кабинете. Там не гаснет свет. Работают все, но только через три-четыре дня переводят дыхание. Лучше! Стало лучше. И тогда все кидаются в работу с еще большей яростью.

…А человека «без наркомата, без должности» что-то не видно в газетах с 21 августа. Прошла уж половина сентября, но ни в «Правде», ни в «Бедноте» – ни слова. Куда подевался?

А вот куда: надо брать Казань. Наступление назначено. 7 сентября в части врага уже сброшены листовки. Это первые стихи Демьяна после ранения Ильича. Звучат, как всегда, бодро: «Гудит-ревет аэроплан. Летят листки с аэроплана. Читай, белогвардейский стан, посланье Бедного Демьяна!..» Он призывает обманутых солдат «ударить в тыл остаткам гнусной банды царской». Только две строки здесь говорят о случившемся 30 августа: «Мы раны нашего вождя слезами ярости омоем», «С нашим раненым вождем мы победить весь мир сумеем…»

С наступлением на Казань натиск Красной Армии нарастал по всему Поволжью. Большинство вновь сформированных дивизий направлено на ставший в те дни главным Восточный фронт. Надо было поспеть всюду. Совершенно случайно в бумагах Демьяна Бедного сохранился занятный документ. Это «Экстренный отзыв» от коменданта станции Арзамас начальнику этой станции № 197. Дата 9 сентября 1918 года. Текст: «Прошу принять для перевозки тов. в числе одного челов. со станции Арзамас до станции Свияжск…»

Принятый для перевозки «один челов.» с суровым, простым лицом солдата и метким взглядом артиллериста появляется в те дни в Хвалынске, под Самарой, Николаевском-Уральским. Его бы и приняли за солдата, но он в кожаной фуражке со звездой и кожаной куртке. «Это новый комиссар!» – решают по первому впечатлению в частях.

10 сентября взята Казань. В первом же номере походного листка «На биваке» того же 10-го числа Демьян приветствует: «Товарищи! С победой! Отдохнем за беседой. Часок отдохнем – и дальше махнем!»

Один походный листок за другим – и в каждом он беседует с бойцами. Здесь он в своей стихии. Демьяну любо посидеть у бивачного костра, покурить, потолковать: есть о чем порасспросить и самому рассказать. А иногда оглядится, задумается и видит:

 
Необозримая равнина,
Далекий оклик журавлей.
Стальная серая щетина
Промокших скошенных полей.
Деревня. Серые избушки.
Кладбище. Церковка, пред ней
Повозки, кони, ружья, пушки,
Снаряды, люди у огней.
…
«Слыхал?» – «Слыхал?» —
«Добьем, известно!»
«Вперед нас, гадина, не тронь!»
Глаза простые смотрят честно.
Трещит приветливо огонь.
 

А огонь на биваке не всегда приветлив. Всякое бывает. Чапаевцы взяли Пугачев. Вроде есть небольшая передышка. Еще вечером варили уху, угощали приехавшего сюда Демьяна. Все было тихо. Но как ярился Чапаев, хватившись Демьяна, когда вспыхнула перестрелка! Откуда ни возьмись из рощи огонь по передовым окопам. «Почему Демьян оказался там? Кто велел? – напускается на своих Василий Иванович. И ординарцу: – Коня!»

Чапаев соскочил в окоп, когда огонь уже был подавлен. «Белоказаки налетели!» – объясняют бойцы. А гость Чапаева мотивирует свое пребывание здесь также по-деловому: «Задание Реввоенсовета. Надо было вручить часы бойцам». Вечером, за разговором выяснил, кто отличился при взятии Пугачева… А хорошие бойцы, известно где… «Так как же? – испытующе смотрит Демьян на комбрига. – Вызывать мне их из окопов в избы, что ли?»

Говорят, легендарный герой тогда отступил перед поэтом. А поэт, отсалютовав вскоре взятой Самаре, уже в другой части.

Он попадает в часть, где случайные налеты врага маловероятны. Здесь даже есть московские газеты! Вот «Беднота» от 2 октября. Его стихи «На биваке», «Трещит приветливо огонь». Есть и «Правда». Но что это?

Вера Михайловна Величкина. Траурная кайма…

Скончалась в ночь на 30 сентября. Испанка, воспаление легких. Как же это?.. И месяца не сравнялось, как она сидела у постели раненого Ильича. Что же они там… Неужели ничего нельзя было сделать?

Его руки лежат поверх газеты. Папироса погасла. Он и не закуривает. И табак и сама газета сразу стали как-то ни к чему… «В иной среде, иных друзей нашел я в пору пробужденья…» Сколько было связано с ушедшим другом! Как она встретила его тогда, в первый раз!.. Каким он был в эту первую встречу еще темным!.. Она была первым товарищем из женщин, кому он отдал безоговорочную любовь-уважение.

Позже он увидит у Владимира Дмитриевича фотографии похорон. Увидит письмо Ленина. В те дни Ильич еще был в Горках и писал:

«Дорогой Владимир Дмитриевич! Только сегодня утром мне передали ужасную весть. Я не могу поехать в Москву, но хотя бы в письме хочется пожать Вам крепко, крепко руку, чтобы выразить любовь мою и всех нас к Вере Михайловне и поддержать Вас хоть немного, поскольку это может сделать человек, в Вашем ужасном горе. Заботьтесь хорошенько о здоровье дочки. Еще раз крепко, крепко жму руку.

Ваш В. Ленин»[9]9
  В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 50, стр. 186–187.


[Закрыть]

И – рукой Надежды Константиновны: «…Владимир Дмитриевич и Леленька, не знаю что и сказать… Как-то ужасно трудно верится…»

Да, несправедливым утратам верилось трудно. Трудно воевалось. Трудно работалось. И после вызывающего, написанного недавно обращения к другой стороне фронта поэт в эти дни снова говорит с этой, другой стороной как-то иначе. Раньше он писал:

«…Что ж? Идите! Мы к встрече готовы! Эй, скажите нам, кто вы? Эй вы, идущие против рабочей Москвы… Откройте глаза, посмотрите вокруг: где враг ваш? Где друг? Кто ваши вожди и владыки? Такие ль, какие вы и как мы, горемыки?..»

Сейчас, после утраты друга, найденного «в пору пробужденья», Демьян спокойно, почти ласково обращается к братьям-казакам. Доверчиво признается им: «…тоже долго был холопом, темным парнем, остолопом, лоб расшиб о сотни пней, до того как стал умней…» Да что это? Призыв переходить на сторону Красной Армии или исповедь? Начало – просто задушевная беседа у костра: «Ночь тиха, и небо звездно. У бивачного огня, братцы, слушайте меня…», «Это я – тут, с вами рядом, – вас окинув братским взглядом, с вами братски речь веду, как нам снова жить в ладу». И поэт рассказывает донцам и кубанцам о себе:

 
С вами вместе пас лошадок,
Вместе бегал по задам,
По помещичьим садам,
Вместе с вами в хороводе
Пел я песни о народе,
О судьбе его лихой.
Я ль советчик вам плохой?
 

Но теперь-то он не «темный парень», а человек опытный, умный, и потому уверенно переходит к делу. Смело бросает свой вызов на ту сторону: «Не уйду я, братцы, с поля, буду биться до конца. Не жалейте же свинца: прошибайте лоб мне пулей… Сладко спать в земле сырой тем, кто пал за вольный строй…»

И снова «гудит-ревет аэроплан», летят в тыл врага демьяновские листовки. А на своей стороне бойцы уже вооружены бодрой песней, походным маршем, развеселой частушкой, которую так хорошо спеть в минуту передышки. И по всем городам гремит его «Коммунистическая Марсельеза».

Командованию Красной Армии да и противной стороне хорошо было известно, что листовки производили действие, равноценное боевым усилиям нескольких воинских частей. Это засвидетельствует такой непримиримый враг, как пойманный в первые месяцы Советской власти «старый держиморда» Пуришкевич. На следствии он разговаривает высокомерно, утверждает, что «большевики все равно долго не удержатся», и показывает: «Среди вас, большевиков, для нас, монархистов, опасных людей только двое. Это – Ленин, который сумел так быстро организовать и заострить, хотя не с того конца, такую цепкую власть, и Демьян Бедный, который сумел своими агитками пролезть под каждую солдатскую шкуру глубже, чем все наши декреты и прокламации».

Свои не станут говорить Демьяну, что он для них значит. Они просто ему рады и стараются чем могут отдарить его. Охотно расскажут, о чем спросит. Наперебой угощают табачком. Если нет – сами закурят демьяновский. Собрался он в Москву – соберут в дорогу «фунтик» и подкрепят свои приветы Ильичу несколькими фляжками «грушовки»: ему на поправку стопочку перед обедом… хорошо! Наивную уверенность в том, что это именно так, не может разрушить ничто. Все объяснения, что Ильич вообще не пьет спиртного, встречают дружный отпор: «То вообще. А то после болезни! Пользительно. Для аппетиту! Это же знаменитая, за ней купцы со всех концов раньше наезжали…»

Нальют флягу и Демьяну: «Бери! Не стесняйся! Чего там!..» Ему отказаться трудно: только что вместе пробовали. К тому же он знает: не взять от души предложенное – значит обидеть. Такие подарки он везет из Самары, которая взята с большим запасом продуктов: бойцы подхарчились. В другие разы – и значительно чаще – он сам поделится сухариками, чем придется.

Но, приехав с «грушовкой» в Москву, он так просто ее друзьям не разольет. Любитель мистификаций найдет бутылку с фирменной наклейкой и сплетет целую басню о вине «из тайных царских погребов». Даже ключ покажет. Не обманет он только Шаляпина. Федор Иванович знает толк в винах, и с ним у хозяина одна забота: вовремя подмигнуть… Просто, без всяких баек Демьян отнесет «грушовку» к Бонч-Бруевичам. Оказалось, что испанкой болели и Ульяша и Леля. Они даже не хоронили Веру Михайловну. Обе до сих пор еле стоят на ногах. «Пользительность» «грушовки» для Лели?.. Четырнадцать лет. А Ульяне Александровне в самый раз.

Если во время распивания вина «из царских погребов» в Демьянов клуб заглянет Владимир Ильич, хозяин, с ловкостью ныряющего под парту школьника, сунет свои «фирменные» бутылки под стол, и разговор будет продолжаться как ни в чем не бывало.

А людей здесь все больше и больше. Не случайно Шаляпин называет этот дом клубом, «…куда очень занятые и озабоченные люди забегали на четверть часа не то поболтать, не то с кем-нибудь встретиться. Я уже упоминал, что у Д. Бедного я встретил в первый раз Ленина…». Артист, рассказывая о том, что и он сам постоянно навещал «милого поэта», а часто вместе с Горьким, говорит, что именно у Демьяна встречал И. В. Сталина; к этому можно добавить лишь то, что они были старыми знакомыми, так как их связывала еще совместная работа в дореволюционной «Правде».

Нет ничего удивительного в том, что люди тянулись сюда. Демьян битком набит новостями, впечатлениями; всегда откуда-то вернулся и куда-то собирается.

Но утром, когда он садится за письменный стол, он видит себя под Казанью или Самарой. Видит простые глаза, что смотрят честно. Слышит историю про старика, о котором Чапаев ему рассказывал, улыбаясь в усы: «Вот это был дед! Хороший такой старичок – это уж наш дедушка…»

К первой годовщине Октября выходит плакат со стихами. Тут рассказана история повстречавшегося Чапаеву в селе Большая Таволожка старика. Он сетовал: худ, голоден, оборван. Всю жизнь работал. Неплохой печник. А и лаптей нету! «Иди, – ответил ему Василий Иванович, – к большевикам, в комитет бедноты. И накормят и пособят!»

Демьян пишет, как было дело:

 
…Прохожему утром – обновка,
Одет с головы и до ног:
Рубаха, штаны и поддевка,
Тулуп, пара добрых сапог.
 
 
«Бери! Не стесняйся! Чего там!
Бог вспомнил про нас, бедняков,
Была тут на днях живоглотам
Ревизия их сундуков».
 

Поэт крепко запомнил, что сказал в ответ старик: «Семьдесят лет я ходил по земле, а уж сколько обошел, один только бог знает. И наконец-то все-таки дошел до этого места…»

Стихи точно так и называются: «До этого места». Доподлинны и слова благодарности:

 
Надевши тулуп без заплатки,
Вздохнул прослезившийся дед:
«До этого места, ребятки,
Я шел ровно семьдесят лет!»
 

Поэт испытывает на себе огромную силу воздействия бивачной жизни. Но не только она дает ему темы. Москва нужна ему не для отдыха, не для встреч с друзьями. И здесь полно дел. Демьян даже ходит на работу. Не в одну «Правду» или «Бедноту». В переулке у Сретенских ворот – новое учреждение: Российское телеграфное агентство – РОСТА, предшественница ТАСС.

Интересное, живое учреждение. Характерная деталь: на двери ответственного секретаря пришпилена убедительная просьба: «Входить без стука и доклада!!!»

В РОСТА, кроме обычной работы агентства – круглосуточных дежурств в телеграфном отделе, куда стекается вся информация и откуда уже обработанный и размноженный материал идет в газеты, – беспрестанно нарождаются новые виды агитации. Отсюда сотрудники уезжают с агитпоездами и пароходами. Здесь появился совершенно необычный тип газеты-афиши: выпуски «Стенной РОСТА». Их придумал все тот же Дмитрий Иванович, что работал в старой «Правде» и питерской «Красной». Теперь, будучи ответственным секретарем РОСТА, нашел выход из положения. Бумаги мало, новостей много, информация нужна. Расклеенные на улицах экземпляры стенной РОСТА прочтут десятки, сотни. Плохо с клеем, расклейщиками и курьерами? Сотрудники между делом, на пути, сами прикрепят свежие листки кто чем горазд: кнопками, гвоздиками, а уж если вовсе ничего нет, то, как ни дорог хлеб, кусочками мякиша из своего скудного пайка. Они же сами помчатся, чтобы передать в Кремль тот же листок. А уж если особо срочно – ответственный секретарь средь зимы, завалившей Москву снегом (очищать улицы тоже некому), сядет на велосипед и покатит, да еще будет утверждать, что пользуется лучшим видом транспорта: ведь дорога к кремлевскому холму со сретенского все под уклон, да и на снегу не расшибешься.

Здесь же, почти одновременно со стенной РОСТА, рождаются ее «Окна». Броские рисунки, боевые, короткие стихотворные строчки. В «Окнах РОСТА» орудуют художники Черемных и Маяковский. Но Черемных только рисует. А Маяковский – на два фронта. Вот тут-то Демьяну и надо подсобить. Еще нет поэтов, которые хотят и могут вести эту будничную агитационную работу, и потому Демьян после скажет: «Мы с Маяковским так работали, что временами казалось – нас только двое».

Есть в Москве и другие заказы. Вот прямой – от Ленина. Владимир Ильич расспросил о настроениях фронтовиков:

– Выдержат ли?.. Не охоч русский человек воевать…

– Не охоч! Я повидал это еще в четырнадцатом году. Однако теперь совсем иное дело…

Разговор все же заходит не о сегодняшнем дне, а касается национальных черт, вековых традиций. Тут Демьян Бедный осведомлен широко, даже шире собственного опыта. Он предлагает Владимиру Ильичу просмотреть книгу Барсова, в которой собраны «плачи завоенные, рекрутские и солдатские».

И когда Ленин возвращает книгу, он, по словам Демьяна Бедного, говорит так:

«Это противовоенное, слезливое, неохочее настроение надо и можно, я думаю, преодолеть. Старой песне противопоставить новую песню. В привычной своей, народной форме – новое содержание. Вам следует в своих агитационных обращениях постоянно, упорно, систематически, не боясь повторений, указывать на то, что вот прежде была, дескать, «распроклятая злодейка служба царская», а теперь служба рабоче-крестьянскому, советскому государству, – раньше из-под кнута, из-под палки, а теперь сознательно, выполняя революционно-народный долг, – прежде шли воевать за черт знает что, а теперь за свое и т. д.».

…Вот тогда-то и грянули знаменитые «Проводы»: «Как родная меня мать провожала, как тут вся моя родня набежала…»

Положенная на музыку композитором Васильевым-Буглаем, песня раздавалась на фронте и в тылу; на мирных демонстрациях и в походных маршах; на семейных торжествах и пионерских сборах, привычно «голосили» ее в деревне:

 
«А куда ж ты паренек?
А куда ты?
Не ходил бы ты, Ванек,
Да в солдаты!
В Красной Армии штыки,
Чай, найдутся.
Без тебя большевики
Обойдутся.
…
Утеснений прежних нет
И в помине.
Лучше б ты женился, свет,
На Арине».
 

С задором, с такой силой убежденности, с какой может звучать только выражение собственных мыслей, отвечал отсталой родне многоголосый хор «Ваньков» и «Арин»:

 
«Будь такие все, как вы,
Ротозеи,
Чтоб осталось от Москвы,
От Расеи?»
…
«С Красной Армией пойду
Я походом,
Смертный бой я поведу
С барским сбродом…»
 

…Долгие-долгие годы после окончания гражданской войны залихватские «Проводы» с веселым посвистом гремели по «всей Расее».

Радостно было поэту получать доказательства того, что ему удалось понять мысль Ильича, выполнить его заказ. Вспоминая о разговоре с Лениным, он так итожил его: «Вот какую идейную базу имела моя фронтовая агитация».

В ту пору он был единственным поэтом, который мог так сказать.

Глава II
НА БИВАКЕ И ДОМА

В нищей, вовлеченной в неравные бои стране за три года гражданской войны напечатано сорок пять книжек Демьяна Бедного. Миллионными тиражами, потому что они были нужны, как хлеб, как оружие. Потому что даже та часть крестьян, которая была озлоблена введением продразверстки, на собраниях, где присутствовал Демьян, направлялась прямо к нему… целоваться. Ему писали и с фронта и из тыла. Полагались на его слово. Знали, что поможет. Объяснит. Верили. Да и как было не поверить?

Вскоре после введения продразверстки Демьян публикует «переведенное» им в стихи письмо с фронта. Бойцы сообщают, что не жалеют жизни за Советскую власть, а тем временем какие-то ретивые начальнички злоупотребляют правом, данным этой властью:

 
Пишут из дому родители,
Плачет каждая строка:
Там какие-то грабители
Утесняют мужика.
…
Обернулась-де татарщиной
Власть рабочих и крестьян.
Не под новой ли мы барщиной,
Дорогой наш брат Демьян?
 

Демьян вступает в открытую «беседу по душам», как он называет свои стихи, отвечая:

 
Пред товарищами милыми
Я не скрою ничего.
Вам пишу я не чернилами, —
Кровью сердца своего.
 
 
Нету глупости разительней,
Чем прикрашивать все сплошь.
Правда горькая пользительней,
Чем подслащенная ложь.
 
 
Мы – не боги несудимые:
Не минует нас молва,
Но спасибо вам, родимые,
За открытые слова.
…
По делам крестьянским следствия
Нам пришлося наряжать:
Кто чинит крестьянам бедствия?
Что их стало раздражать?
…
Ленин дал распоряжение,
Чтоб, прижучив кулаков,
Больше вникнуть в положение
Всех трудящих мужиков…
 

Демьян советует, обещает и разъясняет:

 
Не шуметь, махая вилами,
И не пятиться назад,
А своим умом и силами
Строить жизнь на новый лад.
…
Не потерпим укрывательства
И поблажки не дадим.
За насилья, надругательства
Никого не пощадим.
…
Не худое мы затеяли,
И не зло у нас в уме:
Много дряни мы отвеяли,
Но бредем еще во тьме.
…
Но для дела мало смелости:
Нужен ум и нужен глаз.
Зло от нашей неумелости
Получалося не раз.
 
 
Поработаем – научимся.
Первый опыт, как ни туг,
Перебьемся, перемучимся
И осилим наш недуг.
…
Чтобы жертвой не напрасною
Были черные года, —
Чтоб взошло над Русью Красною
Солнце Правды и Труда.
 

«Беседа» напечатана в «Правде». Перепечатана в «Бедноте». Выпущена отдельным изданием издательством ВЦИК: чем больше читателей, тем больше веры, поддержки, хлеба. Поэтому тиражи демьяновских стихов за эти годы превышают общий тираж изданий всех других писателей.

Вот уже скоро год, как поэт беспрестанно на фронтах. А ему неймется побывать и в тылу: как работают? Что в провинции? И весной 1919 года Демьян едет в Тверскую губернию. Выбор не случайный. Еще в прошлом году молодой газетный работник Весьегонского уезда А. Тодорский написал маленькую книжечку «Год с винтовкой и плугом». Она была составлена по поручению уездного комитета партии как официальный отчет о деятельности Советской власти и напечатана маленьким тиражом на месте, в том «медвежьем углу», где была написана. Но автор скоро получил теплое письмо от Демьяна Бедного, через которого эта скромная книжечка попала на стол и к Владимиру Ильичу. Уже будучи генерал-лейтенантом Советской Армии, А. Тодорский, вспоминая об этом, удостоверял, что поездка Демьяна в Тверскую губернию была предпринята с ведома и одобрения Ленина.

Это не единственный пример обмена информацией поэта с Лениным. Еще в Смольном Владимир Ильич отдал Демьяну полученное им из-за границы письмо от князя Волконского, на которое поэт ответил в печати. Позже на одном из заседаний IV конгресса Коминтерна, молодая приезжая журналистка Сенгалевич, встретив Ленина, попросила его прочесть ее стихи. Через несколько дней на дом к Сенгалевич явился Демьян Бедный, который получил стихи от Ильича. Другой автор послал Ленину пьесу «Красная правда» – отзыв писал Демьян.

Теперь разговор о книге «Год с винтовкой и плугом» привел Демьяна к поездке в Тверскую губернию. Расписание и здесь жесткое. Сперва Весьегонск. Оттуда в деревню Приворот. Потом в волостной центр, село Кесьма – там уже большая партийная организация: восемьдесят коммунистов! Из Кесьмы в Пашковскую коммуну, три дня в Телятинской волости. Дома, школы, собрания, конференции, и до трех ночи – записи впечатлений. Они публикуются в стихах и серией очерков, идущих в шести номерах июньской «Правды». Демьян пишет:

«Не столица, а именно эти «места» создают непоколебимую уверенность в правильности основ нашего курса и прочности нашего положения, способного противостоять тягчайшим испытаниям. Мы не на уклоне, а на подъеме».

«Правда» печатает очерки, а автор уже далеко. «Разжигатель неуемный, я кочую по фронтам, мой вагон, дырявый, темный, нынче здесь, а завтра там…» Поэт столько раз застревал на станциях со своими «экстренными предписаниями», что товарищи сочли нужным предоставить ему вагон.

Вагон обычно прицепляют в конце состава. А тут, на буферах – самое завидное место для ребятишек, оставшихся без крова и родных. Иные «счастливчики» едут в ящиках под вагонами. На станциях или задержках – прямо в поле. Демьян часто спрыгивает на пути и идет знакомиться, извлекать малолетних пассажиров: «Куда? Зачем?» И – «Айда ко мне!». То один, то другой попадают в когда-то роскошный салон-вагон. Теперь здесь всю роскошь составляют несколько пачек книг да потрепанная пишущая машинка «Ундервуд», данная Демьяну как орудие производства. Она поражает воображение. Дядька тоже, оказывается, хороший. Видно, любит компанию. И табак у него есть. Закурив в свое удовольствие, каждый хлопчик некоторое время пытается держаться как самостоятельная личность. Рассуждает о свободе. Делится жизненным опытом. Не прочь повоевать. И приманка-то, на которую он идет, принимая предложение переместиться в вагон, часто заключается именно в этом.

Всерьез обсуждая с очередным гостем положение на фронтах, Демьян незаметно сбивает спесь с «самостоятельных, свободных» граждан. Первое их поражение выражается согласием взять мыло и встать под кран на очередной станции, где будет вода. За ним вскоре следует согласие взять записку и отправиться в тыл, где будут кормить и учить грамоте.

А пока Демьян Бедный катит с новыми попутчиками, промывая им головы и так и эдак, его любимый дед Софрон мирно продолжает беседовать на страницах «Бедноты». Он тут спокойно устроился в отделе «На завалинке» и бесхитростно обращается к читателям: «Вы, братцы, кой-чему поучитесь у деда, и многому я, чай, сам поучусь у вас…»

За каких-нибудь три месяца двенадцать таких бесед печатает Демьян в «Правде», в «Коммунаре». Не оставлена «Красная газета». И новая «Петроградская Правда» тоже выходит с Демьяном.

Где и когда он пишет все это? Не всегда, к сожалению, поэт ставит пометки: «Западный фронт», «Восточный фронт» или просто «Писано на фронте». Вообще он не оставляет никаких следов своей личной деятельности, кроме стихов.

От фронта империалистической войны сохранилась хоть пачка писем. На оригинале стихотворения «Черт-заимодавец» есть пометка:

«19/11.15 г., 11 час. утра. В 20 шагах разорвалась бомба. Убит писарь. Вместо испуга я охвачен буйной радостью, как и все, кто со мною остался жив».

После более длительного и напряженного времени гражданской войны не осталось ничего. Ни одного письма, рассказа об опасности, которая грозила ему теперь не только в превратностях боевых условий. В империалистическую войну за ним по крайней мере не шла охота с вражеской стороны. А сейчас, пожалуй, не было генерала, который не объявил бы большой награды за поимку Демьяна Бедного. Один даже сообщил, что его «уже повесили». Но так как листовки продолжали сыпаться и делать свое дело, белогвардейское командование впредь до «поимки» начинает выпускать листовки поддельных «Демьянов».

– Я теперь вроде крупной коммерческой фирмы! – говорит поэт. – Надо писать читателям разъяснение: остерегайтесь подделок! или: «Как отличить на фронтах подлинные листовки Демьяна Бедного от белогвардейских подделок под них». Сказано – сделано!

 
Вожу пером, ребятушки,
По белому листу.
С народом я беседовать
Привык начистоту.
За словом, сами знаете,
Не лезу я в карман,
Но не любил я от роду
Пускаться на обман…
 

Он говорит бойцам: «Читай меня, – суди. Любовь и злая ненависть сплелись в моей груди», – и объясняет, к кому и за что он питает любовь и ненависть. Он уверен в том, что солдаты разделят его чувства.

Поэт не шутит, когда пишет, что «меня б дворяне вздернули на первом же суку. Пока же на другой они пускаются прием: печатают стишоночки, набитые враньем».

 
…Но с подписью поддельною
Уйдешь недалеко.
Мои стихи иль барские, —
Узнать, друзья, легко:
Одной дороги с Лениным
Я с давних пор держусь…
 

Это же разъяснение Демьян использует для высказывания символа своей веры в целом: «В моем углу два образа: рабочий и мужик», а о себе самом добавляет:

 
Еще, друзья, приметою
Отмечен я одной:
Язык – мое оружие —
Он ваш язык родной.
Без вывертов, без хитростей,
Без вычурных прикрас
Всю правду-матку попросту
Он скажет в самый раз.
Из недр народных мой язык
И жизнь и мощь берет.
Такой язык не терпит лжи, —
Такой язык не врет.
 

…Много говорить о себе незачем. Нужна только справка по делу. Это старая точка зрения Демьяна. Еще когда-то, после выхода первой книги басен, он отвечал на запрос критика из провинции относительно своей биографии тем, что послал фотокарточку из серии «30 коп. дюжина» и добавил: «Детина в шесть пудов весом. Крепкая, черная кость. Пускаться в дальнейшие автобиографические измышления я не охотник. При случае, ежели что, отчего не поговорить о былом. Но – при случае. Выйдет правдивее. А так вообще все автобиографии врут». Так он писал в 1913 году.

Теперь, когда за годы гражданской войны он вызвал к себе интерес миллионов читателей, в прежней точке зрения не изменилось ничего. Видимо, с неохотой Демьян набросал всего полторы странички на машинке: «Из автобиографии». Главная мысль здесь та, что рассказывать о своей жизни – «все равно, что давать комментарии к тому немалому количеству разнокачественных стихов, что мною написаны. То, что не связано непосредственно с моей агитационно-литературной работой, не имеет особого интереса и значения».

Отношение к собственному портрету ясно. То, что останется потомкам, может быть по «30 коп. дюжина». Но вот портреты врагов – дело интересное и нужное. Демьян чеканит один за другим. Собирательные. Строго индивидуальные, даже с родословной. С разоблачением подлинных имен и присвоением уничижительных прозвищ. С описанием повадок и точных биографических подробностей.

Поэт узнает, что подлинная фамилия генерала Шкуро просто Шкура: «Пес поганый, волчья шкура… кто не шел, тех силой брал. Ай да Шкура, молодчина, расторопный генерал!»; подполковник Булак-Булахович переименован в Кулака-Кулаковича; Деникин – в «Денику-воина». Достается и Колчаку, но особое внимание уделяется серьезно угрожающему Питеру Юденичу.

 
Когда, повесившись, Иуда
Ушел к чертям в кромешный ад,
То – плод Иудиного блуда —
По нем осталось много чад.
 
 
Глаза ученейшего люда
Искали долго и нашли
В писаньях древних, что отсюда
Все Иуденичи пошли…
 

Так Демьян представляет и встречает этого генерала. «Провожает», когда настанет пора, тоже внимательно. Уж он не пропустит сообщений, что после вторичного провала Юденич арестован при попытке к бегству с остатками… денежных средств своей армии.

 
Юденич! Господи, каким был генералом!
Вояка, шут его дери:
Брал Питер, лез в цари…
 
 
И, оказавшись вором, был арестован прокурором.
Выходит так, что брал наш Красный Петроград
Не генерал, а конокрад.
 

Но «проводить» Юденича нелегко! Сперва еще следовало расколотить его. Демьян вернулся из Питера осенью девятнадцатого года серьезно обеспокоенный:

 
Уж на что я шутник, но и мне не до шуток.
Жутко в Питере. Воздух в нем кажется жуток.
Напряженность глухая на каждом шагу:
Всем нутром своим чувствуешь близость к врагу.
…
Враг могучие когти свои показал.
Маски сброшены. Время сурово.
Красный Питер, он первое слово сказал,
Он не скажет последнее грозное слово.
 

Встревоженный Демьян отказывается шутить. Само пребывание в осажденном городе, в пригородах, где он в тесном контакте с бойцами ищет средства им помочь, настраивает на серьезный лад. Положение осложнено тем, что под Питером впервые появилось новое, никогда русскими не виданное оружие: танки. Даже слово это непривычно русскому уху. Демьян уловил, что бойцы произносят его по-своему: между двумя согласными мягкий знак. В конце привычная буква «а». Выходит – «танька». Но не все ли равно, как называется внушающая ужас машина? Не пустяки ли это? Нет…

Стоп! Это – ключ! Найдено средство избавить бойца от страха. В редакции под Лиговом бухают пушки Юденича, когда там записывают переданное по телефону… оружие.

 
«Ванька, глянь-ка: танька, танька!..»
«Не уйдет от нас, небось!»
Как пальнет по таньке Ванька, —
Танька, глядь, колеса врозь!
 

Эти стихи потом послужат примером Маяковскому, когда он будет делать доклад о том, как писать стихи. «Танки наводили ужас. Наши красноармейцы боялись их как черта, – скажет Маяковский. – Но достаточно было Демьяну обозвать в своем стихотворении танк «Танькой», как сразу пропал весь страх перед этим чудовищем. «Танька» – это понятно, это не страшно, и наши красноармейцы научились брать эти «Таньки» чуть ли не голыми руками».

Именно этим примером Маяковский иллюстрировал свое утверждение той истины, «какую силу представляет собой поэзия, стихи…».