Текст книги "Уайтбол (СИ)"

Автор книги: Ирина Белояр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

«Город циклопов»

Что думает второй пилот Серега – его личное дело, а я люблю Среднеросск. Всегда любил.

В самый первый раз приехал сюда с родителями.

Тогда и я, и город были неприлично молоды: мне только-только исполнилось пять лет, а он едва перевалил за пятьсот тысяч жителей. Сейчас это – громада в несколько миллионов, не считая приезжих. Да и я давно уже не так обаятелен, как во времена неприличной молодости.

Конечно, пятьсот тысяч – ужасно круто по сравнению с масштабами районного городка, в котором мне довелось родиться и вырасти. Но тогда я еще не понимал таких чисел, они ровным счетом ничего не значили. Помню только: стоял у окошка в коридоре, состав шел через парк, примыкающий к вокзалу с запада (про запад я, естественно, тоже еще не знал), а деревья вдоль полотна дразнились разноцветными фонариками – был канун какого-то праздника, Дня города, кажется.

Ехали в купе «домашнего» поезда: мама работала проводницей на линии Москва – Среднеросск. Всего два часа пути (если на электричке – три), но родители почему-то боялись, что и это станет для ребенка слишком тяжелым испытанием. В следующих поездках время пролетало мгновенно – я полюбил стук колес и убегающие назад картинки за окнами. В дороге ты действительно свободен и живешь настоящим. Ничего другого не остается: прошлого уже нет, будущего – еще нет. Непринципиально: идешь, едешь или летишь. Дорога – отсечка. Время между временем. Кто-то внутри тебя подводит итоги и строит планы, но ты не участвуешь в этом, поскольку принадлежишь другой вселенной – той, которая проплывает за окнами, иллюминаторами, или просто неспешно шагает тебе навстречу. Неуловимая другая вселенная, которая не существует и не может существовать в статике. Фигня, что это от тебя зависит. Что можно тормознуть в любой точке пути. Тормознуть-то можно, но тогда это окажется всего лишь еще одна точка обычного мира.

Когда я впервые почувствовал прикосновение параллельной вселенной? Может, в пять лет отроду и почувствовал – глядя на убегающие, синеватые в сумерках, деревья за окном и разноцветные огоньки, разбросанные по стволам и кронам.

Потом был вокзал, такси и такой же как парк вдоль полотна – весь в разноцветных лампочках – Среднеросск. Но я тогда уже клевал носом.

Проснулся утром в квартире родственников, перманентно возбужденных тем, что наконец удалось купить жилье в приличном городе. «Задумайся, Ника, это тебе не ваше Прибрежное!» – то и дело восклицала по поводу и без повода зануда-тетка, мамина сестра. Но фиг с ней, с теткой, это неважно. Важно, что чуть ли не в каждой подворотне работали мини-комплексы аттракционов, по улицам ходили артисты в костюмах персонажей наших и американских мультиков, а по небу летали в огромном количестве надувные шары и дирижабли. Наверно, для взрослых тоже что-то было, но я этого не помню.

Когда произносят «Среднеросск», в памяти возникает дирижабль, висящий в небе среди ворон и надувных шариков.

С тех пор я много раз сюда приезжал. Сначала – с родителями, потом – с друзьями. В целях профориентации и просто оторваться. После школы учился здесь, в Центральном естественно-научном колледже – это было ужасно круто и обеспечивало чуть ли не беспрепятственное поступление в несколько серьезных вузов, включая Московский университет. Только потом оценил, каких денег стоило родителям мое пребывание в этом колледже. Слава богу, не зря: в универе я уже оказался на правах честного умника, а не хорошо финансируемого дегенерата.

Москву я тоже помню, но плохо: тот период моей жизни больше всего пострадал от амнезии. Когда смотрю телевизор или фотографии, узнаю многие места: вот здесь был, и здесь тоже был… но в целом воспоминания о студенческой жизни – стихийно сваленные в кучу разрозненные картинки, серо-черные почему-то. И дело тут, наверно, не в самом городе – хотя он вспоминается мне неуютным и агрессивным, чем-то похожим на огромную космическую окраину со свалкой погасших звезд и погибших планет, кишащую попрошайками и отморозками. И не в университетской жизни – нервной и дерганной по сравнению с учебой в колледже, сухой, взрослой – но не лишенной нормальных студенческих загулов и развлечений.

Дело в Казанском вокзале. В этой массивной, жуткой будке, которую каждое поколение москвичей считает необходимым надстроить еще на пару этажей – бог весть для каких целей. А может, ее этажи сами растут, как годовые кольца у деревьев, кто их знает: Казанский вокзал, по сути своей, какая-то нечистая сила. Вообще он невысокий – даже в моем родном городке есть башни гораздо выше. Просто громоздкий, бестолковый. И – жуткий. Когда мы с приятелем, порядком выпимши, вывалились ночью на платформу и увидели на фоне пасмурного неба здание вокзала, с нас даже хмель слетел – таким инфернальным ужасом повеяло от этого удолбища.

– Ворота в Москву для трех четвертей России, блин… – выдохнул мой друг.

Такой и осталась моя главная ассоциация. С тех пор когда звучит слово «Москва» в памяти возникает эта самая штука. И никакими аргументами никто не докажет мне, что страходолбище Казанской будки лучше серебристого дирижабля. О вкусах не спорят.

Среднеросск взрослел вместе со мной. Оттого, натыкаясь на грязь, стервозность, внешнюю и внутреннюю неустроенность растущего города, я не мог злиться и судить: это было как бы мое зеркало. Таков я сам, и нечего пенять.

Первую столицу я, кажется, тоже полюбил, но – по-другому. То было какое-то болезненное садомазохистское чувство – может, присущее всем провинциалам, а может – мое личное, неважно. Сейчас воспоминания о московской жизни грузят вдвойне: университетский период – время неоправдавшихся надежд. Кладбище. А на кладбище вряд ли захочешь, к примеру, провести отпуск.

В принципе, все это – личные ассоциативные дебри. Среднеросск и Москва для меня – краевые вешки. На зримом, вещественном уровне моя жизнь прошла на территории между Москвой и Среднеросском, на уровне внутреннем – между необъяснимым воздушно-трансцедентным счастьем и гнетущей инфернальной жутью…

* * *

Память – вообще довольно забавная штука. До последнего момента был уверен, что Вик Малов – рыжий, длинный, с контактными линзами, не в себе парень, которому пол-универа прочило великое будущее. Оказалось – вовсе нет, тот – Вит Белов, уже несколько лет как осевший во внешнем космосе, на Синильге. А Вик – совсем наоборот: маленький, толстый, чернявый. Такой же Малов, как я – Рабинович. Вечный тамада и душа компании, которого я помнил совсем смутно, поскольку будучи в компании надирался раньше всех. А еще Вик Малов – радио без выключателя: вот это вспомнилось очень быстро.

– Я тебя чуть не кинул, – сообщил он мне сразу после «здрассьте». Совершенно по-свойски, будто только вчера разъехались в разные края. – До последнего момента был уверен, что ты прибываешь на Северный вокзал. Убей – не знаю, почему я так решил. Маразм, должно быть, начинается.

В кафе, куда мы заскочили пообедать, и после – всю дорогу до гостиницы, пока я глазел в окно машины на дико изменившийся за семь лет город, Вик в подробностях рассказывал, кого и как он встречал последние два дня. Прибывших до меня было трое, – слава богу, что не тридцать. Все мои попытки перевести разговор на животрепещущую тему не увенчались успехом: стоило открыть рот, дабы произнести сакраментальное слово «уайтбол», как Вик тут же вспоминал очередную особенность кого-то из приглашенных или какую-нибудь значимую, с его точки зрения, деталь пребывания в городе Среднеросске. Ни слова о конечной цели путешествия, ни слова о феномене, ни слова об экспедиционных буднях. То ли Вика самого напрягает эта тема, то ли боится меня отпугнуть раньше времени.

– Я, наверно, все не по делу болтаю, – спохватился он где-то в середине пути. – Извини, нервное.

И, видимо, тут же решил, что его уже извинили. В том числе – авансом.

– Так вот…

Когда добрались до гостиницы, я уже знал, что Ри (биофизик) – один из соавторов программы коммуникации с Чужими, и сам он – совершеннейший Чужой (с кем поведешься), общаться с этим типом крайне трудно – «фиг знает, что творится у него в голове». Приглашенные геологи – гей-тандем, «имей в виду и постарайся не ляпнуть в их присутствии что-нибудь шовинистское». В отеле «Восточный» – куда мы едем сейчас – имеется бассейн и тренажерный зал, но «туда лучше не ходить – разоришься»; вполне демократичный спорткомплекс – всего в двадцати минутах ходьбы, на окраине парка. А в пределах «Восточного» лучше никакими дополнительными сервисами не пользоваться, потому тамошние хозяева «зажлобились совсем». На эту гостиницу «давно бы забили, но у нас с ними договор на обслуживание еще не закончился»… и так далее.

В конце концов, у меня от обилия информации распухла башка, даже таинственный уайтбол уже не интересовал. В отеле я с радостью отделался от провожатого и отправился в номер приводить себя в порядок.

Вечером перезнакомился с командой. Люди как люди. Геологи – лысый бородатый Серж и курчавый безбородый Юра – не производили впечатления шибко уязвимых, при которых не дай бог чего-нибудь ляпнуть. А насчет биофизика Вик успел накрутить меня настолько, что я уже в тайне ожидал увидеть эдакого мутированного полуслизня, плохо владеющего человеческой речью. В реальности все оказалось не так страшно, хотя в первое время присутствие Ри внушало некоторую неловкость, в особенности его не слишком естественная, будто отрепетированная улыбка. Во всяком случае, ничего экзотичного: обычный старатель научных приисков, каких и на Земле достаточно. С головой ушедший в собственный клондайк, оттого не всегда адекватный. Непонятно, чем его так соблазнил Венский, что Ри соизволил оторваться от своей работы. Несколько раз я пытался спросить, но прихотливое течение общей беседы сворачивало в другое русло: интерес к Чужим явно превалировал над сомнительным уайтболом, о котором, похоже, собравшиеся уже знали все, что им полагалось. Оправдано, в общем-то, сворачивало. Еще не один десяток – а то и сотню – лет Чужие будут вызывать общечеловеческий ажиотаж. Эмоциональная амплитуда колеблется от раболепных воздыханий до чернейшей паранойи. Молимся и боимся. Прекрасно знаем, что от них нужно нам – и очень плохо представляем, что от нас нужно им… Официальная версия – мы снабжаем их расчетными данными о планетарных системах: сами Чужие равнодалеки как от астрономии, так и от математики. Но это, извините, явная фигня. На кой хрен космическим соседям наши расчетные данные? Миллионы лет без них обходились…

…После той моей аварии, десять лет назад, пока я настойчиво собирал утраченную информацию о себе – что-то удавалось выудить из собственной строптивой памяти, а что-то приходилось принимать на веру со слов врачей и родных – так вот, в тот болезненный период Чужие снились мне чуть ли не каждую ночь. Сюжет этих сновидений разнообразием не баловал: либо я нахожусь около поселения космических слизней, либо непосредственно в «муравейнике». Чужие непрерывно общались со мной, но суть общения, по закону сна, полностью ускользала под утро, оставляя ощущение чего-то очень хорошо понятого, но слишком сюрреалистичного, чтобы втиснуть в куцые рациональные рамки дневного сознания. Зато декорации, антураж сновидений помнились удивительно отчетливо. Проснувшись, я не всегда мог понять, где нахожусь на самом деле… Позже, когда я уже переселился на лесную базу, как-то по телевизору передали документальные съемки внутренностей «муравейника». Несмотря на плохое качество изображения многие детали показались мне очень знакомыми.

Тогда, десять лет назад, убитая надежда снова и снова возвращалась ко мне по ночам. И хотя остроты потери я со своей разодранной в клочки памятью не ощущал, сны портили настроение, тяготили и заставляли страдать. Психотерапевт, который мной занимался, устал воевать с этим упертым отчаянием Несбывшегося[1]1
  Несбывшееся – лирико-философский образ в произведениях Александра Грина


[Закрыть] и посоветовал сменить обстановку. Я сменил – отправился работать в леса: продолжать жить несложившейся судьбой в конце концов стало невыносимо.

Несколько дней мы болтались в Среднеросске, дожидаясь пятую приглашенную – Александру Луневу, психологиню из внешнего космоса. Утром команда расползалась кто куда, вечером собиралась в баре «Городе циклопов», в нескольких остановках от гостиницы. Ничего особенного, на мой взгляд, в этой забегаловке не было – ничего, кроме приватной домашней обстановки. Но ее-то, как раз, создать сложнее, чем умопомрачительный интерьер… Стены «Города» – драпированная голубовато-фиолетовая ткань. Вдоль стен проходит пандус, ведущий наверх, в мансарду. Пол в зале мягкий, стойка по форме напоминает планетарный челнок, а над стойкой висит гигантская кукла – улитка без панциря с одним белесым глазом и огромным фонарем во лбу. Кукла слегка покачивается, постепенно обходя «взглядом» зал справа налево и обратно. Мягкий голубоватый луч от ее фонаря бегает по столикам и стенам… «Похоже на настоящий Город?» – спросили у биофизика. «Более-менее, – ответил ученый на отличном русском. – Только полы все-таки жесткие. В настоящем муравейнике часто приходится на четвереньках ползать, для устойчивости… Ну, и циклоп парящий – конечно, нонсенс. Рожденный ползать летать не может, так, кажется?». – «Может, это сумасшедший циклоп?» Ри юмора не понял[2]2
  «Учитель: Дети, запишите предложение: «Рыба сидела на дереве».
  Ученик: А разве рыбы сидят на деревьях?
  Учитель: Ну… Это была сумасшедшая рыба». (А. и Б. Стругацкие)


[Закрыть], ответил серьезно: «Лично я до сих пор не встречал сумасшедшего циклопа. На редкость нормальны». – «Жуть какая, – поморщился Юра (тот, который без бороды). – Может, они еще и водки не пьют?» – «У меня полевой напарник водки не пьет, – сообщил я. – Но он, правда, о двух глазах и – примат». – «Все равно, – твердо сказал Юра. – Разлагающее влияние Чужих – налицо.»

…Прекрасно помню день и даже минуту, когда в жизни случился резкий перелом. Чертово Судьбоносное, дремавшее целых десять лет, бесцеремонно воткнулось в мою реальность, та треснула и раскололась пополам – на до и после. Нетерпеливое ожидание чуда обернулось гнетущим предчувствием неизбежного кошмара…

В тот вечер все было не так. Не успели расположиться – до нашего столика домотался какой-то панкующий урод. Чего хотел – осталось тайной, но приставал ко всем по очереди, обижался на любое слово, предлагал выйти то одному, то другому.

Урода вывела охрана, но спокойнее не стало: за соседним столиком шумно отмечала что-то небольшая межнациональная компашка. Гуляли с кавказским размахом и по-русски громко.

– Может, перейдем куда-нибудь в другое место? – предложил Вик.

– Все занято, – отозвался Серж (тот, который лысый), пробежавшись взглядом по залу.

– Поищем другое кафе.

– У тебя идеи есть? А то ведь можно полвечера бродить.

– Здесь нынче экстрим какой-то, а не отдых… Эй, друзья, нельзя ли потише?..

Пьяный белобрысый парень из-за соседнего столика повис у Вика на плечах, отчего тот чуть не свалился со стула:

– Бра… братан, спокуха. У нас тут… понимаешь… тут…

– Все понимаю, но потише нельзя?

– Да ладно, – успокаивающе произнес Ри. – Не так уж они и мешают.

– Давно гудят, – я кивнул на соседей. – Нагуделись порядком, может, сами уйдут.

– И я о том же.

Кукла, изображающая циклопа, в тот вечер светила не так, как обычно. Вместо мягкого, ровного луча – серия стробоскопических вспышек. Неплохо для шоу, но пить водку и беседовать при такой иллюминации – сомнительный кайф.

– Ри, что он говорит? – спросил Серж, указывая на «циклопа».

– Он не говорит, он кричит, – Ри улыбнулся. – Все кричат, и он тоже. Свет – дистанционная форма общения, очень бедная в плане лексикона. Говорят они при телесном контакте посредством электрических импульсов.

– Не надо мне лекцию для заочников. Я спрашиваю, что он хочет сообщить.

– Очень похоже на сигнал опасности. Он непрерывно кричит об опасности. На моей памяти земляне видели такую продолжительную панику один-единственный раз. Кончилось это серьезно.

Соседи подались курить – в обнимку, задевая по дороге чужие стулья. Около каждого потревоженного посетителя белобрысый останавливался и что-то такое подробно объяснял. За шумным столиком остался один джигит.

Разговаривать наконец-то стало возможно, не повышая голос.

– Так чем кончились эти циклопические вопли?

– Метеоритом. У нас разворотило планетарный купол, без людей, слава богу. Соседи двоих потеряли.

– Что же, блин, наши эту фигню не прочухали?

– Маленький он был, не заметили, – ответил Ри. – Впрочем, если бы даже заметили. Маленьких много, от каждого бегать не будешь. Рассчитать место падения с точностью до двадцати метров технически невозможно… А вот у циклопов почему-то не было сомнений, куда именно он шарахнет.

– Чего ж подставились – своих положили?

– Проблемы взаимонепонимания. Соседи не знали, что купол пустой. Хотя пустой тоже попытались бы утащить – они наши космические времянки, похоже, до сих пор воспринимают как свои Города, – Ри поболтал соломинкой в стакане и добавил:

– С их точки зрения дешевле потерять несколько одиночек, чем кусок колонии.

– Ни одно доброе дело не остается безнаказанным… Ну, а вы? Неужели было не ясно, что эти друзья не просто так вопят об опасности?

Я фыркнул:

– Прикинь, сейчас какой-нибудь псих встанет посреди зала и начнет блажить: «Пожар! Пожар!» Ну, допустим, пожар. А где горит, что горит?

– Так вон же он, блажит, – драматически прошептал Юра, глядя на куклу. – Мы вот сидим и сопли жуем, а оно сейчас кааак жахнет…

Все замолчали.

– Белый медведь сдох, – сообщил Серж.

– Тьфу, Юрка, типун тебе, – засмеялся Вик. Нервно как-то засмеялся.

Юра сделал удивленные глаза:

– Я пошутил! Он же не настоящий. Он же плюшевый.

– Не плюшевый, – уточнил Серж. – Синтетика какая-то.

Они продолжали говорить, я не слышал. Зал поплыл, а перед глазами – ни с того, ни с сего – взмыло оранжевое русло реки, текущей вверх, и там, в реке, за тысячи километров отсюда барахталось темное что-то…

– Михей, чего стряслось? – меня тряхнули за плечо.

– Уе…м отсюда! – рявкнул я. – Немедленно! – и, схватив за локоть кого-то, кто ближе был, метнулся к выходу. Почти сразу из-за других столиков вскочило еще несколько человек – видать, тоже почуяли недоброе…

В зале, кажется, началась паника. Фигня – то, что я давеча говорил. Неважно, где горит и почему. Горит – этого достаточно. На выходе из бара образовался затор, который тут же пробила, поднапрягшись, вторая волна удирающих посетителей.

Толпа выплеснулась и выдохнула. Кто-то попытался выяснить: «А что случи…» когда конусообразная мансарда на крыше кабака вздрогнула, пошла боком проседать вниз, в питейный зал… и исчезла.

Раздался грохот.

Толпа отхлынула на противоположную сторону проулка. Две отъезжающие машины задергались в людской толчее и столкнулись. Водилы выскочили наружу, начали выяснять отношения. Кто-то полез их растаскивать. Со стороны проспекта завыла сирена.

Дальше все воспринималось как сквозь сон. Кто-то матерился, кто-то требовал скорую. Часть народа рванула прочь из проулка. На углу кого-то крепко толкнули, человек вписался в витрину небольшого магазинчика… В двух шагах от меня, на асфальте, бился в каком-то припадке джигит из-за соседнего столика. Где-то поблизости вопил перепуганный ребенок…

Я оглянулся на своих.

– Юра! Где Юра?..

– Юрче! – заорал Серж, проталкиваясь сквозь толпу.

Черная птица с человеческими глазами последний раз трепыхнулась и ушла на дно огненного потока.

Поздно орать.

Длинная рука уайтбола

Вик сидел у меня в номере и противоестественно молчал, рассеянно взбалтывая водку в стакане – мне надоело ему напоминать, что это не коктейль. Печальное зрелище: радио, у которого сели аккумуляторы. Хотя, конечно, не самое печальное за прошедшие сутки.

Спасатели ковырялись в обломках «Города» всю ночь. Легкораненых под завалом не оказалось. Несколько человек погибших и несколько в тяжелом состоянии. Полтора десятка людей, которых я не успел спугнуть… хватит, блин! При чем тут я? Сам совершенно случайно уцелел.

Геолог Юра погиб. Несколько часов мы с биофизиком успокаивали остальных участников проекта. Спать, разумеется, не пришлось – какой тут сон. А утром на нашу голову свалилась следственная комиссия… Твою мать, ну что б этой психологине с Леты не прибыть на двое суток раньше?..

Вик, наконец, перестал смешивать водку с водкой, отставил стакан и подал голос:

– Старику отзвонился только что.

– Ну – и?..

– Ну – и, – криво усмехнулся он.

– Ты-то здесь причем?..

В ответ на мою раздраженную реплику Вик только хмыкнул:

– Я-то как раз причем. Правда, старик этого не знает.

– Ты что, стропила подпилил?

Он сморщился:

– Нет. Просто я с самого начала вечера чувствовал опасность. Не идентифицировал, но чувствовал. Потом Ри сказал, что кукла тоже кричит об опасности.

– Причем тут кукла? Светит, как ее запрограммировали.

– Почему ее именно вчера запрограммировали именно так? Раньше она иначе светила. Ты видел.

– Христос с ней. Не загружайся, так сбрендить недолго.

Есть вещи, которые не стоит пропускать сквозь аналитический аппарат. Я это понял, когда начал курить траву. Стандартная думалка – она для стандартных ситуаций, и не фиг соваться с ней туда, где мистикой пахнет. С таким же успехом можно пилить дрова перочинным ножиком: КПД низкий и для ножика вредно.

– А ты как догадался, что бежать пора? – отозвался Вик. – Тоже сбрендил?

– Вроде того. Озарение приключилось.

– И часто они приключаются?

– Не очень. Но и потолок не каждый день падает, слава богу.

– Может, из-за этих озарений тебя старик и пригласил? – заинтересовался он.

– Ну, нет. Разве что умеет читать мысли, к тому же – на расстоянии.

– Фиг его знает, чего он умеет… А вот от тебя не ожидал.

– Я десять лет как психически травмированный. От меня всего можно ожидать, – я плеснул в свой стакан. – Давай все-таки выпьем. За помин.

– Буянить не будешь?

– Заодно и выясним. Эмпирически.

Вик кивнул и проглотил водку. Сморщился, выдохнул, шумно втянул носом воздух. Хлопнул прослезившимися глазами.

– Откуда оно, по-твоему, берется?

– Что берется?

– Материал для озарений. Информация. Субстрат. Не знаю, как сказать.

– А я не знаю, как ответить. По любому извне откуда-то. Только обычно оно идет через меня. А вчера – через кого-то другого.

– Это почему?

– Потому что внезапно свалилось. Без прелюдии.

Вик уставился на меня тяжелым взглядом:

– Через кого оно, по-твоему, вчера шло?

– Черт… Я бы подумал на Ри. Остальные как бы нормальные… Но раз ты говоришь, что дергался весь вечер – так, может, через тебя?

Он покачал головой:

– Неет… Это, знаешь… через циклопа шло.

Опять – двадцать пять…

– Заклинило тебя. Не было никакого циклопа. Кукла была, на ниточках. Не сходи с ума.

– Знаю, что кукла. Все уайтболисты немного психи. Привыкай, Миша.

– Ты можешь объяснить, причем тут циклоп?

– А ты можешь объяснить свои предчувствия?

– Я же сказал: нет. Но предчувствия вообще-то дело обычное. Не я первый, не я последний.

– У нас на объекте любая мистика – дело обычное, – хмуро сообщил Вик. – Я тебе обещал рассказать, что уайтбол вытворяет с человеческим сознанием…

– Сначала хотя бы расскажи, что это такое – уайтбол.

– Ты же смотрел интервью Венского.

– В интервью одни общие слова. Пример приведи, только попроще и без терминологии.

Вик задумался.

– Вот тебе самый простой пример. Если ты стреляешь из ружья, где должна оказаться пуля?

– Там, куда выстрелил, наверно. Ну, если не отрикошетит.

– Ни фига. Она улетает в зону уайтбол, а через некоторое время оказывается опять в патроне. Будто и не улетала.

Он помолчал.

– Налей мне еще.

Проводил бутылку глазами и снова принялся взбалтывать содержимое стакана.

– Часы там некорректно идут. Но это можно объяснить физическими причинами: куда не плюнь – попадешь в какую-нибудь аномалию. Любая аппаратура регулярно начинает показывать черт-те что. И собственные глаза показывают черт-те что, и неизвестно еще кто больше врет – аппаратура или собственные глаза… Вот, например: откуда тектоническая активность на древней платформе? Хотя – может, там и не платформа уже… и не древняя… Горки образуются маленькие, свеженькие, а через день исчезают…

Мне надоело ждать, пока Вик вдоволь наобщается со своим внутренним голосом:

– Ладно, а что с сознанием?

Он спохватился:

– Да, с сознанием. Так вот, насчет пули. Приглючилось мне, что эта самая пуля прострелила какое-то зеркало. Возвращаюсь к себе в корпус – в коридоре зеркало разбито.

– Совпадение.

– Ага. Сережка – геофизик, который со мной был – видел, что пуля прошила автомобильную камеру. И по факту у одной из наших машин оказалась прострелена камера. Стоянка, смею тебя заверить, находится вне зоны уайтбол. Жилые помещения – тоже… Тогда нас всего двое было, поэтому огнестрельного убытку – только машина и зеркало. А вообще таких совпадений до фига. Когда совпадений до фига, как они называются? Правильно, закономерность.

Он помолчал и добавил:

– Посмотри художественный фильм «Уайт бол». Пока время есть. Все равно Венский заставит, он повернулся на этой ленте. Даже явление нашенское назвал в честь нее.

– И чего в ленте?

– Там все про нас. Бррр… крыша едет от таких аналогий. Не хочу пересказывать, посмотри лучше сам.

– Все равно не понимаю, причем тут вчерашний циклоп. Мы находимся в нескольких часах пути от зоны уайтбола.

– А что такое – зона уайтбола?

– Приехали. Этот чертов феномен занимает, я так понял, некоторую ограниченную область пространства. Весь остальной мир живет, даже не подозревая о нем. И обходится без ваших гребаных закономерностей.

– До поры, до времени. Что если, допустим, я, побывавший в зоне уайтбол, теперь являюсь переносчиком этой заразы? Объяснение, конечно, вульгарное и, скорее всего, ошибочное…

Действительно – приехали…

– Зато очень в духе апокалиптических прогнозов Венского, которыми он в своем интервью читателей «Образованного читателя» грузил. На фиг. Венского мне принять проще, он, по крайней мере, не говорил о переносе мистических явлений воздушно-капельным путем.

– Ну и черт с тобой. На месте сам поймешь.

Вик отошел к окну, демонстративно повернулся ко мне спиной и уставился на улицу.

– Как Серж? – спросил я, главным образом – чтобы сменить тему, пока не разругались окончательно.

– Плохо Серж.

– Он не откажется от участия в проекте?

– Не думаю. Он все-таки мужик, хотя и этот… разноцветный. А по мне – лучше бы отказался.

– Почему? Разве экспедиции одной потери мало?

– Венский геологов не по одиночке приглашал. Он приглашал тандем. Ребята последние годы работу вместе вели, статьи публиковали под общим авторством и все остальное. Ты никогда не задумывался, как функционирует тандем?

– Наверно, по принципу взаимного дополнения.

– Вот именно. Два контрастных менталитета, обычно один – генератор идей, другой – скептик. Первый гонит, второй фильтрует. Оба друг без друга – никуда: в одиночку первый прослывет фантазером и пустобрехом, второй увязнет в рутине. Как по-твоему, какая расстановка ролей была у наших геологов?

– Серж мне показался более сдержанным.

– Мне тоже. И это – худший вариант. Уайтбол не позволит увязнуть в рутине. Он просто раздавит нашего друга, доведет его до безумия.

Верю. Вик, например, уже на грани. Раньше, вроде, нормальным был.

– Тогда, может, лучше убедить Сержа отказаться?

– Венский против. Сказал, что будет искать Юрию замену.

– Бог в помощь.

– Да.

Он вздохнул, вернулся к столу.

– Мишка, просьба есть. Мне завтра всякими похоронными делами заниматься. Будь другом, встреть нашу красавицу на вокзале. Сашу Луневу.

– Встречу. Как ее узнать?

– Я фотографию утром занесу.

Вик пошел на выход. На пороге остановился:

– Мишка, а тебя давеча пуаро спрашивало, почему ты поднял панику в баре?

– Спрашивало.

– И что ты сказал?

– Сказал, что услышал треск. Я – лесник, десять лет в глуши безвылазно, это легко проверить. Для меня треск над головой означает возможные неприятности. Подумать не успел, заорал рефлекторно.

Он хмыкнул:

– Поверили?

– Может, и не поверили. Не нравится – пусть придумают другое объяснение.

– Еще не хватало, чтобы с тебя взяли подписку о невыезде.

– Как возьмут – так и отдадут. Мы ж не завтра уезжаем.

Вик пожал плечами, вышел.

Вот и состоялся разговор на животрепещущую тему. Я б не сказал, что ясности прибавилось, наверно – не все сразу. Отчего-то стало страшно, но о возвращении домой в тот момент даже мысли не возникло. Будто приоткрылась форточка в настоящий мир, теперь прежняя жизнь казалась вроде плоского рисунка… В общем, клюнул.

После ухода Вика я какое-то время пытался расшифровать доклад Венского с прошлогодней конференции, потом бросил: проще читать египетские иероглифы, а уж с такой башкой, как нынче…

Покрутил в руках пакетик с запретным содержимым. Ну нет, только не сейчас, а то перебор получится. Сегодня – никаких потрясений, по крайней мере – добровольных. Если, например, верхнему этажу отеля не терпится осесть мне на голову – пусть лучше это произойдет внезапно.

Закрыл номер, спустился в бар. Обычный человеческий бар, без всяких сияющих улиток. Стойка, несколько квадратных столиков и лампы дневного света. Неинтересно.

– Коньяк есть?

– Да, пожалуйста, – мужик пододвинул прейскурант.

Е-мое… Здесь сплошь космических командировочных принимают, или звезд Голливуда? Оно понятно – старпер своих гостей где попало не поселит, но по интерьеру не скажешь, что тут такая уж круть.

– Я передумал. Дайте лучше сто грамм водки и чашку кофе… вот этого, – я ткнул в самое дешевое непонятное название.

– Не советую. Этот кофе – ароматизированный, фруктовый. На любителя. Возьмите лучше…

– Я и есть любитель.

Девица в блестящей половине платья подошла к стойке, но бармен чуть заметно покачал головой, и красотка удалилась восвояси. Понял. Звиняйте, батьку, в следующий раз пойду отдыхать в город. Сам виноват: о том, что в отеле не стоит пользоваться дополнительными сервисами, Вик предупреждал меня еще в день приезда.

Забрал рюмку и кофе, прошел в самый темный уголок зала. Здесь лампочка, похоже, на последнем издыхании: горит, но слегка подмигивает. Не как вчерашний циклоп, конечно… черт! Я достал из кармана телефон и визитку, набрал номер.

– Дмитрий Олегович? Вихорев Михаил, мы с вами утром беседовали по поводу ЧП в баре. Вы просили сообщить, если я еще что-нибудь вспомню. Была там одна, в общем-то, мелочь. Над стойкой висела кукла, изображающая циклопа. У куклы – фонарь во лбу. Накануне происшествия фонарь светил ровно, а вчера – пульсирующим светом. Такой свет у реальных циклопов означает сигнал тревоги.

– И?..

– И… все. Это все, что я хотел сказать. Извините за беспокойство, чепуха, наверно.

– Не чепуха, но мы уже в курсе. Спасибо.

Интересно, откуда он в курсе? Неужели Вик на нервной почве начал излагать этой публике свои завиральные идеи о мистической функции циклопа?.. Да ну, чушь. Мало ли кто заметил, что кукла кричит об опасности.