Текст книги "Время гарпий"

Автор книги: Ирина Дедюхова

Анна внимательно следила за всеми публикациями «материалов дела», жестко выделив, что неприятный пользователь «Седой» проявился до конца и для всех, кроме нее, пожалуй, самым неожиданным образом. Она нисколько не заблуждалась по поводу этого невзрачного старикашки, представлявшегося ей с характерной незапоминающейся внешностью. Он мог бы легко слиться с любой обстановкой, оставаясь полностью незамеченным, выглядя дико и сразу бросаясь в глаза своей неуместностью лишь в блоге «Огурцова на линии».

Блог будто выворачивал его наизнанку! Он будто не мог прийти в себя от мысли, что вряд ли суд примет решение расстрелять Каллиопу. В ее случае, что бы не решил этот суд, спасением уже было просто до него дойти на своих ногах, а не в инвалидном кресле. В одной статье, включенной в материалы дела, Каллиопа рассуждала о стихотворении Осипа Мандельштама, после которого он подвергся преследования и погиб. Он писал о чем-то схожих впечатлениях и мыслях, на которых постоянно ловила себя и сама Анна. Много лет она, как этот Мандельштам жила, «под собою не чуя страны», размышляя, почему сравнительно небольшая прослойка людей решила раз и навсегда лишить их Родины?

 
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кавказского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
А слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются усища, И сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей,
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачет и тычет.
Как подковы, кует за указом указ —
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз
Что ни казнь у него – то малина
И широкая грудь осетина.
 

Осип Мандельштам

Каллиопа с присущим ей ехидством отмечала, что у следователя «совершенно случайно» оказался и первый вариант стихотворения, где в третьей и четвертой строках значилось:

 
«Только слышно кремлевского горца,
Душегуба и мужикоборца».
 

Ей самой не хотелось накануне судилища вещать гробовым голосом с псевдо патриотическим прононсом, разоблачая всяких «тонкошеих», поэтому она предложила общему вниманию свой вариант «программного заявления»:

 
Собиралась я с утра на казнь,
Губы подводила я «Шанелью».
Слов моих застенчивая вязь
Принакрылась драною шинелью.
 

Анна знала, что, готовясь к суду, Каллиопа купила себе помаду «Шанель» и духи «Коко мадемуазель». С большим подъемом вновь обретенной истины она прочла главный вывод, сделанный Каллиопой из всего этого уголовного антуража, в котором очутилась не по своей воле: «Россия перестает быть сверхдержавой, когда перестает гарантировать своим гражданам – элементарные конституционные нормы.» Больше всего Анне понравились ее рассуждения о русском языке, который следовали пытались превратить в оружие, направленное против самой Каллиопы.

Мне русский язык достался – полудохлым, извращенным и стерилизованным. Им слишком много лгали, прикрывая самые чудовищные преступления. А сейчас уже такого о нем не скажешь, верно? Он сдает с потрохами каждого, и каждое его слово больше не является мертвой ширмой, загораживающей скелеты в чужом шкафу. Это теперь – мой язык, он прошел во мне второе рождение. Не знаю, хорошо ли это, но знаю точно, что без меня бы он уже умер.

С сожалением могу лишь констатировать, что больше это не язык, описываемый у Ожегова, а уж тем более – у Даля. Слишком много он впитал за последние годы крови и предательства, лжи.

Но он жив. И здесь ведь… совершенно иные слова приобретают сакральное значение. Многие слова, напротив, обесцениваются. Ну, к примеру, слово «правда». После одноименной газеты – оно не значит ровным счетом ничего. Это обычный оборот речи.

Некоторых слов начинаешь чураться, избегать их употребления по разным причинам.

Это означает, что наш язык – живой, развивающийся, ищущий проходы, сжигающий мосты.

А вспомните, ведь еще недавно было чувство о его ненужности, о превалировании английского. Ну, а теперь, согласитесь, само это чувство никчемности родной речи – забыто начисто. Правда, для этого понадобилось проработать, напрягая все силы.

Но вспомните, еще недавно об этом говорить не хотели, стоял блок в сознании. Ведь я помню, с каким скрипом шли тексты на эту тему.

Я обожаю эту веселую псину – наш Великий и Могучий. В жизни приходилось много выхаживать собак, поэтому вся последующая работа с издыхающим, переполненным отравой лжи русским языком – напоминает мне именно такие острые моменты, когда просто пытаешься спасти, отодвигая от себя мысли о результате всех усилий.

Сейчас можно сказать, что результат превзошел все ожидания. Но, повторю, это больше не язык Лескова и Булгакова. Он уже отразил наш опыт, наш внутренний излом, наши мысли о жизни… и наши нравственные поиски ее смысла.

Это было очередным открытием для Анны. Хотя она видела, что даже разбитая по всем фронтам Каллиопа двумя циклами статей остановила страшную провокацию, готовившуюся под шумок ее дела, она в очередной раз испытала восторг. Сколько Анне вбивали в голову, будто Владимир Ильич Ленин был необычайно гениальным, сумев своими экстремистским статейками устроить настолько кровавый дебош, что, как постоянно напоминала Каллиопа, в первый год после революции 1917 года Россия потеряла 16 миллионов человек. Читая, что в статистике, которая еще велась по привычке – впервые в мировой истории появилась графа «Число самоубийств до десяти лет», Анна полностью соглашалась с бесспорным афоризмом Каллиопы «В Гражданской войне героев не бывает».

Но сейчас она впервые задумалась, а столь ли «гениальным» надо быть, чтобы устроить подобное, остановив развитие страны на десять лет? А вот кем надо быть, чтобы противостоять напору всех государственной машины по обвинению в экстремизме, а при этом не дать устроить аналогичный переворот, несколькими статьями остановив массовые волнения? Каллиопа писала, что ей в лицо говорили: «Мы вам устроим новый 37-й год!», но при этом сделала все, чтобы подготовленные провокации и ответные репрессии на ней и захлебнулись. Это было непередаваемо захватывающе наблюдать, как надвигались свинцовые тучи, всех охватывало чувство беспомощности и понимание необратимости событий, – а затем, в течение нескольких часов все рассеивалось и превращалось в настоящий фарс, стоило появиться очередной статье в блоге «Огурцова на линии». Это было какое-то сверхвзаимодействие с языком, который теперь и Анне представлялся веселой псиной, резвящейся возле Каллиопы. И сомневаться не приходилось, что такая псина вполне способна сомкнуть стальные челюсти на любой глотке.

Сколько раз она задумывалась над тем, что русский язык «Ожегова, и тем более Даля» уже как-то не греет, ускользает, а смысл слов, истолкованных лишь по словарям, вне смысла происходивших вокруг перемен, оказывался ненужным и каким-то выхолощенным. И если уж говорить об уничтожения нации, то для Анны оно заключалось именно уничтожения языка. За этим процессом она беспомощно наблюдала последние 20 лет. Как много на ее памяти появилось бессмысленных иностранных слов, уничтожавших самобытность и полноту русского языка, а с ними появился и «новояз», присохший кровавой пеной от уркаганских 90-х. И после этого краткого замечания, каких в блоге было огромное множество, Анна вновь почувствовала непостижимую мистику русского слова.

И вот на это риторическое замечание вдруг выступил Седой с почти нескрываемой ненавистью. Каллиопа как-то рассказывала, что он звонил ей сразу после обыска и конфискации компьютеров, ехидно интересуясь, перекрыли ли, наконец, «мадам Огурцовой» ее «линию»? Он, конечно, не представился, но она поняла, что это был именно он. И у нее тогда сложилось впечатление, что она говорила с человеком, который слишком много знает о мире мертвых, гораздо больше, чем о пока еще живых. В разговорах она часто возвращалась к этому звонку, и Анна видела, насколько ее поразил даже не сам смысл сказанного собеседником. Она не могла не почувствовать то жуткое знание, которое стояло за каждым его словом. Каллиопа признавалась, что почти сутки после этого непродолжительного разговора ее окружал запах мертвой разлагавшейся плоти, который исходил от каждого произнесенного этим стариком слова. Безусловно, старика подстегнули замечание Каллиопы, что он напрасно ищет здесь «членов марксистского кружка» и рассказанный ею в тему анекдот, особенно дико смотревшийся в составе ее «уголовного дела».

На ферму является краснощекий партийный начетчик и требует с доярок, чтоб те срочно записались в члены кружка по изучению марксизма. Ему надо немедленно отрапортавать в район о росте сознательности.

Бабы ржут и в кружок записываться отказываются. Наконец самая молодая и прогрессивная поясняет: «Да какие мы – «члены кружка»? Мы… эта… кружки от ваших членов!»

Каллиопа говорила, что после телефонного разговора сразу после обыска и разрушения всех ее наивных представлений о неприкосновенности жилища, о каких-то гражданских правах, она поняла, что лишь этот старик точно знает, кто на самом деле объявил ей войну. И вот этот старик написал в комментариях, глумясь над ней:

«Ложь и предательство, – вот вся ваша сущность. Никуда вы не уйдете от возмездия. Исключений, похоже, не бывает. Самое главное то, что вы уже сами все прекрасно понимаете, только признаться, это никогда.

Ваше выражение «не бывает ни капитализма не социализма не коммунизма, а бывает только уголовный кодекс», – будет очень показательным на вашем собственном опыте. То чего вы хотели, вы получили, теперь имейте мужество нахлебаться этим до конца, по самое горло. К чему все это приведет дальше, вы прекрасно понимаете, с вашими знаниями экономики и системного анализа, в отличие, от простых посетителей, но не скажете.

А я спокойно несу свой крест, смотрю со стороны как предатели получают то, что заслужили, причем никому не желая зла. Когда устану, всегда есть возможность оборвать наблюдения, опять же в отличии от, трусам этого не дано.»

Посетители блога пытались у него поинтересоваться, кого же она предала? И что это за радость «отчаянного храбреца по поводу того, что ей предстоит «нахлебаться этим до конца»? Но раскрывшись раз, старик больше не делал такой ошибки, прикидываясь простачком, выращивающим овощи на дачном участке, пытаясь свести концы с концами на пенсию.

Анна вновь испытала стойкую неприязнь к людям, подобным Седому, полагающими себя вправе влезать в чужую жизнь, прикрываясь некими «высшими целями». А что за ними стоит? Банальное желание остановить время, как всегда отмечала Каллиопа.

Она напомнила старику, что все их «нестыковочки» начались с того момента, когда изложила тезис о том, что за всеми требованиями «вписаться в мировую цивилизацию» не стояло главного содержания. Само предложение «вписаться в цивилизованное общество» заключалось в слепом копировании ряда обычаев, законов, без истинного смысла, заложенного в основу человеческой цивилизации античностью. И уж никак по этой причине нельзя отнести к «процессам цивилизации» – разрушение государственной экономики, самого государства, жизненного уклада граждан.

Конечно, за аналогичными процессами 1917 года стояли «идеи» достижения «светлого будущего». Но насколько «светлое будущее» можно построить на таком фундаменте, все могли убедиться. Речь в этом случае идет даже не о сталинских репрессиях, а о «развитом социализме», когда под соусом «всеобщего равенства» – с инженерами, учеными, творческими людьми, лезли равняться «идейные» из числа партийных начетчиков. А с заявлениями об «авангарде всего общества» в виде «класса пролетариата» – они считали себя вправе перераспределять общественные блага по собственному усмотрению, а не по общим для всех законам. Все-таки любое развитие человеческой цивилизации предусматривает создание равных условий развития, но с авангардом тех, кто создает и творит что-то новое, а не тех, кто устраивается в партийные распределители, пытаясь контролировать процессы мышления и манипулировать общественным мнением.

Каллиопа неоднократно говорила старику, что «возвращение в русло цивилизации» означает вовсе не возврат к «марксизму-ленинизму», показавшему свою никчемность и лживость уже в последних «демократических преобразованиях», поскольку они показали, что никакого «нового человека» в результате «сформировать» не получилось. Для начала ему самому следует запастись уважением хотя бы к даме, в чьем блоге он решил излагать свои ошибочные суждения. И ощутить разницу для начала, хотя бы то неравенство, которое отличает их: он не может создать такую дискуссионную площадку, а пользуется чужой. Как, впрочем, и представители «марксизма-ленинизма», желая осчастливить все человечество, отчего-то не построили свое государство там, где требовались их труд и идеи всеобщего равенства. Они почему-то каждый раз пытались разрушить чужой государственный уклад, погружая жизнь людей в хаос.

Это был спор Созидателя и Разрушителя, который приобрел более острые формы, когда вместе с общим разрушением было предпринято несколько попыток разрушить жизнь самой Каллиопы. Она заметила, что все ее «предательство» заключалось в том, что она не последовала расчетам тех, кто пытался разрушить ее жизнь, не стала создавать «художественный фон» своими стенаниями, а предотвратила общее разрушение жизненного уклада. И поэтому есть надежда, что все эти господа, наконец, ответят за все преступления против общества, даже перекрасившись в очередной раз в «защитников народа, живущих его интересами». С ней-то был сделан твердый расчет на то, что обычный человек может жить исключительно своими интересами. Да, в этом они, конечно, сильно обманулись, но лишь потому, что пытались судить о других – по собственным низменным стремлениям. Но и она никому не предложила ничего нового, а лишь продемонстрировала, насколько плодотворным является путь, открытый человечеством в античности.

Слово «измена», которым старик сыпал почти в каждой фразе, Каллиопа трактовала как «изменения», согласившись, что изменения за все время преследований произошли настолько качественные и необратимые, что вряд ли он сможет их как-то нивелировать.

Обрушения общественного уклада не произошло. Более того, все сложнее вывести людей на улицы, спровоцировав их националистическими лозунгами, какими-то личными шкурными интересами. А в результате… придется им отменить «новый 37-й год» с «массовыми репрессиями». И все будет идти своим чередом, никаких «социальных взрывов» не будет, поэтому рано или поздно за все преступления против государства придется ответить в установленном порядке. Революции не будет, а они – на руку тем, кто желает спрятать «концы в воду».

Другое изменение Каллиопа отметила в утверждении следователей о том, что в уголовном преследовании обрушится ее репутация и все от нее отвернутся. Она заметила, что не произошло этого именно по той причине, что она исследовала ситуацию, в которой оказалась, на благо общего творческого процесса, рассматривая ее «обострением внутреннего конфликта», которое необходимо любому произведению для поддержания интереса читателей, для создания условий их нравственного выбора. Всякие обыски, преследования, суды, попытки уничтожения… это как небольшая модель Троянской войны, отделенной от всех рамками ее жизни, – как настоящую Троянскую войну отделяет от читателей время. Читатель необходим для замыкания эстетической триады «автор-образ-читатель». Конечно, расчет был сделан на то, что она попытается создать свой собственный образ, хотя она неоднократно предупреждала, что это вовсе не является целью эпического повествования, которое вообще недопустимо вести от первого лица. Поэтому, рассказывая о переживаемых событиях, она создавала образы «прогрессивных людей своего времени». И когда эстетическая триада замкнется, пускай они сами подумают хорошенько о собственной репутации.

Изменения – это не есть измена, объясняла старику Каллиопа. Как в детских сказках никогда не удается навязать вечную зиму и остановить наступление Рождества, так и здесь они услышали звон бубенчиков только потому, что сунулись к человеку, у которого из всех живущих есть настоящая Рождественская сказка. Почему-то наивные люди считают предательством, когда другие не следуют их интересам, а поступают согласно своей сути. Но время, когда извращение человеческой сути под соусом «исторических закономерностей развития человечества» – прошли. Ее задача – напомнить человечеству о вечных ценностях, о том пути, который определили предки каждого, а не юристы Маркс и Ленин, искавшие подходящее обоснование грабежа того, что им принадлежать не могло по умолчанию. И этот путь не предусматривает вторжения в частную жизнь на государственном уровне.

…После этого разговора, в приближении судилища над Каллиопой – на мизинец правой руки начало давить колечко с изречением Посидония, которое позднее любил повторять Сенека: «Закон должен быть краток, чтобы невеждам легче было его усвоить». Анна засобиралась в дорогу, намереваясь помочь Каллиопе пережить испытание «медными трубами».

Весь этот судебный фарс Анна запомнила с трудом, поскольку он постоянно прерывался на 10 дней, поскольку у прокуратуры постоянно рушились обвинения. Основными свидетелями обвинения выступили следователи и эксперты. Последние эмоционально доказывали, что против такой мерзавки они могут «немножко нарушить» закон о судебной экспертизе, самостоятельно роясь в блоге, составляя произвольные тексты из высказываний хозяйки блога и ее посетителей, давая оценочные суждения, отвечая на свои собственные вопросы, сами себя предупреждая об ответственности.

Главный эксперт, проводивший лингвистическую экспертизу, не имел специального образования. Для экспертизы он самостоятельно надергал откуда-то несвязанных между собою фраз, сказанных неизвестно кем и по какому поводу, самостоятельно определившись и с вопросами экспертизы. На вопрос Каллиопы о том, почему он составил для экспертизы произвольный текст, с выделение жирным шрифтом то, что она бы никогда выделять не стала, он ей заявил, что текст, составленный им для экспертизы, является «его интеллектуальной собственностью», которую оспаривать она не имеет права, потому что судят ее, а не его. Она ответила ему, что никогда подобной бессмыслицы не писала, но раз это его «интеллектуальная собственность, то почему за нее должна отвечать она? Судья и секретарь суда откровенно заржали.

Анна и сама видела, что все протоколы «дела» фальсифицированы настолько, что некоторые допрашиваемые утром давали показания о том, что с ними, якобы случилось в обед этого же дня. Каллиопа нисколько не сомневалась, что ей будут вынесен обвинительный приговор, минимальный интерес лишь заключался в том, как суд опишет совершенное ею «преступление», если даже в обвинительном заключении было сказано, что преступление она совершила уже после возбуждения против нее уголовного дела. Но когда в их город за ее приговором явился сам генерал, всесильный министр МВД, судья вынес приговор, обозначив простым словом «преступление» то деяние, за которое ее чуть не сжили со свету.

Этим и закончилось почти трехмесячное пребывание Анны в доме Каллиопы, когда она лишь в очередной раз убедилась в правильности своего выбора. Она мыла полы, ходила по магазинам и периодически «выгуливала» Каллиопу, к которой окончательно обрела старшую сестру. И в эти их прогулки Анну невероятно раздражало желание каждого прохожего навязаться к ним с разговором о своей жизни.

Однажды в погожий летний день они шли по абсолютно пустынной улице. Анна порадовалась тому, что никто не лезет с рассказами из цикла «немного о себе». Можно было идти и идти, спускаясь к пруду, хоть немного отдыхая душой от этого позорного судилища, висевшего дамокловым мечом на головой Каллиопы.

Радовалась Анна недолго. Из подворотни им навстречу выскочил какой-то пожилой мужчина, явно торопившийся навстречу Каллиопе.

– Скажите… скажите! – запыхавшись выдавил из себя он, поднимая авоську с молочными пакетами к лицу ошалевшей Каллиопы. – Скажите, это будет хорошо?..

– Что вам будет хорошо? – неприязненно спросила его Анна. – Если не отстанете, вам плохо будет, а не хорошо!

– Хорошо, если я принесу внуку шоколадное молоко? – ответил старичок, не глядя на Анну. Он осторожно оттеснил ее плечом и раскрыл свою кошелку перед мадам Огурцовой. В кошелке было два пакета с шоколадным молоком.

– Вы идете к внукам? – тут же догадалась она, с любопытством заглядывая в пакет. – А сколько им уже?

– Одному четырнадцать, а другому тринадцать, – с каким-то идиотским восторгом ответил мужик.

– У меня дочери шестнадцать, она любит шоколадное молоко, – одобрила мадам Огурцова. – Мне кажется, сейчас оно у них пользуется популярностью.

– Значит, хорошо! – с видимым облегчением решил мужчина. – Что-то немного переживал, вы же знаете, какие они нынче.

– О, и не говорите! – поддержала его Каллиопа. – В этом возрасте все дети воспринимают любую промашку личным оскорблением. Но им понравится, будьте уверены! У вас все сегодня пройдет, как по маслу.

– Спасибо вам! – сказал старик с такой искренней благодарностью, будто ему было очень важно это услышать. Он взглянул на скучавшую рядом Анну и вдруг, приосанившись, выдал: «Эх, девчата! Если бы вы оказались на набережной в мои лучшие годы во Владивостоке… Я бы ни одну из вас не пропустил! Я вам обеим мозги запудрил и кудри закрутил! Каких шалав я там только не встречал…»

И, не обращая внимания на слабые протесты Анны, старик рассказал, как он встретил на набережной во Владивостоке одну с виду совершенную шалаву, которая родила ему двух девчонок. А недавно он ее схоронил, так места себе найти не может. Он ходит к внукам, но с ними сложно найти общий язык, а у девчонок трудная жизнь, он не хотел бы им быть обузой. Ему бы хотелось им что-то купить, но они сами лучше знают, что им нужно, а он так отстал от жизни… похоронив свою шалаву. Он всегда им деньги давал с пенсии, но ведь внукам просто деньги не дашь, как-то надо показать… заинтересованность. Раньше шалава его все вопросы решала сама. То им яблочек купит, то мандарин. А теперь ему самому соображать приходится.

Они не заметили, как прошли три остановки, а потом посадили на трамвай старика, рассказавшего им всю свою жизнь. По пути он выслушал много ценных советов, как ему наладить отношения с дочерьми и внуками без его драгоценной шалавы. Пока трамвай не отошел, они махали ему руками, и Анна невероятно злилась на эту особенность прогулок с мадам Огурцовой, когда приходилось кого-то провожать на автобус или вообще переться с сумками до вокзала, обливаясь слезами над рассказом о военном детстве очередного случайного прохожего.

– Что поделаешь, они все рассказывают мне свою жизнь, им это почему-то очень важно. Будто они знают что-то, чего не знаю я, – оправдывалась Каллиопа. Но Анна нисколько не сомневалась, что ей самой нравится оказываться посреди чужой истории. Уж она могла бы их как-то отогнать, хотя бы не давать вешаться на шею с такой развязностью.

– Вам надо с них деньги за это брать, почасовые, – говорила ей Анна с раздражением.

– Нет, мне надо восстановить другой механизм. Как-то надо научиться брать деньги с них за их же истории, но уже рассказанные для всех, – отмахивалась мадам Огурцова. – Они хорошо знают, что это их единственный способ «вписаться в человеческую цивилизацию».

Каллиопе вынесли приговор заплатить двадцать тысяч рублей за некое экстремистское «преступление против государственного строя». На пяти страницах приговора перечислялось, сколько следственных мероприятий пришло провести, сколько заслушать свидетелей, никто из которых, кроме следователей и экспертов в блоге «Огурцова на линии» лично не бывал, чтобы выявить это тщательно скрываемое «преступление», совершенное «в отношении неустановленного круга лиц» и направленное против государственного строя. А на шестой страничке сообщалось, что раз при этом Каллиопа потеряла здоровье, а само «преступление» – является «преступлением небольшой тяжести», то она приговаривается к штрафу в двадцать тысяч рублей, что в пять раз меньше минимального штрафа, предусмотренного инкриминируемой ей статьей.

После вынесения приговора судья пригласил Каллиопу к себе в кабинет на разговор.

– Видите… не все в наших силах! – с тяжелым вздохом сказан он, не решаясь высказаться по существу.

– Вижу, ага, – зло ответила Каллиопа. – Спасибо вам огромное, что не издевались еще!

– Спасибо вам, что хоть оценили, – с печальной ехидцей ответил судья.

– Конечно, могли бы вдоволь удовлетворить садистские наклонности, – язвительно ответила Каллиопа.

– Я вам с адвокатом ссориться не советую! – сказал судья про адвоката, весь процесс вымогавшего деньги, никак не проявившего себя в защите, абсолютно не готовившегося к процессу, да вдобавок даже не явившегося на оглашение приговора.

Половину судебных заседаний Каллиопа с Анной сидели на лавочке перед зданием суда, пока ее адвокат вместе с прокурором и судьей гоняли чаи в кабинете судьи, готовя таким образом Каллиопу к обвинительному характеру приговора. Адвокат, проникнувшийся собственной значимостью, до такой степени уверился в какойто незаменимости, что начал ходить по коридорам суда, громко приставая с разговорами к знакомым, с хохотом рассказывая о перипетиях дела «одной экстремистки», в котором принимал участие в качестве защитника. После скандала, устроенного им на вахте, когда он не захотел раскрыть портфель перед судебными приставами, судья был вынужден сделать ему замечание, после чего он начал опаздывать на каждое заседание на 30–40 минут.

Само «замечание» судьи было достаточно своеобразным. Он поинтересовался у Каллиопы, кто ей посоветовал добровольно согласиться на психолого-психиатрическую экспертизу. Пожав плечами, она ответила, что ей все объяснил ее адвокат. Она увидела, что ее адвокат при этом дернулся, будто ужаленный и с удивлением посмотрела на него. Тогда судья добил ее вопросом: «А потом, на тех судах, вы разве не поняли, что в результате вам все равно пришлось отбиваться от стационарной экспертизы? И это было сложнее с заключение экспертов на руках, чем без него? Садитесь!»

Каллиопа с потемневшим лицом села, не глядя на адвоката и не слушая, что он пытался сказать в свое оправдание, не реагируя на его пинки коленкой под столом. Судья был вынужден прервать заседания на неделю, понимая, что ни с кем из них она раньше не заговорит.

– Ваш адвокат всех нас устраивает, – откровенно сказал судья, напирая на слове «нас», стараясь не смотреть ей в лицо. – И кассационную жалобу я вам писать не советую, это бесполезно.

– Я вас тоже отлично понимаю, – ответила Каллиопа. – Но ведь вашей целью является вынести мне запрет на профессию. Боюсь, мне такой адвокат просто не по карману. Да и осточертело его по часу перед каждым заседанием разыскивать.

– Да понимаю я все! – оборвал ее судья. – Но и вы поймите…

– Вот и отлично, что мы так хорошо понимаем друг друга! Всего доброго! – сказала Каллиопа и вышла из кабинета.

Когда они с Анной свернули в глухой неосвещенный аппендикс коридора перед общим холлом районного суда, их нагнала приятная улыбчивая секретарь суда. Схватив Каллиопу за локоть она задержала ее в коридорчике, явно зная, что на этом глухом участке их разговор не будет записан.

– Послушайте, зачем вы так? – спросила она Каллиопу чуть не со слезами. Анна подумала, что еще им не хватало услышать рассказ о трудном детстве и неудачном замужестве этой дамочки.

– Они уже были… у него? – догадалась Каллиопа.

– Приходили за вашим приговором, как генерал в город пожаловал, – прошептала сквозь слезы секретарь суда. – Мужчина в белом костюме и странная женщина в черном. Сделайте, что-нибудь?

– Женщину вы вообще видеть не должны были, – задумчиво сказала Каллиопа. – Но вы тоже решили мило устроиться! И рыбку съесть, и кое-куда пристроиться! Я-то сейчас при чем? Я должна за вас драться, когда вы такое сделали? Так вот зачем меня судья вызывал…

– У вас такое мягкий приговор, вы же должны были оценить, – жалобно сказала женщина. – Вы же понимаете, что по такой статье, как этот закон написан, с вами можно было сделать что угодно.

– Как и со всеми, – уточнила Каллиопа. – Но вы для «отработки законодательства» выбрали единственного человека, кто мог вас защитить от этих ваших посетителей. Вы признали меня виновной, заставив ответить за каждое слово и заплатить кровью. А вам известно, что следователи врывались ко мне в больничную палату женского отделения и требовали снять трусы и показать прокладку?

Женщина отшатнулась от нее, с ужасом глядя на ее отстраненное, ничего не выражавшее лицо.

– И сейчас… ничего нельзя сделать? – тихо спросила она, выпустив из рук локоть Каллиопы.

– Повернуть время, – пожала плечами та.

…На следующий день они прощались в слезах на вокзале. Анна понимала, что Каллиопе еще предстоит «нахлебаться этим до конца», испытывая горечь, что мужество в этой жизни приходится проявлять лишь против чьей-то подлости и желания пристроиться жить за чужой счет. Она дала Каллиопе обещание приехать следующим летом к «общему сбору», озабоченно думая про себя, что до будущего лета надо еще дожить. На средний палец правой руки тут же начало давить аметистовое кольцо с изречением Пифагора: «Говори человеку о его правах, а народу – о его обязанностях!», и Анна подумала, что приехать будущим летом ей все же доведется. И лишь когда тронулся поезд, до нее дошли последние слова Каллиопы, которые она шепнула ей, обняв в последний раз: «Я тебя познакомлю с Уранией и Эвтерпой, Клио! Они уже на пути к нам!»