Текст книги "Время гарпий"

Автор книги: Ирина Дедюхова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 57 страниц) [доступный отрывок для чтения: 21 страниц]

…Мы медленно тащились с племянником домой из садика, и я сосредоточенно соображала, как вообще сообщить его родителям о своей экстремистской и подрывной деятельности в отношении их сына. А Михаил, вполне понимая, о чем со мной могли провести душеспасительную беседу напуганные воспиталки, пытался отвлечь меня от горестных размышлений обстоятельным докладом о всяких вкусных вещах, которые он нашел в картонной коробке, выданной после утренника.

Если костюм человека-паука и желание спасти мир самостоятельно, без узбеков, – могут воспитать в ребенке экстремизм, то могли бы подумать немного раньше, а не крутить этот фильм по телику, не шить костюмы, наконец! Нашили бы одних заячьих костюмчиков, да сняли бы хороший фильм про узбеков. Как узбеки, таджики, турки и китайцы спасают Снегурочку, побеждают Доктора Зло и раздают всем подарки без Деда Мороза. Зачем тогда всем этим радостно скачущим мальчикам-зайчикам – Дедушка Мороз?..

– Теперь нельзя никому говорить, что ты – русский! – вдруг сказал мне Миша, поняв, о чем я продолжаю пешее раздумье. – Марату можно говорить, что он – татарин, а мне – нельзя.

Я тяжело вздохнула, подумав, что надо искать какой-то выход из этого сумасшедшего дома, когда к малым детям лезут с подлыми взрослыми штучками.

– К нам дяденька приходил, он сказал, что Марата теперь и бить нельзя, когда он щипается.

– А зачем его бить? – ответила я Михаилу. – Надо было в тихий час в резиновую игрушку воды в туалете набрать и ему в подарок вылить. У нас так многие девочки делали мальчикам, которые их щипали, пока дети спали, а воспитатели с нянями Новый год отмечали у заведующей. А потом говорили, что это не они.

– Ну, ты, тетя, даешь, – рассудительно протянул Миша. – Я же не девчонка!

Из последующего общения с малолетним экстремистом я поняла, что он не ябедничает на дяденьку, объяснявшему детям статью 282 о разжигании, а пытается предупредить меня, что дяденьки у них в садике уже побывали и напугали воспиталок обысками и допросами. Из его сбивчивого рассказа я поняла, что именно сейчас возникают какие-то новые отношения, которые типа… «не все взрослые понимают». А раз они пока типа еще детки, так они лучше поймут друг друга по мололетству. Ну, как, к примеру, волчата в зоопарке, которые запросто играют в одном вольере с зайчатами.

…Перед тем, как забрать из садика представителя нового поколения экстремистов и разжигателей, я решила заскочить в собор. Заказать парочку Благодарственных молебнов. Вернее. надо было мне заказать-то один, но Пресвятая Богородица и Николай Чудотворец – должны были прикрыть мой… гм… экстремистский умысел.

– Какой Иосиф?

– Иосиф Виссарионович.

– Вы совсем уже… того? – зашептала мне дама в благообразном платочке. – Совсем, да?

– Я, между прочим, еще не до такой степени того, до которой вы давно здесь все того! – разозлилась я. – Лично я к детям со всякой ерундой из Ветхого Завета не прикалываюсь! Хорошо, раз не подумали послужить истинной вере, давайте молебен Иосифу Прекрасному из святых праотцов, но попрошу в скобках указать «Виссарионович». За щедрое пожертвование на нужды храмового строительства, конечно.

– Хорошо, я отдельно передам для литургии, но сегодня мы никак не сможем, – заюлила дама возле моей тысячной бумажки. – Действительно, лучше пускай они все завтра пойдут, народа завтра с утра будет немного, я попрошу, чтоб так и сказали: «Прекрасному Иосифу Виссарионовичу». Идите с богом отсюда! Скорее!

Уяснив из прочитанного, что Каллиопа ставит свечки Николаю Чудотворцу, Анна тоже зачастила в ближайший храм, не ограниваясь свечками, а заказывая сорокоусты и службы, хотя в творившемся вокруг беспределе давно перестала верить в силу молитвы и свечного огонька.

Но как бы не было Анне по-прежнему страшно за «мадам Огурцову», она беззаботно фыркала, читая ее очередную сказку, навеянную «борьбой с экстремизмом» силами районной прокуратуры и следственных органов, до скрежета зубного жалея, что той не удалось спасти четыре романа в конфискованных у нее компьютерах.

…Об этой лососине надо сказать особо. В минувшем году во всех торгово-развлекательных центрах нашего города, организованных местным Шалтаем-Болтаем в бывших производственных цехах огромных заводов, установили компактные немецкие коптильни, собирающие на запах – толпы жаждущих отведать копчененького.

Небо над нашим городом затянуло дразнящим обоняние сизым дымком непередаваемо прекрасного букета томящейся в маринаде лососины, прессованных древесных опилок и заморских специй. И хотя за вынимаемую из фашистского крематория лососину назначили платить по 349 рублей за килограмм, даже бабушки пенсионерки стали тратить на нее всю пенсию, остававшуюся после оплаты ЖКУ. Что-то было в этом лососином холокосте невыразимо притягательное! Так и тянуло впиться зубами в подкопченную шкурку, чтобы добраться до таявшей во рту прозрачной рубиновой лососины.

И как эта подлая лососина получалась не розовой, а именно рубиновой и прозрачной – сами коптильщики не могли ответить даже при жестком допросе, когда некоторые граждане (вовсе не я, конечно) угрожали плоскогубцами выдернуть у них ногти и тыкали им в лицо пневматическим оружием… Впрочем, с этой копченой лососиной у нас в городе происходили и более ужасные истории.

…Одна дама средних лет с некоторых пор стала замечать, что за ночь кусок копченой лососины в ее холодильнике уменьшается вдвое! Ну, она вначале, конечно, на своего зятя подумала. Поэтому не стала поднимать скандала, чтобы окончательно не отравлять дочери жизнь. Дочь у нее и так была несчастной, поскольку связалась с таким уродом и ублюдком в одном флаконе, что от него можно было только подлости ждать в любой момент.

То, значит, соврет, будто у них на работе зарплату задерживают, то возьмет и за ночь все средства с мобильного интернета израсходует! Поэтому не выдержала у этой дамы слабая женская психика, взяла она топор и встала за холодильником ночи дожидаться. Чтоб уж сразу выяснить все – и про незакрытый тюбик зубной пасты, и про пакет с молоком, забытый на весь день у батареи, – за все и одним ударом!

И ровно в полночь раздался такой слабый скрип… даже не скрип, а такой шорох. Дверца холодильника тихо отворяется и в свете лампочки, немедленно осветившей все содержимое полок, наша героиня с ужасом видит, что к копченой лососине из темноты тянется черная-черная рука с с черными-черными кривыми когтями…

Любой бы дрогнул от ужаса на месте этой простой русской женщины. Но один бог видит, как все ее достало, чтобы вот так запросто отдавать кому попало копченую лососину! Взмахнула она топором и, что было силушки, шваркнула по протянувшейся из ночной тьмы костлявой длани! Раздался такой невыносимый визг, что даже дочь с зятем на кухню прибежали.

– Алиса Викторовна, – измученным голосом сказал зять, включая на кухне свет. – На хрен сдалась эта ваша лососина, жрите ее в прямо торговом центре, прошу вас по-человечески! Не носите больше эту гадость домой! Я вас вообще боюсь, когда вы топором на ночь вооружаетесь. Думаешь, а вдруг спросонок пойдешь на кухню воды выпить… и пипец!

Тут наша дама попросила этого щенка заткнуться и объяснила, что орала среди ночи вовсе не она! Ничего ей «такого» присниться не могло, она вообще с вечера ушла в дозор и спать пока еще не ложилась. Сама видела, как отрубленная ею черная-черная рука на пол шмякнулась! Смотрят они – а на полу-то нет ничего!

И только на следующее утро развеялись все их ночные страхи и сомнения. Поскольку утром, стоило собравшемуся на работу зятю открыть дверь, как в квартиру к ним ворвались следователи прокуратуры Октябрьского района в сопровождении понятых, оперативников отдела по борьбе с экстремизмом и свидетеля, фамилию которого никто не знал, поскольку звали его просто Черный Абдулла.

Все знали, что на черных-черных джипах в сопровождении сорока членов своей диаспоры Черный Абдулла выезжал в соседние регионы. Чем они там занимались, никто не знал. Могу лишь предположить, что там у них был подпольный цех по разливу поддельного коньяка «Наполеон». Но все про этого Абдуллу знали точно, что где-то в Шарканском районе у него была тайная пещера, под завязку набитая сокровищами…

И когда вслед за оперативной бригадой быстрого реагирования Черный Абдулла вошел в помещение, все увидели, что правая рука у него – в гипсовой лангетке!

– Давайтэ, разбэритесь с этими ксенофобами, – начальственным тоном приказал он следователям. – Надо же вияснить, гдэ они окровавленный топор прячут.

И с этими страшными словами Абдулла почесал себе живот под трениками «Адидас» – настолько волосатой левой рукой, что темной-темной ночью, отбрасывая костлявые тени, только такая рука могла быть черной и даже очень черной.

Впрочем, все закончилось благополучно, поскольку даже Черный Абдулла не знал, что Алиса Викторовна прячет топор в мусоропроводе, спуская его на веревке. Поэтому вечером они всей семьей отварили картошечки, добавили в нее сливочного маслица, порезали ломтиками злосчастную лососину от греха подальше, да и впервые выяснили все непонятки без понятых. Зять принес с работы бутылку коньяку «Наполеон», который ему всучили в качестве взятки за участие в составе Счетной комиссии региональных выборов в Городскую Думу, но это уж совсем другая история.

В этом преследовании были и особенно страшные моменты, когда Анна отчетливо осознала, что в задачи следствия вовсе не входит довести с трудом вымученное дело до суда. Прокуратура и следственные органы старались любым способом физически расправиться с Каллиопой, которая уже перенесла тяжелую полостную операцию и с трудом приходила в себя. Когда она сообщила, что следовали для чего-то требуют от нее «добровольного» прохождения «психолого-психиатрической экспертизы», угрожая при ее несогласии заключить ее в психиатрический стационар на 90 дней, Анна поняла, что у этой странной музы, умевшей обо всем написать смешную сказку, – не осталось ни одного шанса спастись.

Хотя Каллиопа говорила, что особенность ее литературного метода в том, что все кошмары превращать в фарс, Анна, хоть и поддакивала ей, чтобы оказать поддержку, уже мысленно прощалась с ней, понимая, что против такого давления женщине, недавно перенесшей операцию, просто не выстоять.

В момент, когда по сообщению «мадам Огурцовой» у нее была эта самая «психолого-психиатрическая экспертиза», Анна отправилась в церковь, твердо решив заказать молебен и «Прекрасному Иосифу Виссарионовичу». И когда она уже подходила к церкви, ей на телефон пришла фотография с какой-то мордастой бабой в белом халате, разинувшей рот в крике. Вечером она уже читала в блоге полный отчет о пройденной экспертизе.

Наконец, в коридоре появилась дама в белом халате со следами былой красоты и отпечатком удачно найденной «ниши» на физиономии. Бросив мне почти с ненавистью «Пройдемте!», она ворвалась в кабинет экспертов-психиатров. Сама манера разговора с неуловимым подчеркнутым неуважением – выдавала в ней человека, далекого от психиатрии в частности и медицины вообще. Дама явно не обременяла себя следованием букве закона, поскольку начала не с объяснения процедуры экспертизы, оглашения моих прав и представления членов комиссии, если таковые были, а с идиотской фразы: «Рассказывайте, что случилось?»

В небольшой комнате, по соседству с раскрытым кабинетом главного врача диспансера, стояли четыре стола так, что сидевшие за ними психиатры оказывались лицом друг к другу. Я подумала, что им, наверно, так проще наблюдать за психами и оказывать друг другу необходимую помощь по всякого рода условным знакам. За одним из них у окна молодой врач пытался поговорить с вертевшимся на стуле мальчишкой в куртке с капюшоном, отороченным пушком из енота.

– Скажи, ты зачем это сделал? Ну, скажи! – раздавалось из-за их стола. Врач наклонялся к «испытуемому», который полностью утопал в куртке и легко скрывался в огромном капюшоне от «экспертизы».

Стол напротив этой парочки был пустым, за моей спиной сидел пожилой, абсолютно седой психиатр с отсутствующим взглядом и что-то рисовал в чужой истории болезни. Мне пришлось присесть на стул, спиной к раскрытой двери, поэтому я не могла видеть, кто там шастает или подслушивает. Я вопросительно уставилась на даму, ожидая от нее разъяснений. Дама ответила подчеркнуто презрительным высокомерным взглядом, очевидно считая, что так и глядят заведомо нормальные эксперты на «испытуемых».

Отметила про себя, что представляться это чудо упорно не собирается, хотя настоящий эксперт обязан это сделать. Возможно, ранее она, насмотревшись телевизионных детективов, уже разыгрывала роль «эксперта-психиатра» в интересах следствия. Уверена, что в «творчестве» своих коллег типа Марининой и Топильской она нашла подтверждение своему житейскому мнению, что законы пишутся лишь для «терпил», следственным органам их не только необязательно соблюдать самим, а и вообще можно на них плюнуть, если в этом возникает даже не «производственная необходимость», а просто… позыв.

Но она могла хотя бы поинтересоваться изменившимися требованиями в медицине, где сегодня каждому больному заранее сообщается ход самого банального лечения, не говоря уж о подобной экспертизе.

В таком случае следует понимать, что и мне ничего не мешает провести свою экспертизу. Дамочка мне попалась не первой свежести. Годы и разочарования в мужчинах наложили неизгладимый след на ее психику. В молодости она пользовалась успехом и была душою многочисленных «правоохранительных» корпоративов, из которых вынесла четкое убеждение, что все люди делятся на три категории: бандитов, с которыми всегда выгодно договориться; «правоохранителей» своих собственных прав и безраздельной власти в обществе; и «лохов», которым лучше не попадаться на глаза первым двум категориям настоящих «хозяев жизни».

Я была из третьей категории, созданной для ее развлечения и прокорма, поэтому по большому счету ей было совершенно плевать на мою психику. Единственное, что омрачало ее жизнь – возрастные изменения и нестабильность эмоционального фона. Так, что все эти ее «эмоции» отражались на увядающей физиономии с недобрым выражением. Поглядела на мои сережки-колечки – взбесилась, сунула нос в дело – озадачилась, вспомнила о порученной роли психиатра – надулась значительностью.

Внезапно женщина-«психиатр» сменила тон, чтобы побеседовать «поженски». Разговора не получилось. Как обтекаемо пишут в подобных случаях – «эксперт не нашла подход к испытуемой». Попросту говоря, «эксперт» почему-то вскипала от каждого ответа, пытаясь тупо язвить.

– Почему вы назвались «огурцовой»?

– Так было принято в социальных сетях в начале нулевых.

– Нет, все-таки ответьте, почему?!

– Да откуда ж я сейчас упомню? Это же давно было. Могу лишь предположить. Может, от поговорки «режь последний огурец»… Или как Ильинский орал в трубку: «Огурцов на линии!» Да мне все равно было.

– Но вы же не Огурцова!

– Так и Ильинский – не Огурцов, но в психушку для дачи объяснений его никто не приглашал. Разве ник так уж важен? Это же шутка!

– Шутка, которая закончилась очень плохо!

Несложно догадаться, что дама-следователь под видом «психиатра» настроилась наносить мне продуманные и расчетливые психологические удары, примериваясь взглядом, как бы ощутимее уколоть. Нисколько не сомневаюсь, что сам день и время были назначены с учетом магнитных бурь и метеорологической сводки.

– Назовите максимальное количество компьютеров, когда-либо бывавших в вашем доме.

– Четыре, – ответила я, попутно ответив и на колючий взгляд, украдкой брошенный на меня несостоявшейся звездой психиатрии.

Это, конечно, замечательный вопрос для комплексной психологопсихиатрической экспертизы. У полураскрытой двери караулит следователь, а дамочка делает вид, будто я не читала поставленных ей вопросов, подписывая постановление об экспертизе. Не скрою, мне понравились ее «психиатрические» вопросы типа: «Как называется фирма, где вы работаете бухгалтером? У вас была миома или фибромиома?» На мои попытки вернуться в русло психиатрии, сославшись на 51 статью Конституции, дама вообще заорала, что перед ней поставлены «психиатрические» вопросы исключительно по делу. Будто я их не читала и не подписывала. Будто перед ней на столе не лежало то самое постановление о назначении судебной экспертизы, составленное с совершенно другими вопросами, на которые она точно не смогла бы адекватного и вменяемого ответа.

Далее «эксперт» начала добиваться, «зачем мне столько компьютеров». Обтекаемая формулировка «для решения сложных технических задач» ее явно не устроила. Ну, если один компьютер трое суток рендит картинку, мне возле него сидеть и семечки щелкать? Какая разница, кому чего сколько надо? Ее не спросили, с ней не посоветовались.

Позабавила так же попытка вышибить признание на основании моей подписи в том, что я ознакомлена в с протоколом и от дачи показаний отказалась. Мало ли, в чем меня подозревает господин следователь? У тетеньки свои важные психиатрические задачи, как можно не отвлекаться на рабочем месте?

Нет, лезет и лезет в дело: «Это ваши слова? Признайтесь, протокол экспертизы в уголовное дело не пойдет, это ваши слова?» Слова там были не то, чтобы «мои», они были… как бы это выразиться… общими. Думаю, и эта дама не раз в своей жизни орала: «Ты кончишь запираться, сука? Я тебя урою, так, что мать родная не найдет!» Что-то в таком роде.

«Вы понимаете, что раз подписали протокол, то признали свою вину?» – она так разволновалась, настаивая на моей немедленной «явке с повинной», что мне ее еще и успокаивать пришлось. С трудом прорываясь сквозь ее бессвязную речь, я пыталась ей объясняла, что расписалась в ознакомлении, а не в признании чего-то там, что им брякнет в их светлые психические головы. Мол, суд во всем разберется, то да се. Чего ей за других так надрываться-то?

В комнатенку зашел мужик и сел за стол у окна. Дама, обращаясь к нему, настойчиво попросила его обратить внимание на мой тяжелый психический случай. Мужик явно этого делать не хотел, тогда она принялась его пугать какой-то специализированной аббревиатурой, что, мол, у меня – маниакально-депрессивный психоз и много чего похуже, с головой неладно, короче. Типа шизнулась «испытуемая» в натуре, написала президенту страны по поводу того, что ее совершенно не касается. Подумаешь, разгромили детский лагерь среди ночи! Ее дочери ведь там не было, сидела бы спокойно. Нет, ей надо было письмо президенту написать с требованием разобраться с этим вопиющим, по ее мнению, инцидентом. А ведь всем известно, что президенту России пишут ведь одни сумасшедшие. Мужик как-то слишком тоскливо смотрел в окно, где на пустом дворе безобразно громоздились сугробы снега.

– Она еще и «писатель»!

Вот будто это я к ней пришла на прием, чтобы она поковырялась в моей психике. Далее ребром встал вопрос, почему я, строитель, занимаюсь макроэкономикой. Даже не ожидала, что ее так разозлит мое замечание, что и макроэкономика входит в сферу моих профессиональных интересов, поскольку я в докторантуру пошла по стратегическому управлению отраслями. Сам факт моего пребывания в докторантуре она решила записать мне в качестве основного признака шизофрении. Как известно, все шизофреники мечтают поступить в докторантуру, это у них так психическое заболевание развивается.

А чего мне-то возражать, собственно? Я ее попросила поинтересоваться, сколько чиновников и депутатов на своих рабочих местах, ни с того, ни с сего, – отучились в докторантуре по макроэкономике и стратегическому планированию, защитив докторские. И по состоянию экономики сегодня и дошкольникам понятно, что все они – невменяемые. Если уж рассматривать макроэкономическую ситуацию непредвзято, то такому великому «эксперту» должно быть понятно, что мы имеем дело с весьма опасными шизофрениками, нуждающимися в срочной госпитализации. Уверена, справка о невменяемости у них уже есть, они ею заранее запаслись, до «докторантуры».

Простите, но и всех наших «деятелей современных искусств» следовало бы допросить в таком же принципиальном ключе. Пусть бы ответили, с какой стати поперлись в «журналисты», «писатели» и «режиссеры». Уверена, что никто бы из них не смог честно сформулировать обоснование собственной «профессиональной ориентации», поскольку только невменяемый может отнести их «творчество» к литературе, кинематографии и искусству вообще.

«Эксперт» принялась мне с излишней горячностью доказывать, что мой интерес к окружающему миру – носит характер психической аномалии. Как бы гораздо естественнее – замкнуться на проблемах своего пищеварительного тракта. Мне пришлось ей напомнить, что в медицинском учреждении, которое она якобы представляет, содержатся больные, которых не могут вывести из этого состояния, поскольку они слишком замкнулись в себе. Пусть ради любопытства сходит и посмотрит на ту «норму», к которой она призывает советского инженера. А заодно и поинтересуется. как это психическое состояние называется в психиатрии. Чисто из чувства самосохранения. К тому же ведь она сама лезет в мою жизнь, которая нисколько ее не касается.

Короче, потеряла я совершенно интерес к такой «экспертизе». Озлобленную неуравновешенную тетку-«эксперта» я бы к умалишенным, конечно, не отнесла, но и общение с людьми постаралась бы ограничить.

Поняв, что она явно перегнула палку, дама вдруг резко перешла на особый доверительный женский тон «между нами девочками». Понизив голос, она поинтересовалась, не испытываю ли я сейчас каких-то особых проблем со своей маниакальной психикой.

О! Это сколько угодно! В разговорах «мягко, по-женски» я вообще являюсь неофициальным сетевым чемпионом. Наклонившись к ней поближе, я принялась шептать, как меня всей прокуратурой дотравили до нервного срыва и полостной операции по «жизненным показаниям», сорвали мне работу, испоганили мне жизнь… ну и, о том, что я в этот момент ощущала. Буквально пара тезисов типа «проблемы женщин преклонного возраста», «климакс, сами понимаете», «провинциальное, озлобленное на жизнь, подлое мужичье», «работы сейчас вообще нет и для молодых, не говоря о женщинах в нашем возрасте» – и задетая за живое эксперт заорала, что больше экспертизу она мне проводить не будет, ей вообще со мной надо «поработать в стационарных условиях». Долго изучать, исследовать… ставить опыты и выводить на чистую воду.

На что я с грустью ей заметили, что, к сожалению, никто из нас с возрастом лучше не становится, вот и у нее с климаксом совершенно иссякла профессиональная хватка, с молодыми-то не сравнить. И я ее так понимаю!

Обернувшись, я увидела, что прямо в дверях трется следователь, жадно прислушиваясь к нашему разговору о проблемах психиатрии, с которыми сталкиваются женщины преклонного возраста в период менопаузы. Нисколько не стесняясь меня, «эксперт» начала ему что-то доверительно показывать в своих записях, заговорщицки тыча шариковой ручкой в наиболее интересные «ответы»… «на вопросы, заданные следствием».

Накинув шубку, я твердо, но вежливо попросила ее все-таки назвать свои данные, которые она вообще-то должна была указать перед началом «экспертизы», доказывая свое право лезть ко мне в душу. Как и следовало ожидать, у дамочки резко перехватило дыхание, она с трудом выдавила, что ее фамилию я обнаружу в протоколе экспертизы. Причем его подпишет «вся комиссия». Следователь тоже не прореагировал на явное нарушение процедуры. Чего перед психами-то расшаркиваться?

А в электронном почтовом ящике лежало письмо от Каллиопы следующего содержания:

Дорогая Анна! Присланную тебе эмэмэску выстави на наших ресурсах (я назначаю тебя главным редактором), ссылку скопируй и пошли ее на адрес нашего районного суда вместе с письменным обращением. Напиши какую-нибудь статью про это дело!

Сегодня я была на страшной тропе прокуратура-психушка. Во время экспертизы уже ждала медсестра третьего мужского отделения, они хотели делать мне укол, чтобы я навсегда превратилась в овощ. Следователь по дороге к корпусу сказал, что оттуда я выйду только в инвалидном кресле. И очень гадко добавил, что я теперь буду ходить под себя. Но мне очень повезло. Экспертизу эта гадина прекратила, поняв, что я переслала тебе ее фотку. Перешли ее всем знакомым!

Дело в том, что в молодые годы я хотела бороться со злом общепринятыми методами. Поэтому некоторое время работала в милиции, пока меня свои же бандитам не подставили. Мне прострелили дверь, я решила, что ничего лобовыми атаками хорошего не достигну. Но успела разок побывать на каком-то празднике, который отмечался в пустом детском садике с сауной и бассейном. Даже не могу тебе объяснить, почему в «лихие 90-е» все представители прокуратуры, судов и милиции все праздники отмечали в местах, где предусматривалась возможность коллективного омовения. Сколько народу на этом погорело – вспомнить страшно. Будто дома принять душ по-быстрому не могли.

И вот тогда я увидела эту Наташку, абсолютно голую и в дупель пьяную. Из одежды на ней был только короткий прокурорский китель. Картина была настолько живописная, что я даже к столу не присела, а смотала удочки, потому меня-то эта жаба не видела.

И вот представляешь, приперлась «экспертапсихиатра изображать»! Поэтому я улучила момент, когда они со следаком мои ответы обсуждали – да и сфоткала эту сволочь на добрую память. И после вспышки и писка телефончика, что эмэмэска ушла, она там так орала! Я и смылась, пока они там все в ступоре были.

Короче, они все равно полезут меня в дурку запихивать. Хотя у меня есть парочка милых подробностей для суда. У нас судьями бывшие прокуроры работают. Вряд ли они поймут Натаху, что с младшим лейтенантом юстиции она на «ты». Вдобавок, зная, как она любит праздники отмечать.

Насколько я это себе представляю, у нее хватит наглости явиться на суд и объявить меня сумасшедшей, если я попытаюсь сказать, что именно она была на экспертизе. Ты эту ссылочку к письму-то в мою защиту присовокупи, чтоб она театральной деятельностью на работе не увлекалась.

А про ее другую деятельность я уже всем позвонила (зная, что они зачем-то мои разговоры пишут) и всем рассказала, в каком виде я видела эту порнозвезду, не стесняющуюся демонстрировать целлюлитную задницу молодым следователям.

Анне было некогда думать над изречением Томаса Джефферсона «Вводить законы, противоречащие законам природы, – значит порождать преступления, чтобы потом их наказывать», которая обсуждалась в блоге после того, как «мадам Огурцова» чуть не отдала концы на операционном столе. Она больше не размышляла о том, во что превратились правоохранительные органы России, если их «борьба с экстремизмом» совершенно не рассчитана на физический ресурс женского организма. Она даже не вспоминала шуточку самой Каллиопы на эту тему: «Почему-то каждый раз, когджа в России к власти приходят юристы, в стране начинается правовой беспредел!» На указательный палец правой руки нещадно давило кольцо с изречением Платон «Власть – опека закона». Поэтому она писала статьи в защиту Каллиопы с текстами обращений и адресами рассылки, отправляя иногда по 15 писем в день, стараясь помочь выстоять в неравной схватке одинокой женщине, которую она давно воспринимала, как старшую сестру.

На первый суд по ходатайству прокуратуры о помещении ее в психиатрический стационар для проведения «психолого-психиатрической экспертизы», поскольку типа «эксперты не смогли определить степень ее вменяемости», Каллиопа не пошла, послав вместо себя родного брата с больничным.

Накануне они разговаривали с Анной по скайпу. Поэтому Анна видела, как с «мадам Огурцовой» прощался весь Русский Интернет.

Проникнувшись трагизмом ситуации, Каллиопа заявила ей, что раз Наташка не оставила ей не единого шанса, так она – «тоже не Зоя Космодемьянская». Потом добавила, что «не война же, чтоб добровольно ложиться в психушку по приговору прокурорской подстилки», добавив, что не может губить жизнь дочери наличием материинвалидки.

Не выключая скайп, она вызвала скорую помощь, предварительно сказав в пространство: «Приготовиться, мать вашу! Чтоб было мне давление двести!»

Анна видела, как возле нее вертелись две приятные докторши, ставили горячий укол и уговаривали следить за своим здоровьем. Когда они уехали, Каллиопа попросила дочь налить ей бокал мартини с оливкой, сказав, что на сегодня шухер отменяется, а вот назавтра он ждет Наташку и следователя.

У Анны дрожали руки, она тоже налила себе стопку горилки и осушила ее перед скайпом, с трудом вспоминая остроумное замечание Эдуарда Гиббона, написавшего фундаментальный труд «История упадка и разрушения Римской империи»: «Многие народы (а вообще это – все человечество), никогда не пребывавшие под властью Римской империи и не зависевшие от нее, – далее на всем историческом и закономерном пути будут повиноваться её законам из чувства самосохранения». У нее самой чуть не подпрыгнула давление за двести, когда она поняла, что Каллиопа была на волосок от гибели.

На следующий день брат рассказал, как билась в истерике Наташка, узнав, что «мадам Огурцова» ей выкрутила фигу с маком. Она подбивала судью решить все в отсутствие «психически больной женщины», предлагая доставить ее с ОМОНом. От ее предложений вежливо уклонились, делая вид, будто не догадываются о степени ее личной заинтересованности в госпитализации Каллиопы.

Конечно, по этому поводу состоялось еще два суда после выхода Каллиопы с больничного, поскольку прокуратура подала в суд сразу после первого решения, не дожидаясь его вступления в законную силу. Но оба раза судьи отказывали прокуратуре, особо не вдаваясь в причины отказа, советуя решать «проблемы со следствием методами, указанными в УПК».

Ставить в вину Каллиопе было нечего. Она рассказала, что следовали просто распечатывали содержимое блога вместе с комментариями, набивая тоннами бумаги «дело». Все публикации по времени относились к периоду после возбуждения уголовного дела, страницы сохранялись в текстовом редакторе, дававшем возможность подправить текст статьи и комментарии. О выемке никто не предупреждал… но в результате возникло «дело», при ознакомлении с которым возникал вопрос о вменяемости самих правоохранителей. «Ознакомление с делом» свелось для Каллиопы в фотографировании всех восьми томов, после чего она выкладывала сканы «материалов дела» на специально заведенный сайт с запароленным доступом для «своих».

Среди этих материалов все увидели протоколы допросов посетителей блога из разных городов, где они отвечали, что никаких «экстремистских» слов в блоге не видели, а письма по общественно-значимым вопросам подписывали исключительно из любви к родному Отечеству. Был запрос в украинские правоохранительные органы и по самой Анне. На этот запрос с «ридной неньки», особо не заморачиваясь, ответили, что по указанному адресу такой особы не проживает, сведений о ее противоправной деятельности нет, а потому устраивать засады и отлавливать бабу, которая что-то читает в Интернете, считают «для себе» нецелесообразным и в чем-то унизительным.