Текст книги "Армагеддон No 3"

Автор книги: Ирина Дедюхова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Интересно, если она погибнет так, ее тело сразу исчезнет, или так и будет лежать до весны? Непонятно почему, но ей хотелось бы долго-долго лежать на каменистом, запорошенном снегом откосе. Весной над нею пролетели бы журавлиные косяки, ей казалось, что там, где она будет лежать, недалеко должна быть вода, куда должны, просто обязаны по весне прилететь журавли.

Как же давно она не видела ни одного журавля. Когда они жили в прошлый раз, повернуться было некуда, чтобы не увидеть этих журавлей. Смешно, но тогда это даже раздражало...

Днем она уже не так боялась тех двух странных командировочных, ехавших в пятом купе. Она знала, что за нею они придут ночью. В эту ночь дежурил Ямщиков. Но какая разница? Впрочем, как-то он ей ответил днем, когда солнце еще палило последним жаром: "Какая разница? Одна дает, другая дразнитца! Жри колбасу, Флик! Помнишь, как мы по бабам ходили?" Еще бы не помнить! Оставался из-за этого Грега с вечно битой мордой. Все мужья почему-то сразу думали на него. А он, если честно, в основном, у этого гада на стреме сидел с куском солонины...

Правда, Седой запретил им вспоминать. Он сказал, что это мешает накапливать им силы. Но, качаясь на нижней полке в такт вихляниям последнего прицепного вагона, хотелось бы зацепиться мыслью хотя бы за что-то в собственном прошлом. Нынешнего прошлого не было вовсе. Странно, паспорт был, и, судя по нему, были двадцать восемь лет жизни. Правда, вместо родителей был, конечно, прочерк. Прописка еще была интернатовская, а потом общежития швейной фабрики г. Великие Луки. Интересно, а где они?

Даже сапоги были на каблуках. Очень неудобные каблуки. У них на ботфортах были совсем не такие каблуки, на них даже прыгать через голову можно было.

А это что? Каблуки? Как ходить-то на них?

Засыпала она только под утро. Ей казалось, что утром ее уже не выкинут из вагона. Но даже утром приходили сны с каким-то странным змеенышем, который хитро улыбался ей и говорил: "Беленькая ты теперь, значит! Я люблю мышек беленьких!"

Раз не было прошлого, то и снов никаких быть не должно. Но опять снился тот вокзал, ее отражение в стекле, которое смотрело на нее само по себе и хлопало ресницами. Из-за этого отражения на нее смотрел страшными желтыми глазами командировочный их пятого купе... Во сне Грег и Седой ей очень верили, что тогда у туалета она выдержала схватку с самим саром. Во сне они не ржали, не крутили у виска, а уважительно кивали головами и говорили, что Факельщик у них – самый боевой Факельщик всех Армагеддонов.

Начальству даже обещали об этом происшествии доложить. Но почему-то сама она при этом стояла одетая не по форме. Какие там ботфорты! Голая абсолютно! А этот змей обвивался вокруг ее обнаженной талии, свистящим шепотом говорил ей гадости о ее ногах и фигуре... И еще проводник Петрович в каждом сне умильно блеял над самым ухом: "Кирюша! Кирочка! Где ты, мальчик мой?"

– Ай-я-я-я-я-яй, халасо-о-о! – заунывно пел странный человек. Она опять пропустила момент, когда он появился в купе. Вот так однажды она проморгает и появление тех, кто придет за нею.

– Ты о чем, папаша тут воешь? – спросил Ямщиков, спускаясь с верхней полки.

– А чо визу, об том и пою! Вот вижу, муз с зеной куда-то едут, к мамке едут, наверное, об том и пою! – неожиданно радостно ответил новый пассажир.

– Где ты мужа с женой увидал, пень старый? – проворчал Ямищиков, застегивая брюки.

– Я столька видал, паря, сто ты ебнесся, когда узнаес! Она – зенщина, ты – муссина, друзба у вас на крови замесена, так кто вы такие? Муз и зена, верно? – хитро погрозил старик пальцем Ямщикову.

– На крови говоришь? И чо ты еще видишь, огрызок? – угрожающе спросил его Ямщиков, поигрывая свинчаткой в огромном кулаке.

– У меня глаз острый! Я белку в глаз стрелял, когда молодой был, как ты!

Я и сейчас все визу! Вон у нас Колька был ветеринар, хоросий был ветеринар, а потом, когда свободу дали, он ресил, сто он не ветеринар, а Всевидяссее Око Бога! Вот как! А сто ты за Око, если ты погоду не видис?

Если ты не видис, что пурга будет, а? Ай-я-я-я-я-яй, халасо-о-о! снова затянул он свою песню. В отличие от Ямщикова, ей эта песня почему-то даже нравилась.

– Ты бы заткнулся, папаша, а? Не видишь, человек спит! – кивнул на нее Ямщиков.

– А говорис, не муз! Ай-я-я-я-я-яй, халасо-о-о-сый муз! – с понятием поддакнул старик.

Ямщиков презрительно сплюнул, взял пачку сигарет со столика и вышел из купе. Седого тоже почему-то не было на его полке. Напротив прикидывающейся спящей Марины сидел веселый диковинного вида человек в поношенном треухе, валенках и пиджаке с орденом Героя Социалистического труда. Лицо у него было коричневым, изборожденным морщинами и оспинами, но светилось полным довольством собою и жизнью.

– Молодуска! Вставай! Ай, какая ты красивая, молодуска! Как Любовь Орлова! – сказал он Марине.

– Да какая я красивая... – с непонятной тоской произнесла Марина. Не было в ней с утра никакого куража, чтобы воспринимать шуточки постороннего узкоглазого дедушки.

– Говорю красивая, знащит, красивая! Я столько баб видал! Всяких! мечтательно протянул дедок.

– Где это ты баб-то видал, кроме своих этих... Для вас, после ваших баб, все красивые будут, – раздраженно сказала Марина. Сказала и почувствовала, что именно так бы одернул разошедшегося старикана Флик. Марина бы так все-таки не сказала.

– Ай-я! Совсем дура баба! А сибко хоросая, сибко! Да я при старой власти два раза от Щукотского автономного округа в Верховный совет избирался!

Там, знаес, какие бабы были! Терехова Валя со мной фотку делала! Да-а...

Армянки какие были! Ай-я! Вращихи-зенщины!

– Да что ты понимаешь, – понуро произнесла Марина.

– Все понимаю! Все! К вам наросно сел. Меня ведь узе просили против вас посаманить. Камлаю я хоросо! Ай-я! Много денег давали, ясик водки давали!

А я на вас ресил посмотреть! Хы-хы! Думаес, прямого вагона нет до Сыктывкара? Ни хераськи! Хы-хы! Я за вас ресил камлать, хотя от вас и спасибо не будет. Плохой с вас баксис! Если твой муз не побьет, так вот мне и спасибо будет, – захихикал старичок.

– Он мне не муж, – сказала Марина.

– Правильно, он зе тебя есе не видит! Ты сама себя есе совсем не видис, девка! Ни чо, кто на свету не разберется, тот в чуме впотьмах насарит!

Хы-хы! – продолжал ехидничать северный дедок.

Марина вдруг вспомнила слова Седого о том, что от каждого попутчика они должны для себя что-то узнать. А мысли все сворачивались на очень важную лично для нее тему о внешности, можно сказать, болезненную тематику, но, взяв себя в руки, она спросила: "Ты чо там про какого-то Кольку-ветеринара нес, старый?"

– А-а! Проснулась молодуска! А этот твой, не муз, дурак он, видно!

Слусать не любит старых людей. Ехайте дальсе, там к горе приедете, чо-то будет там у вас, я камлать буду, но иногда ведь ни хераськи дазе с камланием не выходит... Колька нас секту собрал, камлают оне тама, молятся по-своему. Видис, когда люди вокруг собираются, камлание лутсе идет. Сила их дус помогает дальсе забираться. Вот и Колька, видно, это знает. Большой якут Колька! Сильный якут! А сюкся завсегда сильнее! Но у нас все сильные сюкси давно спилися, а якуты у-у! Сколько не пьют, только сильнее становятся! У него пятно родимое мезду бровей с роздения. Там ведь, в самом деле, есе один глаз раскрыться мозет. Но только, если в Кольку войдет сто-нибудь. А в него мозет. Мозет войти. В старое время в него столько водки входило, сто даже насы знатные оленеводы поразались. Вы к Кольке едете! Тосьно! Много, много народа там против вас камлает! Ладно, щас злой щеловек придет, обратно лозись, одеялом накройся, молодуска!

Марина тоже уже почувствовала что-то нехорошее, надвигавшееся на нее из вагонного прохода снаружи хлипкой двери. Только она успела накрыться одеялом с головой, как дверь осторожно отъехала в сторону, и в проеме показался кто-то, на кого смотреть ей никак не надо бы. Особенно сейчас, когда из-за этого старого хрыча ей так захотелось быть молодой и красивой.

Она с силой зажмурилась, ожидая удара.

– Ай-я-яй-я-я! – пропел чукча.

– Заткнисссь, старый! – прошипел кто-то над самым ухом Марины. Уйди-и-и...

– Свидетель я, однако! Хросая баба лезыт, а к ней музик лезет! Цузой музик, однако! Ай-я-я! Нехоросо! С утра лезет! Плохой музик! Неправильный!

Ой-ой-ой! Дусат! Меня дусат! А-а-а!

– Заткнись, никто тебя не душит! Молчи-и-и только! – сдавленно гудел чужой мужик, продвигаясь к ее горлу.

– И-и-и-и-ой! – упрямо тянул чукча какой-то странный мотив. И Марина почувствовала, что в этом горловом пении старика сейчас все ее спасение.

Она резко откинула одеяло и рванусь головой вперед прямо в лапы этого мужика, метя ему в живот. Ее ухватили за волосы, но, с невыносимой болью выдирая целые пряди, она все же смогла хорошо приложить его в солнечное сплетение. Дверь купе отъехала за прогнувшейся спиной противника, и они вывалились в коридор, прямо под ноги колдовавшему над топкой титана Петровичу.

– Опять это первое купе! – произнес он обречено. – Что же вы товарищ свое купе перепутали опять? Ночью два раза не туда ломились! Что же это, а? И вроде пассажирка-то так себе, никудышная! Вон, в седьмом купе, какие две девушки едут! Веселые, ласковые! Всех на водку приглашают возле туалета! К нефтяникам, видно, едут, в Тюмень! Так пользовались бы случаем!

Только хахаль ее, срамной покурить вышел, так вас, блин, ни чо ведь не смущает! Человек старый напротив сидит, так вам и он не помеха! Прикройся, курва! Шаришься тут по вагону голая, а потом удивляешься, что на тебя мужики кидаются! Давайте, расползайтесь по полкам, говнюки! А ты, дед, куды смотришь?

Марина и сар действительно расползались друг от друга на четвереньках.

Сар пятился по коридору задом к пятому купе. В дверях тамбура показался Ямщиков. Он побагровел и с шумом выдохнул воздух. Сразу запахло дешевым табаком.

– Слушай, Гриш! Только не надо этого, а? – встревожено сказал ему Петрович. – Сама ведь телка твоя виновата! Прикажи ты ей одеться, ей Богу!

Дрыхнет до одиннадцати, ползает по полу с мужиками тут... Как работать в такой обстановке, Григорий? – спросил Петрович с огорчением на лице, пряча в карман протянутые Ямщиковым деньги.

Ямщиков закрыл дверь купе и вопросительно поглядел на заползшую туда Марину.

– Ты, музик, на бабу не злись! Он сам к нам присол! – заступился за Марину чукча.

– Заткнись! – оборвал его Ямщиков. – Тебя, Флик, на минуту оставить нельзя! И действительно, что ты голым тут лазишь? Я у тебя эту майку отберу! Придурок какой-то!

– Сам ты дурак, паря! – снисходительно сказал ему сзади чукча. – Ладно, щас уйду от вас. Поглядел на вас, дураки вы! Камлать надо! А народу мало!

Торговку к вам прислю, песню спою щас, торговка придет! Купи бабе одеску!

Я, когда лисиц красных продавал, всем бабам своим одеску покупал. Одназды не купил, так моя стара зена протез зубной сломала! А фиг новые зубы накамлаес! Ты, паря, деньги зря масинисту отдаес, а бабу не одеваес! В этом он сибко прав, масинист-то!

Марина легла на свою полку, укрывшись одеялом с головою и повернувшись лицом к стенке. Видеть она никого не хотела. Почему-то очень хотелось плакать. И еще хотелось, чтобы Ямщиков признал свою ошибку и попросил бы у нее прощения. Чтобы он долго просил, а она бы его как раз и не простила!

– Санитарная зо-о-она-а! – заорал в коридоре Петрович. Вологда-гда-гда! Шестое купе немедленно сдать постель и получить билеты! А то, блин, что не фиг до пяти утра в карты резаться! Вот и посидишь часок-другой одетым, гнида!

– Ай-я! Тоже пойду щас! – вдруг тронул ее за плечо старик. – Не скучай тут, модуска!

– Вали-вали! Не заскучает – раздраженно произнес Ямщиков.

– Ой, паря, какой же ты дурак! Хы-хы! – засмеялся чукча и вышел из купе, тихонько прикрыв за собой дверь.

Почти тут же за ним в купе вошел Седой. В руках у него были переносные судочки с едой из вагона-ресторана.

– Очередь там была, задержался немного... У вас здесь все в порядке? спросил он с тревогой. Ямщиков и Марина не ответили. Ямщиков уселся на место чукчи и уставился в окно. Марина так и продолжала лежать носом в стенку. Седой истолковал их молчание по-своему, помня по прежним приключениям с кем, собственно имеет дело.

– Ах, ты кобелюка, Грег! Я тебе мозги вышибу! Что же это ты себе позволяешь! Если Флик сейчас скурвится, мы же ничего не увидим, ничего!

Сколько раз говорю, у каждого своя задача! Если бы ты тогда на него лишнего не навешал, он бы... Как с тобой разговаривать, а? – с отчаянием в голосе сказал Седой Ямщикову.

– А чо я-то? Сразу я! Я вообще покурить вышел! – взвился Ямщиков. Захожу в вагон, а Флик в майке твоей, без всего... Блин! С командировочного того, давешнего сползает! Петрович ругается, а они ползут, главное!

– Марина! С тобой все в порядке? – тихо спросил Седой, наклонившись прямо к ее лицу. Она тихо кивнула. Сильнее кивать она не могла, вообще-то приложилась она головой об этого дядечку хорошо, голова побаливала.

– Вот что. Ты свои кобелиные замашки бросаешь немедленно! Я знаю, о чем я! Покурить он вышел! Пока меня нет, сидеть и сторожить Флика. Во-первых, это наш поводырь, мы ничего не увидим без него. А во-вторых, ясно, что начнут с Флика. Ты бы сам с кого начал? Вот то-то же! Еще один прикол к Флику, еще одна подначка и я тебя изуродую! Причем так, как тем из пятого купе не под силу! Куда его еще дальше подначивать? Его уже бабой зачем-то сделали! А ты вой тут поднимаешь! Нельзя оставлять ее одну! Нельзя! тыкал ножом в сторону Ямщикова Седой, раскладывая хлеб на газетке. – Флик, вставай, кушать надо.

– Да понял я, ладно! Я же не одну ее оставил! Тут чукча сидел... Все ко мне прикалывался, что я ее муж... А какого мне это слышать про Флика?

Неловко как-то... – оправдывался Ямщиков, подсаживаясь к столу рядом с нею.

– Так! Чукча здесь сидел! Почему не доложили? – с нажимом произнес Седой, подавая им борщ в судочках.

– Да с ним Флик беседу провел, – растерянно сказал Ямщиков, толкая ее в бок локтем.

– Правильно, ты ведь с ним только ругался! Выгнал еще потом, оскорблено сказала Марина. – Да он меня о приходе этой гниды заранее предупредил! Спас, можно сказать! А тебя не было! Пихается еще! А он камлает за нас!

– Слушай, Грег, я в последний, решительный раз предупреждаю! Ведь ты понимаешь, когда и зачем к нам являются представители дружественных конфессий, – назидательно сказал Седой.

– Ага! Шаман! "Щукотскй" автономный округ! Дружественная конфессия! фыркнул Ямщиков.

– Дурак! Раз Флик утверждает, что он ее спас, значит, конфессия его нам явно не враждебная! И вообще жри и заткнись! Ты его прокачала? заинтересованно спросил Седой Марину.

– Да. Он сообщил, что мы направляемся к горе, а там нас уже ждет целая свора. Какой-то Колька-ветеринар, который теперь Око Бога, собрал их всех в секту. Они камлают против нас. Он утверждал, что это весьма действенно.

Его, мол, тоже уже уговаривали работать против нас. А у поименованного выше Николая, якута по национальности, есть родимое пятно от рождения в районе переносицы. Чукча говорил, что оно вполне может раскрыться в третий глаз, что совпадает с некоторыми учениями тибетского толка, – обстоятельно докладывала Марина.

Пока она говорила, Ямщиков с шумом выхлебал свой борщ, опустошил второй судок, поданный сосредоточенным на ее сообщении Седым с гречневой кашей и котлеткой, и с жадностью уставился на неровно отрезанный кусок хлеба, который она держала в левой руке. Марина и Седой стали детально обсуждать возможное толкование новой информации, а Ямщиков осторожно вынул у нее из рук кусок хлеба. Совершено машинально она пододвинула ему и свой судок с борщом, который он тут же с удовольствием доел.

– И чо он еще тебе говорил? Ну, когда ты тут одна с ним сидела? В майке?

– ковырясь в зубах, спросил он ее некстати, откинувшись от стола на ее подушку.

– Ничего... – растерянно произнесла Марина. – Говорил, что я на какую-то Любовь Орлову похожа...

– Врет! – почему-то довольно произнес Ямщиков. При этом он как-то так ей улыбался, что Марина немедленно покраснела.

– Ты сам заткнешься, или посодействовать? – ощерился на него Седой. Он так и не снимал всю дорогу черных очков, и его вопрос прозвучал почти зловеще. Но тут состав вздрогнул и стал тормозить, подъезжая к перрону вокзала.

Не успел поезд окончательно остановиться, как в их купе уже стучалась какая-то тетка.

– Впускай, впускай меня, брильянтовый! Впускай, золотой! Халатики! Кому халатики! Тапочки домашние! Сами шили! – с криком ворвалась она в их купе.

Марина только увидела, как в окне ей прощально махнул коричневой ладошкой чукотский дедушка и сразу растворился в толпе. А уже все внутри нее захватывало новое необъяснимое чувство, оно сметало на своем пути давешние мысли и сожаления. Она уже не помнила, кто этот дедушка и кто ее попутчики? Но она бы немедленно придушила бы каждого, если бы они сейчас вдруг вытолкали торговку в коридор. Окинув, наметанным взглядом фигуру Марины, лоточница быстро стала подавать ей халаты, нижнее белье, сорочки, тапочки, гамаши, заколки, ножницы, косметички...

Ямщиков растерянно присел на нижнюю полку рядом с Седым. Только сейчас до него стало доходить, что никакого Флика здесь больше нет, и никогда уже не будет. Перед ними с восторгом зарывалась в гору яркого цветного барахла Марина Викторовна Фликовенко.

РОДИМЫЕ ПЯТНА СОЦИАЛИЗМА

"Дорогие наши товарищи-чекисты!

Где же вы теперь есть и есть ли еще? И как же жить-то без вас в новой России? То, значит, были везде, кругом, а то, вдруг, попрятались. А я хочу сообщить вам, что не могу больше терпеть издевательства и притеснения начальника смены Циферблатова В.И. Сообщаю, что с виду он, вроде, обычный, но глаза у него на свету желтые как у кота, зрачков нету вовсе. И всю жизнь Циферблатов В.И. ходит в ортопедической обуви. А когда мы все нашей бригадой на рыбалку выезжали, а его брали с собой, то я заметил, что у него правой ноги-то вообще нет! С виду обе ноги присутствуют, а правой нету! Он тогда ноги еще промочил, а спиртом растирать никому не позволил.

А нынче сформировал он при поддержке своего дружка-олигарха Восьмичастного, которому звонит за государственный счет по пять раз на день, экспериментальный прицепной вагон. Из Калининграда до Владивостока.

А когда я сказал, что такой вагон на хрен никому не нужен, он сказал, чтобы я катился к едрене фене.

Я, конечно, покачусь, деваться мне некуда. Но хотя бы при восстановлении вертикали власти на железной дороге, проверили бы на какие деньги Циферблатов В.И. себе дачу построил с шестью подземными комнатами. Ему, дескать, врачи каку-то грототерапию прописали. Или пещеру соляную? Чо у нас врачи-то, в натуре е..лись?

А вот как вы думаете, я до Владивостока без сменщика перебудусь? Мне что теперь, из-за чиновничьего произвола охренеть-не встать? Раз такое срочное дело, мог бы хоть Людмилу Бутусову в сменщицы дать. Фиг! Второй год с бабами в смену не ставит!

Вы, конечно, думаете, что я с ума сошел. Нет! Я в проводниках скоро двадцать лет катаюсь. Я всех привык по глазам разоблачать! Всех! От бригадира, который зайца причет, до сменщика, который два комплекта белья спер, не говоря уже о лярвах из ресторана. Я даже когда полотенца новые на две части рвут, заранее это купе по глазам угадываю.

Фамилию не подписываю, опасаясь дальнейших притеснений со стороны Циферблатова В.И."

– Ну, чо, Леха, вроде этот барабан правильно барабанит, – сказал Веселовский клевавшему носом Капустину.

– Да дурак он, этот твой барабан! Сразу видно, что мозги последние пропил! – вяло возразил Капустин.

– Ты сейчас как полковник Федосеев рассуждаешь. Оформляй мне командировку! Срочно! Я сам их там... На Серпуховской линии этих сук встречу. Или еще где пристигну. Ишь, цепляться они задумали! Вот ты у нас Нюхач! Ты же должен думать, как этот Нюхач! Скажи, где ты бы им встречу назначил?

– А хрен его знает! Отвяжись! Катись куда хочешь! Учти, я сутки буду спать. Это тебе лавры и ордена нужны, а мне – нажраться бы и выспаться!

– Понятно, как тебя волнуют вопросы судьбы человечества!

– Знаешь, от меня вчера Томка к матери переехала. Вот это меня гораздо больше волнует всего человечества!

– Я тебя сколько на счет неуставных отношений с Анжелкой предупреждал? Сам виноват!

– Слушай, заткнись, а? Товарищ еще называется! Ты не ходил в грязной рубахе? Нет? Тебе мама стирает? А мне Томка стирала! И на счет человечества я не очень уверен, а про Томку я всегда знал одно удерживать вам меня на балконе Томка не даст! Она вас всех к чертовой матери табуретом положит! В рядок! И с Анжелкой у меня на почве этой хрени все происходило. Связался с вами! Так что катись к своим желтоглазым, насрать! Я тебя за Екатеринбургом сменю. Раньше – никак.

* * *

Нового пассажира Петрович встретил без всякого энтузиазма. Билет он равнодушно засунул куда-то в задний карман форменных брюк.

– Катись-ка ты в третье купе, ладно? Извини, белье выдам после обеда. Я ночь не спал, без сменщика я. В первое купе не суйся! Там хоть трое едут, но пока никто еще четвертый не приживался.

– Трое? – с напряженным интересом спросил новенький пассажир.

– Понимаешь, штука какая... Их трое. Вот посчитай, если баба одна, а мужиков двое, то угадай с трех раз, что тебе обломится? А? – дыхнул Петрович перегаром на пассажира. – А мне приключения к чему? Потом тебя с побоями на морде к бригадиру водить по вагонам на освидетельствование? Да на хрен!

В этот момент пробегавший мимо с пустыми судками официант крикнул:

"Петрович! Иди в буфет! Я для тебя ящик портера оставил! Мне сегодня какой-то удавчик приснился, сказал, чтобы я на тебя ящик взял! Гы-гы! Ты сны угадывать можешь? К чему удавчики снятся?"

– К удавке, блин. Ладно, зайду, – сказал удрученно Петрович. – Они так спят, они даже сны видят...

– Ты точно знаешь, что один из них – баба? – разочарованно спросил пассажир.

– Баба. Точно. Сам в майке видел, – подтвердил Петрович и, покачиваясь, пошел прятать веник и совок в ящик за топкой.

Ночью Веселовскому приснилась большущая змеюка. Она спокойно перебирала в его голове все секретные сведения, доклады, донесения и просто доносы.

Особенно внимательно она просмотрела отпечаток разговора с капитаном Капустины о целях и задачах ближайшего Армагеддона.

– Вот думаю, служивый, кому из вас услужить, – захихикала змеища, поняв, что ее застукали с поличным.

– Ты кто? – спросил ее Веселовский.

– Конь в пальто! Священный змей я, а не змеюка! Идиот! – прошипел змей.

– А как вас разберешь-то? – извинительным тоном ответил ему Веселовский, понимая, что это все, конечно, происходит с ним во сне, поэтому он в любой момент может послать наглого змия куда подальше.

– "У моей Наталии такие гениталии!" – некстати раскатисто заржал змей. – А вообще ты свою маму туда посылай! Гляжу, вот, служивый, думаю. Чью же мне сторону принять? А ты сам, вижу, пока не определился... Не боишься в драку-то лезть, если так и не понял, за кого ты-то сам? Я, лично, опасаюсь.

Веселовский судорожно стал припоминать, что ему известно о змеях из мифологии. На ум ничего не приходило кроме какого-то змея то ли ацтеков, то ли майя, который кого-то съел. И, конечно, о том змие вспомнил, ну, про яблоко в Раю.

– Н-да.. Не густо... Я уже просмотрел. Меня вообще-то Кириллом зовут, представился змей.

– Я за все человечество! – продекларировал Веселовский.

– Не п..ди, – сказал змей. – Я тут твои мечты о раскрытии заговора, новом звании, "Форде-Фокусе" и секретарше Федосеева просматривал.

Привратников и саров решил с поличным поймать? Господи! Видишь ли ты, как низко они пали? Ладно! Лови! Мешайся под ногами! Ну, спасибо тебе!

– За что? – не понял юмора Веселовский.

– За то, что помогаешь мне сделать выбор, – важно произнес змей. – Я, пожалуй, сделаю свой выбор. На днях.

– Какой? – спросил Веселовский, затаив дыхание.

– Не твое дело, – отрезал змей, уползая во тьму.

Веселовский почувствовал, что теперь в его голове царит пустота. Ему казалось, что змей утащил с собою что-то очень важное, что он никак не мог вспомнить.

* * *

За прицепным вагоном в народе закрепилась дурная слава. Она бежала окольными рельсами впереди составов, к которым его цепляли. Не огурцы соленые, не вареные яйца и рыжики в маринаде надо было первым делом тащить к нему на продажу, а мышей, крыс и хомячков.

Пассажиры, кому удавалось вернуться из того вагона живыми, рассказывали, как ночи напролет, почти не пивши, они разговаривали со змием зеленым по имени Кирилл, как утром из туалета выходил лысый мужчина с кожистыми крыльями за спиной, едва прикрытыми халатом, и дотошно спрашивал каждого из очереди, тыча в грудь когтистым пальцем: "Который час? А у вас который?

А у вас?"

И о первом купе тоже разное говорили. То душат там, то кричат благим матом, то женщина оттуда выходит полуголая и всем подряд яйца отвинчивает, то мужик прыгает по полкам с кистенем. Но, в основном, о том, что сектанты в том купе едут, Всевидящее Око ищут, а как его звать – сами не знают.

Давно бы им подсказали, да только странные они какие-то. Ну, их. На кой такие Всевидящему Оку?

По ночам по коридору ходил какой-то противный чукча с бубном, пел такие же противные песни и всем, кто протискивался мимо него в туалет, говорил, ударяя в бубен: "Бум! Ба-а-альшой бум! Во-о-о какой бум будит!"

Командировочный из Костромы Роман Евсеевич Цахес утверждал, что спасся из прицепного вагона исключительно благодаря редкому чутью, выработанному в ранние годы сопливой юности в минском гетто. Хотя все, кому он это рассказывал, прекрасно знали, что, скорее всего, чутье он выработал значительно позднее, за десять лет строго режима, которые получил на законных основаниях за присвоение государственной собственности в особо крупных размерах.

Роман Евсеевич рассказывал, что, возвращаясь по прыгающим скользким сходням сцепок вагонов, он почему-то решил задержаться в тамбуре.

Почему-то он решил не ходить сразу в свое четвертое купе. А дверь в вагон была открыта настежь. И в ее проеме Роман Евсеевич увидел эсэсовский патруль, проверявший аусвайсы как раз в их купе. Начальник патруля в черной форме, в фуражке с черепом на ломанном русском спрашивал его попутчиков, где они прячут юде, то есть его, Романа Евсеевича. А в это время два солдата в серой форме перерывали оставленные им в купе вещи. С собой они почти ничего не взяли. Так, по мелочи. Коньяк армянский в подарочной упаковке, начатый флакон французской туалетной воды и шведскую рубашку в целлофане. Спрятаться Роману Евсеевичу было совершенно некуда.

Он уже думал, как побежит от них обратно по вагонам, очень жалел о дубленке, оставленной в купе, и том, что до лета еще далеко, а до ближайшей станции – еще дальше. Но патруль, выйдя из четвертого купе, пошел в обратную от Романа Евсеевича сторону, где у прицепного вагона были прочно задраены все двери. Там они спокойно просочились сквозь запертую дверь тамбура у единственного туалета, открытого для посещений проводником Петровичем, и исчезли.

Когда Роман Евсеевич Цахес на нетвердых в коленях ногах вошел в купе, все его попутчики лежали, укрывшись одеялами с головой, и делали вид, что крепко спят. Хотя еще буквально час назад они вместе пили его, Романа Евсеевича коньяк и дружно, с анекдотами и смехом играли в подкидного.

Светила Луна, а на полу горкой лежали его разбросанные вещи. Роман Евсеевич присел возле них на корточки и только тогда понял, что ему надо срочно поменять брюки...

Я СВОЮ НАТАЛИЮ УЗНАЮ ПО ТАЛИИ

Ночью к ним в купе подсел пассажир. Вроде баба. Потому что сквозь сон Ямщиков слышал, как какой-то мужик стучал в их окно и кричал снаружи:

"Натуся! Натуся! Телеграмму отбей, как приедешь! Я уж соскучился, Натуся!"

Ямщикову сквозь сон очень хотелось открыть упакованное на зиму окошко и настучать тому блеющему козлу по кумполу. Но еще больше хотелось спать, а из сна его опять вынимал настойчивый стук Натусиного дятла. Поезд тронулся, этот чудак с полустанка еще успел пару раз треснуть им в окно на прощание, от чего Ямщиков окончательно настроился против новой попутчицы.

Утром, когда в окно заглянуло несмелое зимнее солнце, Ямщиков протер глаза и глянул вниз. Флик, сука, совсем был похож на бабу. На подушке разметались светло-русые кудри. А ресницы были такими густыми, что даже гнида Петрович при нем становился каким-то суетливым и услужливым. Нет, это же надо было сообразить и учудить такое! А вот напротив Флика лежала...она. Это была Наташка. Его Наташка. Наталия Сергеевна. Кровь двинула Ямщикову в голову, он страшно разозлился на себя, что ночью зенки не протер, да не глянул, кто же к ним садится. Правильно, сторожить-то этой ночью была очередь Флика! И что-то не слышно его было, когда в окно вовсю колотился тот говнюк, к которому от Ямщикова когда-то ушла Наташка.

Эх, Наташка! Что мне делать?.. И еще чо-то про люстру в той песне было... Точно! "А Луна глядит в окошко, словно люстра!" Как она могла! Как могла! Ведь он тогда только на три месяца в командировку в Анголу отъехал к черножопым, а она тут же нашла этого идиота. "Телеграммку отбей!" Как же это надо было дрыхнуть, чтобы не отбить ему печенку, как? Староват ты, Ямщиков становишься! Пердуном ты становишься старым!

Ямщиков решительно спустился вниз, сел на полку, бесцеремонно отодвинув к стене дрыхнувшего Флика.

– Ну, здравствуй, Натали! – процедил он сквозь зубы испуганно глядевшей на него Наташке. По ее вытянувшейся физиономии было совершенно ясно, что она узнала его сразу. – Куда собралася? Не ожидала встретить старого друга? Кому телеграмму отбивать станешь?

– Здравствуй, Гриша! К свекрови я поехала, проведать надо. А телеграмму мужу дам, у нас двое деток и живем мы хорошо! Ни в какие командировки мой муж не ездит! Ты смотри, а я уж думала, что ты сгинул давным-давно! А он ничего еще, опять куды-то в командировку едет! Он еще мне допросы тут устраивает! Он мне всю душу вымотал этими командировками! Да провались ты с ними, понял? – собравшись с силами, неожиданно зло проговорила Наталия.

За спиной завозился, прижатый к стенке задницей Ямщикова, Флик. Ямщиков цыкнул на него, и Флик сразу затих.

– И сколь долго мы будем пребывать в вашем приятном обществе? ерничая, спросил Наталию Ямщиков.

Флик все-таки вывернулся из-под него и теперь с любопытством рассматривал худощавую интересную женщину с крашенными хной волосами. Наталия усмехнулась Ямщикову, как усмехаются женщины, сознающие свою силу и власть над слабой мужской натурой. Флик, то есть Марина, конечно, изо всех сил старалась запомнить, как Наталия Сергеевна ломает брови дугой и с улыбкой пристально смотрит в глаза Ямщикову. Почему-то в последнее время Марина совсем не могла смотреть ему в глаза. И вот так резко встряхивать волосами тоже не могла. А зачем-то ей это очень было надо.