Текст книги "Армагеддон No 3"

Автор книги: Ирина Дедюхова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Утирая выступившие от удушья слезы, потерпевший, с опаской глядя на спокойно собиравшего бритву и полотенце Ямщикова, просипел: "Так бы и сказали, что молодые едут. А я думаю, чего женщина лежит зазря, скучает...

Так бы и сказали! Мне щас даже в туалет не надо, извините, дамочка!"

– Марина, вставай, нечего тут приключения на чужую шею собирать, иди в туалет очередь занимать! – приказал ей Ямщиков, не глядя на попутчика.

Седой тоже согласно кивнул, и Марина, захватив полотенце и туалетные принадлежности, вышла из купе.

Особого порыва к гигиене тела в их вагоне не наблюдалось. Видно, все обсуждали по своим купе утреннюю разборку в первом купе. Впереди нее стояла только женщина с мальчиком лет пяти. Эту женщину Марина вроде не видела в толпе. Мальчик молча взбирался на ящик для мусора и, закрыв глаза, прыгал с него на пол, а женщина, тоже молчала, прислонившись к косяку. Марине очень хотелось подойти, толкануть дверь как следует и сказать пару ласковых словечек засевшему в туалете типу, но она понимала, что ей надо учиться вот так же молча стоять и терпеть, как эта женщина, потому что она теперь такая же. Она опустила глаза и вдруг обнаружила, что стоит только в какой-то длинной майке, которую ей вчера дал Седой. Стоять в ней было холодно, рукавов у нее не было, вообще какая-то тоненькая была эта майка. Женщина скользнула взглядом по ней, и Марина поняла, что выглядит она, с точки зрения этой женщины, как-то неподобающе. Наверно, сверху надо было надеть такой же халат, но у Седого халата для нее не оказалось.

Действительно, Марина производила двойственное впечатление. С одной стороны она была, вроде, ничего. Но с другой стороны, она еще не научилась выходить из купе, предварительно расчесав пышные, сбившиеся за ночь в копну волосы. Майка, которую вынул ей из своего объемистого баула Седой, не просто подчеркивала грудь, она совершенно неприличным образом выдавала полное отсутствие нижнего белья. А ниже майки у нее располагались неплохие даже по прежним, довольно придирчивым меркам их с Грегом кирасирского полка, женские ноги. Они были совершенно без растительности с гладкой розоватой кожей и с такой маленькой, ровной ступней... Марина так засмотрелась на ноги, которыми теперь располагала в наличие, что, подняв глаза, сразу испытала шок, столкнувшись с этим пристальным змеиным взглядом. Женщины с мальчиком уже не было, а у двери туалета напротив нее стоял неприятный лысый мужчина в большом махровом халате. Ладони его были прикрыты вафельным полотенцем. От неожиданно возникшей неловкости, она опустила глаза вниз и увидела, что его ноги обуты в огромные ортопедические ботинки, о которых их еще раньше предупреждал Седой.

Никого, кроме нее и сара, в коридоре не было. Разойтись просто так они, конечно, не могли.

И пассажир тот, утренний, конечно, этими двумя был подослан! Именно потому она теперь тут одна, даже без Ямщикова. Все, сейчас этот надвигающийся на нее тип с нею покончит, и Грег с Седым останутся без факельщика. Марина отступала под холодным пронзительным взглядом, стараясь даже не задумываться, почему вдруг надвигавшийся на нее сар начал скручивать свое полотенце удавкой, но, краем глаз, она все же увидела, что под полотенцем этот страшный, до дрожи в голых коленках, жуткий тип прятал необыкновенно когтистые лапы. Она пыталась, изо всех пыталась мысленно собраться и вспомнить, наконец, что там им с Грегом говорил по этому поводу Седой, но почему-то ничего не приходило на ум. А этот командировочный в халате и лыжных ботинках на каблуках подходил к ней вплотную, оттесняя к мусорному ящику, на который она в изнеможении опустилась, прижавшись полуголой спиной к холодному стеклу. Голова ее беспомощно запрокинулась, глаза закатились...

Но, почему-то душить ее сразу не стали... Боже мой! Только сейчас она вспомнила, что сняла на ночь этот дикий, ужасный бюстгальтер, в котором у нее были четки, а главное, пара очень необходимых в этой ситуации ритуальных гвоздей. Какая удобная вещь этот бюстгальтер! Утром она совсем забыла, что ей под одеялом надо было все-таки его надеть... Правильно, они ведь тогда кого-то с Ямщиковым душили... душили... душили... А теперь ее задушит этот... Она попыталась сосредоточить взгляд на белом страшном лице... Она так боялась его взгляда, но ей надо было посмотреть ему прямо в глаза и что-то сделать. Вот только она никак не могла вспомнить, что же именно она должна была сделать...

Собрав все силы, она все-таки посмотрела ему в лицо. Но ее убийца вовсе не смотрел на нее, он с непонятным ей жадным любопытством глядел за широкий вырез сползшей с плеч большой майки Седого. И опять в Марине инстинктивно сработала какая-то штука, сидевшая внутри ее нового тела. Она чувствовала смрадное дыхание, смешанное с мятным запахом зубной пасты, видела внезапно размякшее лицо своего палача, уставившегося ей прямо туда... А, между тем, ее рука, совершенно помимо ее воли, вдруг осторожно просунулась сквозь полы халата между ног пассажира, вцепилась коготками во что-то мягкое и принялась методично выкручивать это что-то вначале по часовой стрелке, а потом против нее, а потом все резче, резче, быстрее!

Дикий вопль заставил всех вывалить из купе, но первым подскочил, конечно, Ямщиков. За его спиной возник и вездесущий Петрович.

– Да что же это с вами, гражданочка, такое сегодня, а? – спросил он плачущим голосом. – Ходите тут в мужском исподнем, народ до дикого крика пугаете!

– У него, наверно, живот прихватило, пока в туалет очереди ждал, высказал предположение Ямщиков, всовывая что-то в руку Петровича.

– Наверно, – охотно согласился Петрович, быстро пряча руку в карман. Оделись бы вы, дамочка, хотя бы! Купаться, что ли, в туалете собрались?

Так я без сменщика, туалет грязный!

– Пойдем, Флик, – потянул Ямщиков Марину с ящика. – А ты чо зенки вылупил? – бесцеремонно отпихнул он типа с удавкой, ловившего воздух открытым ртом. – Как двину промеж глаз, так в раз людей пугать перестанешь. Вопит еще! Давно бабу не видал? Подумаешь, в майке! Не без майки же! Попадешься ты мне, падла, у темном уголку!

Ямщиков обнял Марину за плечи и повел по проходу к купе. Петрович продолжал громко ругаться на того гадкого пассажира, которого, вдобавок к выкатившимся зенкам, еще и вырвало на пол перед туалетом. Петрович кричал на весь вагон, что теперь сменщика вообще не дождется, что этот рейс ему серпом по всем гениталиям выйдет, что их вдруг сняли с Московской ветки и направили по Рязанской. А кому на фиг нужны удавы в Рязани? Он, лично, таких козлов не знает.

Ямщиков тоже слышал его жалобы и громко, не столько для Петровича, сколько для типа, пристававшего к Марине, пропел: "А как в городе Рязани пироги едят с глазами! Их жуют, блядь, их едят, а они во рту глядят!"

До самой Марины этот шум сзади и смысл его песни доходили очень плохо, вернее совсем не доходили. После холодного стекла рука Ямщикова казалась такой теплой. Поразительно, но ей даже не казалось странным, что человек, с которым они знали друг друга так давно, обнимает ее плечи, едва прикрытые майкой. Более того, ей почему-то это было приятно. И Марина впервые с прошлого дня подумала, что быть женщиной не так уж и плохо.

Иногда.

Вдруг Ямщиков с силой сжал ладонью ее полуголое плечико.

– Гляди, Флик, раньше ведь этого не было! – сказал он ей шепотом.

Они подошли к расписанию, где поверх восьми крупных станций на пожелтевшем от солнца, засиженном мухами расписании был ночью кем-то наклеен листочек с новым маршрутом. Вагон почему-то теперь направлялся в обход основных железнодорожных магистралей, и над самым Ачинском, который еще желтел не залепленным, последняя надпись появившейся за ночь бумажки гласила "Армагеддон №3, стоянка 4 мин."

СОРАТНИКИ

В одно очень секретное учреждение города Калининграда вошел странный человек. Да какой там человек! Еврей, блин! Даже еще хуже. Это вообще какая-то наглость тащиться в черной шляпе с пейсами в Калининградское федеральное... Ах, ну, да. В общем, он туда все-таки притащился. Да это капитан Веселовский, так выделывался, сука. Дежурный сразу его узнал.

Вошел, значит, даже не кивнув охране и дежурному, и сразу скрылся за дверями того противного отдела, который только два месяца назад создали в этом учреждении. Вернее, восстановили. Но, если честно, восстанавливать было не из чего и не из кого. Почему-то все сотрудники бывшего отдела, который существовал за семь лет до его последующего восстановления, странным образом окончили свои дни на бренной нашей земле практически в один месяц после его расформирования.

Странный это был отдел, да и сотрудники его были странными. А после его ликвидации они как-то растерялись на воле. Неприспособленными к жизни и новой экономической ситуации в стране оказались. Кто под машину попал, кто от газовой колонки нечаянно взорвался. В люки канализационные почему-то двое упали, один, правда, сам с балкона выпрыгнул. И соседи видели, как его два человека в масках спасти пытались, удержать, но ничего не помогло.

А-а-а, плюх! И нету заместителя начальника.

Вот и на новых сотрудников отдела в учреждении смотрели как-то так, с подозрением. Старались с ними не слишком тесно общаться. Нервы-то дороже.

А то опять приказ придет отдел ликвидировать, а тут ты, допустим, в корешах с капитанов Капустиным. И тебе вдруг сообщают, что надо этого Капустина от прыжка с балкона срочно спасать... Нет, нервы дороже.

Хотя народ там подобрался вначале вполне пригодный для плодотворной оперативной работы. Все – с нормальными послужными списками, отдел кадров каждого лично проверял. Психолог, блин, по полтора часа с каждым беседовал, время тратил. А они, как только оставшиеся от прежнего отдела бумажки прочли, так сразу стали похожими на тех чудиков из прежнего, ликвидированного отдела. Начальству друг на друга доклады сразу же писать перестали. Всё только сидят, главное, в отделе кружком и шепчутся. А перед уходом с работы обходят весь отдел с горящей свечой и, если где найдут жучка электронного, так в это место святой водичкой брызгают.

Для того, чтобы охрана от них не свихнулась, отдел специально сразу за вахтой расположили. Заколебаешься, пожалуй, пропуска-то всяким чудакам выписывать. Не зарастала к этому отделу народная тропа и регулярно протаптывалась с шести утра до двенадцати ночи. Некоторые и в четыре утра колотились. Прямо в рыло некоторых приходилось среди ночи пихать. Но лучше их было руками вообще не трогать. Одну дамочку попытались как-то за пальто остановить, когда она к капитану Капустину прорывалась, а она и говорит дежурному: "Валерий Германович, а у вас сейчас рука отсохнет!" И точно, так рука и замерла на кобуре, а потом вообще – раз, и повисла плетью.

Отошла только к концу смены, когда Капустин вышел проводить даму и попутно сделал несколько пасов над рукой дежурного с завыванием.

Словом, вольница у них там в отделе пошла сразу же. Рапортовать перестали, честь офицерскую отдавать, по именам и фамилиям друг друга называть – тоже. Ну, многие по оперативным паролям и кличкам наименовались, хорошая традиция тоже была по номерам друг друга называть.

А эти... Полковник Федосеев несколько раз допытывался, почему в отделе такое неформальное общение царит? Громко допытывался, даже в коридоре было слышно, хотя звукоизоляция в учреждении была, как сами догадываетесь, хорошая. Напрягать слух, правда, немного приходилось. Но всем интересно же было, почему в отделе капитана Капустина звали Нюхачом, а работавших с ним в группе двух молоденьких свихнувшихся лейтенантов – Факельщиком и Бойцом.

Но Капустин объяснил, что они всем отделом вживаются в образ, чтобы лучше понять ход мыслей тех, по чьему следу идут. Совал еще какие-то пергаментные документы, доносы в инквизицию вроде, о приближении Армагеддона и продвижении по Северной оконечности Европы в каком-то там веке двух придурков. Может, сами они, конечно, и не были придурками, но полковник Федосеев почувствовал себя полным придурком, прочитав распечатку, что у одного из наблюдаемых, за которыми шли Нюхач, Факельщик и Боец, обе ноги левые, поэтому он ходит в странных ботфортах на толстых деревянных набойках, у другого, дескать, на ногах вообще копыта. А глаза у них на солнце желтым цветом отливают. В этом месте полковник Федосеев вообще почувствовал настоятельную необходимость немедленно отлить. В туалете он долго думал, что вот ему таки запретили менять опостылевшую "Волгу" на нормальный такой "Форд-Фокус", а на вот такую херню так им денег, конечно, не жалко.

Хасид-Васильев вошел в отдел, сел непосредственно на стол, снял шляпу вместе с фальшивыми пейсами и, кивнув Капустину, сказал: "Молчат суки!

Воды набрали в рот и молчат. Ни чо, блин, их не канает!"

– Что и требовалось доказать, – подытожил капитан Капустин. – Вот, Воздвиженская принесла, скачала с интернета. Эти говнюки уже вовсю по сети шарят! Поднимают дружественные конфессии против третьего Армагеддона.

Поймать бы самих, да приподнять за одно место.

Ложный еврей, сняв пальто, пробежал текст глазами.

– Я же говорил, что "сары" – еврейское понятие! Ну, вот, смотри! "Ангел"

на иврите – "малах", а "малаха" – труд, ремесло. Ангела-воина называют "сар", что означает наместник, вельможа, правитель, военачальник, а на современном иврите – еще и министр. Отсюда и прозвище Яакова, боровшегося с ангелом божьим – Йиасраэль. А вот слово "демон" однокоренное со словом "демьйон" – фантазия, воображение – от слова "димуй" – образ, сравнение!

Сар – это не демон!

– Какая тебе от этого польза? Они же не колются, – проворчал Капустин.

– Да сами, потому что толком почти ничего не знают. Пиз..т больше. У них в Израиле гора есть такая Мэгиддо. И еще в каких-то свитках Мёртвого моря есть предсказание о последней битве детей света с детьми тьмы, которая произойдёт в аккурат под этой горкой. Это же, Леха, целая наука! Знаешь, сколько течений на эту тему у одних евреев? И они за это готовы друг другу глотки грызть! А добавь сюда староверов с православными, протестантов, католиков, мусульман, свидетелей Иеговы... Дружественные конфессии! Пока сам за дело не возьмешься, никакого толку от этих конфессий не дождешься.

Но, судя по оперативным источникам, на данный момент все едины только в одном, вернее, в трех вещах. Загибаю пальчики. Первое – сары уже материализованы, или переселены, или пробуждены или еще там с ними чего-то произошло. Но факт тот, что сары у нас уже есть. А товарищи из инквизиции составили для нас с тобою словесный портрет такого сара. Может быть, несколько устаревший. Ножки левые с копытами, глазки желтые. Чо ты ржешь-то? Так, второе! Место драчки у них уже определено, только мы его не знаем. Не, чо ты ржешь-то все, а? Ржет он! При этом твои оперативные разработки, свидетельские показания опрошенных ясновидящих и прочих ведьм и проституток подтверждают мое мнение – гору эту надо искать не у еврейских товарищей. Это условный объект. Где-то теперь и у нас такая горка образовалась!

– Ну, а третий пальчик, – напряженно переспросил его Капустин, растирая красные глаза, прекратив, наконец, истерический закатывающийся смех.

– Знаешь, похоже, Нюхач, Боец и Факельщик тоже уже материализовались! торжественным шепотом сказал капитан Веселовский, наклонившись к самому лицу Капустина.

– Да мне Анжелка перед тобою звонила, она их в хрустальном шаре видела, на вокзале почему-то, – жалобно произнес Капустин. – Я ведь даже не знаю, как умом не тронуться...

– А ты бы подкатывался реже к своей Анжелке по оперативной надобности...

Ладно. Давай-ка, дадим отделу писем наводку на же-е-ел-ты-е глаза! Только я разберу-усь са-ама-а! Так Анжелке и передай! – пропел Веселовский, порхая по отделу и размахивая еврейской шляпой.

– Лень! Ты хоть на полпальца в этом что-то понимаешь, а? Ты можешь объяснить популярно, и, если не будешь вые...ся, то я вообще тебе по гроб жизни обязан буду!

– Видишь ли, противостояние Бог и Сатана – это поздние христианские выверты. Пережитки неправильных учений. И прикинь, сколько полуграмотных переписчиков здесь постарались! Вот мы с тобой, Леха, разве против Президента идем? – строго спросил он Капустина.

– Не-е-ет. С чего ты взял? – спросил Капустин, интенсивно крутя Веселовскому у виска пальцем и показывая на телефон.

– Жуков я утра проверял. До завтра новых не будет. Я это к тому говорю, что Президент у нас – гарант, мать ее, Конституции, где речь идет личной безопасности граждан. А сколько мы с тобою этих граждан..? Вот то-то же! И всякому не объяснить, в чем те граждане перед нами провинились. А еще я лично два года сотрудником американского посольства представлялся и граждан к очень разным вещам склонял. Сам-то теперь понимаешь, куда я тебя клоню? С точки зрения чистой монотеистической религии, Бог и Сатана не могут быть антиподами! Как наша с тобой служба, которая, Леха, и опасна, и трудна, не может быть направлена против нашего с тобою Президента.

– Леонид! Многие, очень многие из нашего учреждения не столь привержены существующей законодательной власти, – все-таки шепотом сказал Капустин, почесывая лысину.

– Но они повязаны присягой. Вот прикажут тебе вдруг с балкона меня удержать... В глаза гляди, Леха! Я тебя тоже буду обоими клешнями удерживать! Не боись! Не больно держать буду! А все потому, что у нас с тобою, кроме звездочек, есть присяга. Ангелы – это не умершие праведники с крылышками, а разумные энергетические существа, к тому же, очень похожи в чем-то на нас с тобою. Понимаешь, они, как и мы с тобой, собственной воли не имеют, в отличие от обычных гражданских лиц. Присяга у них! И мы с тобой, Леха, не ради собственного интереса вкалываем, а ради этих самых гребаных гражданских, которым, заметь, присягу исполнять не надо! Обидно?

Конечно! Вот и некоторые ангелы обиделись, и уже в своем моральном падении возымели свободную волю. Ты, думаешь, я зря разбирался с этими жидовскими штучками? Вот кто такие – наши сары! Переродившиеся ангелы, потакающие всему дурному. Войны, раздор – для них время кормежки. А еще говорят о глубинах вселенского зла, называют имена того, кого они решили выпустить на волю... Шепотом. Нам с этим надо постараться покончить по одной простой причине. Мы с тобой слишком привыкли к власти за эти годы. Неограниченной власти. Как-то не хочется сдавать ее чудакам с желтыми глазами, а? За здоров живешь? – показал средний палец Веселовский.

– Не хочется, Леня! – искренне признался Капустин. – Только я все-таки не представляю, кто такие привратники? Ну, Нюхач этот, Факельщик и Боец.

Если вообще чо-то в этой хрени петрю!

– Вопрос с привратниками, конечно, интересен, но темен. Это люди. Самые обычные, без малейших отклонений. Просто у них как-то иначе запущен процесс реанкарнации. Появляются, исчезают. С легендой, документами.

Шпионы высшей марки, адаптация занимает доли секунды. Понятно, это же все сверхестественные штучки. Тут мне наводку одну дали, что это люди, чем-то провинившиеся когда-то, вроде как стараются исправиться. С другой стороны, по поведенческой мотивации – типичные наемные убийцы. В период преследования и в момент ритуального убийства – у каждого из них своя роль. Знаю только, что Факельщик должен успеть разжечь какой-то факел... А вот еще! Один ксенз мне по большому секрету рассказывал, что кто-то из привратников то ли перевербовался на хрен, то ли не досмотрел там чего-то... Информация крайне противоречивая. Короче, это, скорее всего, что-то вроде штрафного батальона.

– Умереть не встать. Вот, глянь, я пытался схемку по твоему докладу начиркать. Так у тебя, Лень, один глаз пишет, другой зачеркивает! Ты же у нас мощный аналитический ум, Леонид! Что это за хрень? Почему привратники становятся людьми, а? – обескуражено сказал Капустин, показывая Веселовскому исчирканный листочек. – Пусть бы они тоже были каким-нибудь говном с крылышками, а? Устраивали бы разборки в стороне от нас, а? жалобно закончил он.

– Понимаешь, этот мир так хитро устроен, что тем и другим нужна зацепка за человеческую плоть. Я полагаю, что и сары до поры до времени прячутся в чьих-нибудь телах. А привратники сразу материализуются людьми. Но это означает, что и того, кого они хотят откуда-то выпустить, они будут непременно в кого-то впускать... Точно! Тоже в человека! У, блин! Значит, сюда только человекам путь разрешен! – говорил и говорил Веселовский, глядя на Капустина уже совершенно стеклянными глазами.

– Слушай, Лень, пива хочешь? Заткнись уже, а? Вот из отдела писем тебе пачку скачали про желтоглазых... Все равно до ночи работать. Ну, за победу под горою! Если не свихнемся, или не скинут нас с тобой куда-нибудь с балкона, победим обязательно! Так куда, ты говоришь, сары эти потом уходят? После победы коммунизма, а?

ДРУГАЯ ДОРОГА

Никуда сары не уходили, как привратники, потому что, в отличие от них, смерти не знали. А каждый привратник, желавший отслужить свое, был только человеком. Слабым, измученным походом, одиноким, озябшим человеком в мокрых ботфортах, который с отчаянием понимал, что у зыбкого мира вокруг нет кроме него, беспомощного, иной надежды.

Не оправдали они тогда доверия. Конечно. Но так уж получилось. Из-за Флика, конечно. Шли перед этим три дня. Стоял конец июня, но погода была хуже поздней осени. Какой урожай можно было собрать после такого лета в истощенной голодом и войной стране? Дни стояли сумрачные. Дождя, как такового, не было, только в воздухе будто висела паутина крошечных капелек влаги. Ботфорты намокли сразу, промокли мундиры, а они все шли и шли, оставляя позади маленькие деревеньки. И Седой только шептал их названия про себя, чтобы обязательно припомнить каждый из этих чистеньких когда-то, обезображенных нуждой и войной хуторов, указать каждую деревеньку, дававшую кров тем, двоим. Желтоглазым.

Они довольствовались лишь куском солонины и подогретым вином, ночлега не брали. Они шли и шли. Останавливаться им было никак нельзя.

Странно, но, вспоминая тот поход, никто из них не мог понять, почему же у них тогда не было лошадей? Грег-Ямщиков вообще считал, что это был очередной выверт тех, кто их послал, но шли они окольными дорогами без постоялых дворов. В городках повсюду за теми двоими охотились переодетые капитаны инквизиции, выжившие при погромах кальвинистов. Но ведь вначале у них были лошади? Точно, были! И опять Флик тогда удружил, не включил на ночь лошадей в магический защитный круг. Или, может, включил, да, заснув, выпустил поводья из рук. Точно! Выманили у них тогда лошадей. Сперли!

Из-за Флика, конечно. Кого только по дорогам не бродило в то время.

Да и вообще не повезло. Ситуация политическая сложилась не в их пользу, как утверждал Седой. Но в другое время сары и не появлялись. А Седой говорил, что сами они, привратники, слишком поздно появились. Он считал, что тогда уже почти ничего от них не зависело. Некому даже было совершить для них таинство напутствия. Кто бы пришел к ним в этот час, если католики воевали с гугенотами, если люди вокруг меняли веру отцов, а сами святые отцы, отрекаясь от заповедей, предавали свою паству?

Вся Фландрия пылала кострами инквизиции, жгли любого, кто хотя бы отдаленно напоминал саров. Да разве это выжечь?

Война была. Большая, долгая война. Кругом война. Она стояла у каждого стола и ждала свой кусок. А на него-то нужны были немалые деньги. От них весь соблазн.

Где было найти утешение? У Бога? Но Церковь тоже вела войну. Кто же поверит инквизитору, который торгует прощением Господним и посылает имущего на костер? Слаб человек. Что творит и что еще сотворит ради денег?

Люди рождались среди войны, умирали, унося ее с собой в своем сердце.

Ничего вокруг не было вечным. Вот остов сожженного собора, вот вымершая мыза, вот дом, в котором, среди голых стен, живут только воспоминания.

Вечной была только война. Она жила сытой размеренной жизнью, заслонив мир и небо собою.

Кто поможет, если пятый год неурожай, если налоги у каждого такие, что не расплатится до конца дней своих, если каждая мать трясется за детей, а все вместе трясутся за свои жалкие шкуры? Когда герцог Альба решил сшить новые ливреи своим слугам, он не смог найти в Брюсселе и Антверпене достаточно сукна. Ха! Почему же он не надел им на головы пеньковые кули, в которых вся Фландрия бродила по дорогам? Мало кто и в Бельгии не готовил нищенскую суму. Нищие шли плотной толпой по улицам городов, по дорогам, умирали от голода под всеми окнами. Пять процентов с продажи недвижимого имущества! Десять процентов налога с продажи движимого! Провались в тартарары проклятая десятина! Как выплатить это?

"Деньги! Деньги! Деньги!" – стоял повсюду вопль, обращенный к небесам.

Так уж устроен был людьми мир вокруг, что с самого рождения до последнего часа каждый шаг требовал денег. Только мертвым деньги были не нужны. Но не всем хотелось присоединиться к их вечной пляске в облупившейся росписи стен храмов.

"Денег! Денег!" Но разве небо, кропившее мелким дождем размокшую землю, подарило им эти маленькие блестящие кружочки, которые стоили больше всех живых, вместе взятых?

"Денег!" Такая мольба не могла быть не услышанной. Она была услышана и оценена по достоинству. В деньгах. И всего золота мира было мало для такой мольбы, и не начеканено столько монет, чтобы унять этот вопль.

Но деньги – это не золото, это все помыслы, мечты и надежды, собранные вместе. Сколько стоит мечта? Лишь у маленького человечка она бесценна, деньги ему не нужны. С ним бесполезно толковать. Пускай подрастет! О! Он еще поймет, на чьей стороне сила!

Поэтому где-то в самом конце одной страшной войны и появились двое.

Скорее всего, они были где-то рядом и раньше, но выдавали себя. Как же не заметили шнырявшие повсюду с индульгенциями инквизиторы то, что выдавало любого сара с головой? Слишком мягкое и беспомощное человеческое тело не могло удержать, утаить в себе этих примет начавшегося перерождения.

И когда в мире впервые блеснули нездешним цветом глаза саров, когда они надели странные уродливые ботфорты, вдруг два кирасира, Грег и Флик, прибившиеся к полку оранжевых совсем недавно, тайком покинули полк, следуя в направлении Монса. В безымянной харчевне они встретились со странным седым человеком и повернули к северу, к морю, обходя все порты, начиная с Энкхейзена, везде расставляя стражу. Даже среди потерявших веру в Божью милость людей находились те, кто старался им помочь. По разному их помощники толковали Святое Писание, некоторые больше верили "Молоту ведьм", чем самим привратникам. Кому какое дело до двух странных людей, рвавшихся к неласковому морю? Но, взглянув однажды сару в желтое пламя, плескавшееся в узких глазницах, люди разных вероисповеданий и религиозных течений тут же искали связи с тремя привратниками.

Посты доносили отовсюду: "Утрехт саров пропустил... Лейден не казнил саров, выпустил их из тюрьмы инквизиции, но корабли гезов из города не уходили... Гент ночлега не дал, но и не собрал погони... Флиссинген отказался выдать саров инквизиции..."

Лишь за Миддельбург привратники были спокойны. Если могут вызывать спокойствие известия о том, что каждый день инквизиторы сжигали там по три-четыре сара, хотя в их же пергаментах говорилось только о двух крылатых и неразлучных.

Нюхач чуял, а Факельщик видел, что дела их плохи. Сары рвались уйти морем под руку Рыжей королевы-девственницы. Там они непременно сделают то, что изменит лицо мира, а люди опять ничего не заметят, следуя за своей сохой, смиренно суча нитку своего веретена. Каждый вечер они рассматривали тающий запас золотых монет, и каждый думал, почему же это так страшно, если деньги вдруг поменяют свое лицо? Ведь и раньше на них чеканились разные лица, уж и не упомнить какие. Но каждая монетка стоила сама по себе столько, сколько просил за ночлег старый, видавший виды хозяин таверны.

Если, конечно, вор не отпиливал ее по краю или медленно не истирал о жесткую кожаную мездру.

Вдали от войны даже в Эмдене привратникам удалось установить постоянный пост, состоявший из беглых эммигрантов-кальвинистов. Пусть они и были против икон, но в Бога единого они верили. А, кроме того, они были профессиональными военными, поэтому, со знанием дела, прочесывали при снаряжении все корабли гезов.

И в конце пути вышли Седой, Грег и Флик к крепости Харкум. Здесь, по слухам, скрывались два отца инквизитора, посвященные в их дело, которые должны были сообщить им последние наставления. Но к их приходу крепость была взята гезами, а те, кто должен был выполнить таинство напутствия, уже висели с выклеванными лицами в Бриле, повешенные по личному указанию Люме де ла Марка. Казалось, ничего не было слышно вокруг, кроме дальнего плача и радостного карканья возле висельниц. Они молчали. Только Седой продолжал шептать имя за именем.

Хоркум был давним оплотом здоровой ветви инквизиции, которая, при всеобщем разброде, еще пыталась следить за тем, чтобы сары не воспользовались морским путем. От небольшого порта при крепости оставались только мощные каменные стены и тлеющие головешки огромных костров, где два дня жгли капитанов инквизиции. Все корабли гёзов из порта ушли. Оставался последний, качавшийся на волнах небольшой корабль, вроде флибот, в котором, видно, уже было просмолено и законопачено тиковое днище.

Седой сказал тогда, что другого выхода у них нет. Хотя кто-кто, а он знал, что еще не было такого случая, чтобы привратники побеждали вне тверди земной, на море. А Грег сказал, что кораблик неказистый, что вряд ли сары польстятся на такое судно, что они точно опоздали, что нагонят саров после, уже на земле Рыжей королевы. И еще он сказал, что надо плыть скорее. Пускай даже бе ритуального напутствия.

Флик, как всегда, промолчал. Да и кто бы его слушал? Ему очень хотелось пива. А у гезов было пиво, он знал. И еще ему хотелось высушить одежду. И спать хотелось. Очень хотелось спать. Уходить с земли ему не хотелось. Но спать на прибрежной выжженной земле было негде.

Они, сторговавшись с мрачным лодочником, прыгнули в его утлую лодочку, качавшуюся на веселой волне, перехлестывавшей через борт, и поплыли навстречу своей судьбе...

А потом, среди ночи, когда сары за волосы волокли их наружу, цепляясь когтями за дубовую обшивку потолка, Грег прокричал Флику слова, которые и теперь не давали уснуть Марине Викторовне Фликовенко, сливаясь со стуком колес: "Мы все равно придем! Слышите! Придем! И тогда я тебя найду, Флик!

И так тебе вмажу!"

ПОЕЗДА – ХОРОШО!

Больше всего она теперь боялась ночи. Она ощущала себя слабым звеном в их цепочке, знала, что именно ее попытаются выкинуть первой. Почему-то она думала, что ее непременно должны выкинуть из этого поезда. С дрожью она заранее чувствовала, как разрываются шейные позвонки, как лопаются сухожилия, и трещат суставы. А она все катится, катится под откос.