Текст книги "Желания"
Автор книги: Ирэн Фрэн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)
Глава 8
Предшествовавшая приезду Командора суета свидетельствовала о том, что пребывание на этот раз будет длительным. Сначала в шикарном лимузине прибыл его верный слуга; он состарился вместе со своим хозяином и, когда-то молодой и красивый, теперь сгорбился. Тем не менее он сохранил свою английскую выдержку и, несмотря на несметное количество стоявших перед ним задач, заразил своим энтузиазмом ожидавших его на вилле помощников. Во второй машине приехала пара азиатов, похоже, близнецов – мужчина и женщина неопределенного возраста, некогда вывезенные с одного из Зондских островов. Их тоже раньше видели на «Дезираде», но они были такими неприметными, что их едва ли запомнили. Затем, как и всегда, прибыл секретарь Командора, Сириус.
Вот кто ничуть не изменился. Все такой же высокий, худощавый, немного сутулый. И та же хромота, тот же странный, меланхоличный взгляд. Накануне приезда Крузенбург несколько местных обывателей выставили вокруг виллы дозоры. Приезд Сириуса развеял все сомнения. Если хромой здесь, значит, и Командор приедет и приготовит что-нибудь интересное. Во всяком случае, что-нибудь, что поможет позабыть о наступившей осени и приглушит страх перехода нового тысячелетия.
На самом деле, реальность нашего времени не просто отобразить в хронике, а слово «страх» выглядит крайне слабым ее отражением. Вначале все было слишком туманным, об этом смущенно шептались. В небе видели какие-то знаки, кометы, северное сияние, неспокойные небесные светила, затмевавшиеся вопреки всем предсказаниям. Во многих местах на земле люди заявляли, что видели луну в слезах и двойное солнце. Повсюду отмечали странные феномены моря. В самом деле, только в окрестностях «Светозарной» и «Дезирады» в глубине лиманов в изобилии появились ондатры, которых там отродясь не бывало; морские черепахи приплывали умирать в холодные моря далеко от своих островов; гигантские дельфины заходили далеко в реки, и никто не мог остановить их на гибельном пути. Этого было довольно, чтобы озаботить профессиональных пророков. Обратившись к старинным книгам – святому Малахию, Нострадамусу, Бернарду Туринскому, – они предрекали миру всевозможные бедствия, всемирное оледенение или новый великий потоп. Вновь заговорили об Апокалипсисе и его Звере, Левиафане, притаившемся в глубинах океана; вновь начали спекулировать на каббале и путать дьяволом и его инкубами. Знаменитый предсказатель, специализирующийся до сего дня на номерах лото и стигматических пророчествах, обнаружил вдруг в катакомбах рукопись с проповедью папы Гонория, согласно которой четыре великих волшебника, порождение дьявола и прекрасных смертных дев, вскоре разделят мир. Ценой самых отвратительных злодеяний каждый из них найдет в своей части мира то, чего больше всего желает. Для первого это будет утерянное золото, для второго – утерянная слава, третий вновь обретет утерянную власть, а четвертый – утраченную любовь, но и ему, разумеется, придется совершить ради этого самые ужасные преступления. Пророк, тем не менее, оставил страдающему человечеству слабую надежду, заявив, что если хотя бы один из четырех волшебников, унаследовавший от своей человеческой матери нежность, потерпит неудачу, в то же мгновение он погибнет и остальные трое вслед за ним. И таким образом пришествие зла отодвинется на многие века вперед.
Это заявление вызвало настоящую сенсацию, известные политики бросились в кабинеты ясновидящих. Ощущают ли те угрозу? Известна ли ближайшая дата пришествия дьявола? Словом, гадатели на кофейной гуще, по внутренностям летучих мышей и птичьим перьям, предсказатели снов – все были при деле. Но ничто не могло успокоить руководителей государств и лишить их многочисленных оппонентов безрассудных надежд. Сам папа был охвачен этой родильной горячкой. Он провозгласил, что миру грозит жестокое наказание, и придется людям испить до дна чашу гнева Господня, если только они не покаются в грехах и не отдадут святой Римско-католической церкви много денег в знак того, что сделали это искренне. И, по крайней мере, недели три ватиканская казна росла. Однако страх не уменьшился. Повсюду распространялась идея, что человечество доживает свои последние дни.
Глава 9
Рут проснулась на заре – может, из-за шума волн, а может, потому что стих ливень. По слабому, проникавшему сквозь шторы свету она поняла, что еще очень рано. Рут откинула одеяло. Так продолжалось уже давно: не успеет проснуться, и сна уже ни в одном глазу. Тогда, отгоняя мысли, обычно одолевавшие ее в теплой постели, она приказала себе встать, раздвинула занавеси, распахнула выходящую в сад стеклянную дверь и очень долго смотрела на море.
В этой комнате «Светозарной» – спальне-кабинете, раньше принадлежавшей ее отцу, был один маленький секрет; Рут надеялась, что он известен только ей. Даже Юдит – она была в этом уверена – о нем не знала. В западном углу комнаты находилось окно, и, благодаря эффекту перспективы, которым обладало только это место на вилле, тем более незаметному, поскольку окно находилось на первом этаже, отсюда можно было увидеть кусочек пляжа, где на волнах качался, конопатился, полировался, словом, готовился к отплытию «Король рыб», любимая яхта Ван Браака. Рут опасалась, что последняя буря – циклон, как называли ужасный ураган, разоривший еще до отъезда ее дочери побережье, вышвырнет яхту на скалы, разобьет, раздробит яростными волнами. Она даже не сомневалась в этом, думала, что никто никогда больше не увидит яхту, не вспомнит о ней, это будет ее конец. И дело было не в стоимости корабля, а в самом его присутствии. В своем завещании Ван Браак потребовал сохранить его или затопить. Рут сохранила и привела яхту в порядок и все-таки ненавидела ее. Она никогда не выходила в море после смерти отца и ненавидела на корабле все, вплоть до названия. Разумеется, она догадывалась, что капитан выбрал его не случайно, и подозревала, что до ее рождения он вел бурную жизнь. В те редкие моменты, когда отец погружался в воспоминания, он всегда рассказывал мрачные истории о злобных морских тварях; призраки этих чудовищ – она в этом не сомневалась – постоянно волновали его ум и, должно быть, послужили причиной его смерти.
Рут с уважением отнеслась к последней воле капитана: сохранила «Светозарную», сохранила корабль. Бешар, старый моряк из соседнего порта, старательно ухаживал за яхтой, и до последнего времени Рут могла себе позволить оплачивать его услуги. С домом дело обстояло куда сложнее. Ей так и не удалось выплатить огромные долги, оставшиеся от Ван Браака. Единственный кредитор то пропадал надолго, то внезапно появлялся и требовал причитающееся или, что происходило обычно, предлагал сделку, больше напоминавшую шантаж. Неоднократно ей предлагал свою помощь Малколм, но она всегда отказывалась.
– Пора уезжать, Рут, – говорил Малколм. – Надо оставить этот дом.
– А как же Юдит? – спрашивала она. – Юдит тоже любит «Светозарную»!
– Она молода, начнет новую жизнь, далеко отсюда, – отвечал профессор. – Ты должна, наконец, уехать. Хочешь, я увезу тебя? Повернись спиной к воспоминаниям…
Рут упорствовала. Борьбу с воспоминаниями ей хотелось выиграть здесь, на месте… И борьбу с хозяином соседнего дома. С кредитором. С Командором. И кое с чем другим.
Рут прислонилась головой к стеклу. Было часов шесть утра. Она набросила на плечи пеньюар и закрыла стеклянную дверь. Воздух был влажным и прохладным, сад – мокрым. Наступало утро. Оранжевое море стало серым, затем нежно-голубым. Легкий ветерок сквозил между ветвями кипарисов, колыхал желтые верхушки тополей «Дезирады», задувал в комнату частички покрывавших скалы серых и желтых мхов. Рут вдохнула поглубже. Запах, только запах «Светозарной» мог ее успокоить. В воздухе стоял аромат влажных от дождя кипарисовых иголок, но еще сильнее был запах оставшейся на пороге пены. Рут открыла глаза. Начинался солнечный день. Сад наполнялся светом, все более ярким с каждой минутой. За деревьями блестела вода, а у скал в пятнах сиреневого и темно-зеленого цвета пенились волны. Это будет сияющее утро. С наступлением дня малейшие детали любимого ею сада становились более значительными: прибитая дождем трава, луковичные растения, которые придется выкопать с наступлением холодов, пощаженный бурей цветущий розовый куст, упавшее дерево, кривыми корнями смотревшее в небо с отчаянной надеждой. Надо будет распилить и сжечь его. Уже две недели Рут собиралась это сделать и не находила в себе сил. Такое бессилие было для нее новым. Она больше не отдыхала ни ночью, ни в присутствии других людей, даже Малколма.
Рут закрыла окно, присела за туалетный столик и нервными движениями закрутила пучок, старательно избегая смотреть в зеркало. Она немного досадовала на себя из-за Малколма. После бури, после отъезда Юдит она под любым предлогом старалась избегать утренних визитов в домик рыбака. «После урагана на „Светозарной“ столько дел, Малколм, но я приду сегодня вечером, да, разумеется, знаю, ты предпочитаешь утро, тогда завтра, Малколм, или послезавтра…» Он не протестовал. Он никогда не протестовал. «Я буду ждать», – говорил он. И вдруг, как-то вечером Малколм заявил, что теперь, когда Юдит уехала, он не желает больше слушать отговорки, почему она не решается оставить это проклятое место. Впервые он был разгневан. «Весной, – ответила она, – весной я последую за тобой. Когда уедет Тренди». И больше не думала об этом. Ей хотелось остаться здесь, в своем доме, вопреки всему. Даже если ей будет грозить, как теперь, опасность.
К счастью, Юдит уехала. Дочь бросила ее, но она даже рада этому. Девочка предчувствовала опасность, как некогда сама Рут еще до первого возвращения Командора. Юдит никогда не говорила ей о своем страхе, так же как никому не говорила об этом в детстве Рут. И у Юдит хватило храбрости уехать, несмотря на Тренди.
Рут вспомнила о своем пансионере, и ее усталость на мгновение отступила. Тренди ее умилял. После отъезда Юдит он стал чаще спускаться в гостиную, засиживаться за обедом и ужином, долго беседовать по вечерам с Корнеллом. Эти двое подружились. Продолжает ли он изучать своих рыб? Жозефа утверждала, что да. Рут никогда не говорила с ним о его исследованиях и тем более не вспоминала о Юдит. Она замечала, что Тренди все чаще забывает в гостиной свой шарф. И каждый раз это служило предлогом снова спуститься, присесть с ничего не значащим видом на краешек кресла, подождать, если ее нет, у огня, а едва она войдет, заговорить о дожде и хорошей погоде. Рут знала, что он страдает, но ничем не могла ему помочь. Вместо жгущих губы вопросов – где Юдит, хорошо ли доехала, когда вернется? – он без конца говорил банальности. Она прекрасно видела, что он буквально выдавливает из себя ничего не значащие слова, все время надеясь, что его вот-вот прервут. Она могла бы это сделать, могла бы ему сказать: «Ну же, мой мальчик, перестаньте смотреть на меня такими глазами. Юдит капризна, я предупредила вас об этом в первый же день. Но что вы хотите, она еще молода, непредсказуема, она художница, в конце концов. Не волнуйтесь, она в Париже, у нее все нормально, она возобновила обучение на факультете изящных искусств, потерпите, она скоро вернется…»
Но у нее не было сил это сказать. Она не хотела, чтобы Юдит возвращалась, и не хотела лгать. Одно неверное слово о дочери, и придется все объяснять, посвящать Тренди в историю своей жизни и даже больше, в историю ее сестры и отца, что Малколм, пытаясь смягчить трагичность повествования, с иронией называл «Рассказ об истоках». И Рут молчала и слушала Тренди перед камином, а тот все продолжал говорить обо всем и ни о чем. В такие моменты ей нравился взгляд, которым он смотрел на нее: ей казалось, он ищет в ней сходство с дочерью, а обнаружив его, – возможно, в выражении лица, улыбке или нахмуренных бровях, – он расцветал, и Рут расцветала вслед за ним. Но длилось это радостное состояние не долго. Очень быстро Тренди вновь мрачнел. Наверное, мало он повидал в жизни, несмотря на свои двадцать восемь лет! Так горевать из-за одной ночи, ночи и дня в объятиях ее дочери! Она тоже верила, что совершает нечто необратимое, когда сбежала из этого дома за отцом Юдит. Именно этого ей в то время хотелось – сжечь мосты, уехать, не надеясь вернуться. У нее тоже были ночи, ее ночи и дни любви, о которой она мечтала, как мечтают о далеких путешествиях, из которых не возвращаются. Она вернулась. Получила свою частицу счастья и рассветы в объятиях любимого, удовлетворила свои мечты – коралловые острова, кокосовые архипелаги и кругосветное плавание с немного безумным яхтсменом. И, наконец, два года спустя, вблизи Подветренных островов у нее появилась Юдит. Яхтсмен полюбил ее еще больше; но Рут уже не могла любить никого, кроме дочери. Он без вопросов оставил дочь ей. Вернувшись в Европу, Рут начала переезжать из города в город, нигде подолгу не задерживаясь, часто меняя профессии и любовников и полагая, что ей уготована судьба вечной кочевницы.
Это продолжалось до тех пор, пока, как и теперь, осенью на побережье не обрушился бешеный ураган. Буря снесла со «Светозарной» часть крыши, и Рут против воли пришлось вернуться. Она рассчитывала поручить все работы господину Леонару, нотариусу отца, и вскоре уехать, но почему-то осталась. Она, поклявшаяся больше никогда здесь не жить, бросила все – и любовника, и работу – и поселилась на «Светозарной» вместе с Юдит. Дочери было тогда лет десять. На соседней вилле Рут обнаружила Жозефу и наняла ее убирать дом. Вместе они открыли жалюзи, избавили дом от пыли и застарелого запаха. Через несколько недель «Светозарная» совсем ожила и стала даже еще прекраснее. Да и Юдит обожала дом. Больше никаких скитаний, пообещала себе Рут, только Юдит, «Светозарная» и я. Мир надолго, возможно, навсегда. Юдит, которая играет, растет, рисует. Несколько приятелей – месье Леонар, Роланда Дювернуа, д’Аржан, местный дворянчик, ведущий светскую жизнь. Одна подруга – Анна Лувуа. Однажды она встретила Малколма. Он ждал ее долго. Ей хватало жизни на «Светозарной», моря, спокойного или бурного. «Дезирада» была закрыта. Разве недостаточно этого для счастья?
Но с некоторых пор Рут больше не верила в счастье. Это случилось в конце лета, когда она узнала о приезде Командора, еще перед появлением Малколма. Таким же ясным утром, как это, она проснулась слишком рано и испугалась грядущего дня, а может, своего собственного отражения в зеркале. И не только потому, что увидела, как уходит ее красота. Конечно, Рут страдала от этого, спрашивая себя, что подтачивает ее изнутри день за днем. Но больше всего она боялась, что не сможет устоять перед жизненными трудностями, что ей не хватит храбрости и упорства продолжать противостоять воспоминаниям, смертям и горю.
Этим утром, как и всегда на протяжении двух последних месяцев, Рут отыскала в туалетном столике портрет Ирис.
Это была маленькая, немного потрепанная старая черно-белая фотография, сделанная во вкусе того времени: искусно подсвеченное лицо, наклонившееся над охапкой цветов. Ирис была сестрой Рут, старше на десять лет, предвестницей несчастья, невестой Командора. На Рут, тогда двенадцатилетнюю, в то время никто не обращал внимания, все видели только Ирис, прекрасную, пленительную Ирис, собиравшуюся замуж. Они с Командором любили друг друга. Это продолжалось три года, каждое лето, и как же было жарко тогда, и море было чище, и небо синее. И только Рут считала: не надо Ирис выходить замуж, не надо, все кончится плохо…
Она никому об этом не рассказывала. Мать умерла при ее рождении, и Рут доверяла только Ирис. Однако она чувствовала, что скоро потеряет и ее. Но откуда это предчувствие беды, когда весь мир счастлив? Можно было подумать, что она ревнует и поэтому злится; отец, если бы узнал, непременно наказал бы ее, лишив многочисленных великолепных подарков, которые Командор, заезжая за Ирис, всегда ей преподносил, словно хотел задобрить за то, что собирался украсть у нее сестру, словно уже догадывался, что Рут его не любит.
Даже позднее, когда случилось непоправимое, Рут все еще хранила молчание. Да и к чему было говорить? Смерть Ирис свела с ума отца, да и сам Командор, как утверждали, был на грани смерти. Рут так никогда и не узнала в подробностях, что же произошло. И никогда не пыталась узнать больше того, что ей сказали. Перед ней вдруг открылась вся цепь несчастий, начавшаяся с постройки «Дезирады»; а может, то было возмездие за тайное прошлое капитана или прошлое Леонор, странной женщины, построившей дом напротив их виллы. Она предпочла бы не знать и этого. Но надо было жить дальше, и Рут мечтала только о том, чтобы бежать, разорвать цепь несчастий. Она выросла и очень быстро созрела, но больше уже никогда ничего не предчувствовала. А вернее, всякий раз, когда у нее возникало какое-нибудь предчувствие, она гнала его от себя, словно ошибку или постыдную наклонность. Непонятным образом Рут не испытывала предчувствий вплоть до рождения Юдит. Она даже не смогла предсказать исчезновение отца. Неизменной с того времени сохранилась лишь ее ненависть к Командору.
Солнце осветило комнату, отразилось от полированной мебели, а в мастерской, являвшейся продолжением спальни, сильно запахло кожей. Некоторое время Рут разглядывала свои руки, закрывавшие маленький портрет. Ее руки столько сделали на «Светозарной», благодаря им блестела медь, росли растения, цвели георгины и розовые кусты в саду, переплеты возвращали жизнь книгам. Этими руками она создала свое счастье, в котором теперь начала сомневаться. Хорошо, что дочь уехала. Однажды опасность минует, и девочка вернется, ибо она действительно предчувствовала опасность: звонила каждый день и беспокойным, немного надтреснутым, словно она плакала, детским голосом спрашивала: «Все в порядке, в самом деле все в порядке?» – «Все в порядке, – отвечала Рут с уверенностью, которой на самом деле не испытывала, – работай, оставайся в Париже». И Юдит быстро вешала трубку, как будто боялась узнать какую-нибудь плохую новость.
Не надо ей возвращаться, еще раз сказала себе Рут, убирая портрет в ящик туалетного столика. Причесываясь и закручивая пучок, она пыталась забыть то, что тревожило ее с конца лета. Но как можно забыть, что Юдит все больше напоминает покойницу на портрете? Все эти годы были освещены памятью о красоте Ирис. Кто мог бы забыть ее навсегда? И кто, так любя Ирис…
Весь день Рут была печальна. Как обычно, Тренди задержался после кофе в гостиной. Сегодня Рут едва удавалось скрывать свое нетерпение. Больше чем когда-либо она нуждалась в тишине и боялась, что ее меланхолия прорвется наружу. Тренди уставился в огонь и подкладывал в камин дрова, не зная, о чем говорить. Должно быть, думал о Юдит или о своих рыбах. Около трех он решил наконец отправиться поработать, забыв, как обычно, шарф. Малколм непременно придет в семь. А до этого надо попытаться убить время и не слишком задумываться. По счастью, Рут собирался навестить виконт д’Аржан, один из лучших ее клиентов. Он посещал ее довольно часто. Вряд ли она его любила, но он ее развлекал. Несмотря на свои шестьдесят он продолжал окружать себя молодыми друзьями. Как она помнила, еще при жизни Ирис его совершенно не интересовали женщины. Д’Аржан был одним из местных дворянчиков. Его семья некогда обладала солидным состоянием, теперь сильно сократившимся. Будучи единственным наследником, он растранжирил его еще больше, но у него еще остались прекрасные ренты и довольно большое поместье в десяти километрах от моря – во внутренних землях, как здесь говорили, – куда он приглашал иногда Рут с дочерью. По правде говоря, д’Аржан сильно раздражал Рут: старался копировать Командора, но никогда не мог достичь его блеска. Кроме Рут он общался с местной знатью, например, с Анной Лувуа, месье Леонаром или теми двумя несчастными женщинами, которые пропали на празднике на «Дезираде». И, разумеется, д’Аржана всегда окружали молодые люди. Правда, уличенные в намерении расхитить остатки его состояния, они часто сменялись. Это забавляло местных жителей, за исключением Рут и ее дочери. Дерзость Юдит казалась д’Аржану очаровательной; и он часто приглашал девушку и развлекался, наблюдая за ее поведением.
В этом была какая-то странная извращенность. С завидным постоянством юные друзья виконта поголовно влюблялись в Юдит, сперва провоцировавшую, а затем с яростью, невероятной для такой юной девушки, осаживавшую их, едва они объяснялись ей в своих чувствах. Первый – ей не было и четырнадцати – был награжден пинком, затем Юдит стала действовать более изощренно. Чтобы отомстить недостойному кандидату, которого виконт попросил присмотреть за тремя только что купленными породистыми котятами, она похитила одного и минуту держала его под струей холодной воды, после чего котенок заработал хронический насморк, а также стойкое отвращение к женщинам и водопроводам. Впрочем, Ами д’Аржан совершенно не рассердился на Юдит за ее жестокость. Он прогнал молодого человека и вскоре заменил его упрямым рыжим англичанином Питером Уоллом. Но и этот увлекся Юдит. Виконту не терпелось узнать, какое наказание уготовано англичанину. Но Питер Уолл был деликатен и осторожен. Юдит уже собиралась сдаться, как однажды, поддавшись ревности, Уолл имел неосторожность заявить, что ее мать и виконт участвуют в ночных сборищах молодых людей, которые Рут устраивала в рыбацкой хижине Корнелла. Подобное обвинение, истинное или ложное, Юдит простить не могла – хлестнула Уолла по лицу салфеткой и убежала, хлопнув дверью, оставив старого Ами д’Аржана умирать от смеха у камина.
Сегодня д’Аржан собирался приехать в четыре. Рут еще утром завершила переплетные работы и теперь, ожидая назначенного часа, вышивала. Время от времени она бросала взгляд в маленькое зеркало, повешенное ее отцом над камином. Благодаря выпуклой поверхности оно отражало всю гостиную и вестибюль, а если присмотреться, можно было увидеть и кусок сада. Это была идея капитана – заключить «Светозарную» в одно отражение, заключить ее в одном предмете, словно целый мир в миниатюре. Тренди не замечал зеркала и никак не мог понять, почему Рут никогда не удивляется его появлению. Но что он вообще сейчас замечал? Он стал таким рассеянным, что иногда это ее пугало. В нем таилась ярость, более сильная, чем в Юдит. Как-то Корнелл заговорил с ним о предсказаниях конца света, и Рут, впервые за долгое время, купила газеты. Быстро прочитав их, она удивила Тренди рассуждениями о президентах и королях, которые бросаются к ясновидцам, поверив в глупую сказку об утерянном золоте, власти и любви. Она еще не знала, стоит ли ей над этим смеяться: «А если они правы?» Тренди сухо развенчал ее сомнения: «И пусть нам вернут утерянное море, в котором рыбы будут не такими кособокими, как те, которых вылавливают сейчас…»
Рут вздохнула и занялась вышивкой. Сегодня снова был высокий прилив, но без порывов ветра, без криков чаек. Окна заливал солнечный свет. «Светозарная» дышала им, пила небо и океан. Даже ее молчание было полно шума, никогда не прекращающегося шума волн, упорного биения моря о терпеливое тело земли. Текли минуты, и вместе с ними истекало терпение Рут. Стежки стали неровными, нитки запутывались и рвались. Она отложила работу и, как и утром, уставилась на свои руки: можно ли по ним догадаться, как она устала – устала делать все сама?
Эта мысль была для нее невыносимой. Рут попыталась вновь заняться вышивкой, но, начав вытягивать нитку, бросила взгляд в маленькое выпуклое зеркало. В той его части, где отражался конец забора и сада «Светозарной», появился человек, преследовавший ее в ночных кошмарах. Казалось, за прошедшие семь лет он совершенно не изменился. В дверь постучали. Рут вспомнила этот стук, движение его руки, его холодность и скрытую решимость. Вышивка соскользнула на пол, за ней последовала корзинка. У Рут не было сил собрать разлетевшиеся предметы, и только после третьего удара в дверь она, наконец, нашла в себе мужество открыть ее Сириусу.
Глава 10
В голове Рут вертелась только одна мысль: по крайней мере, он не останется надолго. Скоро приедет д’Аржан, а Сириус всегда такой скрытный – едва увидит д’Аржана, тут же уйдет. Она открыла ему и проводила в гостиную. Это напоминало дурной сон: движения Сириуса были медленными, а то вдруг он совсем замирал; ей не хотелось смотреть ему в лицо, но Сириус был здесь, она чувствовала, как он, прихрамывая, шел следом за ней. Рут пригласила его присесть у камина и опустилась в кресло напротив.
Чтобы скрыть волнение, она положила руку на гладкий деревянный подлокотник. Понемногу к ней возвращалась уверенность. Сириус совсем не изменился, ну разве чуть-чуть, будто прибыл прямиком из ее детства. Тогда Рут виделась с ним довольно часто и ненавидела его даже больше, чем Командора. Все в нем ее возмущало. В то время Сириусу, вероятно, было лет сорок. Он единственный интересовался ею, разговаривал, всегда находил, если она пыталась спрятаться, – можно было подумать, он ее преследует. Ей не хотелось ему отвечать, и его это раздражало. Он все так же, как и раньше, гримасничал – внезапно кривилась нижняя губа. Как же ему удалось так сохраниться? Он совершенно не постарел. Или, может, никогда и не был молодым.
Взгляд Сириуса остановился на опрокинутой корзинке с рукоделием – иглах, пакетиках с нитками, которые Рут не успела собрать.
– Вы выглядите такой слабой, – проговорил он.
У нее достало сил оказать сопротивление:
– Женщина никогда не бывает слабой. Она умеет перестраиваться, чего нельзя сказать о мужчинах. В конце концов когда-нибудь это становится понятно.
– Женщину делает мужчина, мадам Ван Браак.
Сириус опять сделал свою гримаску – дразнил ее, как и раньше. Несмотря на исключительную воспитанность, доверенное лицо Командора могло своими замечаниями внушить настоящий ужас. Но он уже сменил тему:
– «Дезирада» снова открыта.
– Мне-то что до этого?
– Вы постарели, мадам Ван Браак. Раньше вы не были такой язвительной.
– Когда раньше? Когда мне было двенадцать лет? Или после…
Она хотела сказать «после смерти Ирис, смерти отца», хотела обвинить его, Сириуса, и Командора. Но вовремя опомнилась:
– Сколько раз мы виделись? Что вы знаете обо мне, если не считать того, что написано в нотариальных бумагах? Вы думаете, что каждый раз, когда вы уезжаете с «Дезирады», жизнь здесь замирает? Но мы живем и без вас, знаете ли, и тут не замок Спящей красавицы.
Сириус сделал забавный жест, означавший, что он в этом сомневается, и произнес:
– Два вечера подряд Командор устраивает на «Дезираде» праздник. Будет петь его гостья, мадам фон Крузенбург. Ему хотелось бы, чтобы вы пришли… – он положил на стол приглашение, – с вашей дочерью.
– Юдит здесь нет.
– Праздник состоится послезавтра вечером. Она успеет вернуться.
– Нет.
Его губа вновь дернулась:
– Мне говорили, у вас живет пансионер?
– Настали трудные времена.
– Командор просил вам помочь.
– И какой же ценой?
Не вставая, Сириус придвинулся к ней:
– Приходите послушать Крузенбург с этим молодым человеком, живущим у вас, и вашим другом профессором Корнеллом.
– От вас ничего не укроется.
– Провинция, мадам…
Он был уже совсем рядом с ней.
– У нас будет Констанция фон Крузенбург, – тихо говорил он, – и Дракен, дирижер. Приходите, мадам Ван Браак, приходите, даже без Юдит. Приводите ваших друзей. Это будет чудесно. Чудесно, как всегда…
Внезапно загудело пламя в камине. Рут даже не вздрогнула. Вкрадчивый, обманчивый голос загипнотизировал ее. Она вспомнила пышные празднества прошлых времен, времен Ирис и молодого Командора, несколько теплых летних месяцев, когда весь мир, казалось, был переполнен счастьем.
– Мы придем, – сказала Рут.
Она уступила. Сириус склонился перед ней и взял ее руку. Их взгляды скрестились. Возможно, все дело было в отблесках пламени, но Рут показалось, что зрачки у него красные; однако прикоснувшиеся к ее пальцам губы были холодными, как у мертвеца.
– Увидимся на вечере, – прошептал он и удалился.
Сколько времени прошло между уходом Сириуса и появлением виконта, Рут так и не поняла. Ее охватило странное ощущение, словно она вернулась в детство. Едва речь зашла о Командоре, время словно изменило свой ход. Оно растянулось до бесконечности, а затем вдруг замелькало так быстро, неумолимо, напряженно, что она просто опешила. Увидев Сириуса, Рут почувствовала, что возвращается в прошлое. Миновало семь лет с тех пор как «Дезирада» открывалась во второй раз, но тогда, согласившись, как сегодня, на подобное приглашение, она чувствовала лишь безразличие. В тот раз ей только хотелось сохранить приличия, удовлетворить любопытство, вновь увидев знакомые места и сравнив их с образом, сохранившимся в ее памяти, а потом сразу уйти. Рут плохо запомнила лицо Командора. Он тоже тем вечером казался отстраненным, отсутствующим, измученным какой-то другой заботой, а не деньгами, которые она была ему должна, и очень далеким от воспоминаний об Ирис. Юдит он едва удостоил взглядом, а на следующий день уехал. Но на этот раз, чувствовала Рут, все будет по-другому. Потому что здесь Крузенбург. Кто откажется послушать оперную диву на частном концерте, где нет толкотни и столичной толпы? Малколм наверняка будет рад приглашению – он давний ее обожатель. Что касается Тренди, тот тем более воспользуется случаем.
Сириус не сказал и трех слов, как она уже знала, что согласится. И почти сразу он упомянул про Юдит. Но это неважно, потому что дочь далеко. Единственный, кто удивится, – будет Тренди. Прежде чем передать приглашение, придется рассказать ему о «Дезираде», об Ирис, вновь вспомнить ту старую историю. Хватит ли у нее сил? И как начать? И нужно ли посвящать его во все? С Малколмом все было гораздо проще. Но этот молодой человек немного диковат, да и знает она его недостаточно хорошо…
С минуту Рут неподвижно сидела перед чайником, положив руки на его нагретые фарфоровые бока. Она тщетно пыталась придумать первую фразу, вступление, одно из тех безликих слов, потихоньку подводящих к откровениям. Но в голову ничего не приходило. От затруднительного положения ее избавил приезд д’Аржана. В тот момент, когда она услышала, что перед виллой затормозил его огромный лимузин, в гостиную вошел Тренди. После визита Сириуса его горе, служившее поводом ускользнуть от скелетов, вызвало у нее улыбку:
– Я забыл шарф…
И поскольку он заметил в ее глазах насмешливый блеск, ему пришлось взять себя в руки.
Д’Аржан не собирался оставаться надолго. Рут попросила Тренди задержаться и представила мужчин друг другу. Тренди с изумлением наблюдал за этим, еще очень подвижным, несмотря на свои шестьдесят, человеком, явившимся в сопровождении юного рыжего дружка, несшего двух черных кошек, которых, вероятно, из-за их цвета звали Стикс и Молох.
