Текст книги "Желания"

Автор книги: Ирэн Фрэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

Первое действие оперы закончилось дуэтом, который следовало бы назвать «Великой песней смерти». Несколько тактов уже позволяли предвкушать, каким ярким и великолепным будет дуэт волшебницы и принца, о чем объявила пресса. Партнером Крузенбург был известный тенор. Дракен покинул оркестровую яму и устроился в уголке сцены за пианино, спрятанным среди изображающих скалы декораций.

С первых же нот тенор, похоже, смирился со своим второстепенным положением. Крузенбург стояла лицом к нему, вся дрожа, неизвестно от чего – от гнева или от высоких нот, которые ей предстояло брать. Обычно она была более спокойна и пела безо всяких усилий. Зал трепетал. Он разделял ее страх и в то же время ожидал того, что было объявлено в газетах и чего еще не случилось – «Восхода черной звезды». Этим вечером – может, в этом и заключался смысл постановки – Крузенбург, похоже, страдала. В сценическом платье из бархата с тяжелыми позументами она казалась какой-то маленькой. Волосы она забрала в пучок, поддерживаемый, как показалось Тренди, той же сеткой, что была на ней утром.

До этого момента Тренди смотрел на нее на сцене, как на неприступную незнакомку. Богиню, конечно, но далекую. Крузенбург – в этом имени заключалось все – священное, чудовищное, ужасное. Тренди никак не мог понять, благодаря какому чуду держал ее в своих объятиях, никак не мог объединить два образа, сложившихся у него о ней: певицу в костюме и гриме, попирающую сцену с властностью своей профессии, и молчаливую возлюбленную из сегодняшнего снежного утра. Он теперь даже не верил, что обнимал ее. И только когда Констанция взяла первую пронзительную ноту, Тренди вспомнил, о чем она просила его в гримерной. Договор, она говорила о договоре. Но какие слова в точности она произносила, почему заставила его волноваться? Тренди попытался вспомнить, но ему это не удалось.

Внезапно на помощь ему пришли слова песни. «Ты вспомнишь то, чем мы с тобою занимались, – пела Сансинея своему принцу. – И как нам было хорошо…» Но разве околдовавшая зал певица была той женщиной, что сжимала его в своих объятиях? Та, которую он хотел больше, чем любил… Он хотел Констанцию, а смотрел на Крузенбург. Эта была всего лишь комедианткой. Он не узнавал ее под макияжем, она была такой лощеной, такой официальной – вот верное слово, официальной – и ее платье тоже, и декорации. Он предпочел бы свою молчаливую возлюбленную или даже жестокую картежницу с «Дезирады», обыгравшую Анну. Ну почему он любил женщин только за их естественность? Возможно, было бы мудрее любить их за мастерство…

Пение становилось все более рискованным. Был у них договор или нет, но Тренди закрыл глаза и отдался музыке, слушая не столько пение Констанции, сколько пианино Дракена. Оно рассказывало о ранах, которые не могла излечить никакая нежность, о безумии ревности, о безвозвратно ушедших волшебных мгновениях. Тренди вспомнил утренний снег, падавший за круглым оконцем, обнаженное тело, складки серого пеньюара, властную руку, управлявшую его наслаждением. Затем он отдался ужасающему потоку звуков, рожденных старым музыкантом. Его возлюбленная не была больше бессловесной, он наконец услышал крики ее безумной любви, Констанция любила его, желала, унижалась, покорялась ему, умоляла его, умирала перед ним.

Как и утром, из экстаза его вырвал бурный грохочущий поток. Теперь это оказались аплодисменты. Тренди собрался с силами, поднялся и вышел – наступил антракт.

В фойе зрители возбужденно обменивались впечатлениями. Все были единодушны: за исключением «Великой песни смерти» опера Крузенбург не удалась. Обсуждения были бурными, раздавались даже крики. Знаменитости, к числу которых теперь принадлежал и Тренди, в этом не участвовали. Согласно правилам того времени приглашенных, в зависимости от их именитости, направляли указателями к одному из буфетов. Тренди послушно следовал за толпой, как вдруг оказался лицом к лицу с особой, которую этим вечером меньше всего ожидал здесь встретить: своей матерью, Ирис Спенсер. Она громко расхохоталась:

– Ты забросил своих рыб!

Она оставила своего кавалера, довольно представительного мужчину в возрасте, и бросилась к сыну.

– Ты плохо выглядишь, – сказала она, поцеловав его. – Похудел. Но одет, как всегда, словно принц. У тебя найдется минутка поделиться со мной своими последними новостями? Ты ведь даже не отвечал на мои письма! А когда я позвонила в твою Богом забытую дыру, ты уже уехал…

Напор матери всегда заставал Тренди врасплох. У него пропал голос. То, что он пережил, невозможно было изложить вкратце. Да и не время, и не место сейчас рассказывать об этом, По счастью, Ирис Спенсер, как обычно, не дождалась ответа. Тряхнув пышными белокурыми волосами, она с рассеянным видом представила Тренди своему другу, некоему Норману, богатому американцу.

– Какая я глупая. Я должна была догадаться, что ты будешь здесь. Все просто без ума от Крузенбург. Днем раньше, днем позже – это неизбежно. Мы специально прилетели из Нью-Йорка, только чтобы ее послушать.

– Я знавал ее в лучшей форме, – заметил американец. – В Бейруте, в прошлом году… И в Ковент-Гардене, полгода назад.

Он говорил с серьезностью искушенного меломана, а возможно, и был таковым.

– Что за великолепная ария только что прозвучала! – подхватила Ирис. – Крузенбург совершенно забила своего несчастного партнера. Какая красота, представительность… Ее платье весит, вероятно, не меньше тонны, все усыпано фальшивыми драгоценностями, а она носит его, словно прозрачный пеньюар! А ведь обычно она одевается в простые черные туники…

Американец был умен: войдя в жизнь Ирис Спенсер недавно, он уже понял, что противоречить ей не стоит.

– Посмотрим, что будет дальше, – философски заключил он.

Тренди, соглашаясь, что-то растерянно пробормотал. Он не знал, счастлив ли он встретиться со своей матерью. Она ничуть не изменилась. Сохранила свой обычный аромат роскоши, богатства и любовных приключений.

Мать была веселой, полной жизни, элегантной и все еще красивой, хотя ее красота уже немного поблекла. Их встречи всегда имели оттенок неестественности. Тем не менее Тренди не мог припомнить, чтобы когда-нибудь был таким взволнованным. Если бы не американец, он бы просто развернулся к матери спиной.

Он избегал ее взгляда. Толпа понемногу рассеивалась. Тренди искал предлог, чтобы уйти. Он уже собирался спросить у матери адрес отеля, в котором она остановилась, когда совсем рядом увидел Командора. Тот по-прежнему был один. Одет он был так же, как и в первый вечер на «Дезираде». У него была та же трость. Но волосы поседели еще больше, и Тренди показалось, – может, все дело было в увеличившихся кругах под глазами, – что Командор помрачнел. Он медленно прошел мимо лестницы. Вид у него был отстраненный, словно он ни с кем не хотел говорить. И, действительно, толпа расступалась перед ним.

Удивление Тренди не укрылось от его матери.

– Ты его знаешь? Где ты его встречал?

Тренди промолчал.

– Стало быть, это правда – то, о чем мне вчера рассказали, – глухо добавила мать. – Командор сильно сдал.

– Он страдает бессонницей, – вмешался американец. – А с недавнего времени не ладит с Крузенбург. Говорят, они поссорились. Они совершили ошибку, проводя отпуск вместе.

– Но она вовсе не его любовница, – заметила Ирис. – Он любит только юных девушек. Говорят, она тоже. И иногда молодых людей.

– Она очень любит молодых людей, – поправил ее американец. – Она питается их горячей юной кровью! Но кто бы мог обвинить ее в этом? Опера – трудное искусство, требующее силы и властности. А силу и властность где-то надо черпать.

Ирис Спенсер достала из сумочки мундштук. Она вдруг занервничала.

– Откуда такие сплетни, Норман? – поинтересовалась она, повернувшись к своему спутнику.

– Когда без ума от оперы, интересуешься и тем, что происходит за кулисами.

Ирис прикурила. Повисла длинная пауза. Наконец Тренди решился спросить:

– А ты сама откуда знаешь Командора?

Ирис Спенсер вздохнула. И вздох этот выдал ее возраст.

– Это старая история. Тебя тогда еще на свете не было. Он опасный человек.

Теперь она выглядела по-настоящему усталой. Тряхнув волосами, Ирис взволнованно проговорила с ностальгической улыбкой:

– Опасный для юных девушек. Только для юных девушек… Но я была одной из Спенсеров, то есть реалисткой и бесстыдницей!

Внезапно к Тренди вернулось чувство юмора.

– И сумасшедшей, ведь ты крутила романы со всеми подряд!

– Сумасшествие, мой милый мальчик, сопротивляться Командору. Я на это осмелилась. Одна из немногих! – Ирис лихорадочно затянулась сигареткой. – Он специализируется на кино. Продюсер.

– Это ни для кого не секрет.

Она снова вернулась к светской болтовне:

– Вижу, ты забросил своих рыб! Жаль. Забавно иметь сына, окруженного скелетами и микроскопами. Скелет Моби Дика…

– Я уже тысячу раз говорил тебе, что киты не рыбы!

– Я просто шучу. Но я даже представить себе не могла, что рыбы приведут тебя к Командору.

– А кто привел к нему тебя?

Ирис Спенсер теребила бриллианты на своем вечернем платье. Она не изменилась, это правда, оставалась все такой же стройной, только была немного усталой. Вдруг Тренди со страхом подумал, что мать уже стареет, а он до сих пор так мало ее видел! И она избегает его – из-за мужчин, которыми не перестает себя окружать. Он так увлекся своими рыбами, что чуть не забыл о ней.

Ирис Спенсер снова вздохнула:

– Это старая история. У меня нет времени ее рассказывать. Я ненавижу прошлое. Мне кажется, я вызываю призраков, когда вспоминаю о нем. И потом, здесь не место…

Неожиданно на помощь Тренди пришел американец:

– Но, моя дорогая, в Опере всегда полно призраков. Это одно из последних предпочтений дьявола. Вспомни, сколько умерших голосов спит в глубине ее подвалов и ожидает там какого-то невероятного воскрешения…

Ирис повернулась к сыну и усмехнулась, но теперь не над ним, а над собой.

– Нам надо почаще встречаться. У меня есть что тебе порассказать. Командор… – Она стряхнула пепел с сигареты. – Странное имя, правда? На самом деле его настоящее звание – Коммодор.

– Коммодор?

– Он как-то объяснил мне – это морское звание в Голландии. Вероятно, он получил его от одного из своих предков. Его мать была креолкой. Вся его семья пришла с моря, с островов. Он много рассказывал, когда мы познакомились. В то время он был грустным и много говорил. У него был траур. Он овдовел. Его жена утонула через несколько недель после свадьбы. Она была певицей. Командор всегда обожал оперу. Он всегда сравнивал эту смерть со смертью своей матери. Он ее тоже обожал. Вероятно, эти женщины были похожи. Его мать умерла, когда он был совсем маленьким, и позднее мне рассказали, что она была сумасшедшей. Она эмигрировала в Европу с огромным наследством. Я была совсем юной в то время, и эта история сильно меня потрясла. Командор хотел сделать меня известной, как он говорил, обещал мне достать луну с неба. Но я воспротивилась. Я себя уважала. Тогда еще никто не знал, что он губил женщин. Он как раз только начал интересоваться актрисами. Но уверяю тебя, я в нем не нуждалась – я уже была очень известна. И у меня были деньги. Возможно, даже больше, чем у него.

Ирис помолчала минуту, задумчиво водя пальцами по бриллиантам.

– Я очень ему нравилась. Это был один из самых обворожительных мужчин, которых я когда-либо встречала. Прекрасный образчик вырождающейся расы.

Ирис Спенсер казалась настороженной. Так бывало всякий раз, когда она говорила о своей юности, словно пытаясь скрыть признаки возраста. Внезапно она расхохоталась, словно девчонка, слишком хрустально, чтобы это выглядело естественно.

– Но мы все постарели! – проговорила она, повернувшись к своему американцу. – Пора смириться с этим. Мои морщины – это мои путевые воспоминания.

В это мгновение своими светлыми волосами и сине-зелеными, фальшиво смеющимися глазами она напомнила Тренди Рут. Но без присущей той медлительности, спокойствия, молчаливости. И эта веселость, вернее, желание казаться веселой…

– Командор… – помолчав, сказала Ирис. – Не ожидала увидеть его сегодня вечером… Иногда я встречаю его на вечеринках. Мы обмениваемся светскими любезностями. И каждый раз я благодарю небо, что оно оградило меня от него. Он бы свел меня с ума, как остальных. Долгие годы он вел свою собственную игру. Это уже вошло в легенду. Он начинает уделять много внимания какой-нибудь девушке, молодой актрисе. Как только она влюбляется в него, он приводит ее на вершину славы, а затем начинает методично разрушать. Непонятно почему. Это должно противоречить его интересам, поскольку он продюсирует фильмы, в которых блистают эти девушки. И с каким талантом! Лично я предпочла сбежать от него. А чтобы мужчина заставил меня сбежать…

Американец попытался улыбнуться. Он в самом деле был очень влюблен.

– Я была слишком капризной, – продолжала Ирис Спенсер. – Командор, вероятно, это почувствовал. Он не настаивал. Если бы он настаивал… – Вдруг она стала серьезной. – Я ни о чем не жалела. Он был невыносим, изворотлив. В этом человеке было что-то двусмысленное. Словно в нем сражались две противоположные силы. Это зачаровывало, даже если было понятно, что, уступая ему, ты идешь навстречу своей гибели. В два счета, словно по мановению волшебной палочки, он мог дать женщине все. И все отнять. Казалось, ему все было позволено.

В устах его матери это были сильные слова.

– Все ему удавалось, – заметил Тренди.

Ирис резко сломала сигарету:

– Я бы не хотела его удачи.

– Но Констанция фон Крузенбург…

– Крузенбург – исключение, – вмешался американец. – Разве она способна любить?

Ирис Спенсер скорчила гримаску и тряхнула белокурыми волосами.

– Командор приносил женщинам несчастье.

Тренди вдруг заметил, что она говорит в прошедшем времени.

– Послушать тебя, так Командор – человек конченый.

– А кто не конченый в этом мире… Ты ведь видел его – он один… Такое случилось впервые! Командор никогда не появляется один. Он всегда с какой-нибудь новой женщиной. Иногда можно подумать, что дело только в его амбициях. Что это единственная сила, удерживающая его в жизни. Возможно, ему понадобится столько же сил, чтобы погибнуть. Ну же, давайте развеселимся! Ты слышал разговоры о конце света? В Америке на этом помешались еще больше, чем здесь. Увы, в зловещем стиле! Улицы заполонили сектанты, предрекающие адовы муки. В Париже, по крайней мере, развлекаются. Но будем практичными. Эта катастрофа ожидается в канун Нового года.

– Я читал, что она состоится сегодня вечером.

– Из-за Крузенбург? – перебил Тренди американец. – Боюсь, сегодня ее верхнее «до» вряд ли сможет обрушить большую люстру…

– Но, может быть, потолок рухнет после антракта! – возразила Ирис Спенсер. – И все равно это будет не конец мира, а только конец Оперы!

– Для нас это будет одно и то же, – заметил ее спутник.

Но Ирис его не слушала. Она прижалась к сыну, изображая с ним влюбленную парочку.

– Конец мира – какая прелестная мысль, не правда ли? Нам надо до того еще увидеться, чтобы поговорить о тебе. О тебе и обо мне… Это такая редкость. И если это в последний раз, я просто должна рассказать тебе о своей жизни. Чтобы в аду ты мог написать обо мне мемуары!

Ирис Спенсер расхохоталась. Ей нравилось шутить на эту тему. Решительно она ничего не боялась или успешно притворялась. Удавалось ей это превосходно, даже ее американец притих.

Тренди назначил встречу на завтра, в отеле, где она остановилась. То, что мать рассказала о Командоре, выбило его из равновесия. Ирис Спенсер поспешно удалилась, необыкновенно светская, обмениваясь обычными короткими приветствиями и улыбками. Толпа сомкнулась вокруг нее. Становилось довольно душно. Тренди захотелось глотнуть свежего воздуха. Он попытался пробиться в толчее к лестнице и поднялся на несколько ступеней, но тут его прижали к перилам, и он увидел в нескольких шагах от себя красивое, изборожденное морщинами лицо Малколма Корнелла.

Тренди не выказал ни малейшего удивления. Встреча с матерью исчерпала его способность изумляться. Профессор явился ему словно благословение свыше. Тренди попытался позвать его. Но только когда крикнул, Корнелл услышал его и, повернувшись, кивнул. Его тоже не удивило присутствие здесь Тренди.

– Идите сюда, – повторил Тренди. – Поднимайтесь. Мне надо с вами поговорить.

Не без труда они встретились и вырвались из толпы Тренди увлек Корнелла в маленькое фойе, казавшееся более тихим, – в комнату с огромными зеркалами, в которых отражалось множество людей.

– Где Рут? – сразу же спросил Тренди.

– Она устала. В последний момент сказала, что у нее нет сил идти на спектакль, и осталась в отеле.

Корнелл чувствовал себя как-то неловко. Возможно, из-за смокинга, в котором ему было неуютно, или потому, что ему не хватало любимой трубки.

– Последнее время она не очень хорошо себя чувствует. Невзлюбила свой дом и переехала ко мне. Но это не слишком помогло. А когда я захотел поехать послушать Крузенбург, и мне удалось раздобыть билеты, я подумал – вот прекрасный повод ей развеяться. Но, сами видите, вдруг отказалась…

– Констанция вызывает у нее не очень-то приятные воспоминания. Когда Анна Лувуа…

Тренди спохватился – он говорит о певице, как о близком человеке, а об Анне – словно о чужом. Он надеялся, что Корнелл не заметил этого. Но было поздно.

– Дело не в смерти Анны, – отрезал тот.

– Тогда это…

Тренди запнулся. Имя Юдит не слетело с его губ.

– Юдит? Но Юдит тысячу раз писала матери, объясняя, что это необходимо для ее живописи, что ей придется пожить там некоторое время, даже если это опасно. Я не перестаю защищать ее, твердя Рут, что ее дочь нуждается в этой опасности, чтобы творить, что она сильная, что, возможно, она никогда так хорошо не рисовала… Творчество – это страсть. Как и все остальные творцы, Юдит питается тишиной, обретает власть в силе секретов. Рут не хочет это признавать. Я пытался убедить ее, объяснить, что это всего лишь пассаж, кризис, признак истинного художника – она отвергает любые мои аргументы. Она уже готова поверить, что ее семья стала жертвой злой судьбы, черной магии, дьявольского проклятия.

– Это просто способ. Почему бы и нет? «Дезирада» не внушает доверия.

– Юдит живет не с одним Командором. Есть еще Сириус. Тот вообще не выходит из дому.

– Вспомните вечер на «Дезираде». Казалось, что в нем участвовал сам дьявол…

– Планы дьявола известны с незапамятных времен, но с незапамятных же времен люди вольны отказаться от них. Юдит переехала на «Дезираду», но ее никто не тащил туда силой.

– И тем более никто не помешал ей в этом.

– Кто бы мог это сделать?

Тренди раздраженно бросил:

– Она еще так молода.

– Вы тоже.

– Но Командор…

– Командор – не Сатана, а Юдит – не невинная жертва! Немного ясновидящая, немного медиум, конечно, как и ее мать когда-то. Вспомните, как я был удивлен в тот день, когда Анна…

– Не говорите об Анне.

Это было сказано сухо, Тренди больше не мог скрывать свой ужас, боль, которую, на самом деле, следовало назвать ревностью. Он снова увидел проходящего мимо Командора, вспомнил его отсутствующий взгляд. Куда пропали его сияющее лицо, бьющая через край сила и осанка, которые Тренди отметил, впервые увидев его на «Дезираде»? Этого человека мучили страдания, боль; Тренди понял это, потому что испытал их сам. Он вновь почувствовал жалящие уколы, терзавшие его после отъезда со «Светозарной». В одиночестве Командора, в отстраненной манере, с которой тот нес свою ношу, Тренди не мог не заметить влияния Юдит.

Корнелл смущенно положил руку на плечо Тренди:

– Вы же знаете, Юдит сильная. Даже если она и Командор… Я старался доказать это Рут, но она не желает меня слушать. Есть что-то, чего я не понимаю. Какое-то непреодолимое препятствие. Что-то, что она упорно отказывается мне говорить.

– Это все старые истории. Ее прошлое – вот о чем она не хочет говорить.

Теперь обескураженным выглядел Корнелл. Он убрал руку с плеча Тренди:

– Это правда. Я знаю, что Рут не все мне рассказала. В любой судьбе всегда есть первопричина. Потомство, предки, целая цепь причин. Только знает ли она их? В таком случае самое лучшее – перевернуть страницу. Я уже говорил вам, после вашего отъезда, она возненавидела свой дом. Я предложил ей поехать со мной в Америку. У меня там вилла на берегу моря, яхта. Она увиливает, откладывает, изображает Пенелопу. На самом деле…

Корнелл отвернулся, но в зеркале Тренди прекрасно видел, как он стиснул челюсти:

– На самом деле я для нее больше не являюсь товарищем по несчастью. Я разделяю ее ужасы, но ничего не могу сделать.

Корнелл не отважился сказать, что она его больше не любит. Только добавил:

– Любить детей – значит не мешать им следовать своим путем. Это самое простое. – Он машинально поискал трубку, но вспомнил, что забыл ее. – А как вы, ваши рыбы, Тренди? – спросил он более спокойным тоном. – Откуда вы здесь? Знаете ли вы, что ваш профессор является автором либретто «Сансинеи»?

– Знаю.

Корнелл с интересом посмотрел на него:

– Рут сказала, что вы оставили на «Светозарной» все свои бумаги, заметки, наблюдения…

– Да, верно. Передайте Рут, чтобы она никому не позволяла их трогать. Никому, слышите? Даже Дрогону. Особенно Дрогону.

– Дрогону? Но почему вы думаете… Рут считает, что вы скоро вернетесь, что она не может из-за вас уехать. Она даже уверяла меня, что у вас остался ключ от «Светозарной»!

– Это правда. Это получилось бессознательно, уверяю вас. Передайте это Рут.

Корнелл бросил на него озадаченный взгляд. Внезапное возбуждение Тренди застало его врасплох. Он еще раз поискал трубку.

– Я передам, – наконец сдался он. – Хотя было бы лучше, чтобы вы сказали ей это сами. Мы пробудем здесь еще несколько дней. Она вас очень любит, да вы и сами знаете. Приходите повидать Рут. Уверен, ваш визит немного ее развеселит.

Корнелл поискал в портфеле адрес своего отеля:

– Приходите к нам. Позвоните нам утром. Мы уезжаем на следующей неделе. Как вы находите Крузенбург этим вечером?

Тренди уже совершенно забыл о певице. Корнелл испытующе смотрел на него. Чтобы скрыть смятение, Тренди машинально извлек из кармана связку ключей. Это были только ключи от его квартиры. Корнелл заметил, что Тренди побледнел:

– Вы что-то потеряли?

– Нет. Просто я был уверен, что здесь все мои ключи.

– Сегодня я совершенно не узнаю нашу диву, – продолжал профессор. – За исключением финального дуэта первого акта. Говорят… Говорят, что ей чего-то недостает – уверенной властности, дарующей славу. Но посмотрим, что будет дальше. Опера Дракена величественная, но трудная. А мы живем в весьма странное время. Эти разговоры о конце света…

– Теперь и вы верите?

– Рут беспрестанно говорит об этом. Она считает дни, числа. В общем, ведет себя, как все остальные.

– Почему бы и нет, после того, что случилось? Вам не кажется, что мы слишком доверились здравому смыслу? Есть невидимое, необъяснимое… Эта болезнь, например…

При одном этом слове лицо Корнелла помрачнело. Как и у всех остальных, упоминание о болезни вызывало у него суеверный страх.

– И все-таки я считаю, что мы стали думать о конце света, потому что несчастны, – проговорил он. – Рут думает о нем, потому что страдает. Потому что уверена в своем поражении. Почти все мы находимся в таком состоянии. Мы превратились в несчастную, бессильную цивилизацию. Проще всего ждать неизвестной кары, непонятного астрального потрясения, чем пытаться утешить свою боль. Вот почему мы снова стали верить в Сатану.

Корнелл вновь вернулся к своим извечным философским рассуждениям. Он то обращался к мраку Средневековья, то ссылался на неизвестных богов, то вспоминал о демонах Вавилона.

– Нигде не обошлось без дьявола, – продолжал он, – даже здесь. Взгляните на потолок. Это наша мифология. Она должна убедить нас, что он существует, если мы в этом засомневаемся.

Тренди посмотрел на фрески, на которые указал Корнелл.

– Саламандры. Ночные птицы. Черный мир демонов. Дьявол часто мерзок, но он умеет привлекать к себе красоту. Если только в контракте не предусматривались золото и власть…

Но Тренди его не слушал. Он думал о ключах. Он не понимал, как он мог их потерять. Куда, черт побери, они подевались? Как могли отделиться от остальных? Он попытался вспомнить. Сегодня вечером, когда он вернулся, дверь открыл Нюманс. Следовательно, тогда он не вынимал ключи. А когда переодевался, то вынул связку из кармана и положил рядом со спичками Нюманса.

Теперь Тренди понял, что было причиной охватившего его страха: он был уверен, что объединил обе связки ключей. Действительно, несколькими днями раньше он думал об этом, потому что два ключа были похожи и даже изготовлены из одинаково легкого металла. Они даже на пол падали с необычным, каким-то неопределенным звуком.

Внезапно его озарило: с таким же звуком падали шпильки из прически Констанции. Если Тренди и потерял ключи, то только в ее гримерной сегодня утром. В ее гримерной на кушетке.

Корнелл заметил, что Тренди чем-то озабочен. Он замолчал, некоторое время наблюдал за ним, а затем сказал:

– Похоже, я утомил вас своими поучениями. Пойдемте-ка лучше на свои места. Что-то антракт слишком затянулся. Да еще эта толпа…

Тренди не заставил себя просить. Он был рад повидаться с Корнеллом, но теперь не мог думать ни о чем, кроме своих ключей. И тут же откланялся.

– Не забудьте передать Рут, – добавил он. – Вы мне обещали.

Корнелл кивнул. Едва они вышли из фойе, толпа разделила их. Корнелл только успел заметить, что Тренди не вернулся в зал, а пошел в обратном направлении, спустился по лестнице и скрылся из глаз. При этом он так торопился, что расталкивал сановников и светских дам, имевших неосторожность попасться ему на пути.

По какой-то рассеянности или странному суеверию Тренди сохранил свой пропуск. Ему не составило никакого труда найти дорогу за кулисы. Прозвенел звонок. Антракт закончился. Совсем немного времени понадобилось Тренди, чтобы добраться до гримерной Констанции. Коридор был пуст. Он показался Тренди более серым и мрачным, чем утром. В его конце, загораживая винтовую лестницу, все также торчал сломанный стул. Дверь в гримерную была приоткрыта. Тренди услышал женские голоса. Он прислушался. Это были две костюмерши, жаловавшиеся друг другу на певицу. «Она всегда такая спокойная, такая холодная… Я никогда не видела ее в такой ярости… Бедный дирижер, ему досталось еще больше, чем нам. Она никого не хотела видеть. Даже автора либретто. И почему мы должны ждать за дверью, пока она гримируется…»

Тренди не знал, сколько времени стоял так, подслушивая, выжидая благоприятного момента и огорчаясь, что он никак не наступит. Он продолжал слушать болтовню костюмерш. Иногда все заглушала передаваемая по маленьким громкоговорителям в коридоры и гримерные музыка. Это могло длиться без конца, и он так и не попал бы к Констанции. Вдруг дверь открылась.

– Надо торопиться, – сказала одна из женщин. – Платье осталось на пятом этаже. Ты уверена, что я ошиблась? Это будет катастрофа…

Конец фразы и ответ ее товарки заглушил звук рога, затем на сцене зазвучал голос Крузенбург. Костюмерши бросились к другому концу коридора, а Тренди вошел в гримерную. Все здесь было вверх ногами – букеты, полученные дивой, серый пеньюар, длинные надушенные перчатки, искусственные драгоценности, которые она носила на сцене, на туалетном столике опрокинутые баночки и флаконы. Среди этого беспорядка Тренди узнал свой шарф. Он был разорван. Тренди охватил гнев. Кто мог так жестоко обойтись с такой красивой вещью?

«Мои ключи, – напомнил он себе, – сначала мне нужны ключи». Тренди бросился к кушетке, поискал под ней, поднял лежавшее на ней легкое индийское покрывало, осмотрел пол. Ничего. Но он точно слышал характерный металлический звук. Были ли это только шпильки из пучка Констанции?

Тренди охватили сомнения. Точно ли он вспомнил, чем занимался на протяжении нескольких дней? Он вернулся к туалетному столику. У него практически не осталось времени, скоро должны были вернуться костюмерши. В запале Тренди принялся открывать один за другим ящики туалетного столика. Они были полны коробочками с румянами и пудрой, флаконами, странными шкатулочками. Здесь же было большое количество наркотика, ставшего популярным в последние годы. В том, что певица употребляла наркотик, не было ничего необычного. Коснувшись ручки последнего ящика, Тренди понял, что тот почти пустой. Обескураженный, он открыл его.

Сначала он увидел только клочки своего шарфа. Тренди уже собирался закрывать ящик, как вдруг заметил, что ткань с регулярными интервалами перевязана красными и черными нитями. Вздрогнув, он поднял ее. Похожая на пепел пыль осела на пол. Под тканью обнаружились ключи. Когда Тренди засовывал ключи в карман, его внимание привлек еще один предмет, заставив задрожать еще больше, чем кусок перевязанного нитками, разорванного шарфа: это оказалась маленькая свинцовая пластинка. На ней было выгравировано имя Юдит.

Тренди всмотрелся внимательнее. Почерк более уверенный, чем на полученном от Крузенбург листке с датой и местом свидания. Тренди пошарил в ящике. Вторая пластинка, поменьше, обнаружилась в глубине, рядом с пакетиком, набитым пеплом и изорванной черной орхидеей, несомненно, из букета, полученного певицей утром. Тем же почерком было начертано слово, услышанное Тренди от матери несколькими минутами раньше: Коммодор. Пластинка была измазана пеплом и желтой пыльцой орхидеи.

Музыка умолкла. В глубине коридора послышались шаги. Возвращались костюмерши. Не раздумывая, Тренди сунул в карман содержимое ящика и, выбежав из гримерной, свернул в первый же попавшийся ему коридор. Здесь было пусто. Тренди остановился перевести дыхание. Музыка возобновилась. Тенор жаловался на исчезновение своей возлюбленной. Тренди подумал: вернется ли Крузенбург в гримерную переменить платье? Убегая, он, похоже, опрокинул флакон с духами, и теперь его преследовал навязчивый запах «Хризофеи». И еще он не был уверен, что закрыл ящики туалетного столика. Внезапно Тренди охватил панический ужас, и он со всех ног бросился бежать. Он бежал по пустым коридорам наугад, обезумев, даже не ища выхода. Он думал только о Крузенбург. С каким чудовищем он занимался любовью! Что толкнуло его к ней? Чего она хотела от него? Он вспомнил все ее жесты, ее манеру любить без любви, жадную и вместе с тем отрешенную, ее властность, ее вид искательницы наслаждений, мистических, тайных, будоражащих кровь, но вместе с тем опасных. И он вспомнил, как это тогда его ошеломило.

Тренди заблудился. Он находился рядом с колосниками. То рядом, то далеко – он не мог сказать точно – слышались торопливые шаги. Медленно опустилась декорация, представлявшая нечто вроде темной пропасти. Внезапно изменился свет. Пучина начала краснеть, а оркестр в это время изображал неистовство ветра. В нескольких шагах от Тренди, в зеркале, предназначенном для какого-то эффекта обмана зрения, он вдруг увидел Крузенбург в фиолетовой вуали, еще больше подчеркивавшей ее бледность. По ее напряженной позе Тренди понял, что она готовится выйти на сцену. Он стоял далеко от нее, и это было всего лишь отражение, получаемое при помощи какой-то сложной механики, но точность его была удивительной. Тренди хорошо видел лицо Констанции. В резком свете прожектора на ее лице ясно читался страх. Она принадлежала только своей публике, она теперь была только телом и составляющими его частями. Нет, Крузенбург не была спокойной, теперь он это знал, и в этом, несомненно, и заключался ее секрет, который она так тщательно скрывала. Крузенбург не была ни холодной, ни безмятежной. Ее грудь вздымалась от волнения, губы сжимались от ужаса. Она тайно слушала голос Ирис Ван Браак, хранила в глубине своего туалетного столика странные амулеты и заключала со своими молодыми любовниками договоры, чтобы скрыть страх.