Текст книги "Желания"
Автор книги: Ирэн Фрэн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)
– Круз предостерегала Командора от этой девушки. Все напрасно. Не знаю, что он вбил себе в голову. Она-то знает, но не согласна с этим.
Дракен выпил. Его рука дрожала. Он, такой виртуозный музыкант, становился удивительно неловким, когда дело касалось простых, обыденных движений. Бокал упал на пол и разбился.
– Одним меньше, – пробормотал Дракен. – Что же, поговорим об Ирис Ван Браак. Что вы хотите знать такого, чего не знает весь остальной мир?
Он обращался к Тренди, всматриваясь в его лицо ясным взглядом. Тренди покраснел, как и накануне, и постарался подавить машинальный жест, которым хотел поправить шарф. Дракен прекрасно все понимал. Уже прошлым вечером он, вероятно, догадался, чего хотела Берениса.
– Ее жизнь можно уместить в одну фразу, – сказал дирижер. – Ошеломительный успех, раннее замужество и внезапная смерть. Последний пункт особенно интересен – она утонула на краю мира. В том самом месте, где появилась на свет. Во время свадебного путешествия. Что называется, красивый конец. На самом деле, мало кто знал ее по-настоящему. Кроме меня. Именно я, мой дорогой, представил ее Командору.
Похоже, Дракен этим гордился, во всяком случае, не заметно было, чтобы он сожалел. В общем, целиком брал на себя ответственность за эту исключительную судьбу.
– А ее голос? – прервал его Тренди. – У вас есть записи ее голоса?
– Голос – это тайна, – многозначительно проговорил Дракен.
– Что вы имеете в виду?
– Что голос Ирис ничего не скажет вам о ней. Если только вы не музыкант. Вы любите оперных певиц?
– Да, – пробормотал Тренди.
– Какая дива нравится вам больше всего? Кроме этой ведьмы Круз, разумеется. Я назову вам имена…
Он начал перечислять певиц всех времен и национальностей, иногда сопровождая имена комментариями по поводу их репертуара или вокальных данных. Его невозможно было остановить. Беспокойство Тренди усилилось. Но Дракен не дал ему времени продемонстрировать свое неведение.
– Послушайте, – заключил он, – чтобы узнать Ирис Ван Браак, надо, чтобы я рассказал вам ее жизнь. Я знаю о ней все. Но у меня нет времени.
Он лихорадочно затряс пальцами, словно показывая, что ему не терпится вернуться за рояль.
– Он все ночи проводит, играя и придумывая музыку, – пояснила Берениса.
Дракен удовлетворенно хохотнул:
– Это правда. А днем позволяю терзать себя Круз. Мое единственное утешение – «Нефталис». И вы, Берениса.
Как и накануне, она попыталась вернуть разговор к интересовавшей их теме:
– Но ее голос, Скрип-Скрип. Ты же сохранил записи…
– Нет. Вовсе нет, – сухо ответил Дракен.
– Но…
Дирижер встал. Он казался очень обеспокоенным. Наступила очень длинная пауза, во время которой Дракен уставился на Тренди, похоже, что-то прикидывая. Затем он развернулся к роялю, прокашлялся и наконец сказал:
– Все записи, которые у меня были, я отдал Круз. Обращайтесь к ней.
И выдав поток звуков, еще более оглушительных, чем все предыдущие, Дракен оторвал уголок партитуры, на котором нацарапал дату и номер репетиционного зала в Опере.
– В этот день она, скорее всего, будет в хорошем настроении. Но сначала постарайтесь повидать ее на моем собственном концерте. Потому что я еще приготовил и концерт. Мой концерт. Меня попросил Барберини. Да, Барберини. Вы знаете, кардинала. Круз, очевидно, завидует. Она против, чтобы я выступал один. На этот раз я не стал с ней считаться. Я дирижирую церковным хором, исполняющим мое произведение. Хоры сейчас в моде. Через три дня в резиденции папского нунция. Постарайтесь пробиться к Круз. Вы придете, Берениса?
– Ты же знаешь, Скрип-Скрип, вечером я работаю.
– Ладно, но уж вы, симпатичный молодой человек, вы-то придете? Я передам вам приглашение через «Нефталис». Вы знаете, Круз с глазу на глаз может быть весьма очаровательной.
– Я уже видел на «Дезираде»…
Дракен перебил его. Он ничего не слышал, похоже, вообще не понимал, что ему говорят. Как и накануне, у него начался приступ кашля, потом он хрипло сказал:
– …Я ведь говорил Круз, что иногда чувствую себя плохо, когда устаю. Я так мало сплю! Но это великая, потрясающая дива. Соблазнительная, сама женственность. Если вы найдете к ней подход, она даст вам послушать пластинки Ирис Ван Браак.
Дракен совершенно игнорировал Нюманса. Берениса встала, собираясь уходить. Взяв Нюманса под руку, она простилась с Дракеном очень холодно и сурово. Но тот не обратил на это внимания. Он вновь зашелся в кашле, затем наклонился к Тренди и прошептал:
– Приходите на мой концерт. Музыкальные вечера в резиденции нунция очень милы. И шикарны! Приходите, вам надо отвлечься. От всего, что нам угрожает.
– Что нам угрожает?
– Как, молодой человек, вы что, не читаете газет?
– Нет…
Тренди хотел спросить его – что, но Дракен уже закрыл дверь. Мгновение спустя, когда лифт привез их к выходу на улицу, в ночь, сверху на них посыпался дождь хрустальных звуков. Берениса и Нюманс нежно поцеловались. А Тренди представил себе, как над музыкой парит голос, очень высокий и очень нежный. Ему хотелось, чтобы это был голос Ирис. Но он все еще хорошо владел собой и понимал, что на самом деле слышит знаменитое вибрато Констанции фон Крузенбург.
Глава 19
С самого начала осени – времени, когда сместилось от своей даты равноденствие, великое событие больше ничем себя не проявляло. Все шло своим чередом. Но день ото дня люди становились все более нервозными, так что теперь, когда пришла зима, целый город и, как говорили, весь мир испытывали мрачную радость по поводу того, что некоторые осмеливались называть Великим Концом. Ничто не предвещало конца света, но уже не находилось желающих ни доказать это, ни опровергать. Об этом думали, об этом шептали, писать открыто, правда, отказывались, но, внимательно читая газеты, можно было заметить намеки между строк. В конце концов эти обсуждения надоели даже самым терпеливым. Прошло то время, когда люди беспокоились о том, что в море пропадает рыба; и больше уже никто не говорил о дожде из камней, северном сиянии или увеличившемся вчетверо солнце. Все или почти все уже были уверены в конце.
Однако ничего не происходило. Красная комета, несомненный знак всемирной катастрофы, не появлялась – к великому несчастью астрономов, опустившихся до ясновидения. Всевозможные предсказатели были обеспокоены. Свое смятение они выражали в пророчествах разнообразных и путаных: что бы ни случилось, они всегда могли заявить, что предупреждали об этом. Но из-за их невероятной непоследовательности никто их больше не слушал. Осенью мода на оккультизм и даже сатанизм, появлению которой они способствовали, жажда ночной и подземной жизни – все это обернулось против них. В большинстве столиц принялись быстро переоборудовать подвалы, погреба, тоннели и даже катакомбы. Но это были не столько убежища, сколько места для праздников нового рода. Всем нравилось думать о конце, нравилась сама мысль, что, если о нем думать, он непременно наступит. Возникла мода на черный цвет, Люцифера и его последователей. Все буквально упивались ночью, используя черный цвет в бесконечных комбинациях, придумывая мрачные, выходящие за всякие рамки изобретательности костюмы, так удивлявшие Тренди на празднике на «Дезираде» и, уже в меньшей степени, по возвращении в Париж. Еще недавно подобное воображение проявляли только при подготовке к карнавалу; но это уже не был карнавал – готовились к единственному параду, последнему празднику, и необходимо было, чтобы эти наряды, ежедневное вздувание цен во всех ночных заведениях были столь же потрясающими, как и слова: высший, последний, единственный, конец – заполнявшие все умы.
Париж, конечно, и тут всех опережал. Его легендарная любовь к наслаждениям этими зимними ночами достигла апофеоза. Потрясающая развращенность подземного мира спорила с оргиями в висячих садах. В заведениях, где в общей горячке объединялись все социальные слои, – была ли это горячка праздника или горячка конца? – господствовал дух сладострастия. Словом, играли, наряжаясь в дьявола. Отсюда эти стягивавшие груди корсажи, затянутые кожей осиные талии, тяжелые ароматы духов, потоки кружев, ниспадающие с мужчин, как в стародавние времена, невероятные шляпы, крошечные сетки с нагромождением перьев, бижутерии, спутанных локонов. Ради этих немыслимых праздников каждую ночь открывались новые заведения с такими же сбивающими с толку названиями: «Бетельгейзе», «Гидра», «Самец», «Последняя луна». Папарацци подстерегали знаменитостей, участвовавших в праздниках с таким же энтузиазмом, что и предсказатели. Модные музыканты без труда получали разрешение давать концерты на кладбище Пер-Лашез. Они исполняли там оранжировку «Плача Иеремии» и какие-то «Уроки преисподней». Кто мог этому противостоять? Все было возможно. Ансамбли музыкантов выбирали себе названия, подобные названиям известных сект. Появились храмы Изиды, где танцевали до упаду, а на спортивных аренах устраивались гладиаторские бои.
Однако, говоря об угрозе, Дракен не лгал. И дело было вовсе не в конце света. Угроза была более ощутимой, мрачной и невысказанной. Это была болезнь. Еще без названия. До настоящего момента сильные мира сего не давали распространиться паническим слухам, но сколько еще это могло продолжаться? Болезнь развивалась следующим образом: раздражение горла, несколько приступов кашля, хрипота, затем полная потеря голоса. Следом за голосом поражался речевой центр. Через несколько недель наступала смерть. Пока жертв было немного; но не стоило забывать, что немота, основной симптом болезни, часто приписывалась какой-нибудь другой причине: меланхолии, вызванной усталостью, разочарованию в любви, потере состояния. В таких условиях смерти предпочитали самоубийство. Но самое ужасное заключалось в том, что совершенно точно было известно, откуда взялась болезнь: несколько лет назад во всех слоях общества распространился новый наркотик, принимавшийся в любое время дня и одновременно с наслаждением удесятерявший воображение. Использование этого средства, название которого теперь утеряно (последующие поколения станут говорить об этом очень туманно, как об эпидемии, и предпочтут забыть его название), как нельзя лучше соответствовало ночной жизни и одежному буму, отметившему конец этих лет. Казалось даже, что со временем эффект от наркотика не ослабевал, а усиливался. Для тех же, кто потреблял его сверх всякой меры, это новое могущество на самом деле означало смерть.
Но самый пагубный эффект наркотика заключался в том, что он осуждал на смерть или щадил произвольно. Многие почитатели этого ядовитого средства остались в живых, тогда как другие, использовавшие его от случая к случаю, умерли. Наверху по этому поводу хранили молчание. Кто не воспользовался бы выгодой от продажи такого средства? Выгода выражалась не только в деньгах. Благодаря наркотику днем народ становился послушным, а ночью – изнеженно эгоистичным, нарцисстичным и мечтательным. Но теперь, если бы о болезни узнали, пришлось бы искать виновных. А потому, по обоюдному соглашению, не желая разбудить общественный гнев, политики предпочли хранить молчание. Когда придет пора найти козлов отпущения, это будет совсем не трудно: история знает достаточно таких примеров. Вот почему никто не тревожился, никто не мог предвидеть масштабов губительных последствий, никто не хотел даже попробовать их изучить, а среди правительств было распространено мнение, что достаточно запретить наркотик, как болезнь тут же исчезнет.
Вот что происходило в городе, вот о чем узнал Тренди, вернувшись со «Светозарной». Город погрузился в лихорадку праздников, которым с равным успехом предавались в погребках на троих и гигантских подвалах дворцов. Город, считавший себя новым великим Вавилоном, устраивал чудовищные пиршества с ордами прекрасных мужчин и женщин, устремлявшихся в ночь, словно в объятия к дьяволу. И мир верил в это, и отовсюду спешили сюда, чтобы вкусить необыкновенных наслаждений: отведать огромных быков, поджаренных на вертеле в пламенеющей витрине шикарного ресторана; увидеть девушек с великолепными, увешанными амулетами телами, извивающихся под пряные ритмы танго в исполнении оперных певиц. Это была большая игра в конец света с костюмами, музыкой, фольклором, явившимися прямиком из самого мрачного Средневековья. Недовольные своими настоящими бедствиями, люди придумывали воображаемые. Но под черным ознобом, все сильнее сотрясавшим их с приближением конца года, таился страх более скрытый, более ужасный, чем об этом говорили; и, если подумать, в нем и заключался смысл, ради которого они одевались в черное в предчувствии какого-то настоящего несчастья, способного положить конец наслаждению.
Глава 20
Приглашение в резиденцию папского нунция было прислано Беренисе сурового вида церковным служителем прямо в ее гримерку в «Нефталисе». Концерт был назначен на воскресенье – выходной день танцовщицы. Влюбленные, счастливые редкой возможностью остаться наедине, предоставили Тренди идти на концерт в одиночестве. Весь день шел снег, но вечером небо прояснилось и стало удивительно чистым и прозрачным, усыпанное яркими звездами на фоне бесконечной черноты, леденившей душу больше, чем экстравагантные создания, наполнявшие подвалы и висячие сады. Подморозило. Тренди никогда не видел резиденции или, скорее, дворца, как его условно называли после назначения Барберини. Вот уже много лет кардиналу приписывали мрачные замыслы или, по меньшей мере, макиавеллиевский характер. Выходец из флорентийской семьи, утратившей свое влияние среди князей церкви, он, как поговаривали, мечтал вернуть ей былую славу, а точнее, стать самым молодым понтификом. Кардинал был назначен на должность нунция вопреки всем правилам: учитывая его ранг в ватиканской иерархии, эта должность была не слишком завидной. Когда Барберини прибыл в Париж, предполагалось, что Ватикан возложит на него некую тайную дипломатическую миссию, в которой был сведущ лишь он один. По-видимому, он согласился, рассчитывая, что результат миссии обеспечит его будущее восхождение на престол святого Петра. Папа чувствовал себя плохо. Уже много недель он не показывался на публике, поговаривали даже, что он умирает. Предсказание Малахия гласило, что перед концом мира на престол взойдет новый папа; пророк также предсказал, что он будет иудейской крови. В генеалогическом древе флорентийской семьи только что как раз обнаружилась отдаленная родственница-иудейка. Этого было достаточно, чтобы в кардинале видели теперь единственно возможного хозяина Ватикана. Действительно, его дипломатические таланты были вне всяких похвал. Он прославился благодаря договорам, заключенным с атеистическими режимами, и ему неоднократно удавалось восстанавливать отвергнутую религию. О Барберини начали слагать легенды. Рассказывали, что в двадцать лет он свел дружбу с официальным префектом церковных архивов, человеком столь же молчаливым, сколь и отягченным годами. Барберини помогал ему классифицировать самые секретные документы, хранившиеся в несгораемых сейфах Ватикана. Позднее распространились слухи, что именно Барберини явился причиной преждевременной смерти папы. Хотя некоторые предпочитали видеть в этом руку его заклятого врага, генерала ордена иезуитов. Возможно, они ошибались, однако история все-таки приняла последнюю версию.
Но все это были только слухи. Зато не было никаких сомнений, что этот весьма бодрый в свои шестьдесят лет человек является превосходным знатоком ватиканского искусства интриг и тайных заговоров. В последнее время волнение вокруг Барберини усилилось, так как из просочившихся конфиденциальных источников и несмотря на слухи о конце света папский престол предполагал собрать церковный собор. Речь шла о том, чтобы для защиты возросшего интереса ко всем религиям и особенно к Римско-католической церкви вернуть в лоно официальной церкви быстро размножившиеся в последние годы секты и разделить новоявленных пророков на тех, кто возвещает правду, и тех, кто говорит заведомую ложь, иными словами, отделить зерна от плевел. Эта непосильная задача, как поговаривали, и была доверена кардиналу. В связи с этим он приобретал значимость руководителя государства. Однако у человека всегда найдутся слабости. Помимо политических дарований, у Барберини был особый талант, несомненно, унаследованный от родной Флоренции: любовь к искусствам, даже к авангардным. В конце концов, в эксцентричности уличить его было трудно. Он сдерживал ее в духовных рамках, питая страсть к астрономии – некоторые говорили, к астрологии – и коллекционируя телескопы, иногда вглядываясь (очень недолго) в ночное небо и время от времени устраивая концерты. Его вечера стали столь знаменитыми, что особняк, в котором они проводились (в прошлом веке он принадлежал русской княгине), называли не иначе как посольством Барберини. При этом сознательно не вспоминали о его настоящем месте жительства, совершенно неприметном, где он плел день за днем свои искусные интриги, а приписывали ему только этот маленький дворец, называя его не иначе как резиденцией нунция. Кардинал решил идти в ногу с модой и по общему совету переименовал дворец в резиденцию.
Надо признать, особняк действительно впечатлял. Это было круглое здание в итальянском стиле с высокими окнами, террасой и круговой колоннадой. Гладкий мрамор и закругленные формы придавали ему некое спокойствие, ту нереальность, что встречается иногда в зданиях старинных южных городов. Предполагали, что Барберини, купивший его почти сразу после приезда, хотел воспроизвести здесь, среди тенистого соснового парка, подобие своей прекрасной родины. Даже в этот вечер, когда розовый мрамор широкой лестницы покрылся снежной коростой, хрустевшей и ломавшейся под ногами, резиденция нунция казалась явившейся из теплой средиземноморской зимы. Так же, как на «Дезираде», у подножия круглой террасы выстроились огромные лимузины, и, как и там, Тренди был, видимо, единственным, кто пришел пешком. Особняк был залит светом. Закутанные в меха женщины вступали в двери с почтительностью, с которой обычно вступают в церковь, а в холле среди пальм их с обычной степенностью принимали сановники в шуршащих шелках – ношение сутан было введено вновь. Дворец, казалось, излучал тепло. Здесь, на опушке леса, все уже отдыхало от городского напряжения, все дышало спокойствием, стариной и елейностью.
Карточка с золотым тиснением герба кардинала предоставляла Тренди великолепное место в третьем ряду. Один из многочисленных святых отцов, служивший у Барберини интендантом, проводил Тренди в партер, полный знаменитостей. В зале он заметил ясновидящую и Альфаса, которых видел на «Дезираде». На этот раз меланхолия красивого чернокожего архитектора его не удивила. Тренди не удивился бы также, если бы где-нибудь – за оранжереями и пальмами в круглом вестибюле – появилась величественная фигура Командора.
Некоторое время он высматривал его. Многие приглашенные опоздали, и Тренди наблюдал, как они рассаживались по своим местам. В основном все зрители были одеты так же нелепо, как и люди на улицах и в увеселительных заведениях: в облегающих туалетах кожи, бархата, черных кружев, темных мехов, с каскадами серебряных украшений. Одна женщина явилась в парике, в который посадила ночную птицу. Тренди тоже оделся в черное, но не потому, что теперь так было принято. Не пытаясь контролировать себя, он не переставая теребил шелковый шарф, чем выдавал свое волнение. Он знал, что уже слишком поздно, но теперь у него не было желания бежать, как на «Дезираде». Отступать некуда. Он пойдет до конца. И выбора нет. Он найдет то, что станет для него важнейшим. Что-то или кого-то.
В первом ряду два места оставались свободными. Свет постепенно угасал. Возбужденная болтовня, всегда предшествующая концерту, стихла, и в зале воцарилась тишина. Вопреки обыкновению, никто даже не кашлял. Тренди догадался – почему. В двух словах Берениса рассказала ему о болезни. Каждый сдерживал першение в горле, вот чем объяснялась эта необычная тишина. Но, вероятно, многие подумали о том же, о чем подумал Тренди, как и он, инстинктивно прижав руку к горлу.
Нетерпение нарастало, как вдруг послышался легкий шум. Все повернулись ко входу и увидели Констанцию фон Крузенбург, надменную и суровую, как обычно. Она явилась в сопровождении кардинала, и в теплом воздухе моментально распространился запах ее духов.
Крузенбург заняла место в первом ряду. Прическа у нее теперь была другая, и аромат духов, похоже, изменился. Волосы стали длиннее и как будто серее. Она покрыла их тонкой сеткой. Тренди был потрясен, но чем, он не мог объяснить. Может, в глубине души, он связывал Крузенбург с Анной, с воспоминанием о последнем вечере? Однако, как и Анна, эта женщина была далека, далека и почти незнакома… Но для Тренди существовал только ее аромат, этот аромат и был Констанцией.
Вновь воцарилась тишина. Вошел Дракен в сопровождении небольшого мужского хора. У дирижера был, как обычно, вид побитой собаки. Раздались аплодисменты. Тренди увидел затянутые в перчатки руки певицы, показавшиеся из меховой накидки. Аромат ее духов вдруг стал очень сильным. На ней было бархатное платье с открытой, почти полностью обнаженной спиной, очень белой. Певица наклонилась к программке или к сумочке, и Тренди успел заметить верхнюю часть груди.
Однако другой женский образ тут же затмил образ певицы. Тренди вновь увидел Юдит, ее профиль перед мокрым окном «Светозарной», ее тело на смятых простынях, ее бледную, словно умирающую плоть. Настанет ли когда-нибудь день, когда тело Юдит или ее лицо не будут так ясно представать в его воображении, а превратятся в банальное воспоминание, затерявшееся в глубинах памяти и лишенное своей лучезарности? Пора покончить с этим, только излечиться от одной женщины надо при помощи другой. Тренди ошибся, решив, что это Анна. Это был неудачный выбор. Она не смогла ему помочь. Но эта… Огонь можно потушить встречным огнем.
Начался концерт. И хотя Тренди смотрел на Дракена, стоявшего перед певцами, он уже не помнил, ни кто пригласил его сюда, ни для чего он пришел. Тренди отчаялся найти путеводную нить в этом бесконечном лабиринте, в этих коридорах, где его все время, словно в зеркальном дворце, окружали женские лица, тоже в конечном итоге бывшие не более, чем иллюзией. Сегодня настала очередь Круз. Нет, надо говорить – Констанции. Это Дракен называет ее Круз. Дракен ее не любит. Или любит слишком сильно.
В этот вечер Дракен дирижировал хором. Никакой инструмент не мог бы звучать лучше этих низких, поющих в унисон голосов. Они исполняли вариацию на строфу из Апокалипсиса от Иоанна: «Я обвиняю тебя в том, что ты отрекся от своей первой любви». Это была печальная гармония в византийском стиле, музыка вибрирующая, раскатистая, с резкими скачками, длинными паузами: неумолимое пение, выходившее прямо из недр земли. Сначала оно раздражало Тренди – даже дирижер не смог избегнуть инфернальной моды. Затем Тренди сосредоточился на затылке Крузенбург. Он вновь вспомнил о Карточной комнате, о «Дезираде», об игре, о тех минутах сообщничества, которым не мог не наслаждаться. Интересно, Дракен поглощен только своим произведением? Он замечает присутствие дивы?
Нетерпение Тренди возрастало. К счастью, концерт оказался не слишком долгим. Вскоре хор умолк, и Дракен получил заслуженные овации. Первым поднялся кардинал в пурпурном одеянии и повернулся к Констанции. Гости столпились вокруг них, и Крузенбург скрылась от взгляда Тренди. В большой круглой гостиной гостей ожидал буфет. Вероятно, религиозная музыка была для Барберини лишь предлогом, поводом для светского собрания в дорогом для него месте. Не имея возможности подойти к буфету, Тренди вышел в длинную галерею, опоясывающую здание. В основании каждой колонны был устроен бассейн в форме дельфина. Другие гости, обескураженные наплывом народа в буфете, тоже перешли в галерею. Священнослужители в платьях, более шикарных, чем платья слушавших их женщин, завели свои излюбленные проповеди о звездах, пророках, будущем церковном соборе, эхом перелетавшие от колонны к колонне. Тренди уже собирался уходить, как вдруг у двери, открывавшейся в какую-то гостиную, увидел сгорбленного Дракена. Он ускорил шаг. Его позвали:
– Подождите.
Это был голос женщины, голос, который он слышал так мало, но который тут же узнал.
– Мне сказали, вы меня искали.
Тренди застыл. У него даже не было сил обернуться.
– Я забыла, зачем, – продолжал голос. – Но вы, вероятно, знаете.
Крузенбург была уже рядом с ним и протягивала ему свою обнаженную руку. На другой руке была надета перчатка, на черном атласе сверкал знаменитый солитер.
– Кажется, мы уже виделись. Мы играли вместе. И выиграли!
На этих словах Крузенбург улыбнулась своей знаменитой улыбкой. Так она еще никогда с ним не говорила. Ее голос был удивительно нежным. Но еще более волнующим было то, что она была одна.
Они сделали вместе несколько шагов. Тренди почувствовал, что на них смотрят. Нет, Крузенбург не одна, подумал он, она со мной. И эта мысль, которая могла бы двумя месяцами раньше заставить его удрать, наполнила его необыкновенной гордостью. Но он все-таки растерялся и никак не мог произнести первое слово. Крузенбург снова улыбнулась и сказала:
– Это была прекрасная партия.
– Да, – выдохнул он.
Она остановилась, положила руку на колонну и пристально посмотрела на него.
– «Дезирада», – удалось, наконец, вымолвить ему. – Именно там я вас увидел.
Вероятно, певица заметила его волнение, потому что в ее взгляде появилась легкая грусть. Она ласкала мрамор колонны. В свете фонарей галереи Тренди смог ее хорошо рассмотреть. Дива изменилась, под глазами у нее залегли тени. Возможно, все дело было в банальной усталости. Но зачем она отрастила волосы? Может, это понадобилось для оперы, которую она готовила, для ее сценического образа? В волосах поблескивали белые нити.
Крузенбург тем временем вновь обрела свою обычную надменность:
– Да, на «Дезираде». Но сейчас я готовлю новый спектакль. Через неделю, в Опере. Приходите.
– Я уже слышал вас на «Дезираде», это было потрясающе…
– Знаю. Провинциальные забавы. Не стоило бы этого делать. Но Командор мой друг. Друзьям ведь не отказывают, не так ли?
Ее перчатка упала. Тренди попытался ее поднять. Крузенбург наклонилась первой. Ее спина, в самом деле, оказалась очень белой, а кожа – будто неподвластной времени.
– Командор вернулся? – рискнул спросить Тренди.
Крузенбург расхохоталась, как в Карточной комнате, когда поняла, что выиграла.
– Так вот что вы хотели узнать? Нет, мой бедный мальчик. Он увлечен одной девушкой. Полагаю, вы ее знаете? Он не выходит больше с «Дезирады». На этот раз его лишила свободы женщина. На какое-то время. С Командором ничто не длится вечно.
И она отвернулась от него.
– Женщина лишила его свободы? – Несмотря на боль, которую это ему причинило, Тренди сделал акцент на последних словах.
– О деталях спросите у Дракена. Когда Командор положил глаз на какую-нибудь женщину, никто не рискует ему противиться.
Позади них послышался шелест муара. Это был Барберини. Крузенбург поправила на шее меховую пелерину. Тренди решил удалиться, но она поняла его намерение и удержала.
– Следуйте за мной, – сказала певица.
И словно опасаясь показаться слишком торопливой, слишком высокомерной, она поправилась:
– Следуйте за нами.
Тренди поклонился Барберини. Тот взглянул на него насмешливо, а может, и недоброжелательно. Но он не намекал на «Дезираду». Похоже, здесь это название было запретным. Кардинал указал им на дверь, за которой скрылся Дракен. Она вела в овальную гостиную с мебелью в классическом стиле, как и повсюду в резиденции. Здесь находилось всего сорок гостей, самых близких, как показалось Тренди. Он едва успел это отметить, поскольку при его появлении рядом с Крузенбург моментально воцарилась тишина, как и до этого на галерее; затем с притворным безразличием разговоры возобновились. Вокруг них образовался маленький кружок послов и служителей церкви. Теперь Крузенбург опиралась на руку Тренди. Он бы и рад был освободиться от нее, но не мог, потому что бахрома его шарфа зацепилась за крошечные пуговки, застегивавшие сбоку платье певицы. Казалось, Барберини забавлялся. Тренди постарался, насколько возможно, заинтересоваться разговором. С важным видом обсуждали возрождение ватиканского могущества, хвалили кардинала за его приказы о возвращении к рыцарству и средневековым литургиям. «Средние века, мрачное величие Средних веков, благодарим за то, что вы нам его вернули!» – восклицал один старый полномочный посол. Барберини в ответ улыбался. Если бы не парализующее присутствие певицы, Тренди охотно задал бы ему несколько вопросов по его «Теологии дьявола», удивительным образом исчезнувшей с библиотечных полок. Кто-то поинтересовался, почему отсутствует Командор. Крузенбург пожала плечами. Какой-то дипломат обратился к диве:
– «Сансинея», опера, которую вы готовите, говорят, невероятно трудная.
– Благодарю за предупреждение, – уронила Крузенбург, бросив на дипломата такой ледяной взгляд, что тот побледнел.
– Я не имел в виду ни ваш голос, мадам, ни трудность партитуры вашего друга Дракена, – забормотал он. – Я просто хотел сказать, что роль, подготовленная по либретто Дрогона…
Теперь побледнел Тренди. Крузенбург внезапно отпустила его и повернулась к Барберини:
– Извините меня, монсеньор, но мне пора вас покинуть. Я принадлежу музыке. Я должна отдохнуть.
Она попрощалась со всеми. Тренди растерялся. Нити его шарфа все еще были привязаны к ее платью. Крузенбург это заметила. Вероятно, она знала об этом с самого начала и, возможно, решила немного поиграть. Крузенбург потащила его к двери гостиной. Тренди поплелся за ней, как собачка на поводке. На пороге она остановилась, аккуратно отцепила от платья шелковую бахрому и подняла на Тренди большие серые глаза. Ему показалось, ее взгляд немного увлажнился, но он боялся ошибиться.
– Через неделю, в пятницу утром, в одиннадцать, в Опере. Мое имя написано на двери гримерной.
Дракен говорил о репетиционной студии, но она предпочла пригласить его к себе в гримерную. Из крошечной сумочки певица достала записную книжку и маленький карандаш:
– Думаю, вы никогда не были за кулисами Оперы…
Крузенбург нацарапала нечто вроде плана. Она оказалась левшой. Рука была в перчатке, и писать ей было неудобно. Наконец-то в диве мелькнуло хоть что-то от обычного человека. Тренди даже не вспомнил о записях голоса Ирис.
– В пятницу, в одиннадцать, – пробормотал он. – Но… это день премьеры…
