Текст книги "ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЮНГИ [худ. Г. Фитингоф]"

Автор книги: Иосиф Ликстанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

«ИМЯ-ИМЕЧКО!»

Дежурные свистели в дудки, заглядывали во все закоулки линкора, выкрикивали:

– На концерт! В коммунальную палубу! На концерт!

Какой-то краснофлотец подхватил Виктора под руку, привёл его в коммунальную палубу и сказал:

– Надо скорее занять места. Ты откуда? Вижу, из бригады траления. Как зовут? Витя? А я санитар Ржанников. Эй, земляк, подвинься немного, дай место корабельному гостю!

Новый знакомый Виктора сам себя спрашивал и сам отвечал. Он был почти беловолосый, смешливый, и Виктор рассмотрел только, что у него розовое лицо, выпуклые серые глаза, которые часто подмигивают, и совсем нет бровей. Там, где полагалось находиться бровям, кожа была ещё розовее, чем на щеках. От санитара пахло аптекой и одеколоном. В общем, он понравился Виктору.

Коммунальная палуба быстро наполнялась. Сначала моряки заняли банки; опоздавшие разместились у переборок, а те, кто пришёл после них, уселись, поджав ноги, прямо на палубе. Комендоры, кочегары, сигнальщики, машинисты, трюмные, торпедисты – словом, все сорок пять специальностей линкора собрались посмотреть и послушать затейников. Становилось всё теснее и теснее. Одна банка оставалась свободной.

– Это, должно быть, для наркома, командующего и командира линкора, – объяснил санитар. – Что-то они не идут.

Вдруг краснофлотцы захлопали в ладоши и закричали:

– Ура товарищу наркому!

Виктор тоже вскочил, закричал, захлопал в ладоши и сразу узнал наркома, портреты которого часто видел. Виктор кричал «ура», как ему казалось, громче всех и сразу разглядел и запомнил всё. У наркома были серебряные виски. Он улыбался и говорил своими глазами: «Здравствуйте, здравствуйте! Я рад вас видеть!» – и тоже аплодировал.

– Так что же, начнём, товарищи? – спросил нарком, будто советовался с краснофлотцами.

Завклубом объявил концерт открытым.

Заиграл шумовой оркестр, В нём были и боцманские дудки, и мегафоны, и втулки переговорных труб, и сигнальные горны, и ярко начищенные кастрюли – и всё это гремело, свистело, звенело. Затем пел очень большой краснофлотец, наверно водолаз. У него был такой зычный голос, что в палубе стало ещё теснее. Было много номеров, и все они нравились Виктору. Он подталкивал локтем своего нового знакомого, смеялся, аплодировал и несколько раз кричал «бис». Если номер был особенно удачный, железная палуба грохотала под ногами; в тесноте не все могли аплодировать, но топать могли все. Смеющийся взгляд наркома перебегал с одного лица на другое, и Виктору показалось – да нет, этого не могло быть! – что нарком приветливо посмотрел на него и кивнул головой. Смущённый юнга крикнул не вовремя «бис!», и зрители зашикали: до конца хоровой песни было ещё далеко. Санитар наставительно сказал:

– Бис – значит повторить.

Хор кончил, и началось самое интересное. Завклубом помахал фуражкой, дождался тишины и, к удивлению Виктора, объявил:

– Цыганские пляски! Выступят две балерины.

– Просим, просим! – закричали краснофлотцы смеясь.

– Настоящие балерины, – серьёзно подчеркнул завклубом и хлопнул в ладоши.

В круг скользнула молодая цыганка в блёстках, лентах, ярком монисте, с бубном в руках. Она была стройная, высокая и густо нарумяненная, но Виктор сразу увидел фальшь: у балерины были чересчур большие руки и чёрные усики. Цыганка ударила в бубен, баяны заиграли, балерина притопнула и поплыла – сначала медленно, потом быстрее, а потом завертелась волчком, всё на ней заблестело, зазвенело, и она снова поплыла, лёгкая и цветистая, будто вышедшая из книжки с раскрашенными картинками.

– Эх, до чего хорошо! – сказал санитар. – Ну, хоть на ленинградский театр посылай. Ай да мы!..

– Славно, толково! – зашумели задние ряды.

Цыганка будто только этого и ждала. Она закружилась, взлетела над палубой и, казалось, так и не опустилась, не коснулась её ногой – замелькала в воздухе разноцветным огнём, всё выше и выше, всё быстрее и быстрее и вдруг, ударив в бубен, остановилась как вкопанная, плутовато улыбнулась, молодцевато закрутила усики, поклонилась и – не успели зрители забушевать – скользнула и исчезла, точно всё это промчалось лёгким и свежим видением.

– Хорошо? – спросил завклубом с гордостью.

– На приз! На приз!

– А теперь выступит вторая танцовщица! – объявил завклубом. – Пожалуйте…

Медленно вышла другая цыганка. Одной рукой она подняла бубен над головой, рукавом закрыла лицо и застыла, ожидая музыки. Она была ниже первой цыганки, коренастее, а одета так же пёстро и ярко. Когда заиграли баяны, она сделала несколько шагов и, не открывая лица, закружилась.

– Ну, эта похуже, – шепнул санитар на ухо Виктору. – Та же фабрика, что у Гаврика, только труба пониже да дым пожиже. Нет, не великолепно!

Музыка становилась всё быстрее. Всё быстрее кружилась цыганка, по-прежнему не открывая лица, а потом, продолжая кружиться, забила чечётку. Виктор любил чечётку, сам отбивал её неплохо, но это было совсем, совсем другое дело: это была такая быстрая, ровная, чёткая дробь, что в палубе наступила насторожённая тишина.

– Ну-у! Сейчас собьётся, – сказал санитар.

Нет, не сбилась. Звенела дробь чечётки, плыла цыганка, закрывая лицо широким вышитым рукавом, и, как только сорвались первые невольные хлопки, пронзительно гикнула, свистнула, ударила вприсядку, раскинула руки, низко опустила голову и пошла, пошла рвать с каблука и носка, волчком и через одну и через две руки, огнём, пламенем по палубе. Накрашенное, напудренное лицо её было серьёзно, и Виктор вдруг почувствовал толчок в сердце. Где он видел это лицо, эти прямые, близко сошедшиеся брови? Где? Когда?

Он встал, потянулся вперёд, но санитар дёрнул его за бушлат и заставил сесть.

– Не мешай! Вишь, как работает… Ох ты!

Краснофлотцев не удивишь лихим плясом вприсядку – дело знакомое каждому по личному опыту. Но тут будто огонь стлался по палубе, будто порох вспыхивал…

Совершенно неожиданно исчезла танцовщица. Краснофлотцы вскочили, оглушили друг друга криком:

– Бис, би-и-ис!

Завклубом поднял фуражку над головой, дождался тишины и сказал:

– Первым танцевал строевой доброволец Остап Гончаренко.

Виктор подскочил. Он нашёл Остапа! Надо скорее пробраться к нему, и он поможет Виктору, непременно поможет.

– Второй, или, вернее, вторым танцором, – продолжал завклубом, – был строевой краснофлотец. На флоте он тоже недавно…

– Имя-имечко! – загремела палуба.

Все кричали: «Имя-имечко!» Кричал и Виктор. Это имя он ждал нетерпеливее, чем кто бы то ни было. Теперь юнга был почти уверен, что нашёл человека, которого так долго искал и от которого зависело, получит ли он свои флажки. Но завклубом не спешил, завклубом разжигал любопытство слушателей.

– …пришёл добровольцем, – продолжал завклубом, – состоит в Ленинском комсомоле. Его фамилия…

Виктор невольно привстал.

«ПОДОЖДИ ЗДЕСЬ!»

Как раз за спиной Виктора на переборке находился никелированный колокол громкого боя величиной с добрый рыбацкий котёл. Он-то и плеснул в палубу чудовищный грохот, в котором без остатка утонул и голос завклубом и шум зрителей. Колокол бил, дрожал, исходил металлическим сплошным рёвом. Люди вскочили, метнулись, скрылись, как скрываются сны при внезапном пробуждении: сразу, молниеносно, как вихрь, промчались краснофлотцы мимо Виктора. Они были те же самые, что до тревоги, и уже совсем другие. Их лица, только что такие оживлённые, окаменели. Их глаза, такие блестящие и яркие, стали сосредоточенными. Концерт, дружное веселье, забава – всё это перестало существовать. Теперь имело значение лишь то, что находилось по ту сторону колокола громкого боя: море, шторм и опасность, грозившая кораблю.

Виктор остался один. Палуба расстилалась пустыней, и юнга почувствовал самое плохое, что может почувствовать посторонний человек на корабле во время тревоги, – свою бесполезность. Каждый корабль на флоте знал, что ему нужно делать, что от него требуется. Каждый краснофлотец имел своё заведование, мог, закрыв глаза, добежать до своего поста. А Виктору некуда было идти, нечего делать. Он беспомощно оглядывался. Угрюмо загудела вентиляция, которая была выключена на время концерта.

Виктор знал лишь один адрес – камбуз, где хозяйничал Костин-кок, – но, когда он бросился в сторону камбуза, дорогу ему преградила железная дверь.

Краснофлотец, развёртывая пожарный шланг, спросил:

– Что бродишь без дела? Где твоё заведование?

– Я с блокшива.

– Что делал на блокшиве по тревоге?

– Состоял рассыльным при командире…

Краснофлотец на ходу бросил:

– Пройди в кают-компанию.

Виктор бросился в направлении, которое ему указал краснофлотец, но за его спиной кто-то сказал?

– Стоп, юнга, стоп!

Он обернулся. Перед ним стоял человек в чёрном дождевике с поднятым капюшоном, из-под которого виднелась эмблема командирской фуражки. У человека были светло-голубые глаза под нависшими бровями, и эти глаза смотрели на Виктора упорно, но не строго, и даже казалось, что они чуть-чуть улыбаются. Губы, охваченные двумя резкими морщинами, были крепко сжаты, но Виктору почудилось, что в самых уголках рта вздрагивает усмешка. Человек был не молод – в его небольшой светлой бородке блестели седые волосы. Он взял удивлённого Виктора за плечо, провёл в коридорчик за коммунальной палубой, мягко втолкнул в каюту и приказал:

– Подожди здесь… После тревоги будем говорить.

Закрывая за собой дверь, он добавил:

– Чувствуй себя как дома, маленький Лесков…

Его лицо вдруг просветлело. Виктор, пользуясь случаем, попытался определить своё положение на корабле, избавиться от тоскливого одиночества.

– Возьмите меня с собой, товарищ командир, – попросил он. – Вы мне только заведование дайте.

– Нет, не выйдет, юнга… Я пойду по башням и плутонгам. Ты себе шею сломаешь. Жди здесь и дальше коммунальной палубы не ходи!

– Товарищ командир, а вы не товарищ Скубин?

– Нет, юнга, – ответил незнакомец. – Но о тебе знает и товарищ Скубин. Мы со Скубиным услышали от ревизора Ухова, что ты на линкоре. Ну вот… Теперь я пошёл.

У него был необычный выговор – слова он произносил твёрдо и медленно.

Дверь закрылась. Виктор остался в незнакомой каюте, один на один с теми загадками, которые ему задал человек в чёрном дождевике с капюшоном. Какая беседа будет после тревоги – хорошая или плохая?

Каюта незнакомца по величине не уступала командирской каюте на блокшиве, но была несравненно лучше обставлена. Ковёр на палубе; койка, застланная красивым шерстяным одеялом; возле письменного стола два глубоких кожаных кресла; на переборках картины в золочёных рамках…

«Очень красивая каюта, – подумал Виктор. – Такой я ещё не видел».

Он подошёл к столу и, предусмотрительно заложив руки за спину, начал рассматривать чернильный прибор из серого камня, бронзовую пепельницу, на краю которой сидели забавные обезьянки, корешки книг по истории и военному делу. Всё это ему ничего не объяснило. Кто же он, хозяин каюты?

Над столом висело несколько фотографий: снимок линкора в походе, групповой снимок командиров, среди которых находился, если судить по бородке, и таинственный незнакомец. В нижнем углу фотографии была надпись: «Военно-морская академия, выпуск 192… года».

Вдруг Виктор остановился, поражённый. Как могло получиться, что он чуть-чуть не пропустил эту выцветшую, пожелтевшую, плохо проявленную карточку в рамке под стеклом? Знакомая-знакомая карточка, и ошибки быть не могло. Точно такую же карточку, в чёрной рамке, держал на своём письменном столе Фёдор Степанович, и Виктор видел её сотни раз. Плечом к плечу стояли два военмора, опоясанные пулемётными лентами, с наганами в руках, а над ними на картонном бутафорском дереве висел спасательный круг с надписью: «Дружба до гроба». Один военмор – тот, который повыше, – был его отец, а другого знал только Фёдор Степанович и говорил, что это друг отца, но фамилию Виктор не запомнил.

– Папа! – тихо произнёс Виктор. – Это же папина карточка!

Теперь всё стало ясно: он был в гостях у друга отца.

Виктор сел в кожаное кресло и затих. Ему показалось, что откуда-то издалека донёсся успокаивающий голос человека, которого он почти не знал, но так любил. Это было дивно и грустно.

На блокшиве Виктору часто говорили об отце. При каждом удобном случае воспитатели рассказывали мальчику, как жил минёр Лесков. Память о нём стала корабельной традицией и была так же привычна для мальчика, как весь блокшив, как его воздух, как портрет отца в Ленинском уголке. Но вот юнга идёт с корабля на корабль, и везде его встречает память об отце, даёт ему друзей, облегчает путь к флажкам и стыдит его, если он… Отец!.. Зачем он умер, зачем ушёл от него? Фёдор Степанович и Костин-кок относятся к Виктору неплохо. Но всё-таки зачем Виктор не имеет отца?..

– Здесь очень скучно, – прошептал юнга. – Лучше пойду в коммунальную палубу. А как только кончится боевая тревога, вернусь сюда. Он ведь не запретил выходить в палубу.

Виктор подошёл к умывальнику, помочил холодной водой глаза, выбрал самый маленький кусочек мыла, вымыл руки, вытер их кончиком полотенца и вспомнил, что он забыл положить мыло на место. Смешно! Кусочек мыла прогуливался… Каюта наклонилась в одну сторону, затем в другую, и кусочек мыла весело бегал по умывальнику.

– Качает! – сказал Виктор, удивлённый тем, что линкор, такой большой корабль, тоже не прочь покачаться.

Вдоль борта с шумом курьерского поезда промчалась одна, другая волна.

– Пошли! – воскликнул Виктор. – Корабль пошёл!

Вдруг линкор завалился бортом. Юнга, сохраняя равновесие, сделал несколько шагов в сторону, вернулся, положил мыло на место и вышел.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ВВЕРХ И ВНИЗ

Флот ушёл в море. Затемнённые корабли двинулись навстречу шторму, так как «Быстрый» радировал о своей встрече с эскадрой «синих» крейсеров. «Противник», очевидно, решил произвести глубокую разведку на подступах к Кронштадту, но был своевременно обнаружен «Быстрым».

Действительным поводом для выхода «красных» в штормовое море было желание командования проверить умение кораблей ходить в строю при любых условиях: в темноте, на высокой волне, вдали от родного берега. Учились движению в строю стальные громады водоизмещением в тысячи тонн; учились своему делу и старые командиры, обстрелянные в гражданской войне, и молодые командиры, только что оставившие школьную скамью; учились и закалённые старослужащие-краснофлотцы и зелёная молодёжь, недавно пришедшая на суда. Весь флот учился у машин и топок, у минных аппаратов и орудий. Корабли быстро снялись с якоря, заняли своё место в строю и двинулись на запад.

Море встретило их штормовым напором ветра, тяжёлыми ударами волн, и на кораблях все подтянулись. Каждая оплошность грозила бедой. Нет ничего страшнее столкновения кораблей на больших скоростях, да ещё в шторм, когда так трудно оказать помощь бедствующему судну. Голоса шторма перекликались над палубами. Всё выше поднимались гребни волн.

Флот большевиков шёл в шторм.

Виктор оставил каюту артиллериста, когда качка была уже довольно сильной. Это была медлительная, тягучая качка, неприятная даже для бывалого человека. Во рту стало сладко, противно, и Виктор поморщился: гадость! Совсем как вчера на «Змее», и некуда уйти от этого отвратительного ощущения. Кругом – железо. Всё задраено. Приторно пахнет машинным маслом. Палуба косит то вправо, то влево. Фу, какая чепуха! Вот тебе и оморячился, вот и привык к болтанке! Даже этим нельзя будет похвалиться перед Фёдором Степановичем…

– Вот именно то, что нам нужно! – сказал кто-то весело.

Два краснофлотца с повязками красного креста поставили возле Виктора изогнутые носилки, а старшина ткнул его пальцем в грудь и решительно заявил:

– Ранен, осколком перебита голень. Доставить в лазарет. Приступаем!

Подбежал ещё один краснофлотец с санитарной повязкой на рукаве:

– Разрешите, товарищ старшина, наложить жгут? Не надо? Есть отставить жгут.

– Я надолго ранен? – спросил Виктор,

– Раненый, не разговаривать! – приказал старшина. – Ты без сознания.

Пришлось подчиниться. Виктора упаковали по всем правилам санитарного искусства, перехватили широкими ремнями поперёк и накрест, превратили в одно целое с носилками, подхватили, понесли, пробежали по узкому коридору и остановились возле люка.

– Приготовиться к спуску раненого в шахту! – приказал старшина.

Носилки немедленно были подхвачены на трос. Краснофлотцы выбрали трос, и Виктор повис в воздухе, покачиваясь, как маятник. Вероятно, со стороны это выглядело довольно любопытно, но Виктору, по правде сказать, было не так весело, как он старался показать. Качка становилась всё сильнее.

– Поехали с орехами! – сказал Виктор и взглянул вниз.

Шахта выходила в какое-то слабо освещённое пространство.

– Травить понемногу! – приказал старшина.

Носилки начали опускаться. Рядом с ними спускался старшина, перебирая одной рукой железные скобы, а другой придерживая носилки, чтобы они не касались стенок шахты.

– Помалу, помалу! – кричал старшина санитарам, работавшим на талях. – Стоп наверху!

Носилки достигли узкого пустого коридора – скучного железного туннеля, тускло освещённого маленькими лампочками.

– Хорошо! – сказал старшина. – Хорошо, да не очень. Неровно идёт спуск, рывками. – И он крикнул вверх: – Выбирать ровнее! Не дёргать! На-чи-най!

Путешествие вверх прошло благополучно, но всё же не удовлетворило старшину. Он дал санитарам несколько советов, показал, как надо перебирать трос.

– Мальчика не можем поднять-опустить плавно, что же будет во время «боя» завтра? Оскандалимся! Повторить!!

– Поехали! – согласился Виктор.

Его спустили в шахту, подняли, снова спустили. По-видимому, старшина кое-чего добился и командовал уже не так сердито. Дело ладилось, но вот старшина заглянул в лицо Виктора и засмеялся:

– Эх, моряк! Все цвета радуги.

– Нет, я ничего, – пролепетал Виктор. – Я могу ещё вверх и вниз. Только ремни немного туго…

– Нет уж, оставим, – не без сожаления решил старшина и быстро распустил ремни. – Ты беги по коридору до конца, поднимись по шахте. Выйдешь к лазарету. Спроси в лазарете лекпома Завьялова. Он тебе кисленького даст.

Коридор длинный-длинный. Шахта… Надо высоко-высоко карабкаться. Наконец-то палуба… Недавно он здесь шёл, как по улице оживлённого города, а сейчас в палубе тихо. Вот и дверь с табличкой «Лазарет». Хорошо бы получить кисленького! Но грудь жадно набрала воздух. Виктор увидел широкий трап, уходивший к люку, накрытому брезентом. Брезент замечательно надувался, хлопал на ветру. Свежий воздух – вот что нужно было Виктору немедленно и в неограниченном количестве! Он, не раздумывая, взбежал по трапу, проскользнул под брезент, очутился на верхней палубе, зажмурился и открыл рот. Славный плотный ветер набросился на него. Он чудесно холодил зубы, освежал, чистил грудь. Казалось, ветер хочет надуть Виктора, как резинового чёртика-пискунчика, и покатить по широкой палубе. Ух, славно! Ух, хорошо!

– Кто такой? – неожиданно спросил голос из темноты.

– Юнга Лесков.

– Где твоё место по тревоге?

– У меня нет места, я вышел подышать.

– Укачивает?

– Немножко.

– Ну, дыши, да не разгуливай. Видишь, что творится. Шторм злее становится… Ага, вот и тревоге отбой!

Виктор недолго оставался в одиночестве. Между полами брезента блеснул свет, несколько человек вышли на верхнюю палубу, заговорили, засмеялись.

Один сказал:

– Добрый ветер! Разве на суше бывает настоящий ветер? Там он непременно с изъяном. То на гору налетит, то о дом поцарапается. А тут цельный, прямо с фабрики.

– Штормит знатно…

Через люк выходили и входили люди. Говорили о шторме, о тревоге, о качке, о концерте или молча прислушивались к шуму волн. Виктор держался в стороне. Ветер, который сначала показался ему тёплым, теперь пронизывал. Виктор спрятал руки в карманы, поднял воротник бушлата, нахохлился, пристукнул зубами, подумал о возвращении вниз, но не решился. Припомнился запах машинного масла, запах железа – фу! Нет, здесь хоть и знобит, зато можно дышать всей грудью.

Он не мог бы сказать, сколько прошло времени. Всё реже слышались голоса у люка. Удачливая волна залетела на борт, доплеснула до Виктора, намочила носки; ногам стало холодно.

На палубу вышли два краснофлотца. Один из них крикнул:

– Кто наверху, входи-заходи!

– Да кому быть-то? Гуляющих не имеется.

– Убирай!..

Не успел Виктор сообразить, в чём дело, как краснофлотцы уже убрали брезент и задраили за собой люк. Стало тихо. Виктор понял, что эта дорога в низы корабля отрезана, и забеспокоился. Во-первых, его, должно быть, уже ждёт тот человек в чёрном дождевике, а во-вторых, мало приятного торчать в одиночку на верхней палубе во время шторма.

«Придётся поискать другой люк, – решил Виктор. – Должен быть ещё люк. Конечно!»

Вглядываясь в темноту, он направился на бак. Одна за другой возникали и скрывались во тьме надстройки, смутно рисовались контуры башен, а люка всё не было, и никто не попадался навстречу. Наконец показалась громада мостика.

– Где же люк? – спросил юнга.

Темнота зашумела. Брызги полетели в лицо. На баке особенно чувствовалась сила шторма. Несколько раз волне удалось положить свою косматую холодную лапу на борт корабля, подкатить белую пену к ногам мальчика.

Виктор придумал: обогнуть мостик и по другому борту пройти на ют к тому люку, через который он впервые попал в низы корабля.

План показался ему неплохим.