Текст книги "ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЮНГИ [худ. Г. Фитингоф]"

Автор книги: Иосиф Ликстанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

БЕСПЛОДНЫЕ ПОИСКИ

Человеку, впервые ступившему на палубу корабля, показалось бы, что всё кругом спит: мирно покачиваются подвесные койки, спокойно светят синие лампочки под железными подволоками, тихо, усыпляюще гудят вентиляторы… Но отдыхают лишь свободные от вахты моряки, а корабль бодрствует. Тут и там прохаживаются молчаливые дневальные, мелькнёт и исчезнет озабоченный краснофлотец – электрик, механик, спешащий исправить какую-нибудь случайную неполадку, пробежит вестовой, чего доброго – заденет головой подвесную койку и услышит сонный голос: «Кто там снизу бодается?» В палубах, в кубриках спят люди, а в кочегарке, машинном зале, радиорубке, на мостике нет сна, не спят те, кто по строгому расписанию вахт должен обеспечить кораблю ход, зоркость и способность быстро, сокрушительно отразить атаку «противника».

Забыли о сне люди в штабе «красных»: склонившись над картами, они обсуждают ход тактических занятий, оценивают службу каждого корабля и командира, шлют по радио приказы, и вся эскадра «красных» точно знает свои задачи, знает, как надо действовать в том или ином случае. Забыв о часах, засиделся политработник в своей каюте – он готовится к лекции по истории Красного флота. Книги рассказывают ему о сплочённости, дисциплинированности и отваге лучших в мире русских моряков. Продолжает работу походная редакция: завтра утром выйдет свежий выпуск газеты «Красный Балтийский флот», составленный, набранный и отпечатанный тут же, на корабле. Главное место газета отведёт статье артиллериста Ламина: «Образцово проведём наркомовские стрельбы!»

Нет, никогда не спит корабль; вечно бодрствуют его воля и мысль…

Из палубы в палубу, озираясь, шёл толстый моряк в маленькой бескозырке на макушке круглой бритой головы. Встречая краснофлотцев, он о чём-то спрашивал их, неизменно слышал отрицательный ответ, иной раз останавливался, машинально доставал из кармана трубку, вспоминал, что курение табака в палубах запрещено, вздыхал и, спрятав трубку, шёл дальше.

Иона Осипыч уже обследовал всё, что мог обследовать, и не нашёл Виктора. Второй обход, также безрезультатный, приближался к концу. Костин уже хотел подняться на верхнюю палубу, но ему сказали, что по приказу командира люки задраены, так как шторм бушует немилосердно.

«Да и нечего ему там делать, – подумал Костин. – Чего он сунется на палубу в такую погоду?..»

Но где же он? Костин продолжал путешествие, бормоча что-то под нос. Это невнятное бормотанье можно было бы перевести следующим образом: «Старая дырявая поварёшка! Из-за паровых автоклавов и электрических мясорубок забыл о мальчугане, будто он тебе чужой. Вот теперь ищи его, капустный кочан! Хорошо ещё, если он спит, прикорнув где-нибудь прямо на холодном линолеуме, несчастная сиротинка, а если…»

Предположения, терзавшие Иону Осипыча, с каждой минутой становились всё мрачнее. Теперь, когда в заботах по камбузу наступил перерыв, он отдался поискам своего любимца, и его любвеобильная душа терзалась всё сильнее. Где Виктор? Где он, скажите, люди добрые? Скажите вы, строевые, вы, машинисты, вы, комендоры! Успокойте встревоженного Иону, который бродит по линкору как потерянный.

– Что нового, товарищ Костин? – спросил вахтенный начальник Скубин, когда кок нерешительно остановился на пороге кают-компании. – Не нашли?

– Так точно, не нашёл, – ответил Иона Осипыч, снимая бескозырку. – Нигде нет… Как сквозь палубу…

Двое командиров, пивших чай в кают-компании, уже наполовину погружённой в темноту, встретили это сообщение молчанием. Потом артиллерист Ламин подвинул Костину стул и сказал:

– Садитесь, пожалуйста!

Кок, ничего не замечая, вертел бескозырку в руках.

– Смешно, – недовольным тоном проговорил Скубин, расстегнул верхний крючок воротника и снова с досадой застегнул его. – Не может пропасть человек на корабле. Забрался в кубрик и уже видит десятый сон.

– Был я в кубриках, спрашивал: нету.

– В каютах комсостава?

– Нет, я спрашивал командиров, – откликнулся Ламин. – Ничего…

– Тогда где же он? – спросил сам себя Скубин. – Впрочем, корабль велик. Во всяком случае, одно ясно: мальчик в низах. Я просил вахтенного начальника Суровцева поискать на верхней палубе. Вахтенные не нашли никого.

– Я встретил юнгу, когда шёл по плутонгам правого борта, – сказал Ламин. – Я привёл его в свою каюту, приказал ждать. Может быть, он испугался меня? Но вы не беспокойтесь, товарищ кок!

– Нет, натуманил я, – вздохнул Костин. – Вызвал он меня из камбуза… А я, видите ли, на больших противнях лук для холодного соуса на завтра поджаривал. А лук пригорать стал. Ну, и не получилось у нас разговора. Невнимательно я отнёсся. Можно сказать, плохо…

Он помолчал и добавил, ни к кому не обращаясь:

– Он мне за сына. Своего сына в девятнадцатом году потерял. А теперь этого не мог уберечь. Фёдор Степанович меня за такие штуки прямо разразит, и правильно сделает. Из-за лука – тьфу! – мальчика упустил.

Он хлопнул себя бескозыркой по колену, но уловил улыбку Скубина и, разведя руками, сказал:

– Ну, а горелый лук, извините, куда годится? Скажу не по секрету: холодный соус – блюдо деликатное. Я его кануном пускаю, чтобы до сервировки горечь вытянуло. Чуть что – горчить начинает. Насчёт лука много понимать надо…

Он махнул рукой и не объяснил, в чём заключается тайна лукового соуса.

Скубин посмотрел на часы и сказал:

– Через полтора часа на вахту. Надо бы отдохнуть, а разве тут отдохнёшь? Ах, чертёнок! Неприятнее всего то, что основная причина этого происшествия – красные флажки, а они – в ящике моего стола.

Иона Осипыч поднялся.

– Пойду искать. Вот… Всё время он меня уговаривал, успокаивал: «Погоди, мол, Костин-кок, погоди, дядя Иона, вырасту я, найду твоего сына». А я его самого из видимости потерял. Дела, господи помилуй!

Скубин вскочил, надел фуражку, распорядился:

– Вы ещё раз пройдитесь по палубам. Я поднимусь наверх: может быть, он забрался на мостик.

Отодвинув стакан, встал и Ламин:

– Я буду в своей каюте. Надо просмотреть набор моей статьи о завтрашних стрельбах. Завтра я именинник… Да!.. Если будут новости, прошу сообщить.

– Есть!

Большой никелированный чайник, который до сих пор чинно держался посредине стола, тоже решил прогуляться. Он лихо сдвинул крышку набекрень и деловито побежал к краю стола. Пустой стакан, встретившийся ему на пути, скатился на палубу и разбился. В кают-компании всё сдвинулось, в буфете забренчала посуда, на люстре звякнули стекляшки.

Моряки переглянулись.

– Перемена курса.

– Стали лагом[70]70
  Лаг – борт судна; стать лагом к волне – значит стать бортом к волне.


[Закрыть] к волне.

– Теперь пойдёт веселье. Товарищ вестовой, уберите посуду!

В коммунальной палубе моряки расстались.

– Скверный мальчонка! – сердито бормотал вахтенный начальник. – Изволь расхлёбывать историю. Куда он мог деваться? Надо найти и так распечь, чтобы голова завертелась. Вместо того чтобы явиться ко мне…

Скубин взбежал по ступенькам командирского трапа, откинул брезент и быстро опустил голову.

– Ух, крепко! – проговорил он сквозь зубы. – Погодочка, погодка!

Ветер переполнил лёгкие, брызги заставили зажмуриться. Согнувшись, крепко ступая, Скубин направился к орудийной башне и лицом к лицу столкнулся с вахтенным начальником Суровцевым.

– Тебе повезло! – прокричал Скубин. – Такая погода!..

– Охотно уступлю тебе вахту через час двадцать две минуты, – ответил Суровцев. – Что тебе понадобилось в этом аду? Ты без дождевика…

– Что слышно? Юнги нету?

– Его нет наверху. Палубу накрывает волна… Я приказал привернуть грибы вентиляции, а то начало заливать каюты.

Вахтенные на юте вслушивались в шторм. Среди них были молодые краснофлотцы. Они удивлялись напору ветра, ударам волн, размашистой качке корабля.

– Во время поворота было особенно славно! – сообщил Суровцев. – Волны совершенно взбесились…

– Пусть побесятся, – ответил Скубин. – Помнишь, у Шекспира: «Дуй, ветер, дуй, пока твои не лопнут щёки!» Говорят, что барограф остановился. Погода должна смягчиться. А не пройти ли мне на бак?

– Не рекомендую. Промокнешь до нитки. Да и к чему? Там его ищут: один вахтенный ещё не вернулся…

Скубин дал глазам привыкнуть к темноте, различил за кормой линкора вдали тень корабля, шедшего в кильватер, разглядел даже, как ему показалось, один из миноносцев охранения и сказал Суровцеву:

– Ну, желаю закончить вахтить толково. Жаль, что ты не был на концерте. Выступление двух цыганок прошло замечательно. Но последним номером выступил колокол громкого боя и имел решительный успех.

Вдруг он стиснул руку Суровцеву с такой силой, что тот вскрикнул:

– Что ты?

– Там, на палубе! Слышишь?

Прежде чем Суровцев успел ответить, он бросился вперёд, навстречу волнам, которые одна за другой с тяжёлым плеском рушились на палубу штормующего линкора.

СЛУЧАЙ НА ВЕРХНЕЙ ПАЛУБЕ

Виктор составил правильный план возвращения в низы корабля, и, так как план был хорош, он решил, что дело немножко подождёт. Не мог же он равнодушно пройти мимо чудесного сооружения – мостика линкора! Он возвышался в темноте таинственной громадой, он притягивал к себе, манил, и юнга невольно поставил ногу на нижнюю ступеньку трапа.

На первом этаже мостика не было никого. Виктор поднялся выше и заметил тоненький лучик света. Сквозь щель приоткрытой двери он увидел каюту, где никого не было и всё же шла напряжённая работа. Работали приборы. Их было много. Они висели на переборках, деловито двигали усиками стрелок и чертили разноцветные линии. Один прибор – чёрный, колченогий, похожий на паука-косаря, – лежал на столе, впившись жалом-карандашом в карту залива. Виктор кое-что слышал о механическом штурмане, который сам отмечает путь, пройденный кораблём, и посмотрел на металлического паука с уважением. Возле карты стоял барограф. Он записывал погоду кривой линией на разграфлённой бумаге. Юнге так сильно захотелось войти в штурманскую будку, что пришлось пригрозить себе кулаком.

Угадывая чутьём дорогу в темноте, Виктор поднялся ещё выше. Здесь было царство сигнальщиков. Они стояли молчаливые. Послышался знакомый говорок профессора-оптика:

– Чудесно, чудесно! А теперь посмотрите в эти стёклышки. Да-да! Особо светосильные! Пробивают темноту, видят всё насквозь.

Виктор не хотел попадаться на глаза людям. Держась за мокрые поручни, он осторожно спустился вниз, с сожалением расстался с мостиком и ступил на палубу с наветренной стороны.

Спасибо ветру и брызгам! Он чувствовал себя прекрасно, глаза привыкли к темноте, ноги уверенно ступали по мокрой палубе, и ему всё ещё не хотелось возвращаться вниз, где так противно пахнет машинным маслом, а над головой висит железный потолок. Кроме того, вокруг Виктора всё изменилось, и сам юнга тоже изменился, стал совсем другим, как бывало, когда он начинал играть в пираты.

По палубе настоящего корабля идёт настоящий моряк, подставляя грудь настоящему шторму, гоп-гоп! Шторм гудит и кричит, но старый морской волк не боится его, гоп-гоп! Виктор сквозь зубы запел песенку, написанную Баклановым, но которую он считал почти собственным сочинением, так как подсказал Бакланову несколько слов:

 
Да здравствует Виктор, отважный юнга!
Корсар на фрегате «Сто чертей»!
Хозяин приливов, отливов, штормов,
Гроза всех проливов, заливов, портов!
Да здравствует, Виктор, отважный юнга!
Салют, виват, гип-гип, ура!
 

Тсс!

Отважному юнге грозила смертельная опасность! Он находился на палубе пиратского судна. Его могли поймать жестокие «пенители моря», привязать к грот-мачте[71]71
  Грот-мачта – вторая мачта, считая от носа.


[Закрыть] и расстрелять из мушкетонов или вздёрнуть на короткой верёвке высоко на рее. Нет, он всё-таки найдёт свои флажки и овладеет кладом пирата Кида, гоп-гоп!

Что за тень движется по палубе? Ну-ка, прижмёмся к орудийной башне, станем невидимыми, как те следопыты, которые могут исчезать по своему желанию. Попробуйте теперь найти Виктора! Он слился с темнотой и штормом. Он посмеивается.

К человеку, от которого спрятался Виктор, подошёл другой, громко спросил:

– Ну, что?

– Никого. Да и что ему здесь делать?

Люди разошлись в разные стороны: опасность миновала. Всё же надо было держаться настороже. Капитан обещал за голову Виктора целый камбузный котёл старинных испанских золотых монет. Но нелегко захватить юнгу. Во всяком случае, он дорого продаст жизнь. Череп за череп и удар за удар!

Виктор опустился на колени, приподнял брезентовый обвес коечных сеток[72]72
  Коечные сетки – специальные хранилища по бортам вокруг башен (между палубами) и в других местах для сложенных на день коек.


[Закрыть] и закрылся им. Здесь было сухо и тепло. Ветер сильно нажимал на брезент, но не мог пробиться. Отличное место для засады! Он подстережёт врагов и – рраз! – набросится сзади и обезоружит.

– Хорошо, тепло…

Надо бы отправиться в каюту, где на переборке висит карточка его отца, но это подождёт… Это ещё немножко подождёт… Чуть-чуть подождёт… Ведь глаза так сладко слипаются…

Ветер всё громче барабанит по брезенту, вызывает на поединок. Как жаль, что нет Мити! Он бы помог Виктору в его опасном предприятии! Они гораздо скорее достали бы флажки, и… они бы играли в корсары… И Митя помирился бы с Костиным-коком… И они ели бы пирог «мечта адмирала»…

Но почему Митя вдруг кричит чужим голосом: «Алло, алло, сюда!»?

Нет, это сумасшедший ветер прокричал: «Алло, сюда, сюда!» А Фёдор Степанович кладёт руку на плечо, и рука становится всё тяжелее. Он хочет разбудить Виктора и сердито говорит: «Алло, алло, сюда!» Конечно, это не Фёдор Степанович, это ветер нажимает на брезент. А Фёдор Степанович остался на берегу.

Виктор открыл глаза. Неподалёку раздался крик:

– Сюда-а! – И голос потерялся в шуме ветра.

Виктор с трудом преодолел дремоту, откинул брезент и бросился вперёд. Ветер ударил его яростно. Темнота заревела. Но зов раздался снова, совсем близко. Виктор пробивался на крик.

Трудно было держаться на палубе. Она круто уходила из-под ног. Трудно было смотреть. Брызги хлестали в глаза. Ветер обрывал, останавливал дыхание.

Неожиданно палуба кончилась. Посреди палубы качалась непонятная, очень широкая вверху тень. Виктор ничего не понял. Он крикнул:

– Гоп-гоп! Я здесь!

– Сюда! – хлестнул злой голос. – Хиба не бачишь! Сюда! Эй!

Что должен был увидеть Виктор? У подножия непонятной, качающейся тени метался человек. Что он делал? Когда палуба круто накренилась и пошла под остервеневшую, набухшую волну, тень завизжала железом и поползла к борту. Смутная догадка осенила Виктора. Она подтвердилась.

– Катер сорвала, бисова сила! – захлебнулся криком человек. – Чего стоишь? Сюда!

Виктор подбежал. Он упёрся в мокрый брус тележки, на которой лежал самоходный катер, поднятый на борт линкора. Это было похоже на то, как если бы он пытался остановить паровоз, идущий под уклон. Ноги скользнули по мокрой палубе. Не оглядываясь, Виктор почувствовал, что борт корабля всё ближе, что ещё немного – и его прижмёт к железной стойке. Тяжело ударила в спину волна.

Человек увидел, что имеет дело с мальчиком.

– Э, помощник с тебя! – воскликнул он с досадой.

– Дядя, надо что-нибудь под колёса! – прохрипел Виктор, всё ещё отчаянно сопротивляясь беспощадному поступательному движению махины и со страхом слушая визг колёс.

– Ничего нема! – ответил человек. – Ничего нема! Хоть голову свою…

Крен к морю прекратился. Корабль выровнялся. Тележка замедлила движение. Когда корабль начал заваливаться другим бортом, она немного, совсем немного отступила от борта, чтобы затем с новой силой броситься на людей.

– Снимай бушлат! – вдруг приказал человек. – Под колесо! Давай под колесо!

Виктор сорвал с плеч мокрый бушлатик, скомкал его, сунул под широкое колесо. Человек сделал то же со своим дождевиком.

Колёса чавкнули, исступлённо взвизгнули. Катер покачнулся на тележке. Казалось, ещё немного – и он кувыркнётся с тележкой за борт, сметёт людей. Нет, устоял!

– Ура! – вскрикнул Виктор.

Волна, упавшая на палубу, тяжело бросила его грудью на тележку. Он выплюнул солёную воду. Сгоряча выругался:

– Гадина!

– Хлопчик, беги до людей, я тут один буду. Тикай швидче, ну, бо! Зови людей! – закричал человек.

Нужна была немедленная помощь. Виктор нагнулся и побежал, чувствуя, что кругом творится неладное. Волны набросились на корабль с утроенной силой, вскипели, поднялись, обрушились на палубу одна за другой, одна яростнее другой. Юнгу сбило с ног, ударило плечом о край башни с такой силой, что ночь закипела зелёными и красными искрами.

Он выставил здоровое плечо вперёд и продолжал бег.

Вторая волна настигла его, когда он был возле гриба вентиляции. Он уцепился за него, полежал, пока не схлынула вода, стал на колени и сказал морю:

– Что? Взяла? У-у!

Корабль стал бортом к волне, и волны шли на него, нагнув белые головы, одна за другой, одна выше и сильнее другой. Они падали на палубу, как тяжёлые молоты, смешивая плеск воды с рёвом ветра.

– Что? Взяла? – повторил Виктор.

Волны стали меньше, но борьба с ними была тяжелее для выбившегося из сил мальчика. Только одно поддерживало его силы: там, возле катера, остался человек, ему нужно было помочь. Юнга шёл, скользил, полз на коленях, выплёвывая солёную воду. Он звал людей и чувствовал, что море торжествует – большое, шумное, полное темноты и ветра штормовое море…

КАК СТАРЫЙ БАКЕН…

Иона Осипыч сидел в глубоком кожаном кресле возле письменного стола. Он положил бескозырку на колени и однообразным движением свёртывал в трубочку и снова разглаживал ленточки. Артиллерист Ламин сделал всё возможное, чтобы успокоить своего гостя, и ничего не добился. Последний обход палуб не принёс нового: Виктора не было на корабле. Не было на корабле юнги Лескова. Никто не мог сказать о нём ни слова.

Ламин ходил из угла в угол кают, как ходят моряки в сильную качку, крепко наступая на палубу, точно хотел тяжестью своего тела выровнять корабль.

– О да, наш корабль очень большой, – говорил он. – Если человек утверждает, что он знает все закоулки на таком корабле, как линкор, не всегда верьте ему. При закладке большого корабля что делают? На него назначают моряка. Тот станет потом старшим помощником командира и будет знать корабль от киля до клотика и от форштевня до ахтерштевня.[73]73
  Ахтерштевень – кормовая оконечность судна.


[Закрыть] Знают его старослужащие. А я? Я ещё новый здесь человек… Я раньше плавал на эсминцах… на Чёрном море… Я знаю башни, плутонги, погреба. Но я не был ещё в кочегарке, в машинном отделении. Моя жена прожила на Литейном пятнадцать лет. Подумайте – пятнадцать!.. Я спрашиваю её: «Где Стремянная улица?» Она отвечает: «Кажется, направо от нас». Я ей говорю: «Ты не знаешь Ленинград, как я ещё не знаю своё судно». Она смеётся; она мне не верит, но это правда. А вы совсем не знаете корабля. Вы знаете камбуз… Почему же вы говорите, что Виктора нет на корабле? Завтра утром мы скажем команде, что надо найти Виктора, и его найдут. Он спит где-нибудь.

Ламин коротко засмеялся, и этот смех был неожиданно мягким. Он взял стул, сел возле Костина, потом стал серьёзным и покачал головой.

– Я понимаю, – сказал он, притрагиваясь к колену Ионы Осипыча. – Он вам как сын.

Руки Ионы Осипыча дрогнули так сильно, что бескозырка едва не лишилась ленточек.

– А кто у меня есть, кроме Витьки? – спросил кок, не глядя на артиллериста. – Нема больше никого. Жена, сын были – пропали. Болтаюсь, как тот бакен на старом фарватере, морской травой зарос, даже чайка-рыбалка мимо летит – не сядет. Кому нужен? Кастрюлям да поварёшкам?

Ламин не прерывал его и слушал кока, пощипывая свою бородку, дружески улыбаясь. Он слушал, а Костин спешил излить свою душу, рассказать, какой замечательный юнга Виктор Лесков и за что так любит его старый кок.

– Эх, товарищ командир! Мальчонка-то это какой! За месяц флажной семафор выучил, лучше сигнальщика семафорит. Читарь! Сколько книжек ни дай ему, всё мало!.. – Он вздохнул. – Ну, нашкодил Витька на погрузке, так сам же и прошёл сквозь флот, чтобы флажки достать. Маленький, а если что надо, так надо. Не удержишь его. Скажешь: «Достань!» – достанет…

Ламин кивал головой, довольный тем, что кок отвлёкся от своих мрачных дум.

– А добрый какой! – продолжал Иона Осипыч, воодушевляясь. – Всё, бывало, мне говорит: «Ты, Костин-кок, не печалуйся, не кисни, значит. Вырасту, найду твоего сына Мотю. Найду!» На «Быстром» Витька с мальчонкой одним поспорил насчёт того, кто первый подводную лодку обнаружил… Может, читали вы об этой лодке в газетке?.. Я тогда беда как разошёлся, стал Витьку защищать, а Витька первый же вздумал с тем мальчонкой мириться. Видно, и впрямь мальчонка-то первый лодку заметил, а Витька одумался, совесть его забрала – и давай мириться. Вот какой: соврать он, может, сгоряча и соврёт, да потом покается, до плохого не доведёт…

Иона Осипыч мог без конца перечислять достоинства Виктора, как действительные, так и воображаемые.

– А какой аппетит! Аппетит какой! – воскликнул он наконец, прижимая бескозырку к груди. – Суп, котлеты съест, добавки попросит, а насчёт компота и не говори. Очень уважает углеводы…

Ламин незаметно сдвинул рукав кителя, посмотрел на часы – Скубин что-то задержался. Затем Ламин встал, надел фуражку и сказал:

– Прошу подождать меня в каюте. И не расстраивайтесь! Не надо расстраиваться, товарищ кок! Я пойду к Скубину и помогу искать мальчишку. Мы его найдём. Непременно!

Как бы желая доказать, что он найдёт Виктора во что бы то ни стало, Ламин снял с переборки старую карточку в рамке и протянул её Ионе Осипычу:

– Павел Лесков и Адам Ламин… Два фронта, тридцать боёв и дружба до гроба… Он мне спас жизнь, и я хочу найти его сына.

Он круто обернулся. Раздался громкий, нетерпеливый стук. Дверь быстро и широко открылась. На пороге стоял Скубин, без фуражки, мокрый. Он заметил кока, замялся и наконец спросил:

– Товарищ Ламин, не найдётся ли у вас… лишней фуражки? Мою, представьте себе, смыло… Кстати, есть дело… Прошу выйти в палубу!

Иона Осипыч привстал и застыл на месте. Им овладел страх. Он не сводил взгляда с двери, за которой скрылись командиры.

Сейчас дверь откроется, и несчастный кок услышит нечто ужасное. Но страшная весть заставила себя ждать очень долго.

Наконец открылась дверь, вошли командиры.

– О, всё в порядке, товарищ кок! – оживлённо проговорил Ламин, взял стул, сел против кока, потрепал его по колену. – Мальчик всё-таки забрался на верхнюю палубу. Да!.. И вёл себя хорошо. Помог вахтенному краснофлотцу спасти катер… Представьте себе!.. Правда, его немного потрепала волна, но доктор говорит, что завтра юнга встанет свеженький… – Он помешал коку вскочить. – Не волнуйтесь, товарищ кок, спокойно, товарищ кок! Я же говорю вам, что всё в порядке. – Как бы давая время коку прийти в себя, он обернулся к Скубину: – А что с тем краснофлотцем? Он тоже в лазарете?

– Ему досталось больше, чем юнге. У него помята рука, но доктор уверяет, что всё обойдётся, – спокойно ответил Скубин. – Так вот, товарищ артиллерист, что может наделать тумба дальномера, оставленная на надстройке…

– Да, я немедленно выясню, кто допустил эту небрежность, и накажу виновного, – проговорил спокойно Ламин. – Тумба упала и перебила гак крепления тележки… Но почему там не было других креплений? Куда делись «башмаки» из-под колёс тележки катера? Значит, крепление оказалось вообще недостаточным… Разве так надо крепить катер!

– Всё это нужно выяснить, – согласился Скубин. – Но что касается тумбы и гака, то это совершенно точно.

Они с преувеличенным спокойствием обсуждали вопрос о гаке и о тумбе дальномера и умышленно не глядели на Костина.

Не сразу пришёл в себя кок, но вдруг понял, что Виктор жив, что Виктор в безопасности, и, счастливый сверх меры, вскочил, надел, сдёрнул, снова надел бескозырку и заявил, что сейчас же, сию минуту должен пойти в лазарет, хотя не мог объяснить зачем.

Командиры не без труда успокоили Иону Осипыча.

– Мальчик сейчас спит, – сказал Скубин, – не надо его тревожить.