Текст книги "Гибель Византии (сборник)"

Автор книги: Иоаннис Перваноглу

Соавторы: Павел Безобразов,В. Нежданов,К. Диль,Чедомил Миятович,В. Козаченко,С. Тимченко,П. Филео
сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 45 страниц)

30-го апреля. Славянский летописец заметил, что в «этот день выстрел из гигантской турецкой пушки против позиции св. Романа сильно расшатал стену, которая была очень ветха и несколько низка; второй выстрел, около полудня, снес верхнюю часть стены, пробив брешь в пять футов шириной; по третьего выстрела не последовало, так как настала ночь, прежде чем турки были готовы».

1-го мая. По словам того же летописца, турки сосредоточили огонь из нескольких орудий обыкновенной величины против того места, где накануне была пробита брешь, но за ночь Джустиниани заполнил ее «землей и фашинником».

«Когда они таким образом достаточно сокрушили стену», – продолжает хроникер, – они нацелили большую пушку и дали еще выстрел. Но снаряд был намечен слишком высоко и попал в стену ближайшей церкви, которую разнес совершенно. В полдень, только турки приготовились сделать второй выстрел, как вдруг Джустиниани снарядом из своего собственного орудия попал в большую турецкую пушку и сбил ее. Султан, увидав случившееся, воскликнул в ярости: «ягма! ягма!» то есть на штурм, вся армия повторила за ним «ягма!», солдаты бросились к стенам и наполнили ров.

В городе тотчас же ударили в набат. Император, поспешно прибывший, поощрял войска держаться стойко. Славянский летописец подробно описывает борьбу, окончившуюся тем, что турки отступили со стен после наступления сумерек.

Другие свидетели также рассказывают о сражении этого дня (Францез, Барбаро, Леонардо) и рассказы их несколько расходятся только в начале, однако не существенно. По их словам, многие солдаты имели привычку покидать свои позиции в полдень и ходить обедать со своими семействами. 1-го мая большее число чем обыкновенно отправились домой для этой цели. Турки, увидав лишь незначительное число солдат на стенах у ворот св. Романа, спустились в ров и стали длинными крючьями тащить вниз фашины и корзины с землей, при помощи которых брешь была наскоро заделана; затем завязался бой. Джустиниани жаловался императору на подобные порядки в армии.

2-го мая. Не случилось ничего особенного. Обычный обмен выстрелов.

Однако император, в виду того, что случилось накануне, собрал греческих солдат и упрекал их в том, что они подвергали город опасности нападения врасплох, отправляясь по домам обедать. Многие греки отвечали, что они принуждены уйти совсем, так как ни нм, ни их семействам дома нечего есть. Это заявление бросает печальный свет на плохую организацию и на страдания претерпеваемые народом.

Император, пораженный этим заявлением, немедленно приказал, чтобы неспособные сражаться носили пищу и питье солдатам на стены и чтобы семьи, кормильцы коих были заняты защитой города, получали пропитание от правительства. Командир резерва Димитрий Кантакузен в то же время получил приказание производить осмотр позициям несколько раз в день, чтобы удостовериться, что все люди на местах.

Ему также дана была инструкция разыскивать местожительство людей, которые, хотя и способны были носить оружие, но нарочно прятались, чтобы избавиться от обязанности защищать императора, империю и свои собственные дома. Эти трусы созрели для турецкого рабства. Но по-видимому, не мало было людей в городе, которые порицали всякую попытку защиты и громко бранили императора. Друг императора, Францез, сам прибавляет эту темную черту к мрачной и без того картине угасающей империи.

3-го мая. Греки установили три пушки на башне, господствующей над бухтой, и открыли огонь по турецкой флотилии. Несколько дней продолжался в этом пункте обмен выстрелов, не причиняя особенного вреда.

В городе было известно, что Венеция и Неаполь, точно также, как и папа, обещали прислать помощь, и день и ночь жители, наблюдали южный горизонт, ожидая, не покажется ли союзный флот. Однако, дни проходили за днями, и не появлялось никакого паруса; наконец император пожелал послать кого-нибудь на поиски за латинским флотом и поторопить его прибытием в Константинополь. В ночь на 3-е мая небольшое судно покинуло гавань и вышло в Мраморное море. На ней развевался турецкий флаг, и команда была одета в турецкие костюмы. Это рассказано в «Дневнике» Барбаро, а в «Славянской хронике» говорится, что в этот день «император послал людей в Морею, на острова и в страны франков, чтобы просить помощи».

В тот же самый день император председательствовал на большом совете, состоявшем не только из военных командиров, но также из сановников государства и церкви. Командующие позициями единогласно заявили, что движения в турецком лагере указывают на приготовления к общему штурму. Принимая во внимание состояние стен и утомление оборонительных сил, постепенно убывавших, никто не мог высказать с уверенностью – есть ли надежда отразить турок? Сенаторы и прелаты, с патриархом во главе посоветовали императору покинуть город и удалиться в более, надежное место. Некоторые из них уверяли, будто народ в провинциях, услыхав, что император здрав и невредим вне осажденной столицы, пошлет туда множество волонтеров и что эти, вместе с войсками принцев Димитрия и Фомы и с албанцами, которых не приминет привести Скандербег, могут произвести атаку достаточно серьезную, чтобы встревожить султана и заставить его отступить из-под стен города.

Сам Джустиниани энергично поддерживал эти представления и предоставил все суда свои в распоряжение императора.

«Император», – продолжает хроникер – и выслушал все это очень спокойно и терпеливо. Наконец, после глубокого раздумья он заговорил: «Благодарю вас всех за поданный мне совет. Я знаю, что отъезд мой из города принес бы мне выгоду, тем более, если верно все то, что вы предвидите. Но мне невозможно удалиться! Как мог бы я покинуть церкви Господни и его служителей – духовенство и престол и народ мой в такой беде? Что сказал бы обо мне свет? Прошу вас, друзья мои, впредь говорите мне лишь одно: «Нет, государь, не покидай нас»! Никогда, никогда я вас не покину! Я решил умереть здесь с вами»! Сказав это, император отвернулся, так как глаза его были полны слез; с ним прослезился и патриарх и все присутствовавшие»!

То были слова, вылившиеся из глубины благородного, великодушного сердца, слова, достойные императора. Константин Драгаш даже и в этом случае сделал честь занимаемому им престолу и народу, которым он управлял.

4-го мая. По обыкновению шла канонада и ружейная перестрелка. Ничего особенно замечательного не произошло в этот день.

Но в ночь с 4-го на 5-е мая сделана была другая попытка истребить турецкие суда в бухте. На этот раз атака была предпринята капитаном с одного из кораблей Джустиниани. Турки однако зорко наблюдали и когда генуэзская галера приблизилась, ее встретили выстрелами и сразу потопили.

5-го мая. В городе ходили оживленные толки о несчастии прошлой ночи. Говорили, будто сам Джустиниани находился на злополучной галере и спасся с трудом. Опять-таки рассказывали, что турки были заранее предупреждены одним изменником.

Общее возбуждение еще более усилилось новым обстоятельством, – внезапным открытием огня с батареи Загана-паши против христианских судов, расположенных в гавани вдоль цепи. С этой целью Заган получил несколько более тяжелых орудий, нежели те, которыми он располагал до сих пор.

Тяжелый снаряд ударил в генуэзское торговое судно, нагруженное шелком и другим дорогим товаром, оцененным в 12 000 дукатов. Судно быстро пошло ко дну. Христианский флот принужден был оставить свою позицию и двинуться по ту сторону цепи, вне выстрелов из пушек Загана.

Генуэзцы Галаты послали султану формальный протест против убытка, наносимого нейтральной стороне. Великий визирь отвечал витиеватыми извинениями и обещал, что после завоевания города, убытки будут сполна уплачены.

6-го мая. Турки установили новые пушки против ворот св. Романа. Весь день они поддерживали упорный огонь. К вечеру возле ворот была пробита широкая брешь. Чтобы помешать защитникам заделать ее, турки продолжали стрелять всю ночь. Джустиниани однако не пытался заполнять брешь, но несколько дальше, с внутренней стороны возвел баррикады и башню.

7-го мая. Турки продолжали расширять брешь сосредоточенным огнем со своей большой батареи. К вечеру стрельба прекратилась.

Часов около одиннадцати ночи многочисленные отряды турок ринулись с откоса, спустились в ров и бросились к бреши. Барбаро говорит, что до 30 000 турок участвовали в этом приступе.

Славянский летописец сообщает много интересных подробностей о сражении. По его словам, греки и латиняне храбро вышли на встречу нападающим и сражались с ожесточением. Джустиниани командовал лично и чуть не был убит янычаром исполинского роста. К туркам прибыли подкрепления в лице знаменитого турецкого героя, Омера, бея Романского санджака. В то же время Джустиниани также получил подкрепление, в виде отряда греков, под начальством популярного командира, стратига Рангабе и храбрым натиском согнал турок с бреши в ров. Рангабе, воодушевляя своих воинов, шел впереди, расчищая себе дорогу мечом и вдруг очутился лицом к лицу с храбрым, знаменитым Омер-беем. «Рангабе» – рассказывает летописец – «немедленно напал на него и, уперевшись одной ногой в камень, поднял свою саблю обеими руками и рассек Омер-бея пополам. Турки, разъяренные потерей такого героя, окружили Рангабе и буквально изрезали его в куски. Тогда греки отступили за стены.

Всюду распространилась великая скорбь по случаю смерти Рангабе, храброго, бесстрашного рыцаря, очень любимого императором».

8-го, 9-го, 10-го и 11-го мая не случилось ничего примечательного.

Турецкая канонада продолжалась по обыкновению. По словам Тетарди, кроме множества мелких снарядов (весом от 200 до 500 фунтов) было пущено против стен и в самый город около 100 или 120 более тяжелых снарядов (от 800 до 1200 фунтов).

В самом Константинополе с каждым днем усиливалось уныние. В церквах происходили беспрерывные слезные моления. Огромные толпы беспрестанно теснились прикладываться к иконе Божьей Матери, которая, согласно легенде, однажды уже спасла город от врагов. Эта чудотворная икона была выставлена для поклонения и пожертвований благочестивого народа в церкви Богородицы Ходогетрии, возле Акрополя и св. Софии.

Так как выяснилось, что флот не может оказать помощи обороне, то венецианцы начали разоружать свои суда. 9-го мая Габриэло Тревизани покинул свои две галеры и их командой, насчитывающей около 400 человек, усилил позицию св. Романа, где потери людьми были понятно самые тяжкие.

12-го мая. Турецкие пушки пробили брешь в стенах близ императорского дворца Гебдомона. Прежде чем греки могли начать починку, вечером несколько тысяч турок штурмовали этот пункт. Барбаро определяет численность штурмовавших войск в 50 000 человек, но по всей вероятности эта цифра преувеличена.

По свидетельству Славянской хроники, турецкий приступ был произведен с такой яростью, что греки принуждены были отступить от бреши. Успехи турок были остановлены Палеологом, «стратигом Сингурлы», многие писатели объясняют, что это означает «начальник кавалерии», а другие думают, что это «помощник начальника». Очень возможно, что это был Никифор Палеолог, помогавший своему тестю Кантакузену в командовании резервами. Главная квартира резервов находилась недалеко от дворца Гебдомон, и поэтому помощь под начальством Никифора Палеолога подоспела во время. Но хотя Палеолог отразил турок на время, однако они вскоре опять стали теснить его, «потому что – как говорит хроникер – «Мустафа паша, бейлер-бей анатолийский, прислал свежих войск».

На помощь к Палеологу прибыл Федор, начальник тысячи вместе с Джустиниани. Этот командир, Федор, был по всей вероятности никто иной как Федор Каристос, занимавший позицию Харзиас. Положение дел в Гебдомоне оказалось столь критическим, что стало необходимо не только призвать резерв, но и войска с других позиций. Но несмотря на эту поддержку, «турки стали одолевать греков» по словам того же славянского хроникера.

В тот же вечер император присутствовал на всенощной в св. Софии.

После вечерни, продолжавшейся два – три часа, император удалился в одну из зал, смежных с храмом св. Софии и там встречен был членами синклита и некоторыми из высших военачальников. Они открыли военный совет. Один из генералов, поддерживаемый Логофетом, Георгием Францезом, предложил произвести в благоприятный момент общую вылазку, под предводительством самого императора. Они указывали на два преимущества, сопряженные с этой вылазкой: во-первых, на нравственную выгоду и затем на возможность добыть немного продовольствия.

Против этого предложения восстали Кир Лука Нотарас и префект города, Николай Гудели. Они полагали, что было бы неразумно отваживаться на такое смелое предприятие, но осторожнее оставаться за стенами и ограничиваться защитой против неприятельского нападения. «Можно сказать, – рассуждал Кир Лука, – что мы сражаемся теперь уже пять месяцев и, с Божьей помощью, можем сражаться так еще много месяцев; но если на то не будет Божьей помощи, мы все падем, и город погибнет». Очевидно, по расчетам Кира Луки, война началась в декабре.

Покуда они таким образом обсуждали это важное предложение, явился гонец с известием, что турки на стенах позади Гебдомона. Император немедленно поспешил на опасный пункт. На улицах он встретил толпы народа и даже вооруженных людей, бежавших прочь от стен. Император остановил их и приказал им вернуться на свои посты, но его телохранителям пришлось пустить в ход свои сабли и копья, чтобы заставить охваченных паникой солдат вернуться назад, к стенам.

Прибыв в Гебдомон, император увидал, что турки прорвались сквозь брешь и уже сражались с греческими и латинскими волонтерами в смежных улицах! Появление императора с свежими отрядами подняло дух сражавшихся христиан и, сделав отчаянное усилие, они отбросили турок за ров. «Если б не подоспел император с свежими силами, в ту же ночь мы погибли бы окончательно», – говорит славянский летописец.

К этому же сражению вероятно относится другой случай, сообщаемый хроникером. Сам император был до того возбужден этой отчаянной борьбой, что пришпорил своего коня и бросился к бреши, очевидно намереваясь перескочить в ров, где происходил рукопашный бой, «но сановники императорской свиты и немецкая гвардия остановили его и принудили повернуть назад».

Урон, понесенный турками в этом приступе, на другой день определили в 10 000 человек. Сообщают, что префект города приказал все тела убитых турок выбросить за укрепления, с тем, чтобы их подобрали командиры ближайших турецких позиций.

14-го мая. Видно было, как турки перетаскивали пушки с батареи Загана-паши, с холма над Галатой, как полагали, с намерением усилить батареи напротив Кинегиона. Но они остановились там только на некоторое время, отдохнуть и затем перетащили на позицию, расположенную против ворот св. Романа.

Это сосредоточение артиллерии служило указанием того, что главная атака будет направлена против позиции, защита которой поручена Джустиниани. Поэтому греки сформировали новый отряд в 400 человек, хорошо вооруженных и взятых с кораблей и других менее опасных позиций на стенах и поставили их в распоряжение Джустиниани.

15-го мая. День прошел без особенных приключений.

16-го мая. Несколько турецких галер приблизилось к христианскому флоту, по-видимому снова занявшему свою прежнюю позицию за цепью. После обмена несколькими выстрелами турецкие суда вернулись к месту своей якорной стоянки.

17-го мая. За некоторое время перед тем в греческой главной квартире было получено извещение о прибытии в турецкий лагерь «саксонских рудокопов». Эти рудокопы были из Нового брода, известного также под именем Новой горы, знаменитого серебряного рудника в Сербии, который с половины XIII-го века разрабатывался колонией саксонцев. Прибыли они с целью предпринять энергичную попытку подкопаться под стены. И действительно в ночь на 17-е мая, Иоанну Гранту удалось открыть и уничтожить турецкую мину, где было заживо похоронено множество солдат и рабочих.

18-го мая. На рассвете часовые у ворот Харзиас заметили какое-то необыкновенное сооружение по ту сторону рва.

На расстояние 8-10 сажен от рва придвинули высокую деревянную башню из крепких досок и бревен, обтянутых буйволовой шкурой и поставленную на колеса. Башня имела два этажа; бока нижнего этажа были обшиты толстыми досками, а пространство между ними заполнено землей! Верхний этаж, куда можно было взобраться по нескольким лестницам, был особенно тщательно защищен буйволовыми шкурами. В башне находилось три отверстия, вроде широких окон; оттуда стрелки легко могли попадать в людей на стенах.

Вообще этот день, 18-го мая, был полон злоключений для греков. Турецкие стрелки с Буйволовой башни нанесли им большой урон в позиции Харзиас; одна из башен ворот св. Романа и часть смежных стен рухнули в ров под действием усиленного огня большой батареи.

В бухте турки окончили свой понтонный мост, ведущий к Северо-восточным воротам Кинегиона. Он был длиною в 150 сажен, а шириною в 1½ сажени. Очевидно у турецкого главнокомандующего было намерение штурмовать в одно и то же время два отдаленных друг от друга пункта – ворота св. Романа и ворота Кинегиона; он надеялся таким образом разделить силы осажденных.

В ночь на 18-е мая император Константин и Джустиниани сделали почти нечеловеческие усилия. Им удалось заделать брешь в воротах св. Романа и соорудить новую башню для защиты этой позиции; они организовали отряд из храбрых волонтеров, которые взобрались на контр-эскарп и, бросив греческий огонь на Буйволову башню, обратили ее в пепел. Величайшие смельчаки среди турок, даже сам султан не могли сдержать своего удивления и открыто обнаруживали, свое восхищение ловкостью и энергией защитников. Говорят, султан так выразился по этому поводу: «Если б вчера все тридцать семь тысяч пророков сказали мне, что возможен такой подвиг, я бы этому не поверил».

19-го и 20-го мая не случилось ничего достойного внимания.

21-го мая. Очень рано утром затрубили в рога на кораблях турецкого флота, стоявшего на якоре близ Диплокиниона, и корабли медленно поплыли к входу в Золотой Рог. В городе был подан сигнал тревоги, солдаты высыпали на стены; народ наполнил улицы. Но около семи часов турки вдруг отступили назад на свою прежнюю позицию.

В тот же день, после полудня турецкая пушка пробила новую брешь и снесла башню. Барбаро узнал об этом, но не разобрал, в каком это случилось месте. Он только упоминает этот факт, прибавляя, что в следующую ночь греки исправили нанесенный вред.

22-го мая. Саперы Гранта отыскали две турецких мины в Каллигарии и уничтожили их. С одной из них они вступили в рукопашный бой с турецкими рабочими и солдатами и перебили их всех до единого.

Хотя вследствие свойства почвы, не дозволявшей прорыть ров перед Каллигарией, неудобно было прокладывать мины, однако саперы с обеих сторон выказали немало искусства и смелости в этом особом роде ведения войны. Насколько они были деятельны, можно видеть из сообщений Тетарди. Он говорит: «Заган-паша, со своими людьми, привыкшими работать в золотых и серебряных рудниках, подкопался под укрепления в 14-ти различных пунктах, начав копать на большом расстоянии от стен. Христиане, с своей стороны, стали прислушиваться, открыли положение турецких мин и стали рыть контрмины. При помощи дыма, они задушили турок в подземных галереях. В некоторых местах они потопили их, напустив в ходы воды, а в других сражались с ними в рукопашную.

Славянский летописец рассказывает, что греки часто по ночам спускались в ров и через кирпичные верки контрэскарпа подкапывались под гласис. Он красноречиво описывает взрыв в одной из мин: «Это было – говорит он – как будто туда ударила молния, земля заколебалась и с великим треском зеленоватый вихрь взбросил турок на воздух. Останки людей и обломки досок падали в город и в лагерь. Осажденные бросились прочь от стен и от рва».

Глава VII

23-го мая несколько турецких всадников подъехали к воротам св. Романа, трубя в рог, и с развевающимися знаменами, давая понять страже на башне, что они хотят сделать какое-то сообщение. Чрезвычайный посол султана желал передать послание императору лично. Спустя некоторое время последовал ответ со стен, что посол может войти в город.

Этот посол, Измаил-Хамза, повелитель Синопа и Костамболи, сын покойного Исфендиар-хана, вследствие женитьбы своей породнился с самим падишахом. Одно время Исфендиар-ханы были независимыми владельцами, энергично сопротивлявшимися поглощению их государств обширной Оттоманской империей; но наконец они принуждены были признать над собой верховную власть султана и примириться с неизбежным. Исфендиар-ханы в продолжение многих поколений были в дружеских отношениях с греческими императорами, и Измаил-Хамза был принят императором, как старый друг.

Хамза передал поручение султана. Так как положение города неоспоримо безнадежное, рассуждал он, то какая надобность императору затягивать бедствия войны и подвергать свой народ страшным последствиям осады? Султан питает искреннее, глубокое уважение к императору и дозволит ему удалиться без вреда со своим двором, свитой и сокровищами, куда бы он ни пожелал. Мало того, султан снова предлагает императору сюзеренство над Пелопонесом. Жители Константинополя также получат разрешение уйти, если они захотят, со своим движимым имуществом, император должен считать это последним приглашением султана к сдаче. В случае отказа, город не может быть избавлен от ужасов резни и разграбления.

Тогда Хамза, более в качестве друга императора, чем султанского посла, пытался убедить Константина отдаться на волю судьбы. Стены со стороны суши были проломлены во многих местах, четыре башни разрушены совершенно, небольшой гарнизон не мог не быть истощенным, и не было никакой надежды на скорое прибытие помощи извне.

Все эти аргументы были, к несчастью, неоспоримыми фактами. Положение города было еще более плачевным. Запас продовольствия с каждым днем становился все скуднее; народ впал в состояние мрачного отчаяния; он считал императора и его правительство ответственным за страдания, уже вынесенные им, и за те еще большие несчастия, которые предстояло ему пережить. Очевидно, Пресвятую Деву Марию ни слезами, ни молитвами нельзя заставить явиться снова на стенах и рассеять врагов. «Но – спрашивали многие православные греки – удивительно разве, что после осквернения св. Софии и ужасов 12-го декабря, небо не внемлет их молитвам»? Другие говорили: «Без сомнения, наши отцы и праотцы грешили, мы сами также грешили, и справедливо, чтобы Провидение наказало нас. Все эти несчастья – очевидно «кара Божия». К чему стараться избежать ее? Хорошо ли продолжать сражаться и идти наперекор воле Божьей?»

Не только обвалившиеся стены, но еще более упадок духа в массе народа и неосуществившиеся обещания помощи извне – все это могло бы оправдать Константина, если бы он согласился на почетную сдачу города.

Но у Константина было более возвышенное понятие о своем достоинстве и о своих обязанностях. По словам Дукаса, он сообщил Хамзе следующий ответ для передачи султану:

«Я восхвалю Бога, если ты захочешь жить в мире с нами, как жили твои праотцы; они относились к моим предшественникам с сыновним почтением, а к этому городу с величайшим уважением. Кто бы из них ни обратился к нам, в беде он всегда находил у нас надежное прибежище, но кто бы ни поднял руку против нашего города, никогда не знал счастья. Удержи за собой, как твои законные владения, земли, несправедливо отнятые тобою у нас, назначь сумму дани, которую мы постараемся уплачивать тебе ежегодно, и ступай с миром. Помни, что посягая на захват чужих владений, ты сам можешь стать добычей других! Сдать город – не в моей власти и ни в чьей здесь власти. Мы все приготовились умереть и умрем без страха!»

Рано утром 24-го мая небольшое судно подошло к цепи, заграждавшей гавань. Команда его была по-видимому турецкая, однако после обмена сигналов с венецианскими кораблями, сторожившими вход, цепь была спущена и корабль вошел в гавань.

Оказалось, что это судно, отправленное дней двадцать тому назад на поиски за союзным флотом. Командир корабля заходил на многие острова Архипелага, всюду наводил справки и оставил союзникам поручение поспешить в Константинополь. Но нигде он не встретился с ними. Некоторое время ни он, ни его люди не знали что предпринять, так как возвращаться было почти безнадежно. Но в конце концов они почувствовали, что долг их требует вернуться и не оставлять долее своего доброго императора в состоянии тревоги и неизвестности. Итак они вернулись с самыми неутешительными донесениями и как раз во время, чтобы умереть. К несчастью, имя храброго командира этого корабля не сохранилось.

В этот день Иоанн Грант открыл и уничтожил очень опасную мину, тянувшуюся на шесть сажен под стенами Каллигарии.

Турецкая канонада продолжалась целый день без перерыва. После заката турецкий лагерь был освещен, множество фонарей было зажжено на мачтах кораблей в Диплокинионе. На кораблях и в лагере происходило шумное ликование. Турецкая музыка, с преобладающими в ней большими барабанами и цимбалами, раздавалась по всей местности между Золотым Рогом и Мраморным морем.

Император Константин, по обыкновению, выехал осматривать позиции своего войска. В различных пунктах он сходил с лошади, поднимался на стены, наблюдая огромный огненный пояс, оцеплявший императорскую столицу.

Он прислушивался к монотонному звуку барабанов и к дикому шуму в турецком лагере. Константин и немногие храбрые люди, разделявшие с ним бремя и ответственность обороны, догадались, что это зрелище предвещает общий штурм. Говорят, что глядя на шумный лагерь, император стоял молча, погруженный в задумчивость, между тем как слезы катились по щекам его. Он не стыдился своих слез, ему нечего было их стыдиться, так как он твердо решился исполнить свой долг до конца.

Некоторые граждане, возвращаясь из церкви, со всенощной, заметили внезапное появление красного света у основания купола св. Софии. Свет тихо скользил вверх и вокруг купола, покуда не достиг позолоченного креста. Там он помешкал несколько мгновений, затем яркий отблеск стал бледнеть, подрожал некоторое время над великолепным зданием и исчез. Словно солнце, запоздавшее на западе, выглянуло снова из-за черной завесы ночи, чтобы приласкать нежным лучом прекраснейший храм христианского мира и приветствовать своим сиянием крест, которому суждено было быть скоро замененным полумесяцем.

Однако, это было не более как отражение ярких огней в турецком лагере, которых не могли видеть люди на константинопольских улицах. Им это казалось знамением с небес, полным значения. Два очевидца, Николай Барбаро и автор Славянской хроники, говорят, что граждане, видевшие отраженный свет на куполе, прониклись страшными предчувствиями. Барбаро описывает эту сцену, как бы похожую на лунное затмение, и напоминает народу старинное пророчество, согласно которому город должен пасть в те дни, когда луна покажет знамение».

По известиям Славянской хроники, монахи истолковали это «страшное знамение» народу таким образом: «Святое сияние, осенившее храм св. Софии, и ангел, которого Господь приставил во времена императора Юстиниана стеречь святую церковь и город, в эту ночь отлетели на небо среди сияния, виденного многими. То было знамение, что Господь предает город в руки врагов».

В ту же ночь посланный императором гонец скакал по улицам, созывая всех сановников и командующих офицеров явиться к императору рано на следующее утро.

25-го мая. Совет собрался очень рано, под председательством императора. У иных заметны были на лицах следы усталости после ночи проведенной на стенах, а у других признаки полного отчаяния. Никогда еще не случалось, чтобы перед несравненной красотой Золотого Рога и в теплое благоуханное майское утро на Босфоре собиралось совещание при более мрачных, отчаянных условиях. При всей их любви к своему отечеству, они с горечью сознавали, что Византийская империя, окруженная славными и великими традициями, ныне угасает в их трепещущих объятиях.

Совету предстояло в это утро обсуждать меры в виду ожидаемого штурма.

Император Константин, простой, добрый, храбрый, прямодушный снискал сочувствие и восхищение всех, кто только видел его удивительное терпение, выдержку и неутомимую преданность общественным интересам. Все присутствовавшие на последнем совете были проникнуты глубоким чувством уважения к несчастному государю.

Некоторые снова возбудили на совете вопрос, что интересы империи требуют немедленного удаления из города императора и его двора, тем более, что до тех пор, пока император будет оставаться там, нет надежды вернуть когда-нибудь столицу, если ею овладеют теперь.

Глава духовенства патриарх Григорий, по-видимому отказавшийся в то время от своего поста, с большой твердостью поддерживал это предложение; он сказал: «служители алтаря видели несомненные признаки того, что, по воле Божией, город должен ныне пасть; но Провидение Господне неисповедимо и Ему угодно было смилостивиться над своим народом. Если нельзя спасти императорский город, то пусть спасется император! Пусть останется жив император, ибо в его особе сосредоточены все надежды его народа. Все мы должны преклониться перед волей Всемогущего, который в милосердии своем может вернуться к народу нашему, как обратился снова к народу Израилеву, в ветхозаветные времена».

Слова патриарха глубоко тронули всех присутствовавших. Император, услыхав, что церковь также считала падение города неизбежным, был так сильно потрясен, что упал в обморок, и нужно было приводить его в чувство с помощью ароматической воды». Бессонные ночи, неустанный труд, подавляющие тревоги и вдобавок строгий пост, которым он сопровождал свои молитвы, как истый грек, – все это отозвалось на его организме. Однако он оправился через несколько минут. Тогда духовенство стало убеждать его покинуть город безотлагательно, и весь совет умолял его последовать этому совету. Когда все наконец замолкли, император обратился к собранию спокойным, но решительным тоном:

«Друзья мои, если угодно Богу, чтобы город пал, то можем ли мы избегнуть Его гнева? Сколько императоров до меня, великих и славных, должны были страдать и умереть за свое отечество! Неужели я буду единственным, который убежит от него? Нет, я останусь и умру здесь, вместе с вами».

Решимость императора остаться верным тому, что он считал своим долгом, делала дальнейшие рассуждения об его отъезде бесполезными. Но вероятно тогда же было решено выслать из города принцессу Елену, вдову деспота Димитрия, с придворными дамами. Когда после взятия города султан осведомился, что стало с высокопоставленными дамами, ему сказали, что их увезли на одном из кораблей Джустиниани.