Текст книги "Гибель Византии (сборник)"

Автор книги: Иоаннис Перваноглу

Соавторы: Павел Безобразов,В. Нежданов,К. Диль,Чедомил Миятович,В. Козаченко,С. Тимченко,П. Филео
сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 45 страниц)

Природа была здесь несколько гостеприимней. Густой сад примыкал к замку. Спустившись в сад, он приблизился к наиболее скрытой стороне замка, к которой прилегала постройка, сооруженная из обломков, с очевидными признаками и удобствами жилья. Было уже темно, когда он вошел в дом, где его радостно приветствовал старик слуга, а за ним показался и старый Дука, Константин. Он был в глубокой старости и от слабости не совсем твердо держался на ногах. Лицо его было выбрито, большие глаза, под такими же седыми бровями, с нежною любовью смотрели на бросившегося в объятия сына. Затем, опираясь на руку Максима, старик опустился в кресло.

– Елевферий, скорей дай чего-нибудь покушать Максиму. Ты, вероятно, продрог, проголодался и утомился? – прибавил он, обратившись к сыну.

– Конечно устал, но это пустяки…

– Так садись, кушай и рассказывай, что в мире нового, интересного делается.

Максим стал рассказывать про свои странствования, уделяя значительное место политике и делам, которые тревожили тогда всю Европу вообще, а юго-восточную в частности. Но с особенным интересом старик слушал, когда сын стал произносить знакомые имена кардиналов Виссариона и Исидора.

– Так ты, значит, главным образом, был задержан в Неаполе? – спросил старик, выслушав рассказ сына. – Вероятно король еще не был, когда ты туда прибыл?

– Нет, задержки собственно никакой не было, я сам засиделся.

– Да, места интересные, природа роскошная, что и говорить!..

И старик погрузился в воспоминания.

– Да я, батюшка, и сам не знаю, чего там засиделся.

– Как так не знаешь?

– Да так. Могу только предполагать, что причиною этого – девушка, произведшая на меня сильное впечатление.

Старик весело засмеялся.

– Да пора бы кому-нибудь из вас подумать о продолжении рода Дуки; ты мне расскажи про нее.

– Такая, батюшка, хорошая, что и сказать нельзя, – наивно ответил Максим. – А что касается до продолжения рода, то ты, батюшка, знаешь мои убеждения на этот счет.

– Я знаю их, Максим, и знаю также, что ты верен вообще своим принципам, однако мне кажется, что в делах любви бывает обыкновенно так, что принцип растаивает, как лед перед огнем Киприды.

– А я все-таки думаю, что не поступлюсь своим принципом, хотя образ этой девушки не оставляет меня. Пока не увижу цели жизни к продолжению рода, о котором ты, батюшка, говорил, я не женюсь.

– Это слишком отвлеченно, слишком далеко от жизни; я даже представить себе не могу определенно, чего ты можешь ждать.

– Едва ли я чего-нибудь и жду; во всяком случае, когда нет осязательного, определенного предмета, которого можно ждать, то принцип и надежда на лучшее не покидает человека; а каково оправдание надежды, если его будет часто невозможно и представить. Ну, например, чудо совершится!

– Да, дитя мое, только что-нибудь чудесное может поддержать дух лучших людей. Варварство, бесправие человека…

– Именно, именно, батюшка, личности человека никто знать не хочет!

– Что же ты, повидаешься еще с предметом, тебя поразившим?

– Думаю, что повидаюсь. Я обещал приехать в Неаполь за деньгами к королю.

Старик опять от души рассмеялся, нежно посмотрев на любимого сына.

– А кто она такая?

– Инеса Гихар.

– Испанка?

– Да.

Наступила пауза.

– Юрий Бранкович, сербский король слукавил, негодяй, – как бы про себя говорил Константин Дука. – Славяне вообще не единодушны; помню эту страшную годину Коссовской битвы, страшное поражение; пало тогда славянство. Какое разочарование: всего за девять лет приезжали в Константинополь монахи из России и рассказывали о победе их князя Димитрия над магометанами на Куликовом поле; это была радостная весть, ее мы приняли сочувственно! – Старик задумался. – Гуниад, Искандер-бек, – все новые имена. Георгия Подебрада выбрали в Богемии королем. Он гуссит, почти православный, – вот диллема! Но мы не должны ему сочувствовать, потому что это вызывает противодействие папы, отнимает у папы энергию и силу действовать против турок.

Константин замолчал. Затем поднял голову, посмотрел на Максима и сказал:

– Пора, я думаю, спать?

И пожелав друг другу покойной ночи, отец и сын разошлись.

XII

Беспредельная, волнистая степь… Трава посохла и местами гребни длинных холмов обнажены. Кое-где на склонах, руками ли неизвестных людей или силами природы, почва разрыта и видны слоистые породы песчаника. Грусть или беззаветную удаль навевают эти донецкие степи. Иногда встречаются каменные бабы, как бы для того, чтобы оживить эту мертвую степь, но жизнью унылой, наводящей на размышления: а кто здесь был раньше? Кто разрыл эти склоны гор? Кто поставил этих каменных истуканов?

На гребне холма показалась точка; скоро она выросла в фигуру татарского наездника, за ней другая, третья, и, наконец, образовалась целая сотня. Постояв с минуту неподвижно, татары быстро спустились в ложбину. Скоро на горизонте показалась вся кочевая орда. Летнее солнце уже склонялось к вечеру. Спустившаяся в ложбину орда, немилосердно скрипя колесами и оглашая воздух разнообразными криками: детей, погонщиков и скота, стала останавливаться. Некоторые кибитки были сняты с колес – и жилища были готовы, другие вовсе не снимались. В ханской кибитке шел оживленный спор: богатый купец из Ельца Кутлаев горячился, убеждая хана напасть на торговый караван, который проходил в Крым.

– Мы в мире с рязанскими и московскими князьями; если мы ограбим, на нас пошлют казаков, выгонят и запретят кочевать в здешних степях.

– А я тебе, хан, говорю, – убеждал крещеный татарин, – что это ничего не значит, это беглец и за него никто не вступится, богатства награбишь, сколько в жизни не видал.

– Хорошо, как никто не вступится, а как вступится?

– Я же тебе говорю, не бойся. Если боишься, пошли человек десять, пусть они справятся с караваном и никто не узнает, что это твоя орда.

– Ну, хорошо, пускай так, – нерешительно соглашался хан.

– Но только условие, хан, – продолжал Кутлаев, – добыча ваша, а мне девушка, которую вы там захватите.

Хан загоготал и довольно грубо проговорил:

– А если она мне понравится?

– Нет, уж условие наперед, а иначе я вас не поведу на этот караван.

– Ну, там посмотрим! Ступай, набирай людей, кто хочет.

Скоро около Кутлаева собралась толпа головорезов, которые, выслушав его предложение, вскочили на коней и с криком «гайда!» взвились на холм. Остановившись, по обычаю татарскому, осмотрелись кругом, и по указанию Кутлаева, кинулись по направлению к Донцу.

Уже было темно, когда караван елецкого купца Евфимия Васильевича переходил в брод верхний Донец. В передней подводе сидел хозяин и погонщики, помогавшие в розыске лучшего пути для первой арбы, остальные стояли на левом берегу; здесь же стояла кибитка, покрытая воловьей кожей, застланная соломой, сверх которой был положен ковер. В этой кибитке сидела Груша; она весело смотрела на переправу. Вечерний степной ветерок, после жаркого дня, приятно освежал воздух; в поблекшей траве стрекотали кузнечики, а в ложбине вдоль реки звонко раздавались голоса погонщиков, отыскивавших брод. Груша из кибитки то подавала свои советы, крича отцу, который стоял на повозке, уже въехавшей в воду; то вдруг задумывалась; в ее представлении рисовался красивый монах, который ей почему-то никогда монахом не казался. Вместе с этим, дрожь и отвращение охватывали ее, когда представлялся ей толстый, сластолюбивый татарин, от которого она теперь избавлена.

Вдруг с неистовым гиканьем спустилась с возвышенного берега куча конных татар… Они бросились на подводы, сбили с ног двух погонщиков, сели на арбы и повернули их назад. Крик отчаяния вырвался из груди Груши, когда она увидела перед собою лицо Кутлаева. Татары посбрасывали часть груза и погнали в гору лошадей. Все это совершилось в течение минуты. Евфимий Васильевич поспешно стал перебираться назад на берег, но ноги лошадей и колеса вязли в иле и не давали возможности двигаться быстро. На глазах Евфимия Васильевича увозили его добро и дочь.

Груша временами теряла сознание, а когда приходила в себя, слышала торопливую команду Кутлаева, который скорее хотел добраться до орды, чтобы остаться вне опасности. Наступившая ночь окончательно успокоила татарина; он приказал ехать тише, соскочил с коня и полез в кибитку, где лежала Груша. Девушка в это время подняла голову и, увидев Кутлаева, неистово метнулась в сторону.

– Нет, постой! – закричал старый татарин Улу, хватая Кутлаева. – Все повезем к хану.

– Да мы с ним договорились, что товар его, а девушка моя!

– Ну, это пускай сам хан скажет, мы тебя не знаем, а хану своему служим.

Но Кутлаев, тяжело дыша, продолжал ползти, отбиваясь ногами от Улу.

– Постой, постой, купец! – кричал Улу. В это время, Кутлаев так пнул татарина ногою, что у того полилась кровь из носа.

– Так вот ты как! – завопил татарин и так дернул Кутлаева, что тот всем своим тучным телом грохнулся наземь.

Улу сел на передок кибитки.

– Не дам девушку; девушку везу хану, – ворчал он, вытирая рукавом кровь и размазывая ее по всему лицу.

Кутлаев поднялся. Еле взобравшись на коня, он стал грозить старому татарину, осыпая его отборною бранью.

Рано утром, как только встал хан, ему доложили обо всем случившемся и привели Грушу. Живя на рубеже Касимовского татарского царства, она немного знала по-татарски и бросилась на колени перед ханом, прося освободить ее, обещая выкуп за себя. Хан засмотрелся на красивую девушку. В это время подошел Кутлаев.

– Хан, помни условие, – сказал он.

Груша задрожала и со слезами бросилась к хану.

– Какое условие? Условие ты предлагал, а я не принимал. Ты должен купить девушку.

– Сколько же тебе надо?

– Что это у тебя, хан? – крикнула Груша и бросилась к хану, у которого висела золотая иконочка на янтарных четках. – Это образок Луканоса! Хан, ты его знаешь? Это его иконочка!

Хан вытаращил на Грушу глаза и смотрел, ничего не соображая.

– А кто тебе Луканос? – наконец спросил он.

– Он мой жених! Я еду к нему. Хан, отпусти меня, он заплатит за меня выкуп, ради Бога! Он человек богатый. – Голос Груши прерывали рыдания.

– Постой, постой, не плачь. Луканос мой друг, мы с ним обменялись подарками и я для него сделаю все.

Затем он обратился к своей ханым и сказал:

– Возьми эту девушку и позаботься о ней. Я тебя доставлю, куда ты хочешь.

– О, мой благодетель, помоги мне добраться до Сурожа и извести отца, чтобы он обо мне не беспокоился. Он в Ельце живет, купец Евфимий Васильевич, он отблагодарит тебя. А уж я, хан, век не забуду тебя!

Кутлаев мрачно смотрел. Его мщение, его желание овладеть девушкой не удались. Однако, он решился еще на попытку.

– Хан, ты отдай мне девушку, а то я донесу на тебя рязанскому князю!

– Пошел вон! – гаркнул хан, вскочив, и схватился за нож. Кутлаев бросился из кибитки.

XIII

Летнее утро уже давно наступило в Каффе. Воздух был недвижим. Море спокойно расстилалось перед богатым городом, несколько больших и множество мелких судов тихо покачивались на волнах. Движение на берегу становилось все более и более оживленным, главным образом, толкались покупатели и продавцы рабов; этих несчастных свозили сюда со всех стран, лежавших на восток и север от Черного моря.

На крылечке небольшой и ветхой часовни спал какой-то монах. Когда послышался шум целой ватаги рабов, которых гнали два татарина, он приподнял голову. Исхудалое, страдальческое лицо его приняло злое выражение при виде этой тяжелой картины.

– Что это у тебя рабы, как овцы бредут? – спросил покупатель, перекопский еврей.

– Да видишь ли, свежий товар. Я вот еще не знаю, сколько их и какого сорта.

– А откуда они?

– Вероятно татары все, потому что какой-то мелкий хан вздумал в Крыму кочевать, шел, говорят, в Сугдей, ну вот, мы его тут и накрыли.

– У тебя и женский товар есть? – смеясь продолжал по-татарски расспрашивать покупщик.

– Как же! Дело было ночью, невозможно было рассмотреть, а кормить их печем, вот я их прямо сюда на продажу и пригнал. Купи, мурза, дешево уступлю. Куда мне с ними деваться? Всех гуртом дешево продам.

Рабы тупо смотрели перед собой. Среди них находилась женщина, она в отчаянии упала на колени перед часовней и громко произносила слова молитвы.

– Агриппина! – с ужасом прошептал монах, лежавший у часовни.

Покупщик сказал:

– Продай в том числе и бабу?

– Нет, мурза, за нее нужно хорошую плату взять, она, видишь, красивая, хорошо одета… За нее выкуп получить можно, и хороший выкуп, а за татар много не возьмешь.

– Сколько ж тебе?

– Двадцать дукатов, мурза.

– Не много ли будет?

Однако, татарин стоял на своем, он заметил, что хорошенькая рабыня понравилась еврею.

– Я же говорю тебе, что получу выкуп за нее, мне только возиться не хочется. К тому же, такую в гареме иметь – украшение!

Разговор этот мучительно раздавался в ушах монаха, который наконец подбежал к продавцу.

– Послушай, приятель, не продавай этой девушки, ты за нее хороший выкуп получишь, – сказал он татарину, хватая его за руку.

– Отец Арсений, – закричала Груша, – батюшка, спаси меня! Тебя Господь послал мне в утешение!

Скупщик увидел, что добыча ускользает из его рук.

– Ну, хорошо, я согласен за двадцать дукатов, давай… – быстро проговорил он.

– Нет, постой, мурза! Теперь давай тридцать. – Татарин догадался, что тут можно попользоваться.

Отец Арсений заметался, не зная, что предпринять. По взгляду еврея, которым тот окидывал Грушу, отец Арсений видел, что он не пожалеет и тридцати дукатов.

– Подожди, не продавай! – с воплем кинулся монах к татарину. – Я сейчас приду, я тебе выкуп дам!

Отец Арсений говорил, не имея в голове никакого определенного плана. Татарин мялся, норовил побольше выторговать у еврея. Монах бросился бежать по улицам Каффы. Встречая какого-нибудь генуэзца, он бросался на колени и просил тридцать дукатов. Но на него не обращали внимания, принимая за сумасшедшего.

– Я отдам, я возвращу их вам! – кричал он, ударяя себя в грудь.

Жалкий вид монаха возбуждал только смех.

– О, Боже, неужели же я не спасу ее!

В это время он поровнялся с богатым католическим храмом.

– Господи! – глухо застонал он, упав на землю. – Именем Сына Твоего, заклинаю Тебя, дай мне спасти ее!

Он опять вскочил и пустился как шальной дальше. Возвратиться он не мог, уж если Грушу продадут, то хотя бы не на его глазах. Вдруг отец Арсений остановился. Перед ним высился красивый дом с колоннами. Он знал, что здесь живет консул Киавари. Отец Арсений бросился туда. Его не пускали, говоря, что у консула собрание совета, но монах рвался и шел на пролом…

– Почтенные синьоры, – говорил консул Киавари собравшимся генуэзцам, – вы, конечно, знаете, что в Крыму утвердился Ази-Гирей, родственник Тохтамыша, с ним пришел Радзивилл с литовским войском короля Казимира, а потому, я думаю, власть его в Крыму обеспечена. Как нам быть по отношению к этому обстоятельству?

Наступило молчание. Первым нарушил его синьор Труцци.

– Конечно, для нас лучше, если бы здесь владела Золотая орда, так как она фактически свою власть не проявляла и мы были господами.

– А знаете ли что, – возразил синьор Францони, – мне кажется, что сколько-нибудь благоустроенное правительство в Тавриде нам было бы выгодно, потому что меньше будет грабежа; больше представится возможности правильно вести торговые дела.

– Я с вами согласен, – поддержал консул. – Но как бы воспользоваться этим, вновь установленным государством в свою пользу?

– Запугать варваров, – решительно заметил синьор Адорно.

– А если они не испугаются? – заметил синьор Батичелли.

– Привезти пушки, которых они не видали; а главное, самим начать дело, не ожидая нападения с их стороны, – уверенно говорил синьор Адорно.

– Но вы забываете, синьор, что его поддерживает король Казимир, у которого и пушки есть, и, говорят, даже такие маленькие пушки с длинными и узкими дулами, что их носит человек на плече.

– Нет, – начал синьор Батичелли. – Я думаю запугать можно только на один год, не больше. Допустим даже, что при самых благоприятных условиях, это новое татарское государство признает вассальную зависимость от нас, все-таки это не обеспечит нас на будущее время. Я думаю так: следует отправить почетное посольство с подарками, признать Ази-хана владетелем Крыма и просит его быть нашим добрым соседом и защитником. Во-первых, эти азиаты любят лесть, во-вторых, признание его властелином со стороны богатого города будет для него важно, и, наконец, у этих азиатов есть хорошая черта – быть действительно преданными своим друзьям. И если все это будет проведено искусно, то не только он нас не станет тревожить, но мы еще приобретем в нем сильного союзника в борьбе с разными ордами.

– Что вы об этом думаете, синьоры? – спросил консул.

– Я думаю, – сказал Труцци, – что синьор Батичелли хороший политик.

Другие синьоры тоже одобрили план Батичелли и выбрали в посольство консула, а также кое-кого из других генуэзцев.

После предварительных соглашений, приступили к составлению инструкции посольству.

– Надо, по возможности, точно указать все важные обстоятельства, – заметил синьор Францони.

– Непременно, хотя поводы к столкновениям все-таки будут.

– Говорят, сегодня у Каффы происходила резня, и подданные Ази-Гирея нагнали в город толпу военнопленных.

В это время у дверей послышалась возня и шум. Дверь настежь распахнулась и в зал стремглав вбежал отец Арсений. На нем лица не было.

– Синьоры, синьоры! Милосердные синьоры, дайте мне взаймы тридцать дукатов! Я должен спасти одну несчастную девушку! – вопил он, ломая руки. – Вы мне не верите, но она сама заплатит, она из богатой семьи и схвачена татарами!

Консул нахмурился и закричал:

– Пошел вон, сумасшедший! Кто смел его пустить сюда?

– О, синьоры, синьоры, не откажите! Я стану ходить по свету, всю жизнь буду ходить, я соберу вдвое и все отдам, все…

– Уйдешь ли ты! – нетерпеливо повторил консул.

Два человека схватили монаха и потащили из залы.

– О, ради Христа помогите! Ее купит еврей скупщик, а она христианка… Купите меня и дайте мне денег, я ее выкуплю! – раздирающим душу голосом умолял отец Арсений. Его вытолкали за дверь.

– Эти попрошайки греки всегда хнычат и стонут, – презрительно произнес консул.

Если бы кто взглянул в это время на Батичелли, то мог бы заметить, как сверкнули его глаза.

– Извините, синьор, – обратился он к консулу. – У меня есть неотложное дело. До свидания, синьоры, – обратился он с легким поклоном к присутствующим и вышел.

У выхода он догнал монаха.

– Веди меня скорее туда, где продают рабыню, о которой ты говорил, – тихо сказал ему Батичелли на греческом языке.

Отец Арсений остолбенел. Он пошел за Батичелли и ему показалось, что тот не должен иначе говорить, как только по-гречески.

– Вы византиец? – невольно спросил его отец Арсений.

– Веди меня! Ты же спешил, – строго сказал Батичелли.

Отец Арсений опомнился и бросился бежать; он спотыкался, падал и шептал:

– Господи, неужели она уже продана?!

Синьор Батичелли должен был ускорить свою спокойную, важную походку, чтобы не отстать от монаха.

– Вот, вот, синьор! – задыхаясь говорил отец Арсений, указывая ему на Грушу, которая, при виде монаха, бросилась к нему, но была удержана татарином.

– Татарин, татарин, – кричал монах, – тебе дадут тридцать дукатов!

– А я не возьму, – отказался татарин, – вот мурза дает тридцать дукатов, а я хочу больше… Девушка красивая, всякому приятно иметь.

– Я даю тридцать один! – спокойно сказал Батичелли.

Отец Арсений бросился целовать его руку, Груша подняла на него умоляющие глаза.

– А я тридцать два, – прошипел скупщик, сжимая кулаки, одержимый нежеланием уступить.

Татарин, с намерением разжечь страсти соперников, схватил за ворот Грушу и, разорвав ей одежду, обнажил ее шею и грудь.

– А, дьявол! – заревел отец Арсений и как кошка вцепился в жидкую бороденку татарина.

Но тот схватил его за горло и монах захрипел.

– Брось! – крикнул Батичелли и его громадная рука подняла татарина на воздух.

Отстранив отца Арсения и запретив ему приближаться, он обратился к татарину с едва заметным дрожанием в голосе:

– Я даю тридцать три дуката.

Скупщик заволновался. Борьба делалась для него не по силам; к тому же, любовь к деньгам превышала другие чувства.

– Тридцать четыре дуката! – почти с усилием произнес еврей.

Между тем собралась толпа народа. Невольники по-прежнему смотрели безучастно. Груша переводила взоры от креста старой часовни на синьора Батичелли, который с каждой минутой более и более приковывал ее внимание. Отец Арсений что-то шептал про себя и поминутно прикладывался к руке Батичелли, но тот его отстранял.

– Тридцать пять дукатов! – уже вполне оправившись от волнения, сказал Батичелли.

Толпа была очевидно на стороне генуэзца.

Скупщик выругался, погрозил кулаком Батичелли и ушел.

– Постой, постой! – кричал ему вслед татарин. – Ты других рабов хотел купить!

Но еврей ругнул его и не вернулся.

– Синьор, – заговорил отец Арсений, – ты все получил на земле и на небе. Господь наградит тебя за твой добрый поступок; я еще прошу тебя, выкупи этих несчастных татар, которые разделяли бедствия с кирией Агриппиной; татарин их за ничто продаст, ему их некуда девать, я слышал его разговор об этом.

– Хочешь за всех пять дукатов? – спросил Батичелли татарина.

– Еще прибавь хоть один, милостивый мурза, – подобострастно просил тот.

Батичелли отсчитал деньги и бросил их татарину. Обратившись к невольникам, он сказал:

– Я даю вам свободу!

Татары упали перед ним на колени, пытаясь поцеловать полы его одежды.

– Ты в этой девушке принимаешь участие? – обратился он к отцу Арсению. – Она, ты говорил, из хорошей семьи. Так иди за мной и позаботься о ней.

Синьор Батичелли направился в сторону своего дома. Толпа провожала его благодарными взглядами. Продавец рабов пересчитывал свой барыш. Отец Арсений и Груша шли за Батичелли. Оба плакали. Она рассказывала о своих бедствиях на пути в Сурож, о том, что спасшись от Кутлаева она не возвратилась в Елец, опасаясь его новых козней; говорила о Луканосе, о цели своего путешествия. Разговор они вели по-русски. Батичелли не знал русского языка, но иногда умерял шаги и прислушивался к словам.

Придя домой, Батичелли позвал к себе отца Арсения.

– Скажи мне, – обратился он к монаху, – что это за девушка и почему ты в ней принимаешь участие?

– Это дочь одного русского купца. Я много в своей жизни вынес, – говорил отец Арсений, – и в конце концов скитаюсь по свету, проповедуя проклятие Палеологам и вельможам нашим. – Глаза отца Арсения сверкнули злым огнем и Батичелли посмотрел на него с удивлением, но монах уже более спокойно продолжал: – эта девушка вместе с другими членами своей семьи оказала мне гостеприимство. Впрочем, это не важно, но важно то, что она участливо отнеслась к моему убитому сердцу; она поняла, что человека надо чем-нибудь утешить, когда он страдает. – У отца Арсения навернулись слезы. – Пойми, дорогой кирие, как должен ценить я, всеми брошенный, никому ненужный жалкий монах, который ходит собирая подаяние. Если участие сердечное дорого всякому человеку, то мое одинокое бедное сердце ожило, воскресло согретое вниманием этой любящей девушки. Понятно тебе это, кирие?

– Смотрите, да не презрите кого-нибудь из малых сих…

– Так, так, дорогой, умный кирие! За то, что она не отвергла бедного монаха и от нее не отвернулся ты, добрый кирие.

– Куда она едет теперь? – спросил Батичелли.

– В Солдайо или как русские называют Сурож, где ее ждет жених ее, Луканос.

– Как Луканос! Какой Луканос? – подавляя удивление, спрашивал Батичелли.

– Негоциант из Таны.

– Да ты знаешь это доподлинно?

– Положительно, кирие. Какая нужда мне выдумывать, а тем более обманывать тебя, когда ты благодетель мой.

Батичелли задумался. Затем он кликнул слугу.

– Поди, скажи конторщику, чтобы он прислал свою жену Евдокию, она ведь русская… Пусть она позаботится об этой девушке, которая ожидает в приемной, да постарается, чтобы она ни в чем не нуждалась, пока будет здесь. А ты, – сказал он отцу Арсению, – спроси у нее, как она хочет обедать: с нами или отдельно ей в комнату подать, потому что время обеденное. Ты тоже останься, отобедаем вместе.

Отец Арсений прильнул к руке Батичелли.

– Что ты, оставь! Мне приличнее целовать твои руки, ты монах.

– Ах, кирие, это я не за себя.

– Как тебя называть, скажи мне?

– Арсением, добрый кирие.

– Ну так, отец Арсений, пойди, спроси, что я тебе говорил.

Отец Арсений бросился к ожидавшей его Груше и вскоре возвратясь, сказал:

– Девушка говорит: как тебе будет угодно.

– Тогда пообедаем вместе; может кое-как познакомимся, хоть это и трудновато, не понимая друг друга.

Скоро появилась Евдокия. При виде Груши, при звуке родной русской речи, обе женщины бросились в объятия. Приведя в порядок свою одежду, Груша прошла в залу Батичелли, где был приготовлен обед.

Разговор происходил при помощи отца Арсения. Хозяин предложил Груше кресло, в которое она не знала как сесть, но Батичелли выручил ее.

Видя такую предупредительность к себе, Груша просияла. Веселое, здоровое личико ее очень понравилось Батичелли. Он угощал девушку, усердно подливал вкусное вино и выбирал ей самые лучшие плоды. Отец Арсений тоже повеселел. Вино оживило собеседников. Обстановка для Груши была совершенно незнакома, но, благодаря вниманию к себе и предупредительности хозяина, она скоро освоилась и радостно удивлялась всему, что для нее представлялось новым.

Когда обед окончился, Батичелли через Арсения передал, что если Груша отдохнула от тревог, которые перенесла, то он прикажет приготовить ей лучшую парусную лодку, на которой скоро и безопасно ее доставят в Сурож. Если же она хочет еще отдохнуть, то к ее услугам лучшая комната в доме, и когда она пожелает, тогда может уехать, причем отец Арсений, конечно, не откажется ее сопровождать.

– Передай, отче, доброму господину, – сказала Груша, – что я как можно скорее желаю быть в Суроже, а также скажи ему, что во всю жизнь мою его не забуду и каждый день буду молиться о нем.

Синьор Батичелли приветливо улыбнулся на это и сказал, что быть может Бог приведет случай когда-нибудь увидаться с нею.

XIV

Неаполь был очень оживлен. Король Альфонс V, по прозванию Мудрый, то и дело принимал послов и назначал своих приближенных для заключения всевозможных условий. На веранде, обращенной к морю и отделанной в мавританском вкусе, с легкими колоннами и арками, украшенными резьбой, находилось многочисленное общество. Короля окружали самые разнообразные лица: здесь был Абу-Джезар, посол из Гренады, полузависимой от Альфонса V, умный магометанин средних лет; рыцарь де Лоран, посол из Франции, по вопросу о наваррском наследстве, в котором были и интересы Альфонса V, и Исидор, посол папы Николая V, прибывший по поводу организации крестового похода против турок.

– Как нравится вам, достопочтенный эмир, моя веранда? – спросил у араба король.

– Что и говорить, государь, хороша; мне она тем приятнее, что указывает на уважение твое к нашему искусству, только недостает фонтана. У нас без фонтана немыслимо никакое украшение, – отвечал Абу-Джезар.

– Будет и фонтан, все устроится; теперь дела много, – некогда; помощник же мой еще молод, – указал король на принца Фердинанда, бывшего среди придворных.

– Приезжая сюда, – продолжал Абу-Джезар, – я нашел много прекрасных дворцов в Валенсии, Андалузии и других местах, принадлежащих тебе, государь, я посетил некоторые из них. Поверь, я плакал над древним величием нашего царства.

– Это ничего, – заметил Исидор, митрополит киевский, – прекрасные памятники остаются украшением жизни благородного народа, он их не осрамит, а возвеличит; совсем не то на востоке: варвары турки губят великую страну, все ниспровергая в прах.

– Ваше дело, – отвечал араб, – отстоять колыбель своего просвещения; мы, арабы, с состраданием смотрим на падение Византии; как магометане, мы не можем не радоваться торжеству ислама, но не желаем падения великого царства, потому что турки – варвары, которые убили уже арабскую науку на востоке, а теперь губят классическую, от богатств которой и мы черпали.

– Близок час погибели этого варварского царства! – хвастливо воскликнул рыцарь де Лоран, постукивая мечом.

– По текущим делам это трудно сказать, – возразил Исидор.

– Благословение святейшего отца и меч рыцаря не знают преграды своим требованиям! – продолжал рыцарь в том же тоне.

– Это все слова, – грустно произнес митрополит.

– Все политические условия сложились в пользу турок. Италия, как цепями, скована своими волнениями и интригами, – сказал король.

– Мелкие личные интересы всегда были и есть, ваше величество, но только иногда уважение к идее сильней их, а иногда слабее, – укоризненно проговорил митрополит.

– Уважая вас, я понимаю ваше тяжелое чувство, но имейте в виду, что в настоящее время я главным образом обдумываю возможность крестового похода. Условия ужасны: если я уйду сегодня, – завтра Неаполитанское королевство будет расхищено по частям синьорами и кондотьерами; надо обдумать и принять предосторожности. Но что слышно о положении Морей?

– Резня продолжается. Деспоты морейские, Фома и Дмитрий Палеологи, дошли в своих ссорах до того, что кончили подчинением Мураду. Жители бегут на острова, в Эпир, в Албанию, в Россию…

Во время последних слов на веранду взошел дон Гихар, незадолго до этого возвратившийся из Валенсии, куда ездил с дочерью; его лицо было очень весело и даже торжествующе.

– Дамы и кавалеры, – сказал он довольно важно, – приятная новость!

– Что такое? Что такое? – забросали его вопросами, особенно дамы.

Искандер-бек разбил наголову армию, предводительствуемую самим Мурадом. Поражение полное. Мурад, озлобленный и опозоренный, ушел в Адрианополь.

– Браво, Искандер! – закричал восторженно король.

– Браво, Искандер, браво, Албания! – кричали все окружавшие короля, кроме Абу-Джезара, глаза которого очевидно сочувствовали общей радости, но тактичный араб находил неприличным радоваться поражению ислама.

Скоро весть эта распространилась по всему Неаполю; она была принесена флорентийскою галерой, шедшей с востока в Пизу.

– Синьоры, внимание! – начал король.

Наступила тишина.

– Мы должны почтить великий подвиг. Во-первых, я снаряжу посольство к Искандер-беку с поздравлением и с предложением пользоваться моею казною, как своею собственною; деньги для войны нужны! – Далее, – продолжал король, – я считаю приличным отпраздновать эту победу креста. Не угодно ли предложить, какого рода торжество должно украсить это событие?

– Турнир, турнир, блестящий турнир! – прокричал де Лоран. – Что же может быть лучше турнира?

– Какой турнир! – сказал герцог тарентский. – У нас и рыцарей нет, разве кондотьеров пригласить; мы о турнирах и забыли совсем.