Текст книги "Гибель Византии (сборник)"

Автор книги: Иоаннис Перваноглу

Соавторы: Павел Безобразов,В. Нежданов,К. Диль,Чедомил Миятович,В. Козаченко,С. Тимченко,П. Филео
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 45 страниц)

– А если ты не забыла, когда же, наконец, увижу я тебя в своем доме? – спросил купец, поглаживая девушку по плечу.

– Может быть, сегодня.

– Так пойдем сейчас, – сказал Руфини. – Солнце уже садится.

– Пойдем, – тихо ответила девушка и засмеялась деланным смехом.

Она позвала отца и начала шептаться с ним. Трактирщик одобрительно кивал головой. Затем он подошел к купцу и сказал ему вполголоса:

– Смотри, не забудь условия.

Руфини кивнул ему и вышел из трактира. За ним шла Анастасо.

– Смотрите, – сказал юноша, – она идет с Руфини и даже не закрыла лица.

– Есть ли существо греховнее женщины? – важно произнес старец Тимофей и сейчас же ушел, как бы не желая оставаться в доме, где живет столь презренная девица.

На другой день купец принес Александру 90 золотых. Трактирщик с жадностью схватил деньги и, пересчитав их, положил в мешочек.

– Не правда ли, она стоит сотню номизм? – спросил он Руфини.

– По красоте – да, – ответил тот, – но кровь в ней холодная.

С этого дня Анастасо не возвращалась уже в родительский дом.

XII

С первых же дней царствования Михаил убедился, что управлять государством не так просто, как это ему казалось прежде. До вступления на престол, он занимал должность асикрита, а потом был и придворным чином, но, благодаря своему исключительному положению, он ничем не занимался и не успел ознакомиться с делами. Плохо зная людей, управлявших приказами, и еще хуже законы, он часто чувствовал, что запутался как рыба в сети и выбраться из нее не может. На первых порах он хотел все делать сам: ежедневно принимал сановников, выслушивал их доклады, расспрашивал даже о таких делах, которые могли быть решены без него. Но от всего этого в его голове образовался какой-то туман, – один говорил ему одно, другой противоположное. Кому верить? С кем соглашаться? Царь соглашался иногда с тем и другим. Выходила невообразимая путаница: в один и тот же день издавались указы противоположного содержания.

Хуже всего было, когда дело шло о новых назначениях. Умер логофет дрома[15]15
  Логофет дрома – министр иностранных дел.


[Закрыть]. Необходимо было назначить благонадежное лицо на этот ответственный пост. Логофет дрома принимал иностранных послов, руководил внешнею политикой, – надо было иметь человека опытного и умного. Но внезапно оказалось, что нет ни одного образованного и честного чиновника, достойного быть логофетом. Царю называли много лиц, но когда он начинал наводить справки о том или другом, выходило, что один – взяточник, другой – дурак, третий не знает, как писать к иностранным монархам. В отчаянии Михаил обратился за советом к брату. Тот объяснил царю, что если расспрашивать чиновников про своих сослуживцев, толку из этого выйти не может, потому что всякий старается очернить товарища, рассчитывая, не дадут ли места ему самому.

Тогда Михаил решил, что лучше иметь одного советника, чем советоваться со всеми. Ни к кому не питал он такого, доверия, как к брату Иоанну. Это был, по его мнению, умнейший человек и, притом, чрезвычайно опытный. Он жил при дворе все предыдущее царствование и успел в это время познакомиться со всеми государственными порядками. Он не станет брать взяток, потому что семейства у него нет и деньги ему ни к чему. Он не станет обманывать его, родного брата, а Михаил слышал еще до вступления на престол, что царю никогда никто не говорит правды. На основании всех этих соображений царь решил сделать брата своим помощником. Евнух был назначен препозитом[16]16
  Препозит – министр двора.


[Закрыть]. Он стоял во главе придворного ведомства и обязан был следить за опрятным содержанием дворцов, он был начальником всех царских спальников и евнухов женской половины, он же исполнял обязанности церемониарха. Таким образом, ведению его подлежал дворец, распоряжаться он имел право только внутри дворца. Но монаршее благоволение дало ему власть гораздо большую. Царь сделал его своим главным докладчиком: он просил Иоанна заниматься всеми делами, требующими царской резолюции. Заведующие приказами отправлялись предварительно к препозиту, хотя это и не было в порядке вещей, докладывали ему, а тот уже являлся к царю. Михаилу это было удобно, потому что брат всегда толково излагал дело и объяснял, как, по его мнению, следует поступить. Поэтому все дела представлялись в том свете, в каком желал представить их евнух, и царь всегда соглашался с ним. Это казалось Михаилу особенно удобным, – ему не приходилось ломать голову над разными мудреными вопросами.

Но едва ли подданные обширной империи были довольны таким образом правления. Во всяком случае очень доволен был сам евнух Иоанн. Его план удался как нельзя лучше. В самом деле, он разрешил неразрешимую загадку: как евнуху сделаться самодержцем ромеев? Когда он вспоминал о своей гениальной комбинации, он потирал руки от удовольствия и готов был заплясать. В самом деле, сам Одиссей не придумал бы ничего хитрее этого. Он познакомил Михаила с Зоей, чтобы она влюбилась в него, и она влюбилась. Он подсказал ей, что надо отделаться от Романа. Из всего этого естественно вышло, что Михаила возвели на престол. Он знал, что бесхарактерный Михаил попадет под его влияние. Михаил привык смотреть с уважением на старшего брата: евнух внушил ему, что думает исключительно о его благе, и в этом заключалась его сила.

Как только Иоанн убедился, что от него зависят назначения, что, не посоветовавшись с ним, царь никого не назначает, он начал торговать местами. Подобным порядкам никто не удивлялся, к ним все привыкли. Разница заключалась только в том, что в прежние времена власть была разделена между несколькими сановниками и платить приходилось разным лицам, теперь же торговля местами была сосредоточена в одних руках. Не довольствуясь раздачей мест в центральном управлении, Иоанн мечтал опутать своею сетью всю империю. Когда продажа мест дала ему возможность сколотить кругленький капитал, он взял на откуп сбор податей сначала в одной феме[17]17
  Фемой называлась провинция.


[Закрыть], потом в другой, наконец, в трех сразу. Он вносил в казначейство сумму податей, которая должна была поступить с какой-нибудь провинции, и затем получал право взимать сборы в свою пользу. Операция эта давала ему изрядный доход, так как Иоанн с своей стороны отдавал на откуп сбор податей по отдельным округам сборщикам податей и при этом брал с них надбавку против того, что требовало с него казначейство. От ловкости сборщиков зависело собрать с народа еще больше и положить кое-что в свой карман. В других провинциях евнух старался войти в какое-нибудь соглашение с начальствующими лицами. Евнух высчитывал, какой у него будет доход, если все 38 фем будут вносить свою лепту; он надеялся, что это время настанет и громадная сумма производила даже на него впечатление.

А он в минуты откровенности хвастался, что богаче его нет человека во всей вселенной. Люди, близко его знавшие, удивлялись, на что ему деньги, когда у него нет никаких расходов? Живет он во дворце, кормится с царского стола, с женщинами никаких сношений иметь не может. Но никто не знал, что у этого человека, считавшегося всеми бесстрастным, есть одна или даже две страсти, об одной, впрочем, имели некоторое понятие: он любил поесть. При этом он дорожил больше всего количеством, а не качеством, – съесть большую морскую рыбу или несколько фунтов бобов было для него шуткой. Обед, тот самый, который ел царь, казался ему недостаточным, и он всегда добавлял к нему три, четыре блюда. Чрезвычайного в этом ничего не было, – были и другие любители поесть, которые могли поспорить с Иоанном, например, Константин Мономах, имевший в этом отношении большую известность. Но Мономах любил поесть сам и других угостить; он устраивал пирушки, на которых ели и пили так много, что не скоро их забывали. Не так поступал Иоанн; он никогда никого не угощал, уверяя, что посторонние мешают ему есть.

Но была у него и другая страсть. Приблизительно раз в месяц запирался он в своих покоях и пил вино до пресыщения, пил обыкновенно сутки, а потом не предавался этому занятию несколько недель. Он уверял всех, что никогда не пьет, а потому отсылал вино, если ему его присылали, но он сам тайком покупал его через одного служителя, которому вполне доверялся и который действительно ни разу не выдал его. На это он не жалел денег, приобретая самое дорогое кипрское вино, и приказывал выливать все, что оставалось у него после каждой попойки. Но когда он ходил в гости, он отказывался от вина, как от презренного напитка, и всегда вспоминал, до какого позорного состояния вино довело Ноя. «Вот уж этим я не грешен», – всегда отвечал он на любезное предложение хозяина выпить. За это многие не любили его, так как считали, что он действительно не знает даже вкуса вина и стеснялись пить при нем.

Таков был человек, которому царь доверялся и которого считал самым честным и благородным из своих подданных. Надо, впрочем, отдать справедливость евнуху Иоанну: он отличался сильным характером и у него были правила, от которых он никогда не отступал. Такова было правило: не прощать того, чего можно не простить. Поэтому он никогда не прощал не только обиды, но даже малейшего намека, в котором слышалась ему обида. Когда он узнавал, что такому-то вырвали ноздри, казнили его, отрезали ему язык или руку, он радовался от души. «Творится правосудие», – говорил он, а правосудие он ставил выше всего.

Другое правило, которому он так же неуклонно следовал, гласило следующее: не отдавай денег, когда их можно не отдавать. Это правило имело две практические выгоды. Во-первых, Иоанн никогда ничего не покупал, кроме вина, а только сообщал, что ему нужна была бы такая-то вещь. Например, в обществе друзей и преданных ему людей он говорил со вздохом: «Мой конь становится стар, надо бы другого, а где купить, не знаю, да и денег нет». На другой же день на его конюшне появлялась лошадь и как раз той породы и масти, какой он хотел. Во-вторых, евнух никогда не подавал нищим. «Всякий может заработать себе кусок хлеба, – говорил он. – Раздавать милостыню – это значит поощрять бездельников».

Как только царь решил переложить бремя правления на брата, он почувствовал себя гораздо свободнее. Правда, и теперь приходилось ему принимать управляющих приказами и выслушивать их длинные речи, но нечего было обсуждать, – всякое дело было заранее обсуждено и решено евнухом, оставалось только подписывать. С легким сердцем писал он: «Верный во Христе Боге царь и самодержец ромеев Михаил», зная, что глупой или несправедливой бумаги брат не дал бы ему подписать.

Таким образом, он мог подумать о себе и о своем душевном спокойствии. А подумать об этом было необходимо. Несчастный царь Роман не оставлял его в покое; он являлся по ночам в самом страшном виде. После припадка, наделавшего так много шума в столице, Михаилу стало ясно, что в нем сидит демон. Злой дух заставил его поддаться чарам этой мерзкой женщины и совершить преступление. Михаил не верил, что при венчании на царство тяжкий грех был прощен ему, – тогда демон покинул бы его. Как же умереть с демоном в сердце? Это значит попасть в ад, обречь себя на вечное мучение. Но как избавиться от демона?

Он нашел советника для дел управления, надо было найти советника для души. Царь слышал, как и все в столице, о монахе Авксентии, которого народ не без причины считал святым. Он жил в Студийском монастыре, никто не помнил времени, когда он там поселился, и многие были уверены, что он никогда не умрет. Действительно, ему было уже 80 лет, а он постригся пятнадцатилетним юношей, следовательно, с тех пор прошло 65 лет. Он был известен строгою и богоугодною жизнью. Постом он довольствовался просфорой и водой, рыбу разрешал себе только по большим праздникам. Про него рассказывали, что он творит чудеса. По крайней мере, известно было, что когда юноша Николай лежал на одре смерти и врач отказывался спасти его, Авксентий исцелил его молитвой и возложением рук. Несколько раз братия Студийского монастыря предлагала ему быть игуменом, но он отказывался, потому что не желал заниматься житейскими делами и иметь какие-нибудь сношения со светскими властями. Поэтому когда царь пригласил его к себе, он не хотел идти, отговариваясь тем, что монаху не место во дворце и без нужды он не должен выходить из монастыря. Но когда Михаил дал ему понять, что он может сделать доброе дело, толкуя ему догматы вселенской церкви, наставляя его на путь истины, Авксентий согласился и явился во дворец. Он заметил, что царь обращается с ним как равный с равным, что это несчастный человек, которого что-то терзает, и с тех пор стал все чаще приходить. Монах был всегда желанным гостем; он просиживал с царем по нескольку часов и беседы эти действовали на царя благотворно.

Авксентий читал и объяснял ему св. Писание, рассказывал жития святых, из которых он многие помнил наизусть слово в слово. Он очень скоро передал Михаилу свой взгляд на земную жизнь, как на юдоль плача и скорби. Он поступил в монастырь после трагического случая, наложившего отпечаток на все его мировоззрение. В царствование императора Иоанна Цимисхия открыт был заговор против жизни царя. Вместе с другими был схвачен и отец Авксентия, Симеон, занимавший важную должность хранителя царской чернильницы. Подозрение на него пало потому, что он был хорошо знаком с главными заговорщиками, но сам он никакого участия в деле не принимал. Он клялся на суде, что всегда был верен своему царю, его пытали и он повторил то же самое. Несмотря на это, ему не поверили и казнили его вместе с другими виновниками заговора. Казнь совершенно невинного отца произвела сильное впечатление на пятнадцатилетнего Авксентия. Он решил, что на земле нет правосудия и не может его быть, есть только один праведный и нелицеприятный суд, это суд Божий, а потому нужно всю жизнь думать о страшном суде, дабы не быть поставленным ошую. Всякий человек – великий грешник, лучше жить одному, не вступая ни в какое общение с людьми.

Михаил находил, что Авксентий совершенно прав, и старался подражать ему, насколько это позволяло его положение. Четыре раза в неделю, когда служили обедню в св. Софии, царь непременно присутствовал в храме; в остальные дни он подолгу молился у себя в спальне перед любимым образом Христа Поручника, богато отделанным драгоценными каменьями. Посты он соблюдал очень строго, постился даже по средам и пятницам. Из жития святых он вывел заключение, что девство является необходимым условием совершенства. Авксентий советовал ему не только воздерживаться от плотского единения с женщиной, но и вообще избегать женщины, даже разговора с ней, как с существом нечистым, созданным для соблазна, и царь следовал этому благочестивому совету.

Он сознавал, однако, что для спасения мало личной набожности и богоугодной жизни, надо делать добрые дела, и он всей душой стремился к этому. Он богато одаривал церкви и монастыри; при малейшем намеке духовенства, что износились облачения или не хватает утвари, он посылал новые роскошные ризы, жертвовал священные сосуды из золота и серебра, не стесняясь деньгами. Не довольствуясь этим, он задумал построить монастырь и при нем великолепную церковь во имя Архистратига Михаила, так как, по его мнению, в столице не было ни одного храма, достойного великого святого, имя которого он носил. Царь был убежден, что, создав великолепнейшее святилище Архистратигу, он тем самым приобретет его заступничество. Архитектору было приказано не стесняться никакими денежными соображениями и строить храм таких же размеров, как св. София. Через несколько месяцев церковь была почти готова, оставалось только покрыть ее куполом; требовалась не малая сумма денег на покупку меди и золота, а потом и на сооружение иконостаса и прочего внутреннего убранства. Царь приказал евнуху Иоанну выдать сколько нужно, но тут оказалось, что выдавать нечего.

– Надо повременить с постройкой, – доложил препозит, – подождать, когда поступят какие-нибудь государственные сборы.

Царь опечалился.

– А если я умру, – сказал он, – и храм останется недостроенным, что тогда?

Видя, что Михаил в горе, Иоанн предложил ему простую и быструю меру. Стоит только продавать хлеб подороже, и тогда на эти деньги можно соорудить купол. Царь осведомился, не будет ли это обременительно для народа. Евнух ответил, что народ обязан помогать самодержцу.

С этого дня хлеб стали продавать на треть дороже против прежнего. Появилось много лишних денег; скоро был готов громадный купол и великолепный иконостас, золоченой резьбе которого не могли надивиться богомольцы. Царь ликовал, что ему удалось довести богоугодное дело до конца.

Но не все в столице радовались. Были семейства, которые и раньше жили впроголодь, а теперь им пришлось сократить на треть ежедневную порцию хлеба.

XIII

В теплую июльскую ночь на галерее, опершись о перила, стояла Анастасо. В такую ночь хочется мечтать, глядя на темно-синее небо, на блестящие звезды, на высокие кипарисы, бросавшие густую тень. Анастасо была уже не скромная бедная девушка, помогавшая отцу разливать вино, а гетера, наряженная в платье из шелка, на котором были вытканы золотом фантастические фигуры, на руках Анастасо висели браслеты, богато отделанные изумрудом, яхонтом, жемчугом.

– Все то же бесконечное небо, – думала она, – та же луна, так же горят звезды, а я не та. Сколько воды утекло, сколько изменилось за какие-нибудь шесть месяцев! Давно ли я была чиста и невинна, и чем я стала?

Действительно, с весны изменились все ее привычки, весь ее образ жизни. Руфини прожил с нею всего два месяца; она скоро надоела ему, потому что не отвечала на его ласки, – она не научилась еще притворяться. Он уехал и не счел возможным взять ее с собой: там ждала его жена. Впрочем он поступил с Анастасо благородно – на прощание подарил ей домик, доставшийся ему от одного неоплатного должника. По странной случайности, домик стоял рядом с тою лачугой, где провел молодость царь Михаил. В домике не было никакого убранства, но этим занялись сейчас же добрые люди; кто прислал ковры, кто – кровать, кто – кушетку и, таким образом, Анастасо очутилась скоро среди самой роскошной обстановки.

Еще одно обстоятельство изменило положение Анастасо. В июне умер от солнечного удара трактирщик Александр, и веселый трактир навсегда прекратил свое существование. Нельзя сказать, что Анастасо жалела об отце. Потеряв его, она стала богаче, потому что Александр постоянно выпрашивал у нее деньги, и когда она отказывала ему, бранился и бил ее. К тому же, он заставлял ее посещать трактир, и ей приходилось проводить вечера в пьяной компании. Положим, она привыкла к обществу людей, посещавших ее отца, но она не любила слушать их циничных речей. У нее самой за ужином нередко говорили о вещах, о которых не следовало бы говорить при женщине, но, все-таки употребляли приличные выражения. У нее собирались самые видные представители столичного общества. Приходил к ней логофет дрома, епарх города, заведующий казной, а мелкие приказные так и увивались за ней, но по большей части безуспешно добивались ее ласки.

Исключение сделала она только для Пселла, несмотря на то, что он был некрасив, даже сутуловат; все смеялись над его чересчур длинным согнутым носом и над маленькими глазами зеленого цвета, точно у кошки. Но зато он был очень ласков и обходителен, и, что самое важное, несмотря на маленький чин, его милостиво принимал император. Он прекрасно знал все, что делается во дворце, а это особенно интересовало Анастасо. Пселл не походил на сановников, проводивших ночи у Анастасо, считавших неприличным распространяться в разговорах с гетерой о царе. Пселл, напротив, никогда не скупился на слова, болтал много и ничего не скрывал из того, что знал. Гетера, надеялась, что этот маленький, но юркий чиновник поможет ей осуществить ее заветное желание.

Пселл с своей стороны дорожил связью с самою блестящею константинопольскою гетерой и, несмотря на свою скупость, время от времени жертвовал ей по несколько золотых. Во-первых, благосклонность Анастасо льстила его самолюбию; во-вторых, она передавала ему множество слухов и сплетен, живо интересовавших его.

А ему было чрезвычайно важно знать заблаговременно, кому будет дано то или иное назначение, в каких отношениях находятся между собою важнейшие сановники. Затем была еще одна причина, почему Пселл посещал Анастасо и старался быть для нее авторитетом. Вообще, он относился к женщинам с величайшим презрением, считая их существами злыми и слабоумными. Но он умел искусно скрывать свои истинные чувства, и если бы кто подслушал его задушевные беседы с Анастасо, конечно, подумал бы, что он большой ее поклонник. Дело в том, что гетера могла сослужить ему большую службу. Известно было, что его начальник, заведывавший императорскою канцелярией, без ума влюблен в Анастасо и готов сделать для нее все на свете. Пселл же очень хотел получить повышение; ему хотелось стать правителем какой-нибудь доходной провинции.

В эту июльскую ночь Анастасо стояла на галерее, освещенной луной, и мечтала о том же, о чем она мечтала почти каждый день. О, если бы еще раз, хоть один раз увидеться с ним! Может быть, сердце его не замерло окончательно, может быть, оно опять забьется, как в прежние времена. Разве порфира настолько меняет все человеческие чувства? Разве душа не остается той же? А что, если он опять будет пожираем тем же пламенем любви? Она бросит всех этих сановников, покупающих ее за деньги, она будет принадлежать ему одному. Она никого никогда не любила, кроме него; он всегда был ее царем, царем ее сердца. Только бы увидеться с ним, только бы припасть к его коленям, только бы поцеловать его пурпурную туфлю. Кто знает, может быть, он не забыл о ней, может быть, и он вспоминает о ней, может быть, как прежде, он жаждет ее ласки. Анастасо вздрогнула при этой мысли. Да, но потом, потом он полюбил другую… Может быть, все-таки он желает ее видеть, только не знает, где она, а этикет не позволяет ему разыскивать дочь трактирщика. Но если только ей удастся свидеться, о, тогда она не выпустит его, она очарует его такими чарами! Ведь, теперь она постигла искусство любви, теперь она умеет покорять мужчин. Только бы увидеться с ним, только бы раз обнять его…

Пока Анастасо мечтала на галерее, Пселл сидел у нее в комнате и тоже мечтал. Но мечты его были гораздо практичнее. Хорошо бы место протасикрита… Жалованье не Бог знает какое, но сколько возможностей! Ведь, от заведующего императорской канцелярией зависит составить документ так или иначе и дать его к подписанию. Разве царь читает всякую бумагу? А нередко люди за одно слово готовы заплатить кучу денег. Царь не может обходиться без протасикрита, он почти ежедневно во дворце, и при таких частых свиданиях чего нельзя сделать, лишь бы только был искусный язык? Ну, а на этот счет, слава Богу, искуснее его, Пселла, не найдется никого. Убедить в том, во что сам не веришь, это для него шутка. Но подумать, что так много зависит от совершенно необразованного создания, воспитанного грубым отцом, презренным трактирщиком, – подумать, что эта гетера, не знающая стыда, может доставить благополучие ему, ритору и философу… Такова сила дьявольской красоты, такова жажда наслаждений. Да, надо ее попросить, как это ни глупо, как это ни противно. Но она ушла зачем-то на галерею. Уж не ждет ли кого? Надо поговорить, пока они вдвоем.

Пселл вышел на галерею.

– Что же ты покинула меня, прелестнейшая из смертных, Анастасо, – начал он ласковым голосом, – и заставляешь пребывать в печальном одиночестве?

– Мне трудно говорить с тобой, – ответила гетера не без иронии. – Ты философ и мысли твои парят на небесах, я же вести ученого разговора не умею.

– Красота выше ума, ей все поклоняются, она умеет направить ум куда хочет.

– Ну, полно говорить льстивые слова, расскажи лучше, что нового.

Пселл знал очень хорошо, что интересует Анастасо, и, начав издалека, перешел, наконец, к отношениям, установившимся между царем и царицей. С жадностью слушала гетера, стараясь не упустить ни слова. Анастасо с удовольствием услышала, что Михаил совсем не интересуется Зоей и почти никогда не бывает на женской половине дворца. Но ее неприятно поразило сообщение, что царь предается аскетизму. Неужели этот пылкий человек вполне отделался от своей страсти? Неужели он не способен больше трепетать при виде красивой женщины? Все-таки, надо было попытаться, и она начала осторожно подходить к этому вопросу. Ведь, только для этого она пригласила Пселла, а других просила не приходить в этот вечер.

– Скажи, любезный Пселл, – начала она, потупившись, – царь принимает только важных людей или также простых смертных?

– Вообще говоря, у самодержца бывают, конечно, управляющие приказами, которым необходимо узнать, какой оборот дать тому или иному делу; но всякий имеет право просить быть принятым царем.

– И даже женщина?

Пселл несколько удивился, но по странному выражению лица своей собеседницы, по блеску ее глаз он понял, в чем дело. Он был догадлив и повел разговор в том тоне, какой желателен был Анастасо.

– Думаю, – ответил он, – такие случаи бывали, хотя реже. Когда у женщины какое-нибудь дело, она доверяет его отцу, мужу или брату.

– А если нет ни отца, ни мужа?

– Это обстоятельство особого рода, вызывающее на размышление. Несомненно, что всякий, кто бы он ни был, имеет право подавать прошение на высочайшее имя, и такое прошение принимается сановником, стоящим во главе приказа прошений, царю подаваемых. Но нужно, чтобы было о чем просить.

– Да нужно о чем-нибудь просить, – машинально повторила гетера, – о чем же?

– За этим дело не станет, просить можно о многом.

– Но все-таки, думаешь ли ты, что царь Михаил принял бы такую женщину?

– Какую?

– Например, известную своей порочной жизнью.

– Но, ведь, прежде всего, ему неизвестно, кто добродетелен, кто нет, и нет надобности раскрывать пред ним тайну.

Пселл замолчал и, подумав с минуту, вдруг сказал:

– Вот что, прелестная Анастасо: я понял, чего ты хочешь. Доверься мне я научу тебя, как быть, и все будет сделано по твоему желанию.

– А скоро? – спросила Анастасо; которой теперь казалось, что если это не будет завтра, то совсем не будет.

– За быстроту я поручиться не могу; думаю, пройдет месяц.

– Как, ждать целый месяц?

Пселл обиделся. Он соглашался устроить такое дело, а она еще недовольна.

– Ну, как знаешь, Анастасо, если ты не можешь подождать месяца, обратись к другому, тот, может быть, тебе все в один час сделает. А я отказываюсь…

Анастасо испугалась.

– Не отказывайся, милый Константин, – сказала она и поцеловала его, – у меня нет другого такого друга, как ты.

– Ну, хорошо.

– В вознаграждение за это, – сказала Анастасо, – прошу тебя поужинать, – я уже распорядилась.

Служанка внесла на серебряном блюде оливки и маслины, а также устрицы. Пселл попробовал всего и похвалил.

– Нигде не ешь с таким аппетитом, как у тебя, – сказал он. – Не знаю, происходит ли это оттого, что кушанья, подаваемые у тебя, особенно вкусны, или оттого, что приятно вкушать от яств, предложенных такою красавицей, как ты.

Затем подали жареного кабана и павлина вместе с его пестрым хвостом. Философ долго распространялся о красоте этой птицы, сравнивая ее внутренние качества, то есть вкус, с внешними, то есть прелестью разноцветного хвоста.

При этом Пселл, прилично выпив, изложил свою просьбу. Ему несколько совестно было просить о месте у гетеры, но вино окончательно успокоило его и без того гибкую совесть. Анастасо с удовольствием согласилась; она с своей стороны поручилась за успех. Протасикрит обещал быть у нее завтра, стоит быть только с ним полюбезнее; он еще недавно дал по ее просьбе тепленькое местечко одному юноше. Тем более он не откажет устроить Пселла, лично известного царю.

Анастасо осталась одна, что случалось довольно редко. Когда она засыпала, ей грезилось, что все удалось, он опять принадлежит ей и теперь уже навеки.

XIV

Если бы Анастасо знала, что творится в душе царя, она, не испрашивая аудиенции, отправилась бы во дворец. Дело в том, что на Михаила нападала минутами такая радость жизни, такая жажда наслаждения, что он не знал, как справиться с собой. Ему хотелось плясать, хохотать до упаду, бежать на улицу и принять участие в каком-нибудь народном празднике. Но все это было возможно прежде, а не теперь. Чтобы развлечься как-нибудь, он задавал пиры, но, вместо удовольствия, испытывал одну скуку. Он не мог позвать людей ему приятных, приглашались только все старшие придворные чины. А когда собирались эти важные сановники, они сидели, повесив носы, не смели раскрыть рта, пока царь сам не заговорит с своими гостями. Когда же, наконец, раскрывались сановные уста, из них ничего не выходило, кроме льстивых фраз, низкопоклонных выражений, давно ему надоевших. Хоть бы раз рассмешили как следует.

Не того жаждала душа Михаила. Ему казалось совершенно нелепым, что он живет затворником. Какая женщина посмела бы отказаться от его объятий? Какая не сочла бы это за великую честь? А, между тем, он не знает женщин. Единственная, которую он иногда видит, это Зоя. Но в ней нет ничего привлекательного, – это развратная старуха; ни за что не согласился бы он вступить с ней в прежние отношения.

Совершенно бессознательно, являлась ему красавица. Ему стыдно было сознаться в этом. Он просыпался с криком: «Прогоните ее!» Сны бывали так ярки, что он иногда сомневался, не было ли это действительностью. Но, что всего хуже, видение это преследовало его и днем.

Однажды пришел к нему брат Иоанн с докладом. Заметили какого-то странного нищего, неизвестно зачем бродившего вокруг дворца. Его схватили, допросили, даже пытали, но он ни в каких злых умыслах не сознается. Что с ним делать? Только царь может решать подобные дела.

Евнух ждал ответа, но царь, слушавший его очень рассеянно, вдруг спросил: «Кто эта красавица?»

Иоанн ничего не мог понять и молчал, – этикет не позволял ему сказать, что у царя, должно быть, галлюцинация. Михаил понял это сам и сказал брату:

– Иди, прикажи отпустить этого нищего, ведь, он мне ничего не сделал.

В иные минуты царь очень хорошо сознавал, что все это дьявольское наваждение, искушение, посылаемое ему свыше, что говорит в нем плоть, которую надо умерщвлять. Но по временам искушение становилось так сильно, что противостоять ему стоило нечеловеческих усилий.

В конце июля царь чувствовал себя особенно дурно. Как раз в это время ушел из Константинополя монах Авксентий и не было человека, который действовал бы на Михаила так успокоительно. Авксентий давно сгорал желанием поклониться Гробу Господню и несколько раз отпрашивался у царя, но тот привык видеть его ежедневно и упрашивал побыть еще с ним и не лишать его душеспасительных бесед, пока он не окреп духом. Монах уступал некоторое время просьбам самодержца, но в один прекрасный день объявил ему решительно, что уходит в Иерусалим, что царь не захочет лишить его высшего наслаждения, какое можно иметь на земле, помолиться в той Святой земле, по которой ступали божественные ноги Спасителя мира. Он стар, может умереть не сегодня-завтра, и если не осуществится его заветная мечта, ему нельзя будет спокойно умереть, и это будет на совести царя. После таких слов Михаил, конечно, не мог удерживать его долее. Авксентий ушел и царь почувствовал вокруг себя страшную пустоту. Он пробовал читать жития святых, но многие из них были написаны мудреным языком, так что он понимал не больше половины. Потом эти книги приобретали особенный интерес от толкования Авксентия, а без него они представлялись скучными.