Текст книги "Всем сестрам по серьгам"
Автор книги: Инна Туголукова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Инна Туголукова
Всем сестрам по серьгам
Валя стояла перед распахнутой дверцей холодильника и невидящим взглядом смотрела в почти пустое, темное чрево – лампочка давно перегорела. Она не знала, как вести себя с дочерью. Как сказать ей, что та поступила низко, подло, отвратительно. Если Наталья до сих пор не поняла этого, вряд ли кто-то сумеет ей объяснить. А если поняла и все-таки сделала, то к чему вообще слова?
Наталья что-то говорила за спиной, монотонно, без пауз, но Валя в смысл не вникала, захваченная собственными невеселыми мыслями, и взялась уже было за кастрюльку с остатками утренней каши, когда одно слово пробилось все же к ее сознанию. И слово это было «выкидыш».
– Ты сказала «выкидыш»? – медленно повернулась она.
– Ну да. Ни с того ни с сего…
– Ты что, хотела оставить?!.
– Ну ты, мать, даешь! Естественно!
– А с кем… А кто?!.
– Да чего ты раскудахталась-то? Мы что, ребенка не поднимем?
– Мы?! – задохнулась Валя. – Мы?..
Боль была неожиданной и такой острой, что ее будто подбросило и швырнуло на пол. Она упала, неловко подвернув ноги, привалившись боком к так и не закрытому холодильнику, с выпученными глазами и распахнутым судорожно ртом, ошеломленная, раздавленная этой дикой болью.
– Мать, ну че ты придуриваешься? – неуверенно начала Наталья. – Мам… Мама!
«Скорая» приехала быстро, но спасать было уже некого.
1
Валя Силантьева была швеей от Бога и обладала к тому же врожденным изяществом и вкусом. Вот потому, окончив училище, она пришла не на швейную фабрику, как все прочие, а в весьма престижное ведомственное ателье и быстро обросла собственными клиентами. Попасть к ней теперь было совсем не просто, но шить она любила, к каждой новой вещи подходила творчески и почти никому не отказывала, только предупреждала: ждать придется долго – много работы.
Работы действительно хватало – засиживалась порой до полуночи, но была она тогда молодая, азартная, да и денег хотелось побольше, потому что жизнь только начиналась и все в ней казалось нужным, необходимым. И вскоре то, о чем мечталось и грезилось, появилось просто и естественно, как по мановению волшебной палочки: муж – красивый, высокий парень Слава, автомеханик из правительственного гаража, кооперативная однокомнатная квартира на улице Вершинина, новенькие «Жигули» и две дочки – Наталья и через восемь лет Леночка – Алена.
Девочки были совсем разные, будто и не сестры вовсе. Наталья высокая, тоненькая, с темными, прямыми волосами и черными щелками глаз на смуглом лице. А Алена маленькая, рыжая, с нежно-белой кожей, вздернутым носиком и распахнутыми настежь фиалковыми глазищами. И казалось поэтому, что серьезная, сдержанная Наталья – девочка умная, а Леночка со своей кукольной внешностью вроде как бы слегка глуповата.
Она и правда в школе успехами не блистала, предпочитая урокам книжки, кои поглощала без разбора и в огромных количествах, благо недостатка в них не было даже в те дефицитные времена – среди многочисленных Валиных клиенток значилась заместитель директора Дома книги.
Дочки между собой не дружили. Сказывалась и большая разница в возрасте, и несходство характеров. Но главное заключалось не в этом, а в том, что Наталья изначально отвергла самый факт появления в доме еще одного человека.
– А у меня есть маленькая тайна, – сказала ей Валя, узнав о беременности и заручившись согласием Славы оставить ребенка.
– Какая? – осведомилась Наталья в полной уверенности, что речь идет о новой игрушке.
Валя присела на краешек кровати, протянула руки, и Наталья вылезла из-под одеяла, прижалась к ней тугим теплым тельцем.
– Скоро мы с папой подарим тебе братика или сестричку. Ты рада? Кого ты хочешь?
– Не надо мне, – надулась Наталья. – Лучше куклу купите.
– Подумаешь, кукла! – засмеялась Валя. – Вон их у тебя сколько! А тут живой человечек! Представляешь? Будешь с ним играть, гулять, сказки рассказывать. Ты же теперь читать научилась…
– Не надо, – упрямо повторила Наталья. – Не нужен он нам!
– Но почему? – растерялась Валя. – Все девочки хотят…
– А я не хочу! Не хочу! Не хочу! У нас и так денег не хватает! Будем мы еще на него тратиться.
– Да что ты, дочка, такое говоришь? – заглянул в комнату Слава. – Чего тебе не хватает?
– Ничего-о не хватает! – рыдала Наталья. – Так все мне достается, а то придется с ним дели-иться…
Но настоящая трагедия началась, когда маленькую Алену принесли из роддома. Наталья категорически отказалась даже посмотреть на сестричку, насупилась, забилась в угол и бросалась оттуда на всех, как маленький отчаявшийся зверек.
– Может, ее врачу показать? – предложил обескураженный Слава.
– Ну что ты! Она привыкнет, – успокоила Валя. – Просто надо поддержать ее первое время. Ей ведь тоже нелегко придется – то была одна, как свет в окошке, пуп земли, а теперь все внимание малышке. И ночью нет покоя…
– Давай к моим отправим до лета?
– Да я уж думала. Но ведь еще хуже станет: она решит, что больше нам не нужна, что мы совсем ее бросили…
Но однажды, когда Валя стирала в ванной пеленки, Наталья взяла на кухне солонку с дырочками и насыпала соли в глаза ненавистной сопернице. Та заорала как резаная, Валя пулей вылетела из ванной, и Наталья не успела спрятать орудие преступления. Вот тогда-то ее и отправили в Ухтомскую, где в маленьком частном домике с удобствами во дворе жили родители Славы.
Но время шло, притупляя острые углы, девочки подрастали и, хотя по-прежнему сторонились друг друга, открыто не конфликтовали. Однокомнатную квартиру сменили на трехкомнатную в соседнем доме и построили рядом кооперативный гараж, в котором Слава проводил теперь почти все свое свободное время. Валя не волновалась – был он непьющий, молчаливый и спокойный – надежный человек. Но однажды Слава из гаража не вернулся – ушел, и больше его никто никогда не видел. Осталась записка – неровные буквы на клочке серой оберточной бумаги: «А Валю я все-таки любил». Вот такие дела.
Следственные органы криминала в происшедшем не усмотрели и уголовное дело возбуждать не стали. Суд признал Славу умершим, и жизнь, побуксовав немного на крутом вираже, покатилась своим чередом.
Была здесь какая-то тайна, а какая – никто не знал. Впрочем, Валя, может, и знала, только никогда и ни с кем не поделилась. На поминках после суда сидела строгая, в черной, глухой водолазке, с тоненькой золотой цепочкой на шее. А Слава так навсегда и остался для всех без вести пропавшим.
Время от времени в ее жизни появлялись мужчины. Один даже собирался жениться, да так почему-то и не собрался. То ли девочек испугался, то ли не понравился вечный бедлам в квартире, склоненная над машинкой Валя, брехучая дворняга Фунтик и наглая рыжая кошка Фиса. А может, еще что-то. Кто их знает, мужиков? Что там у них крутится в голове, извращаясь, трансформируясь до неузнаваемости?
А ведь была она красивая, Валя. Высокая, статная, стильная, как с обложки модного журнала. Выходила из своей разгромленной квартиры, будто Афродита из морской пены. «Сшей, как у тебя», – просили заказчицы. Она и сошьет, и все вроде так, да не так – сидит как на корове седло: фигура – великое дело.
И характер у нее был легкий, незлобивый. Она не раздражалась по пустякам, никогда не повышала голос и словно бы посмеивалась над собой. А когда человек улыбается, то и жизнь его многотрудная не кажется такой уж невыносимой. Особенно со стороны. Ну, тянет баба воз – и ладно. Другой бы кто давно копыта отбросил, а этой двужильной все хрен по деревне.
А жизнь продолжалась. Наталья окончила школу и поступила в текстильный институт на отделение художественного моделирования одежды. Домой приходила поздно, только переночевать, а то и вовсе не возвращалась. Валя пробовала с ней бороться, но битву эту проиграла. Очень она боялась за свою старшую дочку. А чего особенно боишься, то, как правило, с тобой и происходит – это уж давно замечено. И в начале четвертого курса Наталья сообщила, что беременна и выходит замуж. Однако замуж так и не вышла, а в июле родила дочку.
Назвали девочку Людмилой. Правда, сама она, обретя к полутора годам дар речи, на вопрос «Как тебя зовут?» отводила глаза, шаркала ножкой и кокетливо отвечала:
– Мими.
Так и закрепилось за ней это имя.
Валя, как говорится, приняла внучку на свои колени и не выпускала из рук. Впрочем, никто у нее этого права не отнимал. Наталья заглядывала нечасто, в основном за деньгами.
* * *
В восьмом классе у Алены начались серьезные проблемы с математикой.
– Ну как же так, дочка? – переживала Валя. – Или ты не занимаешься?
– Не занимаюсь, – легко соглашалась Алена. – Не нравится мне математика. Скучно!
– Что значит скучно? – не понимала Валя. – Тебе же еще два года учиться. Что дальше-то будет?
– Будет музыка.
– Музыка?! – пугалась Валя. – Какая музыка? Тебя же в девятый класс не переведут!
– А мне и не надо. Мы с Ольгой в училище решили пойти. В медицинское. Софья Ковалевская из меня все равно не получится, а хорошая медсестра, может, и выйдет. Поработаю несколько лет, поступлю в Сеченовку. Я врачом хочу стать. Хирургом.
– Ну что ж, – одобрила Валя, – это дело хорошее. Но кто же тебя возьмет с таким аттестатом?
И побежала в школу.
– Это просто возмутительно! – горячилась математичка. – Я понимаю, была бы тупица! Но ведь умная, начитанная девочка! Ваша дочь просто перестала заниматься. И теперь так безнадежно отстала, что без репетитора ей класс уже не догнать.
– Да ей математика-то не понадобится…
– А-а! – озарилась математичка. – И вы туда же! Теперь я понимаю, откуда ветер дует. «Зачем учить географию, когда извозчик довезет» – так ведь? Математика – точная наука. Она нужна для тренировки ума! Для общего развития, наконец. А ваша дочь заявляет, что, видите ли, не станет терять свое драгоценное время на уравнения с двумя неизвестными, когда полным-полно непрочитанных книг, а жизнь так коротка!
– Да, – покивала Валя, – читает она много…
– Я тоже много читаю, но при этом не манкирую своими обязанностями! Или вам кажется, что ваша дочь и так прекрасна? Без извилин… – еще раз блеснула она эрудицией и сурово посмотрела на Валю, но та расстроенно молчала. – Я ей говорю: «Ведь это же стыдно – быть двоечницей! Взгляни на своих подруг!» А она мне: «Вы думаете, они интереснее Владимира Набокова?» И книжку показывает!
– Вот и я вам тут книжек принесла, – поставила Валя на стол увесистый пакет. – А вы уж, пожалуйста, поставьте ей троечку…
– Даже если я каким-то чудом дотяну ее до конца года, она все равно не сдаст экзамен. А впрочем, – досадливо поморщилась учительница, – может, вы и правы. Зачем ей математика? У вас ведь в сфере обслуживания другие законы действуют: ты мне – я тебе. Правильно? Ну что ж, давайте жить по этим принципам…
Валя еще не раз приходила в школу с дарами и не один сшила бесплатный наряд, но восемь классов Алена окончила с вполне приличным аттестатом и поступила в медучилище.
Теперь ей нравилось все – и преподаватели, и предметы, но больше всего – практические занятия в больнице. Здесь она не гнушалась никакой работой, но особенно любила ухаживать за старушками, и те, не избалованные вниманием, встречали ее как ангела небесного, норовя уделить из скудных своих запасов то конфетку, то яблочко. А она жалела их за стеснительную беспомощность, за сломанные хрупкие косточки и усохшую плоть, за терпение и никому ненужность.
Еще Алена жалела бездомных собак, в большом количестве расплодившихся на территории больницы. Те это чуяли, и стоило ей только появиться, как уже бежали навстречу, виляя пушистыми колечками хвостов. Она доставала заранее припасенный пакетик собачьего корма и оделяла всех понемногу. Собаки тыкались в ладонь холодными мокрыми носами, угощались деликатно, не теряя достоинства, – еда водилась в достатке, не хватало ласки.
Еще были бомжи – бывшие люди. Их привозили почти каждый день – побитых, поломанных, в гнойных язвах и вшивом рубище, в облаке невыносимого смрада.
Обрабатывать бомжей не хотел никто: касаться зловонного тряпья, траченного разложением тела, годами не мытых, липких волос. И шпыняли их грубо, зло, с нескрываемым отвращением. А те, бессловесные, молча признавали право всех прочих обращаться с ними именно так.
И как уж там получилось, но обработка бомжей стала ее, Алениной, непосредственной обязанностью.
– Силантьева! – кричали ей. – Иди быстрее! Твоих клиентов привезли…
Она надевала маску, перчатки и принималась за дело: разувала, раздевала, стригла, брила во всех местах, отмывала вековую грязь. И под ее сильными маленькими руками убогое существо обретало подобие человека, и только лицо упорно хранило неизгладимую печать этого самого убожества.
А зловонные лохмотья прямо из моечной отправлялись в мусорных мешках на помойку: не брала их никакая дезинфекция и сжигать, как предписывалось инструкцией, не получалось – не горело влажное тряпье, хоть ты тресни. Вот и собирали для бедолаг обноски всем отделением, несли из дома, от соседей, да за умершими иногда оставалось. С миру по нитке – голому рубашка. И уходили бомжи в божий свет подлатанные, подштопанные, в чистых одежках с чужого плеча.
Единственным ее помощником в богоугодном этом деле была санитарка Фаина – могучая женщина с мощными плечами и железной хваткой больших мужских ладоней. С бомжами Фаина обращалась строго, но без злобы и отвратительного уничижения чужого достоинства, пусть и такого мизерного, сведенного к нулю.
«Какая судьба, – размышляла Алена. – Ведь были когда-то детьми, ходили в школу, жили в любви, в чистоте теплого дома. Или так и родились в ненависти и грязи и нет для них другой среды обитания? Разве собака, даже самая старая и больная, опустится до такого непотребного вида, до полного брезгливого отторжения сородичами? Нет, конечно. Может, потому собак всегда жальче, чем людей?»
Эта мысль о том, что собак всегда жальче, поразила Алену своей неправильностью. Но ничего не попишешь, чувствовала она именно так – собак было жальче…
Наталья окончила институт и по распределению уехала в Челябинск. Писала, что снимает комнату, работает в швейном объединении, просила денег.
Но тут стабильная жизнь покачнулась, и началась перестройка. Сначала опустели магазинные полки, потом закрылось ателье, и на его месте образовалась кофейня. Клиентки, еще недавно стоявшие в очередь, исчезали одна за другой: денег на эксклюзивные костюмы не хватало, зато дешевого китайского тряпья было хоть завались. Конечно, многие неплохо устроились и в этой новой жизни, но таким хотелось теперь нарядов от Гуччи, а не от Вали Силантьевой.
И Валя сделала ход конем: купила в Ухтомской у старенькой Славиной тетки дом и десять соток земли, граничащих с усадьбой родителей пропавшего мужа. Бездетная тетка жить одна по немощи своей уже не могла и перебралась к сестре за хлипкий, разделявший участки заборчик, который вскорости и рухнул. Чинить его не стали.
– Все одно, Валя, тебе владеть, – сказали старики. – Тебе и девочкам. Других наследников у нас нету…
И Валя завела десяток курочек под гордым названием «орпингтоны» и красавца петуха с мощными окостеневшими шпорами, поставила четыре многокорпусных улья и уже в первый год накачала девяносто килограммов отменного меда. О таком успехе не могли и мечтать!
Хитрую науку осваивали вместе со свекром, и, хотя строго следовали прописанным в специальной литературе правилам, на первых порах пришлось ой как несладко. Но до того увлекательным оказалось занятие, а главное, наблюдение за жизнью неутомимых маленьких тружениц, что к пчеловодству прикипели душой все, от мала до велика. Кроме Натальи, естественно.
Наталья на участке появилась лишь однажды – приехала в отпуск гостьей-барыней, отдохнуть, отоспаться, в земле не ковырялась.
– Какое совершенство инстинктов! – захлебывалась Валя. – Одни только трутни чего стоят! Ни единого рабочего органа – от всех забот природа освободила.
– Ешь да трахайся – чем не забота? – усмехнулась Наталья.
– Вот пчелы их и гонят, нахлебников. Это ж только люди шею подставляют, а пчелы – они умные, дармоедов зря кормить не станут.
– Да ладно тебе, мать! – разозлилась Наталья, все всегда принимавшая на свой счет. – Нашли себе игрушку. Как маленькие, честное слово.
– Ты смотри, дочка, к ульям не подходи. От тебя духами пахнет и кофта черная – они этого не любят, – предостерегла ее Валя.
– Щас! – отмахнулась Наталья. – Я еще на пчел не оглядывалась, куда мне ходить и как одеваться!
Она ушла в клубнику, ворошила кустики в поисках самых крупных и спелых ягод, когда в густой растрепанной челке загудели басовито, запутались сразу две пчелы. Наталья заорала благим матом, замахала руками, и пчелы укусили ее прямо в лоб, у самой кромки волос. Лоб мгновенно покраснел, распух, и Наталья, осыпая проклятиями всех и вся, ушла ночевать к деду с бабкой, в свою детскую комнатку наверху.
Дед Никита, с малолетства приученный вставать ни свет ни заря, неукоснительно требовал того же от других, о чем Наталья за давностью времени совершенно забыла. Не дождавшись внучку к завтраку, дед сердито заколошматил в потолок черенком от лопаты, оглашая дом призывными криками. Наталья, вполголоса матерясь, спрятала голову под подушку, но упрямый старик не унимался, и сладкий утренний сон улетучился безвозвратно. Она окончательно проснулась, и только глаза упорно не желали открываться.
Растерянная Наталья на ощупь добралась до зеркала, пальцами приподняла тяжелые веки и закаменела от тихого ужаса. Прямо на нее смотрела круглая одутловатая рожа с пуговкой носа, гузкой рта и узенькими щелочками заплывших невидимых глаз.
– А-а-а! – тоненько заголосила она, кубарем скатываясь с лестницы.
– Ну и харя! – подивился дед. – Ты бы еще до обеда провалялась!
– Да это меня ваши пчелы гребаные покусали! – заорала Наталья. – Натуралисты хреновы! Я понимаю, еще бы мед продавали, а то сами жрут, а жопа голая! Ноги моей здесь больше не будет!
Наталья слово сдержала, вычеркнув Ухтомскую из памяти и из сердца, хотя поминание сердца здесь вряд ли уместно, поскольку даже на похороны стариков, последовавшие как-то очень уж быстро, одни за другими, она не приехала.
– Челябинск не ближний свет, – пыталась оправдать ее Валя.
Впрочем, память об ухтомской усадьбе к Наталье все же вернулась, правда, случилось это не сразу, а потом, много позже.
А пока Валя посадила картошку, морковку и свеклу, лук да чеснок, огурцы с помидорами, перец, капусту, черную редьку. Наварила варенья, «накрутила» компотов, маринадов, солений, и зиму прожили безбедно.
Работала она теперь в школе – преподавала домоводство, вела курсы кройки и шитья в Доме культуры «Октябрь», плюс Ленкина стипендия, какие-никакие заказчики, минус переводы для Натальи. Жить можно.
Старшая дочка в долгу не осталась – прикатила из Челябинска и потребовала либо разменять квартиру, либо купить ей собственную, поскольку «у молодой женщины должна быть полноценная личная жизнь».
Разменивать квартиру Валя категорически не хотела, а денег, отложенных «на старость», хватило только на комнату в коммуналке, правда, в самом центре, на улице Неждановой, что уже само по себе сулило неплохие перспективы. Это уж потом, после дефолта, грянувшего в девяносто восьмом, она порадовалась, что так удачно вложила все свои сбережения, а пока было очень страшно остаться без копейки на черный день. Хотя, если разобраться, на то ведь он и «черный», чтобы уже никто и ничто не сумело тебе помочь.
Подбиралась Наталья и к машине, но здесь Валя проявила невиданную твердость и в претензиях дочери отказала. Даже доверенность не дала.
А время бежало летом и шло зимой, Алена окончила медучилище и работала теперь палатной сестрой в травматологическом отделении той самой городской клинической больницы № 67 на улице Саляма Адиля, где проходила практику, Мими училась в первом классе, а Наталья опять собиралась замуж.
На сей раз ее избранником стал юрист. Больше Валя ничего не знала и в глаза его ни разу не видела.
– Привела бы своего жениха, познакомила, – просила она дочку.
– Ну вот еще! – взбрыкивала Наталья. – Очень нужно ему ваш бардак показывать.
В девяносто девятом родила она мальчика Сашу. И осенью, закрыв дачный сезон, Валя взяла в Москву пеструю курочку (остальных, как обычно, оставила под надзором поселковой соседки Нюрки). Фунтик и Фиса, воспитанные в деревне, курочку не трогали, ну разве что гоняли от своих мисок. Та сердилась, гневно клохтала и хлопала крыльями. Звали курочку Клея. Она жила в шкафу в коридоре и каждые два дня приносила яичко, извещая об этом громким кудахтаньем. Валя брала теплое яичко, заворачивала в чистую тряпочку и везла внуку Сашеньке.
Впрочем, ездить вскоре стало не нужно, потому что Сашенька чудесным образом переместился в Валину квартиру, да так там и остался.
Это были тяжелые времена: по утрам накормить Мими завтраком и отвести ее в школу, а маленького Сашеньку в ясли и не опоздать на работу, а два раза в неделю провести занятия на курсах, а еще купить продукты и приготовить еду, выстирать горы белья и потом перегладить, и убрать квартиру, в которой после этого не становилось чище, потому что двое маленьких детей и кошка с собакой, и большой стол в гостиной, на котором то кроить, то гладить, и швейная машинка, и нитки, лекала и обрезки ткани.
И Сашенька то и дело болеет, и Мими иногда, а кому же понравится, что так часто берешь больничный? И если бы не соседка Лира – а главное, Лена, Алена! – то хоть в омут головой.
А бедную Ленку жалко до слез. Ведь лучшие ее годы, а она с работы домой – и пошло-поехало: и швец, и жнец, и на дуде игрец. А работа-то! Врагу не пожелаешь!
– Что ты хоть там делаешь, дочка? Чем занимаешься? Приходишь как выжатый лимон, – переживала Валя.
– Ой, мама! Пальцев не хватит пересчитать. Спроси лучше, чего я не делаю, – смеялась Алена.
– Ну какие уж такие особенные заботы у медсестры? Вон в кино показывают – порхают себе в белых халатиках, кому укольчик, кому таблеточку…
– А еще клизму, капельницу, гипс, да раны зашить и обработать, повязки снять-наложить, блокаду суставов сделать, спинномозговую пункцию, ой, что ты! Да не забывай, что мы каждый день инструменты моем по двадцать раз, а утром и вечером пол и все поверхности в операционной и перевязочной дезинфицируем. А раз в неделю у нас генеральная уборка. Это значит – потолок, стены, двери и окна. Вот тебе и укольчик…
«И отпуск свой на огороде проводит, крутится как белка в колесе, – вздыхала Валя. – Всего и радости, что книжку перед сном почитать. Об институте-то уже и не мечтает. И нет у нее никого. А откуда и взяться этому кому-то? Разве что на огороде вырасти. Да и кто на нее, мышку серую, замотанную, особо позарится? Косметикой не пользуется, одевается скромно – разве так сейчас девчонки одеваются? Осунулась, одни глазищи в пол-лица. Бедная, бедная Ленка…»
