Текст книги "Всем сестрам по серьгам"

Автор книги: Инна Туголукова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Обитатели палаты весело заржали. Особенно веселился переломанный в дорожно-транспортном происшествии сосед слева – так бурно изнемогал от безудержного хохота и сопутствующей ему боли в пострадавших членах, что металлическая конструкция, удерживавшая его ногу в подвешенном состоянии, ходила ходуном. Не смеялся только Семен Колбаса.

– Так ты что, болен сифилисом? – севшим голосом спросил он, понимая, какие это может повлечь за собой последствия для него, укушенного инфицированным зубом.

– Не-а, – расплылся браток в безмятежной улыбке. – Это дружбан мой, Леха Журкин, пошутил. Разыграл меня первого апреля. А я в почтовый ящик редко лазаю, вот только в мае и нашел…

Трагикомическое происшествие подействовало на него так сильно, что Семен решил сменить ненадежный стоматологический табурет на административное кресло и, утвердившись в новой должности, переманил в свою клинику Веронику. Теперь она трудилась под теплым мужниным крылом, но старых подружек не забывала, приходила в гости.

– Вероника! Какая ты стала! – восхитилась Алена, разглядывая подругу. – Постриглась. Тебе идет.

– А Раиса сказала: «Как курица щипаная». Мы с ней в коридоре столкнулись.

– Раиса скажет, ее послушать…

– Ну, рассказывай, как ты живешь? Как твой… укушенный?

– Вот смотрите, подарил мне вчера, – похвасталась Вероника, демонстрируя массивную подвеску – изящную женскую головку на стройной шее венчал высокий убор, усыпанный крохотными сверкающими камушками.

– Шикарная штучка, – оценила Ольга. – Стоит, наверное, немерено.

– Да это бижутерия, – засмеялась Вероника. – Но тоже, конечно, недешевая. Знаешь, кто это?

– Не-а.

– Нефертити.

– А я и не ферчу, – удивилась Ольга. – Я правда не знаю.

– Была такая египетская царица, – пояснила Алена. – Ее так звали – Нефертити.

– Ален, – повернулась к ней Вероника, – ты какая-то смурная. Случилось что?

– Да нет…

– Я же вижу.

– Да она влюбилась тут у нас в одного, – встряла Ольга. – А он на нее ноль внимания, кило презрения. Он вообще как пес цепной на всех кидается: то ему не так, это не эдак.

– А кто он? Врач?

– Больной!

– Больной?!

– Ну, ты смотри на нее! Сама-то за кого замуж выскочила?

– Да я-то как раз за врача и выскочила, – засмеялась Вероника.

– А этот, Ленкин, лежит в отдельной палате. Приятель Викентия.

– Крутой?

– Не знаю, какой он там крутой, но говнистый – это точно. Викентий к нему Ленку приставил, так он на нее наплел с три короба, ну и ее «в бухгалтерию сослали».

– В бухгалтерию?!

– Господи! – всплеснула руками Ольга. – Да ты там совсем одичала, в своей зубной клинике! Турнул он ее из этой палаты пинком под зад, орал как резаный. Теперь вот я там парюсь с этим гусем лапчатым, а Ленка ходит как в воду опущенная.

– Что же, интересно, ему напели? Ведь он же умный, Викентий?

– Умный-умный, а дурак.

– Слушайте, девчонки, смена кончается, пойдемте куда-нибудь посидим? – предложила Вероника. – Хоть в «Макдоналдс». Поболтаем…

– Я не могу, – отказалась Алена. – Сутки дежурю.

– Чей-то ты? Деньги нужны?

– Викентий Палыч попросил.

– Видала? Люблю, как душу, трясу, как грушу.

– Слушай, Ленка! – озарилась Вероника. – Вот ты этому своему деятелю сегодня ночью и отомстишь!

– Это как же? Накину простыню и испугаю до полусмерти?

– Ты его трахнешь и бросишь!

– Чем трахну? – изумилась Алена и тут же поняла, о чем речь.

– Э-эй! – пощелкала Ольга пальцами под ее носом. – Чего ты зенки-то вылупила? Проснись и пой, девушка! Вероника правильно говорит!

– Завела любимую пластинку! Вероника шутит!

– Да какие уж тут шутки, подруга дорогая?! Тебя давным-давно пора распечатать! Ты ж, наверное, одна такая в Москве осталась. Кого ты ждешь-то, Ассоль?

– Я никого не жду, – холодно начала Алена. – Я просто живу…

– Ну, чего ты завелась? – перебила Вероника. – Я же не предлагаю тебе ворваться в палату, скинуть халатик и задушить его в объятиях. Он, кстати, не в гипсе? – спохватилась она.

– Хондроз, – пояснила Ольга. – Еле ноги таскает. Далеко не убежит.

– Как бы его кондратий не хватил в самый ответственный момент, – прыснула Вероника. – Представляешь картинку?

Они со знанием дела принялись обсуждать возможные последствия несвоевременного приступа остеохондроза, и Алена направилась к двери.

– Ну, хватит! – сердито сказала она. – Я ухожу!

– Все, все, все! – примиряющее подняла руки Вероника. – Давайте серьезно. Если я правильно поняла ситуацию, мы играем в одни ворота: ты влюбилась, а он остался не просто равнодушным, а прямо-таки активно тебя отторгает. Между прочим, он может таким способом выражать свою заинтересованность.

– Очень оригинальный способ выражения заинтересованности, – фыркнула Ольга.

– Так или иначе, а не сегодня-завтра его выпишут и все – рыбка уплыла. И единственное, что мы еще можем сделать в данной ситуации, – это оставить за собой последнее слово.

– Это каким же образом? – скептически поинтересовалась Алена.

– Сразишь его наповал своей молодостью и красотой и гордо удалишься, а он поймет, какое сокровище потерял.

– Ну что за глупости, – неуверенно возразила Алена. – Чем я могу его поразить? Нашли красавицу…

– Я тебе макияж сделаю – полный улет!

– У меня и предлога нет…

Это была уже капитуляция, и Вероника поспешила закрепить успех:

– Скажешь: «Инвентаризация. Надо мебель переписать».

– Ночью?

– Ну ты же к нему не в предрассветных сумерках заявишься, а чтобы он не успел еще свет погасить. Или только он погасит, а ты уже тут как тут: «Извините, мол, подвиньтесь…»

– Что же мне, под дверью караулить, когда он свет погасит?

– Я придумала, придумала, – осияла Ольгу неожиданная мысль. – Я оставлю у него в палате журнал, а ты придешь, как будто ищешь!

– Да он сразу поймет…

Но Ольга уже убежала, вдохновленная замечательной, как ей казалось, идеей.

– А мы пока нанесем боевую раскраску, – сказала Вероника, доставая из сумки внушительных размеров косметичку. – Напрасно ты не пользуешься косметикой, – заметила она через несколько минут, любуясь своей работой. – Будто картинку перевели. Ты же рыжая, тебе это просто необходимо!

Она собрала густые Аленины волосы, скрутила жгутом и прихватила на затылке клешнями большой жемчужно-белой заколки.

– Ё-моё! Красотка Мэри! – нарисовалась в клизменной Ольга. – Почто ветошью прикидывалась? А у меня плохие новости, – без перехода сообщила она. – Журнал накрылся медным тазом. Сунулась я с ним к твоему разлюбезному в палату, а они там с Викентием киряют. Ну я и умылась.

– Вот и хорошо, – пожала плечами Алена. – Нечего ерундой заниматься. – Но в голосе прозвучало некое, едва заметное, разочарование.

Потом они еще немного поболтали о том о сем, и девчонки ушли, а она вернулась на сестринский пост.

Долгий больничный день завершился, в палатах гасили свет, и, если ничего не случится, ей тоже удастся немного поспать в холле на диване. Алена уже подняла руку, чтобы снять заколку, когда в конце коридора показался Викентий Палыч.

– Мы там немного набезобразничали с Андреем Николаичем, – сказал он, проходя мимо. – Попроси утром Фаину, чтоб прибрала.

Сердце тяжело застучало. Она смотрела вслед Викентию, пока тот не скрылся из виду, потом встала и пошла в отдельную палату, а в горле саднило так, будто взбежала на пятый этаж, не переводя дыхания.

Андрей обернулся на стук открываемой двери. Был он в спортивных брюках и белой майке с узкими лямками. Почему-то она не запомнила его лица в тот момент, только торс – широкий разворот плеч, рельефную грудь с густой порослью курчавых черных волос и большие сильные руки.

– Викентий Палыч просил меня здесь прибраться, – соврала Алена и мучительно покраснела, как будто он мог уличить ее во лжи.

– Бутылка ударилась о батарею и взорвалась, как граната, кругом осколки, – пояснил Андрей и в подтверждение своих слов смахнул с постели кусок стекла, но тот, застряв в ворсе больничного одеяла, острым краем рассек ему ладонь. – Черт! – выругался Шестаков, растерянно глядя, как глубокий порез стремительно набухает черной кровью.

Алена метнулась к нему и, выхватив из кармана стерильную салфетку, прижала к ране. Салфетка мгновенно намокла, и она наложила сверху вторую.

– Сейчас остановим кровь, обработаем ранку, и все будет хорошо, – приговаривала она, удерживая на высоте его руку. – Вы новокаин нормально переносите?..

Алена стояла так близко, что чувствовала теплоту его тела, сильный запах коньяка и едва уловимый – одеколона. Когда кровотечение остановилось, она повела его в операционную накладывать швы и, бинтуя ладонь, встретилась с ним взглядом. И снова мучительно покраснела, будто он мог прочесть ее крамольные мысли.

«Как хорошо, что он порезал руку! – думала она. – Ну, то есть не то хорошо, что порезал, а что именно в этот момент. Как хорошо! Спасибо, Господи…»

Потом они вернулись в палату. Алена вымела осколки, протерла пол и поверхность стола. Они о чем-то разговаривали и даже, кажется, смеялись, но это осталось единственной утраченной подробностью того вечера.

А может, это ей только приснилось, привиделось, намечталось? О чем ей было с ним разговаривать и тем более смеяться? И разве не странно, что память утратила именно эту существенную деталь? Уж не фантазия ли разыгралась так бурно, чтобы оправдать все то, что последовало за этими удивительными разговорами? Или ей самой захотелось забыть свою неожиданную раскованность и милое кокетство и даже невесть откуда взявшуюся соблазнительность, как забывает иногда человек свалившееся на голову несчастье, перепахавшее его жизнь, и подсознание услужливо пошло ей навстречу? Ведь если она действительно с ним болтала и даже смеялась, если все это на самом деле случилось – и неожиданная раскованность, и милое кокетство, и даже невесть откуда взявшаяся соблазнительность, – значит, она сама его спровоцировала? Сама себя предложила, и он не отказался…

Но это было потом, все эти мысли. А пока она мыла руки над раковиной и вдруг оглянулась, почувствовав на себе его взгляд. Он смотрел так непонятно, так странно, и глаза, словно угли, прожигали насквозь, запуская сердце на предельную мощность. И оно, воспламененное, опалило огнем всю ее, с головы до пят.

Но она еще не постигла природы этих огненных вихрей, не могла поверить, что его сжигает то же самое пламя. Впрочем, то да не то, ибо она уже любила, а Андрей всего лишь вожделел ее тела.

– У вас не кружится голова? Может быть, все же новокаин…

Она пошла к нему, так и не сумев отвести глаза, и положила на лоб узкую прохладную ладонь. И тогда он резко притянул ее к себе…

8

Вставать не хотелось, но в горле пересохло, как в пустыне Сахара, и Андрей, заставив себя подняться, достал из холодильника бутылку боржоми, свинтив крышку, вылил содержимое в пузатую кружку, на толстом боку которой красовался смешной рыжий кот, и поболтал в кружке пальцем, выпуская из минералки газ. Вода шипела, стреляла щекотными пузырьками и была такой вкусной, холодной, что он, не в силах оторваться, выпил все до последней капли. Потом вернулся к кровати и увидел на простыне под откинутым одеялом небольшое темное пятно. Он включил свет – на простыне была явно кровь. Шестаков взглянул на перебинтованную ладонь, но повязка осталась девственно чистой. Значит, вот оно что…

«Молодец, Андрюха, ох и молодец! Сколько же мы вчера выпили? Бутылку коньяка? И с чего бы тогда так развезло? И надо ж было, чтобы именно она!.. И как это вообще меня угораздило?!»

…Викентий пришел под вечер, принес коньяк, лимон и два яблока, разлил по стаканам густую янтарную жидкость.

– Ну, давай, повествуй, – сказал Андрей. – Что там у тебя приключилось?

– Помнишь, я в прошлом году ездил в Питер на конференцию?

Андрей неопределенно пожал плечами, но Викентию, уже погруженному в собственные воспоминания, подтверждения не потребовалось.

– Со мной ехала женщина. Я, может, и внимания бы не обратил, но она едва не опоздала на поезд. Ворвалась в купе, когда состав уже тронулся, встрепанная, с каким-то немыслимым чемоданом без ручки, кинулась к окну, рукой машет, хохочет. Оказалось, перепутала время, а когда спохватилась в последний момент, поймали с подружкой такси. Водитель, парень ушлый, просек ситуацию и заломил такую цену, что пришлось отдать ему все до копейки. На перроне у чемодана оторвалась ручка. А чемодан огромный, тяжеленный – подружка живет в Германии, привезла подарки. А я устал как собака, глаза слипаются – два часа ночи. Утром, конечно, предложил свою помощь. «Нет, – говорит, – спасибо, меня встречают». «Ну, – думаю, – и слава Богу!»

Тем бы дело и кончилось, но в тот же день к вечеру иду я в гостиницу и вспоминаю свою случайную попутчицу – славная, мол, женщина, веселая – и вдруг сталкиваюсь с ней нос к носу – тащит в ремонт свой дурацкий чемодан. «Ну уж теперь-то, – говорю, – я вам обязательно помогу». «Ну уж теперь-то, – отвечает, – вам не отвертеться».

В мастерской пришпандорили ручку, а жила она в двух шагах от гостиницы. Тогда мне казалось, пару раз перепихнемся – я и думать о ней забуду. Но чем-то она меня зацепила. И начал я мотаться в Питер.

– И чем же ты жене объяснил свои отлучки?

– Сказал, что консультирую в частной клинике. Пока, мол, они мне только дорогу оплачивают, но точку эту терять нельзя, поскольку возможна неплохая перспектива.

– И она этот бред проглотила?

– Проглотила за милую душу – призрак близких денег разгоняет все сомнения. А потом, я ведь не ходок, ты знаешь. И она знала.

– А теперь, стало быть, прозрела? – догадался Андрей.

– А теперь, как говаривал классик, «все смешалось в доме Облонских», – подтвердил Викентий.

– Неужели действительно прозрела? Как же она узнала?

– Да как в кино! Сказать кому – не поверит! У нее сестра в Питере. Препоганейшее существо по имени Эмма. Эдакое обиженное на весь мир, никем не понятое совершенство с претензией на остроумие. И надо же было случиться, чтобы мы с ней столкнулись в многомиллионном городе!

– Главное, вовремя оказаться в нужном месте, – усмехнулся Андрей.

– Увидела нас в метро и не поленилась, проследила до самого дома. И тут же стукнула Нинке. Хорошо, теща, святая женщина, позвонила мне на мобильный, предупредила, мол, готовься к бою.

– Как же это она пошла против дочери?

– Ну почему против-то? Как раз «за». Хотела сохранить семью, внуков. «Не дать разорить гнездо», – как она выразилась. У нас с ней нормальные отношения. Если б мне из них троих выбирать пришлось, я бы, наверное, на теще женился – умная, тактичная, добрая. Нинка моя ей проигрывает, а уж про Эмму эту недоделанную и речь молчит.

– И как же ты вышел из положения? Или еще не вышел?

– Да черт его знает. Приезжаю домой, Нинка сидит – спина прямая, губы поджала. «Ну, – говорит, – рассказывай, как прошла консультация». А сама, вижу, напугана до смерти. Не ожидал я, честно тебе скажу, что она так перепугается, думал, ей уж давно на меня наплевать. Живем каждый сам по себе, как соседи в коммуналке, – общего только крыша над головой. Может, я виноват, может, она или оба вместе скорее всего, но ведь никуда от этого не деться. Хотя, с другой стороны, как бы мне там ни было замечательно, в Питере, я и в мыслях не держал из семьи уходить. Спасибо теще, дала время подготовиться. «Представляешь, – говорю Нинке, – уникальнейший случай, еще одну докторскую диссертацию написать можно. Я эту тетку из рук не выпускал, до дому провожал – все расспрашивал». «И в чем же, – спрашивает, – уникальность?» Ну, я ей и рассказываю, что, мол, сижу в этой самой клинике и вдруг слышу в коридоре шум, топот, крики. Выбегаю из кабинета и вижу – несется мужик ошалевший, а с ним женщина – глаза выпучены, мычит от боли, а изо рта торчит длинная палка. Оказалось, он ей, случайно, конечно, гарпун прямо в глотку засадил. Все растерялись, не знают, что делать: палка мешает – ни посадить ее, пострадавшую, ни положить, малейшее движение – дикая боль. Хотели уже МЧС вызывать. Хорошо, что я рыбак! Как только понял, в чем дело, подбежал и палку эту, рукоятку, отвинтил. Повезли ее в операционную, и, представляешь, выяснилось, что ни один сосуд не задет – выдернули гарпун, как гнилой зуб. А если б чуть вправо-влево или, допустим, повыше попал – все, каюк тетке. А тут, не поверишь, мужу плохо стало, а она своими ногами от нас ушла. Пошел я ее провожать на всякий случай и спрашиваю: как же, мол, у вас получилась такая оказия? И вот она будто бы рассказывает…

– Ты сам, что ли, выдумал все эти страсти? – подивился Андрей.

– Да нет, был у меня в практике такой случай. Только не с дамой, а с братком. Кореша с ним разобрались таким вот экзотическим способом.

– Тебе бы романы писать. «Хроники травматологического отделения». Ну и что она будто бы поведала?

– Уезжает вроде муж на водохранилище, снасти готовит. А она возьми да и расскажи ему анекдот: «Собрался мужик на рыбалку, упаковал снаряжение и спать лег пораньше. А жене не хочется его отпускать. Вот дождалась она, когда тот уснет, сгребла темной ночью все удочки и вынесла на помойку. А сама домой возвратилась, легла в постель, прижалась к теплому мужнину плечу и сладко заснула. Жить ей оставалось ровно сорок минут…» Муж заржал, жена вместе с ним. Рот раззявила, а он в этот момент случайно спусковой крючок на гарпуне и задел…

– И Нинка поверила?

– Нинка за эту версию двумя руками ухватилась. Вижу, что мучается, сомнения ее гложут, но вопросов не задает – боится. Чувствует фальшь, не может не чувствовать, а в душу не лезет, понимает, что, если прижмет меня к стенке и до правды докопается, придется принимать какое-то решение и ей, и мне.

– И что бы ты решил?

– Не знаю. Поначалу-то думал, все – с Питером покончено. А теперь вижу: нет, рано я успокоился. Как прыщавый юнец на распутье: против мамки не пойдешь, а очень хочется.

– Если нельзя, но очень хочется, то можно, – пошутил Андрей.

Но Викентий шутку не принял.

– Я сам себя загнал в ловушку, – с горечью сказал он. – И все – крышка захлопнулась.

– Не понял.

– Да что же тут непонятного? Я не хочу и не могу бросать семью ради женщины, отказаться от которой выше моих сил. Вот и все дела. Тупик.

– А по-моему, банальнейшая история. Каждый хотя бы однажды попадал в подобную ситуацию.

– И ты тоже, стало быть?

– У меня другой случай! – поморщился Андрей.

– У каждого свой случай! – отстоял Викентий собственное право на уникальность. – Я, возможно, подлец, возможно, дурак или кто-то еще, но я такой, какой есть, и ничего с этим нельзя поделать. И вот это мое «я», с одной стороны, не желает терять свое прошлое, нажитое трудом и любовью, и на новом месте созидать счастливое настоящее, а с другой – терять любимую женщину. Но я не могу выдернуть Ларису в Москву – мне здесь негде и не на что ее содержать. Да и не имею права ломать ее жизнь. Но и в Питер мотаться тоже теперь мне заказано.

– Версию с консультированием никто пока не опроверг.

– Нет, нет, это совершенно исключено. Нинка ведь не полная дура.

– Я не понял, ты хочешь услышать от меня какой-то совет или просто душу изливаешь?

– Ну какие тут могут быть советы?!

– Ну отчего же… – усмехнулся Андрей, разливая по стаканам остатки коньяка.

– Расстаться ведь тоже нужно по-человечески. Не просто исчезнуть из ее жизни или позвонить по телефону, сказать: «Прощай, любимая!» – и повесить трубку. Так, конечно, было бы проще…

– А ты сможешь иначе?

– Тут, понимаешь, подвернулась замечательная возможность смотаться в Питер совершенно легально: Генка Бобров пригласил меня на зимнюю рыбалку на пару-тройку дней на Верхне-Свирское водохранилище. И главное, когда звонил, попал на Нинку, заручился, так сказать, согласием. Он бы меня довез до Питера с ветерком, обратно доставил, да еще и рыбой снабдил. Так оба моих хирурга полегли, иху мать! Именно сейчас, в этот самый момент!

Викентий с досадой махнул рукой, и пустая коньячная бутылка, врезавшись в батарею, разлетелась осколками.

– Не трогай, – сказал Викентий. – Завтра Фаина уберет.

– Может, выпишешь меня завтра?

– Хорошо, – легко согласился заведующий, – выпишу.

И ушел.

«Чего это я так напился? – подумал Андрей. – Башка завтра будет трещать…»

Дверь открылась, и в палату вошла красивая девушка. Он даже сразу не понял, что это та самая медсестра, с которой у него почему-то не заладились отношения.

Потом он распорол ладонь и, спьяна не чувствуя боли, с удивлением уставился на залитую кровью руку. А сестричка кинулась к нему, как будто он получил пулю в живот. Она бинтовала ему кисть и стояла очень близко. Андрей чувствовал едва уловимый аромат ее духов, смотрел на точеную нежную шею, на трогательные завитки у основания высоко забранных волос, и ему вдруг ужасно захотелось укусить ее в эту самую шею, там, где она плавно переходит в линию плеча, но не хряпнуть зубами, усмехнулся он, а осторожно сжать челюсти, чувствуя кожей щекотное прикосновение завитков.

Представив ее изумленную реакцию на свой неожиданный порыв, он хмыкнул, а она, расценив это как болезненный стон, заспешила, приговаривая что-то утешительное, повела его в операционную, поддерживая, как раненого бойца, и все беспокоилась, хорошо ли он переносит новокаин.

Потом они вернулись в палату, сестричка замела осколки и даже подтерла пол, и, когда наклонялась, под широкой блузой четко обозначалась талия, перетекая в очертания стройных бедер, туго обтянутых форменными голубыми брючками. И что-то она там щебетала и смотрела зовущим взглядом, и подошла она к нему первая – это он точно помнил, – то есть сама его спровоцировала. Значит, угрызениями совести можно не мучиться. Получила то, что хотела, не отталкивала, не звала на помощь, не молила уберечь ее девичью честь – молчала как рыба и лежала как бревно.

Дверь открылась, и сердце предательски дрогнуло, не потому, что он был смущен или взволнован, просто не знал, как себя теперь с ней вести – не успел подготовиться. Но это была всего лишь Фаина.

– Ты чего простынку снял? Описался? – вместо приветствия осведомилась она.

– Да вот руку порезал, испачкал кровью, – нашелся Андрей, демонстрируя перебинтованную кисть. – Надо бы сменить…

– Сменим, если надо, – пообещала Фаина и, взяв из его рук простыню, взглянула на пятнышко крови в самом центре, пожевала губами, но от комментариев воздержалась, ушла, неодобрительно покачивая головой.

В тот же день Шестаков выписался из больницы, окунулся в свою многотрудную жизнь и больше никогда не вспоминал Алену. Ведь это же так просто – забыть то, о чем категорически не хочется вспоминать.