Текст книги "Neлюбoff (СИ)"

Автор книги: Инна Максимовская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Он

Бедная, несчастная девочка. Что за моральная уродка воспитывала тебя? Как, вообще, у этого демона в костюме женщины родилось такое чудесное дитя? Не могу говорить, выслушав исповедь этой запуганной девочки – женщины. Разве может нормальная мать, так терзать душу своего ребенка? Не женщина – нежить. Удавил бы собственными руками. Остается только надеяться, что там, на верху, все-таки кто-то есть и справедливое возмездие настигнет этих недолюдей. Теперь мне еще больше хочется укрыть ее, сберечь от захлестывающей ее сердце темноты. Мы сами не замечаем, как мучаем, терзаем наши души, отрывая от них по кусочку предательствами, разочарованиями или болезненными чувствами, превращая красивые, цветущие субстанции в жалкие и сморщенные, бесцветные тряпки. Наши души не нужно продавать, мы сами их транжирим на мелочные, ни кому не нужные глупости. А демоны, со своими договорами на покупку наших бессмертных душ нервно курят в углу, оставшись без работы.

–Привет, Анатоль – слышу я искаженный динамиком мобильного телефона, голос моего школьного приятеля. Голос моего лучшего и единственного друга. Только ему я и мог позвонить в данном случае.– Давненько...

Он всегда так разговаривает, не произнося предложений до конца, как бы спотыкаясь, уставая на середине фразы. В детстве мы не особо дружили. Тогда еще Пашка был заучкой и зубрилой. Я же принадлежал к компании сильных и наглых хулиганов, подражая им во всем. Те, мои, ранее, самые близкие приятели исчезли, оставив в моей жизни лишь слабый след детских воспоминаний, похожий на утренний туман. Кто-то из них сгинул в девяностые, унесенный вихрем бандитских разборок или наркоманским передозом. Другие, спившись, потеряли человеческий облик, так и стоят в той подворотне, где стояли мы маленькие и изображали из себя крутых. Тогда это было почетно, стоять и плевать себе под ноги. Сейчас смешно и грустно смотреть на этих выросших, но так и не понявших своего взросления старых, опустившихся детей своего времени. Остался рядом лишь мелкий, лопоухий Пашка, выросший в пузатого и очень добродушного Павла Александровича, доросшего до должности ректора местного университета.

–Да уж – отвечаю я, мысленно пытаясь вспомнить, когда в последний раз видел друга. По всему выходит, что очень давно.– Вечером, в нашем баре.

–Сильно видать тебя приперло, раз ты обо мне вспомнил – обиженно бубнит он – Давай только недолго, а то у Мишки с Тишкой опять температура. Ленка на нервах вся, фурия просто – ругает он свою вторую половинку, с такой любовью в голосе, что хочется тут же отпустить его домой, а не забивать своими глупостями идеального семьянина Пашку.-Ладно, в шесть. Жду.Леночка – моя бывшая любовница. Это я устроил ее в Пашин университет, составив ей протекцию перед моим лучшим другом. Павел знает, конечно. Не может не знать, но ему все равно. Он просто любит ее. Сразу полюбил, как только увидел ее конопатый нос и трогательно – косолапые, маленькие ступни. И она любит. Это видно по взглядам, которые она бросает на своего мужа, как постоянно старается обнять его, прикоснуться. Без любви невозможно родить таких прекрасных близнецов, пролежав в больнице всю беременность, только для того, что бы сохранить плоды своей любви к мужу, отважно сражаясь за каждый день их внутриутробного развития.

Ровно в шесть я в баре, зная болезненную пунктуальность моего друга. Вижу издалека его массивную фигуру, окутанную легкой дымкой сигаретного смога. Заметив меня, он машет рукой.

–Привет – говорю я, садясь на стул напротив.

–Здорово – басит мой друг и тянется ко мне, что бы заключить в свои медвежьи объятья. А потом мы сидим и пьем ледяную, тягучую водку из запотевших стаканов. Павел Александрович раскраснелся, лоснится лицом и громко прихлебывает. Мелкой посуды он не признает, собственно поэтому, именно этот бар так любим им. По его мнению, только в этом баре водку подают в правильной посуде. Прихлебывает Павел все, будь то чай или виски, которые, кстати сказать, он не любит, обзывая их буржуйским пойлом. Он делает это, с каким – то особым, только ему понятным смаком, втягивая напитки в свитые в трубочку губы и громко крякая при этом. Паша внимательно слушает мой рассказ о поселившейся в моем доме и сердце девушке.

–Очень уж ты сердобольный, Анатоль. До глупости. Ты вот тут ее жалеешь, сидишь, а она может уж из дома у тебя все потырила и сбежала.

–Добрее надо быть, Паша.– Раздраженно отвечаю я. Мне, почему– то, обидно, что мой лучший друг говорит про Софью такие гадости. Замираю, поняв, что в первый раз зову ее по имени, пусть даже мысленно. – У нее была куча возможностей, как ты изящно выразился, все у меня потырить.

Сердоболие – слово, то какое подобрал, наверное, у какого-нибудь знакомого попа подслушал. У меня и в самом деле болит сердце, за эту заблудшую, истрепанную душу.

–Ты, Толян, не обижайся. Я, ведь, по – дружески, за тебя волнуюсь. Помнишь, как в детстве ты меня от дружков своих защищал. Бабка моя, царствие ей небесное, сказала мне как то, что таким милосердным, как ты, может быть только выросший в любви человек. И знаешь, я завидовал тебе тогда, что родители у тебя есть, что милосердный ты. У меня то, не было родителей, бабка воспитывала. А мне ее любви не хватало. И я решил тогда, что вырасту, и тоже стану милосердным, помогать всем буду. Только, видишь ли, я как начинаю ощущать на себе человеческую неблагодарность, так у меня все желание отбивает людям радость доставлять. Я ведь, просто оградить тебя хочу, что бы тебе больно не было. Бывшая твоя, камня на камне в тебе не оставила, а ты вновь к граблям примеряешься, Думаешь, с какой стороны бы на них половчее наступить, что бы больнее прилетело. Помогу я, конечно, протеже твоей. Осенью уже мечту ее исполним, учиться будет. Я только хочу, что – бы ты не обжегся, опять.

–Не помню я, как защищал тебя – огрызнулся я, соврав.

–Помнишь ты все. Ты знаешь, я часто бабкины слова о милосердии вспоминаю и на родителей твоих равняюсь. Я их помню очень хорошо, как они, всегда, шли рядом, держа твои руки в своих, готовые всякий момент закрыть тебя собою. И мы с Ленком стараемся близнецов в любви воспитывать. Они ведь все замечают, как Ленка меня целует, провожая на работу, или я несу ей завтрак в постель. Как она меня по намечающейся лысине гладит. Один коллега – идиот, сказал – “Жена, чего то у тебя раздобрела”. Стану ли я такому объяснять, что она, родив моих детей немного поправилась. И хоть рога у нее вырасти, я не перестану ее любить. Любят ведь не только за внешность. Да, ты сам лучше меня знаешь. Просто, мне хорошо с ней, душевно, спокойно. И домой я иду с радостью, потому что знаю, что там меня любят и ждут. И я думаю, Мишка с Тишкой вырастут хорошими людьми, милосердными, потому что видят дома любовь и уважение

–Я их уже не помню, родителей своих. Стираются образы. Голос, иногда, мамин слышу да папин смех. Они ведь даже ушли одновременно, лишив меня своей защиты. А я, ведь, даже не заметил их угасания, занятый своей глупой женитьбой. Прав ты, Павлик. Во всем прав. Да вот только я надеюсь, что обогрев эту девочку, хоть часть грехов своих с себя сниму и ей помогу. Не могу не помочь. И знаешь, сейчас я ощущаю себя счастливым, видя ее каждый день у себя дома.прав – уверенно кивает Павел – И уж если эта дама так легко делает тебя счастливой, держи ее крепче тогда. Не отпускай. Нет, ты представляешь, что близнецы устроили – резко переводит он тему на своих детей – Сперли у Ленки помаду, какую то дорогущую и Баксу морду всю разукрасили. Ох, как она орала. Пса чуть отмыли от этого произведения французской химической промышленности.

Я молча слушаю Пашкин рассказ, периодически кивая головой. Странно, в детстве он мне завидовал, как оказалось, а теперь я ему. У меня нет того, что он сейчас имеет – детей, любящей жены, но эта зависть светлая, не имеющая ничего общего с черным чувством, сжирающим изнутри. О своем семействе он может говорить часами. Особенно о своих проказливых близнецах и их вечном спутнике, шкодливом, таком же, как они, курносом, мордатом боксере по кличке Бакс, которого Паша нашел на улице больного и голодного, взяв домой выходил и вылечил своей милосердной любовью. Дети у него чудесные. Взявшие лучшее от своих родителей, лопоухие и конопатые четырехлетки. Я помню, как был безгранично счастлив, когда Пашка позвал меня быть крестным отцом своих сыновей. Мальчишки родились сильно недоношенными, и в течение, почти трех месяцев, мужественно цеплялись за жизнь, лежа в кувезе детского перинатального центра. Пашка с Ленкой все это время, плечом к плечу выхаживали их, сражаясь с постоянным страхом потерять своих детей. Видимо, кто – то на верху, увидел их мужество и оставил на земле Мишку и Тишку на радость всему свету и любящим родителям. И вот сейчас дети радуют их постоянными шалостями и произнесенными беззубыми ртами перлами, от которых Пашка приходит в дикий, почти неистовый восторг.

–А вчера, ты прикинь, фильм по телику показывали, ‘Всадник без головы’, так Тишка подходит ко мне и спрашивает – “ Пап, а как это-в садик без головы?” – Пашка беззвучно колышется от смеха, и мне вдруг тоже становится очень весело и спокойно. Я все для себя решил.

Она

Он не выгнал меня. Наоборот, окружил какой – то трогательной, ненавязчивой заботой. Вернулся поздно, опутанный запахами водки и табачного дыма, притащил пакет с книгами. Подборка книг странная, в основном учебники. Сунул мне их в руки и не слова не говоря скрылся в своей спальне, из которой мгновения спустя раздался негромкий, пьяный храп. Пока его не было обследовала квартиру. Очень уютная, но женской руки не чувствуется. Интересно – почему? Мебель вся старая, как не из нашего времени, только кухня современная и по этой причине резко контрастирует с остальной обстановкой. Я приняла душ, наелась и смотрела телевизор, завернувшись во впитавший его запах старый пушистый плед. Интересно, показывают один лишь негатив – кто-то убил кого-то, взрывы, убийства. Ужас. Неужели в мире не осталось ничего светлого. Что стало с нами? Не хочу смотреть, нету сил. Его все нет и нет, хотя на улице уже стемнело и стрелки на старинных часах неумолимо приближаются к полуночи. И почему я так нервничаю из-за совсем незнакомого мне странного мужчины. Сижу в кресле, поджав под себя босые ноги, и разглядываю фото на журнальном столике. На нем ослепительная красавица обнимает моего нового знакомого, показывая в счастливой улыбке белоснежные зубы. “Именно такая его достойна”– мелькает мысль, от которой почему-то становится очень неприятно. Минуты, секунды бегут по кругу, как лошадка в юле у знатоков. В детстве я очень любила эту передачу, именно из-за этой несчастной лошадки, гоняемой взрослыми дядьками ради собственной забавы. Мне было ее ужасно жалко, и я представляла, как она отдыхает после своей тяжелой работы, грустно жуя овес в своем стойле. Двенадцать пятнадцать. В замке поворачивается ключ и в дверях появляется он, целует меня в нос и сует в руки пакет с учебниками. Я засыпаю. Как спокойно, когда он дома, храпит за стенкой, изгоняя все мои страхи и тревожные мысли, отпуская своим близким присутствием меня в царство морфея.

Утром он разбудил меня рано и, сунув мне в руки поднос, с ароматным крепким кофе и оладьями, политыми золотым, пахнущим разнотравьем и солнцем медом, приказал собираться. Куда интересно? Когда я одетая выхожу из своей комнаты, он уже готов и в нетерпении притопывает ногой стоя у входной двери.

– Куда мы? – спрашиваю я.

–Просто погуляем – отвечает он и ведет меня к огромной черной машине сверкающей боками под морозным январским солнцем.

Он

Она близко – руку протяни. Сидит на соседнем сиденье, с интересом глядя на проплывающий за окном городской пейзаж.

–Хочешь, музыку включу? – Спрашиваю я и тем самым разбиваю молчаливую стену в салоне автомобиля

–Нет, не нужно – отвечает она, смешно дергая плечом и морща идеальный нос.– Может, все-таки, скажешь, куда мы едем?

–Ты не хочешь сюрприз? – Смеюсь я

– Не люблю сюрпризов.

–Ты удивительная женщина. Все любят сюрпризы.

– Я не все – отрезает она

Это точно, она не все. Она волшебная, спустившаяся с небес птица одарившая своим вниманием этот серый, бесцветный мир.

–Мы едем к морю. Лебеди прилетели. Ты видела лебедей?– Волнуясь, что ей не понравится моя затея, говорю я.

– Нет, никогда не ходила их смотреть. Хотя знаю, что они каждый год прилетают. Слушай, нельзя к ним с пустыми руками – вдруг пугается она. Сзади лежит пакет с хлебом, видя который она успокаивается и дальше едет молча, глядя в окно.

На набережной нет ни единой души. Люди попрятались от мороза в теплых благоустроенных квартирах, спасаясь от мокрого ледяного ветра и инфекций, вызванных эпидемией гриппа. Лебеди плавают у самого берега, переругиваясь с наглыми чайками, снующими между ними и крадущими хлеб, которым мы угощаем прекрасных белоснежных лебедей.

–Какие красивые птицы – вздыхает она, кормя вылезших на сушу лебедей. Они, переваливаясь, бредут по берегу и аккуратно берут у нее из руки хлебные корки.– Жалко, такие гордые, а за кусок хлеба готовы идти за мной, хоть им и неудобно на суше. И у людей так же, за пропитание, за деньги на все готовы.

– Напрасно ты сравниваешь лебедей с людьми – говорю ей я – они лишены многих пороков присущих людям – жадности, глупости, зависти, в конце концов. Животные не умеют предавать и пакостить. Лебеди, например, однолюбы. Он умрет за нее – показываю я на держащуюся рядом пару прекрасных птиц.

– Ты считаешь, что среди людей нет таких? Да, наверное, ты прав. Я, по крайней мере, таких не встречала – задумчиво произносит она.

–Ну почему же, всякие встречаются. Очень редко, правда – спешу я успокоить ее, вспомнив своего друга Пашку – верного и милосердного.

Лебеди окружили ее и требуют каждый свою порцию. Она смеется, смахивая с порозовевшей от мороза щеки хлебные крошки. Одна из птиц, сама того не желая, прихватывает своим желтым клювом ее длинный палец. Софья резко отдергивает руку, пугая лебедей, и они с громким гоготаньем устремляются к ледяной воде, испуганно и неуклюже.

–Я не хотела их пугать – чуть не плачет она, глядя как быстро, они улепетывают от берега, оказавшись в своей стихии.

– Софья,– наконец решаюсь я – ты помнишь, мы о мечтах говорили? Ты извини меня, но я взял на себя смелость и договорился в университете. Тебя возьмут на педагогический, если ты, конечно, сама этого захочешь.

–Конечно, захочу – радостно улыбается она. Улыбка абсолютно меняет ее лицо.– Мне только не понятно тебе это зачем.

–Это делает меня счастливым. Близость к тебе делает меня счастливым.

Мы молча идем к машине, держась за руки, от чего сердце мое готово выскочить из груди, как у мальчишки. Она проводит рукой по блестящему боку автомобиля, в восхищении глядя на меня своими прекрасными глазами. Я не люблю эту машину. Она единственное, что осталось у меня после развода. Моя бывшая отобрала у меня все, что смогла, а про этого механического монстра видимо забыла, а может просто он не был ей нужен. Удовлетворившись квартирой в центре и огромной кучей отступных, она сразу забыла обо мне, переселившемся в родительскую квартиру. Именно, моя бывшая жена настояла на покупке этого похожего на танк, черного монстра, по ее словам, подходящего моему статусу. Какому статусу? Какой статус может быть у программиста, пусть даже и очень неплохого? С тех пор монстр обитает в гараже. Я выгуливаю его, иногда. Сейчас, как раз тот случай, но чаще я хожу пешком. Я с детства люблю ходить, подставлять лицо солнечным лучам, люблю вдыхать не очень чистый городской воздух наполненный запахом снега или первой распустившейся листвы, в зависимости от времени года. А еще я очень люблю дождь – летний и звонкий. В детстве отец говорил мне, что от дождя я вырасту, как гриб, и я ему верил всем своим детским сердцем. Мы снимали обувь и босые шлепали по лужам, а звонкие теплые капли прыгали с неба на мою пятнистую макушку. Заметив это безобразие, мама хмурилась и бранила отца, но я видел в ее глазах веселые, озорные искорки, она бы с удовольствием присоединилась к нашей веселой шалости, если бы не обязанность воспитывать меня. Мы с папой обувались и, понурив головы, шли домой под беззлобное ее ворчанье. А потом, дома, мы пили ситро и его пузырьки весело ударяли мне в нос. Сейчас нет такого лимонада, к моему глубокому сожалению. Исчезли аппараты с газировкой и бессменным граненым стаканом, который почему то не воровали никогда. Самым большим удовольствием было вымыть стакан и наполнить его вкуснейшей газированной водой с двойным сиропом. Папа поднимал меня на руки, что бы я сам мог бросить трюльник в прорезь для монетки и нажать кнопку. Мы смотрели с папой мультики, добрые и смешные, сидя обнявшись на диване, а мама приносила нам пломбир в креманках, от чего смотреть телевизор становилось еще интереснее и вкуснее. И меня любили. Я купался в этом сладком и светлом чувстве и мечтал, что у меня всегда будет так же. Я помню, как родители приходили пожелать мне спокойной ночи. Они, обнявшись, стояли в дверях моей спальни, и отец рассказывал мне короткие смешные сказки собственного сочинения о глупых зверятах, обманутых хитрой Бабой Ягой. Каждый раз истории были разные, и я каждый вечер с нетерпением ждал продолжения. Как я мечтал, что когда то он расскажет их моим детям. Не срослось.

С тех пор я не ощущал на себе такого светлого всепоглощающего чувства, как любовь. Только горький суррогат, получаемый мною от женщин желающих составить мое счастье.

Софье автомобиль понравился. Она ходит вокруг него, восторженно рассматривая агрессивный дизайн и огромные литые диски. А мне нравятся другие машины, неповоротливые и мордатые американцы и чем старее модель, тем лучше. Новые – зализанные, лишенные своего агрессивного шарма мне не понятны.

Я часто вспоминаю купленный отцом первый и единственный его “Москвич”. Я водил пальцем по шершавой, пахнущей новизной пластмассе и представлял себя бывалым шофером, виденным мною в каком то старом фильме. С каким трепетом я держался своими детскими ручонками за огромный, по моим понятиям, блестящий круглый руль и давил на клаксон, вызывая злость и ворчание соседских бабулек. В тот первый день родители так и не смогли вытащить меня из этого чуда Советской автомобильной промышленности, непонятного, грязно– зеленого цвета. Так и носили мне обед и ужин до темноты, пока сон не сморил меня, и я не уснул прямо на автомобильном сиденье. Помню, как папины заботливые руки несут меня домой, и укрывают теплым одеялом.

–Автолюбитель растет – весело вздыхала мама.

Нет, мама ты ошиблась. Я не люблю бездушные вещи и автомобили из их числа, хотя некоторые считают, что машины все же имеют душу. Я не понимаю слова – мода. В моем понимании мода – это то, что нравится тебе то, что греет твою душу, а не то, что есть у всех и сливается серой, пусть даже и очень дорогой массой.

–Ты ретроград – говорила мне моя супруга.

Нет, я не ретроград, я не чужд прогресса, просто не люблю навязываемых мне стереотипов.

–Анатолий, мы можем поехать домой, я замерзла? – Говорит Софья, поглубже натягивая шапочку. Я вижу, как дрожат ее тонкие пальцы.

– Конечно, поехали – говорю я. Мне приятно, что она считает квартиру моих родителей своим домом. Я счастлив от ее близости. В машине тепло и она заметно расслабилась, сидит, напевает, что – то себе под нос.

–Спасибо – говорит Софья – ты знаешь, мне так хорошо сегодня. Как будто воздухом наполненной себя чувствую, так легко и приятно. Ты удивительный мужчина.

Дома она пытается приготовить ужин. Видно, что она никогда не занималась готовкой и, в конце концов, когда из кухни начинает валить дым и запах горелой пищи, я решаюсь заказать пиццу. Мы едим пиццу, пьем вино. Софья смеется, закинув голову, и мое сердце наполняется счастьем и надеждой, что она оттает и забудет свое страшное прошлое. Ее прекрасные глаза сверкают изумрудным светом в отблесках пламени горящего в камине.

–Ты же хочешь меня. Что тебя останавливает? – Спрашивает она.

– Я буду ждать, когда ты захочешь.

– И как ты узнаешь о моем желании?– Удивленно вздергивает она изящную бровь.

–Ты сама мне скажешь.

Остаток вечера мы молча пьем вино погруженные каждый в свои мысли.

Апрель 2009

Она

Солнце заливает комнату веселым весенним светом. Я сижу на подоконнике и гляжу на весело пляшущие солнечные зайчики. Вот уже почти четыре месяца я живу в этом доме. Четыре месяца спокойствия, неги и бесконечного счастья. Анатолий прекрасный и очень чуткий человек. В руках у меня учебник, но сегодня мне, почему то, совсем не учится. Сердце просит долгой прогулки по лужам, появившимся от таянья последнего грязного снега. За окном, захлебываясь поют птицы, радуясь первому теплу. Он тоже поет в ванной, периодически бегая к большому зеркалу в спальне с бритвенным станком в руке, чтобы не пропустить ни единой щетинки на мужественном подбородке. Куда интересно он собрался? Анатолий появляется в дверях одетый в белоснежную сорочку с сапфировыми запонками в рукавах. Интересно, где он берет эти старомодные рубашки?

–Ты когда вернешься?– Спрашиваю я.

– Слушай, я не знаю. Позвоню.Едва за ним закрывается дверь, я соскакиваю с подоконника и устремляюсь к шкафу набитому одеждой. Моей одеждой. Ему доставляет, какое– то болезненное удовольствие, одевать и баловать меня, ничего не прося взамен. Я выбираю красивую белую курточку отороченную белым пушистым мехом и джинсы очень дорогой фирмы, о которых и мечтать раньше не могла. Сегодня меня ждет салон красоты. Он давно отправляет меня туда, но сегодня я сама решила сделать ему сюрприз. Я иду по веселой от солнца улице, дыша полной грудью и улыбаюсь. Мне хорошо. В салоне тоже интересно. Смешливая болтушка маникюрщица рисует мне на каждом ногте замысловатые завитушки, поминутно восторгаясь формой моей ногтевой пластины. Да– да, она так и говорит – “Вау, какая у вас классная ногтевая пластина” и поминутно закатывает глаза. К концу процедуры, у меня ужасно болит голова от ее трескотни. Но все равно мне приятно, и я сама себе нравлюсь. Вот уж редкий случай. Захожу в продуктовый по пути домой. Недавно решила научиться готовить и, поэтому провожу дни в кухонных экспериментах. Ему нравится, и я счастлива этим. Анатолий не ограничивает меня в средствах. Деньги, в каких-то космических количествах, лежат в ящике его стола, совсем не убывая. А еще, он купил мне телефон, серебристо белый с обгрызенным яблоком на перламутровой крышке. Вернувшись, я приготовила его любимый плов и уселась в кресло с томиком Шекспира. Его все нет. Сумерки спускаются на дом, в котором я сейчас обитаю. Ближе к восьми я слышу нежную трель моего нового телефона. – Я не приду сегодня ночевать – слышу в трубке его веселый голос и чуть слышный женский смех на заднем плане – Ложись, не жди меня – говорит он и отключается.

Дура я, Боже какая идиотка. Плов этот дурацкий полдня варила. Сижу и сдираю зубами лак с ногтей. Кромсаю зубами затейливые завитушки и отдираю их с частью моего ногтя, будто бы они виноваты в моем несчастье. Хотя, в каком несчастье. Кто я ему, обычная приживалка, которых вокруг миллионы, только позови. Нет никто и звать никак. Странно, что он вообще позвонил. Скорее всего – это просто врожденная интеллигентность, впитанная им с молоком любящей его матери. Ночь накрывает квартиру тяжелым и жарким одеялом безысходности. Сон не идет. Действительность разрывает мою голову миллионом спутанных мыслей, от которых нет спасения. Ничего нет страшнее, чем остаться наедине со своими мыслями. Что это? Почему в груди словно растет огненный шар, а душу раздирают на части воткнутые в нее, чьей то злобной рукой ржавые крюки. Старинные часы отсчитывают минуты и секунды, ни на миг не прекращая жестокий бег стрелок по кругу. Двенадцать, час, два, три. В пять утра, когда я уже начинаю проваливаться в бредовую дрему, слышу скрежет ключа в дверном замке. К тому времени, как открывается дверь, я уже стою в прихожей. Он заходит тихо, думая, что я сплю.

–Где, ты был? Зачем ты так?– Спрашиваю я

–Как? – Спрашивает он, вглядываясь в мое заплаканное лицо. От него за версту несет вонючим женским парфюмом, от чего мой желудок моментально подскакивает к горлу и я боюсь, что меня вырвет прямо тут. Интересно, кто она – особа, любящая настолько гадкие духи.– Ты же не малышка. Понимаешь, что у меня есть естественные потребности.

Он говорит об этом так просто, как об оправлении нужды или походе в туалет от чего мне становится еще гаже.

–Ты ходил к проституткам? – Срывается у меня с языка мучающий вопрос

–Ну, до такого я еще не дошел – смеется он, от чего в уголках глаз появляются лучики морщин, убегающие к вискам.– Глупая ты еще – ребенок.Анатолий целует меня в нос губами, все еще хранящими следы чужих ласк, и скрывается в ванной. Я сижу в кресле, и жду его. Он появляется в комнате, принося с собой запах геля для душа смешанный с теплым мускусным запахом мужского тела. Я не могу отвести глаз от его мужественной, слепленной долгими тренировками в спортзале, широкой груди. Желание поднимается снизу и спустя секунды захлестывает все мое тело, напрочь, лишая разума. – Трахни меня – слышу я свой хрипящий умоляющий голос. Мне не стыдно.– Возьми меня – умоляю я его, заглядывая в глаза, словно дворовая собачонка, умоляющая о кусочке насущной пищи для продолжения своей никчемной, никому не нужной жизни. не удивлен. Абсолютно. Ждал этой минуты долгие месяцы.

Он Сплетенье тел, рук. Нет не сплетенье – срастанье. Мир исчез в вихре несказанного экстаза. Чувствую ее, как себя, даже острее. Реальность распадается мириадами осколков, когда мы одновременно подходим к пику разрывающего тело, мозг и душу оргазма. Ее голова на моем плече, маленькая округлая грудь вздымается от частого дыхания. Умираю от счастья и ненасытного желания. “Теперь – то уж точно – моя “ – бьется в моей голове сумасшедшая мысль. Она так и заснула на моем плече, дышит тихо и размеренно. А мне не спится. Я почему-то вспоминаю день, когда впервые увидел ее. День, когда начал служение ее культу. С самого первого дня она вцепилась в мое сердце своими тонкими пальцами, сама того не желая. Люблю ли я ее? Не знаю. Возможно, это просто желание укрыть ее. Это щемящее грудь чувство жалости, когда я смотрю на ее костлявую фигурку, ласкаю взглядом стриженный ежиком затылок. Любовь ли это? “Зачем я тебе?” – Как то спросила она – “ Ты хорош собой, не беден. Пальцем помани, сотня баб набежит” Да, прибегут, но проблема в том, что я вожделею только ее. У других не будет ее запаха, ее шелковистой кожи. Им никогда не стать ею. Впервые за много лет я счастлив. Она пахнет летом, теплым дождем и полевыми цветами. Именно этот запах, запах моего счастья. Я помню аромат моего детства. Оно тоже пахло летом и цветами. Помню бабушку, выгоняющую рано утром корову и сдающую свою Зорьку на руки сельскому пастуху. Вечером Зорька возвращалась, гордо таща тяжелое, полное молока вымя. “Кормилица”– говорила бабушка и гладила корову по теплой рыжей спине, пока вела ее в коровник. Бабушка садилась на невысокую табуретку возле коровы и ласково приговаривая, доила Зорьку. Теплые белые струи звонко ударяли в дно оцинкованного ведра, и по коровнику плыл запах парного молока. Молоко было вкуснющим – жирным, с желтой маслянистой пенкой. А я пил это молоко на веранде каждый вечер, вдыхая аромат лета и разнотравья – аромат счастья. И мне казалось, что так счастливо и беззаботно будет всю мою жизнь. Бабушка умерла, едва мне исполнилось восемнадцать. С тех пор я больше не чувствовал аромата счастья, до тех пор пока не встретил Софью. Она пошевелилась во сне, трогательно причмокнув губами. “ Никогда не смогу насытиться тобой”– шепчу я в ее розовое ухо. Она открывает свои прекрасные бездонные глаза и тянется ко мне, я опять теряю чувство реальности, распадаясь на молекулы в безумном удовольствии. Если я не привыкну, то я очень скоро окажусь в сумасшедшем доме, не в силах соображать. До вечера мы не вылезаем из постели, прерываемся лишь, когда на город опять падают сумерки, ужинаем и снова окунаемся в безумство.

ГЛАВА 2

Она

Я не понимаю, не вижу будущего у наших с ним отношений. Что это было? Зачем он мне, этот красивый, взрослый мужчина? Мне хорошо сейчас, но я не уверена в правильности того, что делаю. Люблю ли я его? Не знаю. Просто не знаю, как это – любить кого – то. Раньше, я думала, что любовь похожа на струны – крепкие и нерушимые, связывающие души и звучащие в унисон. Мы не звучим так, очень разные, словно два полюса. Но, мне уже невозможно представить, что я проснусь, и его не будет рядом. Я знаю, что рано или поздно, кто – ни будь из нас, разорвет эти нити, опутывающие нас, словно липкая паутина. Это не любовь, собственнический инстинкт. По крайней мере, я стараюсь убедить себя в этом, что – бы еще больше не привязаться к нему, такому желанному и, уже родному мне мужчине. А вдруг, он уйдет первым. Просто оставит меня. Не могу представить. Мне мучительно, безысходно страшно от этих мыслей. А, он лежит и, беззастенчиво, разглядывает меня.

– Ты прекрасна – говорит Анатолий, и проводит рукой по моей груди, спускаясь все ниже и ниже, отчего я начинаю дрожать. Впервые со мной такое. Удовольствие, которое я получаю от близости с ним, несравнимо с тем, что я испытывала ранее, с другими мужчинами.

– Только, не останавливайся – умоляю я, когда рука его замирает на моем бедре.

– Если бы и хотел, то не смог бы – хрипло говорит он, и рука его отправляется в путешествие, по укромным уголкам моего, жаждущего тела.

– Ну, давай же, войди в меня – не в силах сдерживаться кричу я, и он исполняет мою просьбу, разбивая реальность на миллион сверкающих осколков.

Когда я стала настолько бесстыдной? Или это он, разбудил во мне ненасытную жажду обладать им? Мы, почти, не спали этой ночью, проведя ее в сумасшедшем угаре страсти. Словно, ненасытные, прерываясь только на оправление естественных нужд.

– Софья, обедать пора – говорит Анатолий.– А, пойдем в ресторан.

– Пойдем. Страшно хочется шампанского – торопливо соглашаюсь я, боясь, что если мы не поторопимся, я, просто, не выпущу его из своего плена. Он это понимает, и весело смеется, видя, как я пулей выскакиваю из постели.

– Софья, ты прелесть. Я не против шампанского, даже за. Так что, можешь не опасаться, что я насильно оставлю тебя в кровати.

Зря смеется, я не его боюсь. Себя. Своих чувств и желаний.

– Анатолий, скажи, что такое любовь? Что чувствует человек, который любит – вдруг, срывается у меня вопрос, и повисает в воздухе, заставив задуматься мужчину, прислонившегося спиной к смятой подушке?Я не знаю. Любовь – это просто любовь – задумчиво говорит он.– У нее нет определений. Она не укладывается в рамки. У нее, конечно, есть свои симптомы, но они разные у всех. Она болезнь, наверное, но она же и лекарство. Лекарство от лютой тоски одиночества и непонимания. Я, вот, уверен, в своих чувствах к тебе. И знаю, что это не просто влюбленность. Ты целиком заполнила своим светом мою, никому не нужную, жизнь. И теперь мне совсем непонятно, как мог я дышать без тебя. У меня, вот такие симптомы. Ты хочешь сказать, что влюбленность и любовь – это не одно и то же? Абсолютно. Даже рядом не стояли друг с другом – улыбается Анатолий.