Текст книги "Neлюбoff (СИ)"
Автор книги: Инна Максимовская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
“Будь рядом” – это я могу ему обещать. Это единственное, что я могу дать ему взамен.
– Хорошо – говорю я, и резко сдергиваю с него простыню.
Он
– Мне нужно уехать. На три дня, не больше – говорю я, весело жующей оладьи, Софье. Одеваться она отказывается наотрез, дефилируя по квартире в костюме Евы, чем абсолютно выбивает меня, из седла.
– Куда? – спрашивает она, поперхнувшись, и я вижу плещущуюся в янтарных глазах панику.
– Компаньоны пригласили меня на охоту, я не могу отказаться. От этого зависит наше с тобой благополучие.
– Мне всего хватает. Это они звонили вчера?
– Да, я скоро вернусь – обещаю я Софье.
– Не оставляй меня. Прошу – умоляюще говорит она, – или возьми с собой.
– Софья, это же смешно. Я никуда от тебя не денусь, и ты это прекрасно знаешь. Там, куда я еду не место женщинам. Мы каждый год нанимаем вертолет, и охотимся в тайге. Софи, милая, я завишу от этих людей, не заставляй меня принимать неверные решения – прошу я, глядя в, полные слез, любимые глаза.
– Пожалуйста, не уезжай.
– Да, что с тобой такое? Это же всего три дня – говорю я, а сам думаю, что не знаю, как переживу эти три, чертовых, дня без нее.
–Я, просто боюсь остаться одна. Снова.
– Софья, милая, ну куда я денусь от тебя? – спрашиваю я, уткнувшись лбом в ее колени. Она, рассеяно, гладит меня по голове, думая о чем то своем.
– Прости, я не права. Ты, как и все, имеешь право на личное пространство. Конечно, езжай, я справлюсь. Начну готовиться к экзаменам, в конце – концов – наигранно весело, говорит она и отводит глаза, надеясь, что я не увижу ее испуганного, потемневшего взгляда.
– Ты умница, Софья. Все будет хорошо.
– Когда ты уезжаешь?
– Завтра.
– Значит сегодня, ты только мой – хрипло говорит Софи, заставляя забыть меня обо всем.Я, навсегда твой – шепчу я, смахнув рукой остатки трапезы с кухонного стола, прямо на пол. Посуда бьется с веселым звоном, разлетается радужными брызгами. – В этом доме, скоро, не с чего будет есть, и мы умрем, голодной смертью – возбужденно смеется Софья, прильнув ко мне прохладным своим телом. Я подхватываю ее под ягодицы и, водрузив на стол, скольжу взглядом по ее тонкому телу, по аккуратным ареолам, затвердевших от возбуждения, сосков, сексуально выпирающим ребрам. Ее грудь, покрытая мурашками, вызывает оглушительный прилив желания. Ничего сексуальнее в своей жизни я не видел.
– Не мучай меня – шепчет Софи.
– Ни за что – говорю я и резко вхожу нее, бесстыдно раскинувшуюся на столе. Оргазм обрушивается на меня горячей, пульсирующей волной, и я чувствую, что еще чуть – чуть, и земля уйдет из – под ног. Софья стонет, содрогаясь в сладких судорогах, вызывая у меня новый прилив желания.
– Люби меня – горячечным стоном вырываются из моей груди, умоляющие слова.
– Я хочу тебя – отвечает она, накрывая мои губы страстным поцелуем.
ГЛАВА 6
Она
Он уехал, оставив меня одну, наедине с моими демонами, от которых нет спасения. Три дня – настоящая вечность. Я слоняюсь по квартире, пытаясь унять жаждущее страсти, которую разбудил во мне Анатолий, тело. “Люби меня” – его слова, мольба, никак не идут у меня из головы, трогают за сердце, бередят душу. Я и сама уже не понимаю, что чувствую. Он заполнил меня, подарил крылья, научил летать, но не любить. Научится любви невозможно, у моей матери, по крайней мере, не вышло. А может, она просто не хотела этого, ведь так легче – жить без любви, переживаний и душевных страданий. Это она сделала меня равнодушной, своей нелюбовью, породив и во мне этот, самый худший из пороков, не оставив ничего светлого, в почерневшей от безразличия душе. “В людях с пустой душой, нет божьей искры”– говорила бабуля, и была права. Моя мать была больна равнодушием, и меня заразила им, выгнав из дома. Она не всегда была такой, по крайней мере, со слов бабушки. Мой отец оставил ее, узнав о беременности. Когда мама сообщила ему, что ждет ребенка, он обрадовался до умопомрачения и побежал за цветами, что бы больше не вернуться. Скорее всего, “любящий” папочка не хотел слез и скандалов, поэтому, просто, исчез, растаяв, словно утренний туман. Мать не стала унижать себя звонками и поисками, она просто слегла. Пролежав, уткнувшись носом в стену, три дня она переродилась. Равнодушие человека, которому всецело доверяло ее сердце, убило в ней умение любить и сочувствовать. Пробудить человечность в обманутой душе не помогло, даже мое рождение. Скорее наоборот, усугубило ситуацию. Я мешала ей, являясь живым напоминанием о человеке, сломавшем ее жизнь.
За этими тяжкими размышлениями, я не замечаю, что на город опустились рваные, розово – лиловые сумерки, которые повисли на макушках, растущих под окнами тополей, опутав их, словно сладкая вата деревянную палочку. Это значит, что я просидела почти целый день, уставившись в одну точку, в своем любимом кресле. Встать получается с трудом, тело затекло, и сейчас сотни невидимых иголочек, неприятно впиваются в кожу. Только теперь ощущаю, что зверски проголодалась. В квартире пусто, и тихо. Каждый звук отдается гулким, безрадостным эхом. Хочется сесть и, не двигаясь все эти три дня, ждать, глядя на закрытую дверь. В детстве, у моей подружки был пес. Пудель, или болонка, я не очень разбираюсь в породах, заслуженный и увешанный медалями комок спутанной шерсти, с бесконечно умными, шоколадными глазами. Она любила его беззаветной, пронзительной любовью, но сердце пса было всецело отдано подружкиной матери. Проводив ее на работу рано утром, он садился и ждал, глядя на входную дверь полным тоски взглядом своих, умнющих, глаз. И не было на свете существа несчастнее. Он сидел так до вечера. До тех самых пор, пока любимая хозяйка не входила в подъезд. Откуда он знал, о ее приближении? Может быть, чувствовал ее присутствие, своим любящим собачьим сердцем. Но, факт остается фактом. Услышав легкие шаги женщины, пес разворачивался и уходил в комнату, позволяя другим членам семейства насладиться обществом своего любимца. Сейчас, я напоминаю себе того, ждущего у двери, пса страдающего от гадкого одиночества. В кухне пахнет мусором и застоявшейся посудой, о которой я совсем забыла. “Руки не лежат, к работе”– говорила бабушка, оправдывая мою лень. Мытье посуды отвлекает меня. Разложив чистые, вымытые до скрипа тарелки по шкафам, я вспоминаю, с каким пиететом она относилась к посуде. Бабушка вытирала звенящие чашки и рассказывала мне наизусть сказку про Федору, и сбежавшие от нее столовые принадлежности, а я слушала, открыв рот. Я скучаю по ней. По ее легким, морщинистым рукам, покрытым старческими пятнами, по дребезжащему тонкому голосу. Вытащив из ведра мешок с мусором, нехотя направляюсь в спальню, что бы одеться, но ногу вдруг пронзает тонкая, резкая боль от осколка тарелки, которую вчера, в порыве страсти, сбросил со стола Анатолий. Кровь капает на бежевый ковер, оставляя пятна, похожие на мои любимые, майские маки. Теплые слезы текут по моим щекам. Мне не больно, мне страшно от осознания, обрушившегося на меня. “ Люби меня” – попросил он, и его зов нашел отклик в моем обледеневшем сердце. Едва уловимый, тихий шепот, ответивший ему. Он не услышал, но я слышу его сейчас. “Я готово любить” – тихо шепчет мое сердце.
Он
– Ты ненормальный, Толян – весело колышется от смеха, сидящий напротив Олег Анатольевич. Толстый, одышливый мужик, лоснящийся брылястым, ухоженным лицом. Мы сидим за богато – накрытым столом, отдыхая от кровавой бойни, которую он называет охотой. – Умный дурак – самое точное определение для тебя. Майка, от злости, майку на себе рвет. Ты уж прости за тавтологию, не удержался. Надо же, шлюху с улицы домой приволочь. Это, даже для тебя странно.Майя моя бывшая жена. Именно Олега она осчастливила, уйдя от меня к нему, предпочтя деньги. Очень хочется врезать по этой зажравшейся морде, оскорбляющей мою Софи. Останавливает только, опасность остаться без куска насущного хлеба. Олег – мой работодатель,и надо сказать откровенно, не самый плохой.
– Да, ладно, Толь, не сердись. Мы, ведь, с тобой братья молочные. Бабы все шлюхи, вопрос только в цене. Да, ты лучше меня это знаешь. Как тачки. Чем авто элитнее, тем дороже в обслуживании. Хотя, бабы быстро учатся.
– Слушай, Олег, что тебе до моей жизни? – раздраженно спрашиваю я. – Мы не друзья даже. Раз в год охотимся вместе. И ты знаешь, что не для меня это развлечение, а все равно, каждый раз заставляешь меня с собой ехать. Зачем?Да так, рассуждаю просто. Ты, ведь, нормальный мужик, а жизнью своей не распоряжаешься. И красивый ты и умный – завистливо рассуждает Олег Анатольевич, уставившись на меня льдисто – синими, маленькими глазками. – Да, только я, по факту, красивее тебя оказался. Не внешне, не внутренне, кошельково – денежно, но это факт, с которым не поспоришь. И ты здесь, только из – за бабок, которые я отсыпаю тебе, щедрой рукою. Думаешь, я не знаю, что ты не здесь сейчас, а в объятьях своей потаскушки. Знаю, но мне нравится властвовать. Ответил я на твой вопрос? И, друзья мы с тобой. Большие друзья, как и со всеми. Или, ты думаешь, я не понимаю, что все, кто называет себя моими приятелями, не разбегутся, лишись я всего? Я падкий на лесть, но не глупый. Этого ты тоже не можешь отрицать. Да, в уме ему не откажешь. Ум, хитрость и полнейшая беспринципность, сделали, когда – то, мелкого барыгу, богатым и уважаемым человеком, превратив его из мальчика на побегушках, в Олега Анатольевича.
– Ты любишь Майю? – спрашиваю я его, наблюдая, как он подхватывает толстыми, сарделько – образными пальцами, прозрачный, слезящийся кусочек ветчины.
–Я ее купил – равнодушно пожимает он плечом – для нее это, самый большой критерий любви. Не раздражает, пока, и ладно – говорит Олег, о некогда любимой мною женщине, с брезгливостью и холодным равнодушием. Никого он не любит, этот приторно – холеный, хищный мужик. Ни жену и дочек, брошенных ради блондинисто – пустой любовницы. Ни любовницу, родившую ему долгожданного сына, но сбежавшую в поисках любви к какому – то работяге, отказавшись от его бешеных денег. И, уж конечно, не любит он Майю, отобрав ее у меня, ради спортивного интереса.
– Не переживай, счастлива она – смеется Олег. – Все у нее есть, что душа пожелает. Да и не выгоню я ее. Сколько бабок вложил уже. Одни сиськи чего стоят. Тюнинговал со всех сторон. Только, больно уж жадная. Но, кобыла породистая, такими не разбрасываются.
– А, знаешь, Олег, ты прав. Я с большим удовольствием, проводил бы сейчас время в компании любимой женщины, а не здесь с тобой, в этом богом забытом месте, откуда даже позвонить нет возможности. Я не понимаю, какая радость в убийстве ни в чем неповинной косули. Для меня это непостижимо. И, может я сейчас тебя удивлю, но настоящие любовь и дружбу, за деньги нельзя купить.
– Обиделся, значит,– сыто улыбается Олег Анатольевич – зря. О мягкотелости твоей, мы наслышаны. Короче, сделай, пожалуйста, так, что – бы чувства твои не мешали работе, и живи, как знаешь. Проект, неделю назад должен был быть готов. Будь любезен, его доделать. В противном случае, все издержки лягут на тебя. Все понял?– говорит он, всем своим видом давая понять, что ему наскучил этот разговор.
Я выхожу из охотничьего домика, с облегчением вдохнув теплый запах, нагретой за день солнцем, хвои и поднимаю голову, вглядываясь в темнеющее небо. У каждого из нас свои критерии счастья. Мое, ждет меня дома. Счастье Олега, оседает валютным эквивалентом, на банковских счетах. Мы из разных миров. У нас разные ценности и моральные принципы. Как объяснить слепцу, что такое солнечный свет? Он, все равно не поймет. Они нашли друг друга – Олег и Майя. Оба беспринципные, любящие только себя люди. Подобное, всегда притягивает подобное. Софья ждет меня дома, и от этого мне тепло и спокойно.
– Я люблю – шепчу я, подмигивающим с неба, звездам.
ГЛАВА 7
Она
Еще два дня. Всего два дня ожидания. Целых два дня без Анатолия. Открыв в себе проснувшееся, чуть шевельнувшееся чувство, вынужденную разлуку, я стала переносить более спокойно. Что бы занять себя я, до блеска вычистила, ставшую моим домом, квартиру. И сейчас с удовольствием наблюдаю, за легким сквозняком, играющим с оконной шторой. За окном весело переругиваются неугомонные ласточки. Под их гомон я отсчитываю минуты моего вынужденного одиночества, слоняясь по чистой, скрипучей квартире. Словно невзначай, задеваю рукой снимок, на котором счастливый Анатолий обнимает красивую женщину, глядящую с изображения, пустым взглядом, прекрасных, холодных глаз. Но, его счастье неподдельно. Он глядит на нее, как на идола, икону. Неужели, любовь отмирает так быстро, или он ошибался в своих чувствах к ней? Анатолий не рассказывал мне о своем браке, а я не расспрашивала, боясь проявить, неуместное, любопытство. Стеклянная рамка разлетается вдребезги, погребая под собой измятое, покореженное счастье. Словно ледяные осколки из сердца Кая, куски битого стекла довершают дело начатое злодейкой судьбой, разделив людей на фотографии уже окончательно, перерезав тонкую нить памяти, которую хранило изображение. Зачем я это сделала? Ведь Анатолий не убрал фото, значит, эти воспоминания были важны для него. Просто не справилась со злым чувством, поднимающимся из самого естества, видя, что кто – то другой владел его сердцем. Осколки режут мне пальцы, мстят за красоту, варварски разбитую мною. Дверной звонок заставляет меня вздрогнуть от неожиданности. Он тревожным набатом врывается в тихий, размеренный мир пустой квартиры. “Всегда спрашивай – кто там?” – учила меня бабушка. Ну почему я никогда не слушалась ее?
– Как ты меня нашла? – обреченно спрашиваю я, глядя на, стоящую на пороге, женщину.
– Это было не трудно, твоего бойфренда многие знают – хищно скалится моя мать. – Ну, впустишь, или, так и будешь, на пороге мать держать?
– Не пущу. Зачем ты пришла? Почему, просто не выкинешь меня из жизни, как когда то из дома?
– Ну, во – первых, кровь не вода. А во – вторых, дети должны помогать родителям, попавшим в трудную ситуацию, так ведь, доченька?
– Я ничего тебе не должна, мама – вздыхаю я, чувствуя, что опять боюсь ее, словно мне снова пять лет. – У тебя, все ситуации трудные, но страдают от них всегда, почему – то другие люди.
– Да мне нужно то. Всего триста тысяч, и ты меня больше не увидишь. Скажи своему другу, пусть купит тебе спокойствие.
Смех душит меня. Истеричный, переходящий в рыдания, хохот.
– Убирайся – говорю я отсмеявшись.
– Софья, доченька, прошу тебя – падает передо мной на колени мать.– Отчим твой меня на порог не пустит без денег. Проигрался он, долг требуют. Говорят, не отдаст – изуродуют.
– Мама, прекрати спектакль, на меня не действует уже давно, твоя, плохая, актерская игра. У меня нет матери, она отказалась от меня, а значит и отчима, нет. Не понимаю, почему ты этого замурзанного мужика боишься. Не может он тебя, в твою квартиру не пустить. Иди домой, и оставь меня в покое.
– Может. Я ему половину квартиры отписала.
– Чтобы мне не досталось? Хитро.– равнодушно говорю я.– Уходи мама. Ничего тебе тут не светит.За что ты так со мной? – спрашивает мать, глядя на меня полными слез, когда – то, самыми родными на свете глазами, в которых я всегда искала, хоть маленький отблеск любви. – Просто. Не люблю – говорю я и закрываю дверь Дрянь – кричит мать, колотя ни в чем не повинную дверь. Она уж и забыла, что выставила меня из дома, сказав те же самые, ледяные, шипастые слова. – Будь ты проклята, гадина.
Проклятья ее мне не страшны. Я и так проклята, с рождения. Проклята уродливой старухой, имя которой нелюбовь. Телевизор, включенный мной, заглушает грохот и крики. Побесновавшись еще полчаса, моя родительница покидает поле брани. Я победила ее. Впервые в жизни я чувствую омерзительное умиротворение и горько – соленый вкус пирровой победы. Уподобившись матери, я принимаю свое генетическое уродство – бездушие и полное безразличие к самому родному на земле человеку. Ром, найденный мною в баре Анатолия, помогает мне отвлечься от мыслей, лезущих в голову, отключает чувство жалости, накрывая тяжелым, алкогольным дурманом. “Ты, такая же, как она. Ни чем не лучше” – шепчет мне в душу пьяная совесть, и я, молчаливо, соглашаюсь с ней.. Она сидит в своем любимом кресле, укутавшись в смешной разноцветный плед, не взирая, на свалившуюся на город, липкую жару, наружу торчат лишь узкие ступни, с длинными пальцами. Я знаю, она стесняется их.
– Я ждала тебя, очень ждала – возбужденно говорит Софья. Отшвырнув плед, она манит меня великолепием своего гибкого, молочно белого тела. Желание захлестывает меня горячей волной.
– А я мечтал о тебе – говорю я и опускаюсь перед ней на колени. Я целую ее ступни, скользя губами, поднимаюсь все выше и выше, задержавшись на трогательных впадинках острых коленей, пока не достигаю заветного треугольника между ее ног. Мой язык погружается в ее горячее лоно, танцует страстное танго. По ее участившемуся дыханию, судорожно выгнутой в пояснице спине, чувствую момент, когда она достигает пика наслаждения. Удовольствие вырывается из ее горла хриплым стоном, заставляя меня, умирать от желания обладать ею. Нет сил и терпения, даже раздеться, скинуть с себя вместе с одеждой, трехдневное ожидание близости с моей Софи. Просто спускаю брюки и погружаюсь в нее, что бы совсем разорвать связь с этим миром. Оргазм взрывается в мозгу, словно сверхновая, гоня по венам раскаленную, как лава кровь.
– Я умирала от желания, все эти долгие дни без тебя – говорит Софья, гладя меня по голове, прохладной рукой. – Не бросай меня, больше.
– Больше никогда – шепчу я. Она прижимается ко мне всем телом, сильно, словно хочет прилипнуть, врасти в меня.
– Что с тобой? Ты весь горишь – встревоженно говорит она, и всматривается в мое лицо.Это любовь – шучу я, но чувствую нарастающую слабость и озноб, захватывающий мое тело в горячечно – ледяной плен. Она испуганна, это видно по суетливым движениям, по тому, как стремительно ее тело отпрянуло от моего.
– Где у тебя аптечка? – спрашивает она, но у меня хватает сил, лишь слабо дернуть плечом.
Последнее, что я помню, прежде чем провалиться в беспамятство, как она, буквально тащит меня в спальню и укладывает в кровать, принимающую меня в раскаленные свои объятья.
ГЛАВА 8
Она
Он весь горит, мечется в беспамятстве по кровати. А, я совершенно растеряна, не знаю, что предпринять. Лекарства, найденные мной в аптечке, совершенно не снижают температуру. В моей памяти всплывают бабушкины руки, обтирающие мое тело, воняющей уксусом, противной тряпкой. Она делала так всегда, что бы снять жар, когда я болела. Я обтираю его тяжелое, словно налитое свинцом тело, но и эти мои действия не приносят облегчения Анатолию. Ночи мои бессонны. Я провожу их, свернувшись у него в ногах. Каждый его, хриплый, вздох, каждое движение, лишают меня возможности сомкнуть глаза, хоть на минуту. Спустя два дня, я, все же, решаюсь вызвать “ скорую”, не смотря на вялые протесты со стороны больного. “ Скорая” – совсем не скорая. Что бы, хоть как – то, заполнить время ожидания, я меняю, пропитанные потом, простыни.
– Софья, не нужно. Тебе тяжело, оставь – просит Анатолий, но если я не займу себя чем – ни будь, то просто сойду с ума.
– Я вызвала врача.
– Хорошо – говорит он, и вновь проваливается в забытье.
Небритый фельдшер, с покрасневшими от бессонных ночей глазами, появляется в нашей квартире, только через час. Все это время я сижу в напряженном ожидании. “Хуже всего ждать и догонять” – говорила бабушка, и была права, как, впрочем, и всегда.
–Кто он вам? – спрашивает медик, осматривая Анатолия – Отец?
– Нет, не отец – смущенно, словно виновата в чем то, отвечаю я.
– Понятно – устало смотрит на меня, небритый фельдшер.
– Что, вам понятно? Ничего вы не понимаете, не можете понимать. Я не могу жить без него – кричу я. Усталость и нервное напряжение последних двух дней, выплескиваются из меня истеричным криком на, ни в чем неповинного, небритого фельдшера, без удивления, глядящего на меня.
– Все будет хорошо с твоим Ромео. Нельзя так привязываться друг к другу, девочка. В жизни всякое бывает, случись чего, обоим будет, катастрофически, плохо – говорит он, переходя на ты. Видно, что он знает, о чем говорит. Так может говорить только человек, перенесший огромную, неподъемную потерю, лишившую его в этой жизни, чего – то очень важного. Словно, спохватившись, он продолжает – обычная пневмония, поколешь ему антибиотики, через неделю, как новенький будет. А вот, тебе нервишки полечить нужно. Я сейчас укольчик поставлю успокоительный, поспишь хоть, а то, с таким подходом, и на любовь сил не останется.
– Нет, мне нельзя спать – пугаюсь я, ведь если я усну, кто будет ухаживать за Анатолием?Ну, хорошо, но учтите, милочка, все болезни от нервов. Себя поберегите, не думаю, что парню будет нужна издерганная истеричка. – Это, не ваше дело – говорю я, металлически чеканя каждое слово.
– Действительно, не мое, – задумчиво говорит он. Написав рецепт, он оставляет рекомендации и уходит.С ним все будет хорошо, с вашим любимым. Берегите друг друга – говорит мне фельдшер, уже в дверях. Я с нетерпением дожидаюсь, когда за ним закроется дверь, и устремляюсь туда, где ждет меня человек, наполнивший светом мою, бестолковую, жизнь.
Анатолий сидит, привалившись спиной к подушке. Видно, что после манипуляций, проведенных доктором, ему стало чуть лучше. Лицо его, лишенное горячечного румянца, еще более бледное от щетины, покрывающей его подбородок, светится счастьем.
– Ради этого стоило заболеть, – хрипло смеется он.
– Ради чего?– удивляюсь я.
– Даже, просто для того, что бы услышать твои слова, о том, что не можешь без меня жить.
– Это, всего лишь, слова, Анатолий. Не возлагай на них больших надежд. Я и сама, еще не разобралась в своих чувствах.
– Софи, надежда не бывает напрасной – говорит он, и я вижу, каких трудов стоит ему наш разговор. В конце концов, болезнь все же берет свое, и Анатолий засыпает.
Он.
Софья устала, под прекрасными ее глазами залегли темные, глубокие тени. После визита врача, она чуть – чуть успокоилась, и сейчас спит, свернувшись клубочком в изножье кровати. Я рассматриваю спящую Софи, боясь потревожит ее сон. Ее слова, случайно вылетевшие вчера, бередят мне душу, не дают покоя. Что это, болезненная привязанность, боязнь, вновь, остаться одной, или пробуждение чувств ко мне? Она спит, недвижимо, подсунув под щеку, сложенные, словно в молитве, руки. Мне хочется прижать ее к себе, обнять, и не отпускать от себя никуда и никогда.
– Что? Тебе плохо? – встревоженно спрашивает Софи, проснувшись от моего взгляда.
– Все хорошо, спи – отвечаю я.
– Больше не усну, все равно. А хочешь куриного бульона, я сварила. Доктор сказал, тебе полезно.
– А ты то, сама, когда ела в последний раз? – спрашиваю я.
– Не помню. Это не важно – дергает плечом Софья. – Подожди, сейчас принесу – говорит она и убегает на кухню.Не нужно, я не голоден – верчу я головой, уворачиваясь от ложки, полной ароматного бульона, которую держит тонкая, почти прозрачная, рука моей возлюбленной.. – Ешь, ну, что ты как маленький? Сердится Софи, и смешно морщит нос. – Набирайся сил, они тебе нужны будут скоро
– Интересно, для чего? – спрашиваю я, у моей прекрасной сиделки.
– Что бы любить меня – серьезно отвечает она, глядя на меня янтарными глазами, в которых пляшут веселые бесенята.
– Ох, Софи, ты играешь с огнем – притворно, угрожаю я. Но, моя попытка привстать на кровати, что бы прижать ее к себе, оканчивается полным крахом. Тело, словно сделанное из ваты, отказывается слушаться.
– Мне нужно в душ – говорю я, по всему видно, что эта моя затея, ей совсем не по душе.
– А тебе можно? Когда я болела, бабушка мне, категорически, запрещала водные процедуры.
– Смешная ты. Я же не маленькая девочка, мне можно, и нужно помыться. Или, тебе приятно жит в квартире, насквозь, провонявшей немытым телом.
– Ну, хорошо – подумав, говорит мне Софья и, подойдя к кровати, подставляет мне свое плечо, что бы я мог на него опереться.
– Не нужно, я сам дойду – уверенно говорю я, но вижу в ее глазах сомнение.
– Не дойдешь. Слушай, я тебя два дня в туалет на себе таскала, не переломилась. Так что давай, не выкрутасничай, а то останешься тут лежать, грязным и вонючим – блестя глазами, ругается Софья. – И в душе, одного тебя не оставлю. Сам он дойдет. Догадался.Под ее беззлобное ворчанье, я опираюсь на ее плечо, и понимаю, насколько она права. Десять метров, пройденные мною до ванной комнаты, кажутся мне километрами, к ногам словно привязали пудовые гири. Софья согнулась под весом моего тела, от чего мне становится не по себе. Маленькая, хрупкая девочка. Моя любимая девочка. Струи теплой воды бьют по моему телу, возвращая ему жизненную энергию.
– Ты прекрасна – шепчу я, глядя на Софью, одетую в мою рубашку. Она стоит рядом, вода стекает по тонкой шее, заползает, под тонкую ткань, дорогой рубашки, под которой ничего нет. Рубашка намокла, и теперь обнимает тонкое, такое желанное тело, моей Софи. – Разденься – прошу я.
– Что? – не понимает она.Сними с себя рубашку – прошу я, уже настойчивее, не в силах отвести взгляд от заострившегося соска. Ждать, пока она расстегнет пуговицы, я не в силах, просто разрываю на ней эту досадную помеху, и начинаю страстно целовать ее шею им грудь, захватывая губами, вожделенный бутон соска. Она реагирует с молниеносной пылкостью. Упругость ее губ на моей коже, округлые податливые бедра, ее пылкий ответ на мои прикосновения, наполняют мое тело, словно живительная, волшебная энергия, пропущенная по венам, дающая стимул жить. И это первобытное чувственное наслаждение пронзает меня, лишая разума. Каждый нерв в моем теле, алчет ее, мою Софью, мою любимую девочку. Она, соблазнительно прогибается в пояснице, предоставляя мне возможность войти в нее. Мое желание, сродни опустошающему голоду, который невозможно утолить, обычной, человеческой пищей. Я вхожу в нее, рыча, словно дикий зверь. Стекающие по ее спи не струи воды, делают мое желание еще более острым, чувственным. Софья стонет, а я словно взлетаю, от сокрушительного, рвущего связки экстаза. Ее оргазм следует за моим буквально сразу, обрушиваясь на нее сдавленным криком, вибрацией мышц.
– Ты, сумасшедший, я уже говорила тебе об этом – со стоном говорит Софи.
– Я знаю. Это ты свела меня с ума.
ГЛАВА 9
ГЛАВА15
[Она]
– Спи, – говорит Анатолий. Я обессилена, а ему, наоборот, стало значительно лучше, после наших с ним, “водных процедур”. Сознание растворяется в теплом дурмане долгожданного отдыха, но громкая трель телефонного звонка, лишает меня этого счастья.
– Не бери трубку, отдыхай – повторяет Анатолий, но я уже вскакиваю с кровати, что бы ответить на настойчивый звонок, разрывающийся, адским гонгом, в тишине квартиры.
– Вдруг, что то срочное – говорю я, и поднимаю трубку.
– Здравствуйте. Вы, наверное, Софья?– слышу я, мелодичный женский голос, и разнотонное многоголосье, на другом конце провода.– Меня зовут Лена, я жена Павла. Хотя, наверное, вам это ни о чем не говорит.
– Ну, почему – же. Анатолий много рассказывал мне о вас.
– Софья, это, наверное, глупо, и Паша запрещал мне звонить, но мы волнуемся. Анатолий не выходит на связь, уже неделю, телефон отключен. Что то случилось?
– Он болен, – отвечаю я, мысленно сетуя на то, что милая Елена не позвонила раньше.
– Едем – говорит она и тут же отключается.
– Софья, кто звонил?– без особого интереса, спрашивает меня Анатолий. Он уже похож на себя прежнего, только заострившиеся скулы, и бледность выдают его нездоровье. Я не могу отвести взгляд от его лица, широкой груди, от сильной руки, закинутой за голову. Желание, горячим вихрем поднимается снизу, захватывая меня в свои объятья. Хочу его, до дрожи, до мурашек, до безумия, и это желание лишает меня возможности говорить, слышать, думать. – Так, ты мне скажешь, кто звонил, Софья? – выводит меня из оцепенения бархатный, с хрипотцой, голос Анатолия.
– Лена звонила – проглотив тягучую слюну, и наконец, справившись с своими чувствами, отвечаю я. – Они волнуются.
– И, что ты им сказала? Надеюсь, соврала?
– Нет, сказала все, как есть.
– Ну, тогда, давай одеваться, у нас очень мало времени – смеется Анатолий, с интересом и вожделением разглядывая мою, ничем не прикрытую, бесстыдную наготу. – Оденься, а то мы рискуем быть застуканными за непотребством, неутомимым семейством Павлика. Явятся они, скорее всего, в полном составе. Очень уж им любопытно тебя увидеть, а близнецов оставить не с кем. Так, что у нас с тобой минут десять, пятнадцать. Потому что, Леночка свернет горы, если ей, что – то нужно, и никакие пробки ей не страшны.
– Да, пятнадцати минут, нам, вряд ли хватит – говорю я и краснею. Анатолий тихо смеется, но ничего не отвечает на эти мои слова. Лишь смотрит, как я мечусь от шкафа к кровати, натягивая на себя, давно не надеванную, слежавшуюся одежду.” Интересно, когда я выходила на улицу, в последний раз” – силюсь вспомнить я, но на ум ничего не приходит.
– Ты мне, больше нравишься раздетой – говорит Анатолий.
– Было бы странно, встречать гостей в костюме Евы – отвечаю я, смотря в аметистовые, искрящиеся весельем его глаза.
– Там, в шкафу, спортивный костюм. Дай мне его. Думаю, этические нормы не будут нарушены, если больной встретит гостей не при параде.
Я помогаю Анатолию облачиться в костюм и, не сдержавшись, провожу рукой по его сильной груди. Через руку, словно проходит высоковольтный разряд тока.
– Не надо, Софья – хрипит он, но я уже не могу остановиться. Костюм, бесформенной кучей, падает на пол, а мы погружаемся в бесстыдное, горячее, острое безумство.
– Люблю тебя – горячечно шепчут его губы, а я молчу, и презираю себя за это.
Анатолий ошибся, в дверь звонят, лишь спустя полчаса. Семейство его друга, врывается в тихий, размеренный мирок нашей квартиры шумным смерчем, торнадо, моментально захватывая, вовлекая меня в очаровательный мир семейной любви, детских, конопатых шалостей, и беззлобную ругань родительского воспитания. Я поражена этим громким, но прекрасным семейным счастьем, которого не имела никогда. Огромный, добродушный Павел, тоненькая Леночка, и чудесные, любопытные мальчишки. Мне кажется, я знаю их всю жизнь, настолько они близки и симпатичны мне.
– Оставьте Софью в покое, мартышки – прикрикнув, смотрит мать на, не в меру разошедшихся, вертлявых близнецов, буквально повисших на мне.
А ты теперь Дяди Толина жена? А детей вы народите? Обязательно надо детей, а то нам скучно” – пристают ко мне, не в меру любопытные мальчишки, от которых я просто в восторге.
