Текст книги "Карми"

Автор книги: Инна Кублицкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 41 страниц)

Глава 9

В Гертвире Сава захотела посмотреть город. Пайра показал ей улицы с высоты стен замка Пайер, но Саве было мало этого.

– Я в самом городе хочу побывать, – сказала она Стенхе.

– Это не так просто устроить, – возразил Стенхе. – Тут нужна помощь Пайры.

– Я попрошу его.

– Думаешь, он согласится? – усомнился тот.

После недолгого колебания Пайра согласился – предварительно посоветовавшись с Мангурре, Было объявлено, что принцесса устала с дороги и чувствует себя больной. В покоях, отведенных ей, воцарилась тишина, окна занавесили, создав в опочивальне густой сумрак, а в спрятанной под балдахином постели устроилась в принцессиной сорочке камеристка.

Сама же Сава в платье камеристки и в сопровождении Стенхе и Мангурре, переодетых горожанами, вышла в город. Гертвир совсем не был похож на Тавин. Улочки тесные и очень грязные. Стенхе, велев обуться в деревянные башмаки, оказался прав – ручьи помоев превращали улицы в болото. – Не ходи под окнами, – предостерег Стенхе. – Иди посредине улицы. Не ровен час, какая-нибудь хозяйка выльет ведро. Правда, полагается делать это ночью, но всякое может случиться. И когда на тебя выльют ушат всякой дряни, ведь не будешь утешаться мыслью, что твой обидчик нарушил закон.

Не понравился Саве грязный и тесный Гертвир. Более же всего ее поразило то, что в каждом квартале города есть виселица, или позорный столб, или и то и другое вместе. Года не проходит, чтобы правосудие высоких властей не отправило в мир иной около сотни воров, бродяг, других преступников самых разных рангов. Конечно, в годы эпидемий, когда стихия берет на себя роль палача, эшафоты теряют значительное число своих жертв, зато во времена смут и мятежей это сокращение с лихвой покрывается.

В Майяре виселицы строятся добротно, на десятилетия, даже на века: в квартале Льеторвир виселица простояла два века, пока за ветхостью не было решено поставить новую.

Вешают не только живых, но и мертвых. Так, например, повесили одного добропорядочного торговца преклонных лет. Его преступление состояло в том, что он «сам себя повесил и задушил».

А вот если бедняга повинен в заговоре против короля, виселицы уже недостаточно: осужденного, привязанного к лошади, волокут по улицам. Лошадь скачет галопом, и к тому времени, когда смертника притащат к эшафоту, жизнь едва теплится в нем.

Фальшивомонетчиков варят заживо. Чеканить деньги – это важнейшая привилегия короля и высочайших принцев, поэтому неудивительно, что такое преступление наказывается жестоко. Смерть превращается в мучительную и продолжительную пытку.

Колдунов, еретиков, отравителей сжигают на костре, предварительно выставив у позорного столба на Рыночной площади. И те, кого сжигают на «быстром огне», могут считать, что им повезло.

Для людей благородного сословия такие виды смерти считаются позорными. Бывает, король из милости заменяет такую казнь на более подобающую дворянину: обезглавливание или четвертование.

На колесование сходятся поглазеть зеваки даже из других кварталов. Вообще же всякая казнь – зрелище, любимое городскими жителями. И поскольку зрелищ подобного рода в городе обычно хватает, горожанин еще может попривередничать, оценивая работу палача.

Казнь женщин не пользуется особыми симпатиями толпы. Люди собираются посмотреть, разве что если преступница хороша собой или очень известна в городе. Сама же процедура скучна: женщин вешать не принято, подвергать другим видам казни тоже – их просто закапывают живьем. Бывает, женщина хитрит, пытаясь избежать казни, приносит присягу, что она беременна. Присяга присягой, но к ней направляют опытных старух, и те определяют, правду ли сказала несчастная. Если солгала, закапывают, если сказала правду – тоже, но после рождения ребенка. Дитя отдают родственникам или, если таковых не найдется, в приют. Правда, подобная отсрочка нередко спасает жизнь осужденной: уж так в Майяре принято, что, если в высочайшей семье благополучно разрешится от бремени знатная дама, беременную узницу отпускают на свободу с полным прощением, если грех ее не слишком велик (воровство или скупка краденого), или же битую кнутом.

Но и наказание кнутом для горожанина – любимое зрелище. Не всякому доводилось попробовать на своей спине, но каждый считает себя докой, обсуждая ловкость палача.

И хотя на Рыночной площади, кроме виселицы и позорного столба, находится самый знаменитый в Майяре базар, он не оставил у Савы более яркого впечатления, чем эти многочисленные вестники смерти.

– У нас не так, – шептала она, подразумевая Тавин. Стенхе улыбался. «У нас не так… У нас не так открыто, – думал он про себя. – Но с каких это я пор говорю „у нас“, думая о Сургаре?»

Мангурре предложил:

– Пойдем домой, а? Чего шататься по улицам?

– Хорошо, – согласилась Сава. – Но давайте еще посмотрим на храм Орота.

Орота ничем бы не выделялся среди многочисленных гертвирских храмов, если бы в нем уже четыре столетия не венчались на царство майярские государи.

– Я хочу посмотреть, – сказала Сава, – ведь это на меня могли бы после смерти короля возложить корону.

– Сюда ты можешь прийти открыто, со свитой, – заметил Стенхе.

– Да, – ответила она. – Непременно приду.

Она прошла по стертым каменным плитам к алтарю, ступая на разноцветные пятна света, пропускаемые витражами. Молящихся в храме было немного. Стенхе подумал, что Сава слишком выделяется среди них своей независимой повадкой.

Он кашлянул. Сава не оглянулась, но, сбросив груз привычек, помолилась, встав на колени перед наиболее почитаемыми образами. Потом она положила монету на блюдо для пожертвований и пошла вдоль стен, останавливаясь иногда перед некоторыми из икон или статуй.

«Слишком прямо держится, – думал с досадой Стенхе. – Не привыкла кланяться…»

Перед одним из горельефов Сава замерла. Молодой священник заметил ее задумчивое остолбенение и подошел. Стенхе тоже придвинулся – на тот случай, если намерения парня не вполне благочестивы. Мангурре остался на месте, чтобы обеспечить отступление, если придется срочно уходить.

Может, и были у священника нечестивые намерения. Он начал говорить о том, что горельеф, к сожалению, не закончен, но нет мастера, который бы завершил работу.

– Не закончен? – обернулась Сава. – Почему же он не закончен? По-моему, тут изображено все, что хотел скульптор.

Парень стал объяснять, что горельеф должен был изображать триаду, трех ангелов, в руках которых жизнь человеческая, изваяны же всего две фигуры…

– Кто из нас слеп, святой отец? – спросила резко Сава и оглянулась, встретившись глазами со Стенхе.

Стенхе чуть заметно дернул щекой:

«Ну что же ты, госпожа моя? Обещала же, что будешь вести себя как простолюдинка…» Сава не заметила его укора.

– А ты, сударь, – спросила она его как незнакомого, – ты тоже видишь только двух ангелов?

Стенхе повернулся и рассмотрел горельеф повнимательнее. Двух ангелов увидел он: одного в венке из цветов и с цветами в руках – ангела, дающего жизнь, Ангела Жизни; второй ангел был суров, со свитком в одной руке и мечом в другой, – то был Ангел Смерти. Третьего ангела не видел Стенхе.

– Я вижу двух, дочка, – ответил Стенхе мягко. – Где ж ты углядела третьего?

Сава взяла его за рукав, потянула к себе, отступив на шаг. Стенхе стал на ее место, глянул опять – и увидел. Складки камня сложились в неземной красоты лик. Стенхе шагнул вперед – красота распалась, превратилась в уродливую маску и исчезла.

– Святые небеса! – вымолвил хокарэм. Священник, отодвинув Стенхе, тоже увидел: Ангел Судьбы стоял перед ним, грозный и милостивый одновременно.

И потрясенный священник запел древний гимн. В высоких сводах собора одинокий голос его терялся, и спешили к нему уже другие, чтобы узнать, в чем дело, ибо, хотя храмы стоят, чтобы в них молились, гимны все же положено распевать в свой черед, так как служение богам требует порядка… И Стенхе воспользовался поднятой суетой, чтобы увести Саву из собора.

– Стенхе, – сказала Сава задумчиво, когда они спешили к замку Орвит-Пайер. – Вот это и есть то, о чем говорится в гимне: «Каждый может увидеть миг рождения или миг смерти, но миг, когда обращен к тебе лик Судьбы, поймет не каждый»?

Стенхе хмыкнул.

– Ну и кутерьму ты устроила, госпожа моя, – проговорил Мангурре, догоняя их. – Идем быстрее, а то тебя провозгласят блаженной.

– Ну-ну, – усмехнулся Стенхе. – Не так все скоро. Сначала Святое Братство будет проверять, не происки ли это демонов.

– Да уж, – подтвердила Сава. – И я боюсь, знаю, что они решат, когда дознаются, кто я. Жена Руттула в святые попасть не может.

– Будет, пожалуй, лучше, – заявил Стенхе, – если Пайра не узнает, какой переполох мы подняли.

– По-моему, тоже, – согласился Мангурре. – Он ведь мне строго-настрого велел, чтобы все было тихо.

В замок они попали через одну из боковых калиток. Савиного отсутствия так никто и не заметил, и она со Стенхе быстро прошла по коридорам в отведенные ей покои.

Камеристка, оказывается, тоже не скучала, пока Сава прогуливалась по городу. Маву, лежащий у порога (якобы охраняющий принцессу), взял на себя труд развлекать девушку разными байками. Развлечений же другого характера они себе позволить не могли, так как в комнате постоянно сидели, на тот случай если понадобятся больной, служанки, да и сердобольные тетушки Пайры заглядывали, чтобы предложить нюхательные соли, микстуры и настои.

Стенхе остановился у порога, разглядывая с неодобрением легкомысленного оболтуса Маву. Сава же прошла в комнату и скрылась за занавесями кровати. Несколько минут спустя послышался ее звонкий голос: ей стало лучше, и она теперь приказывала подать ей платье, открыть окна свету и предупредить Пайру, что она будет обедать вместе со всеми.

К обеду о случившемся в храме Орота чуде уже было известно и в замке.

– Твое прибытие, госпожа моя, благотворно повлияло на наши святыни, – сказал Пайра за трапезным столом. Его тетушки потрясенно ахнули.

– Мне кажется, Пайра, – строго отвечала Сава, – ты слишком вольно говоришь на священные темы.

Пайра не смутился. Для мужчины, для воина благочестие не обязательно.

– Значит, ты веришь в то, о чем говорят эти люди?

– Если божественное небо явило людям свою милость, – сказала Сава как могла серьезно, – почему я должна сомневаться? История учит нас внимательней прислушиваться к божьим знамениям…

Но когда назавтра Сава – уже в княжеских одеждах – посетила храм Орота, у нее не хватило духу еще раз взглянуть в лицо Ангелу Судьбы.

– Нет, – проговорила она растерянно, так и не решившись ступить в уже очерченный золотой краской круг. – Не могу. – И, даже не взглянув на другие святыни храма Орота, быстро пошла к выходу. Здесь она остановилась на мгновение, велела слугам раздать щедрую милостыню нищим и села в паланкин.

– В чем дело? – спросил Пайра недоуменно. – Почему ты не посмотрела Орота, государыня?

– Какие тебе нужны объяснения, Пайра? – тихо спросила она. – Я не хочу – этого недостаточно?

– Как тебе угодно, государыня, – отозвался Пайра.

В этот же вечер Сава должна была впервые посетить заседание Высочайшего Союза. Принцы уже прибыли в Гертвир. В замке Артва-Орвит, где должна была состояться встреча, суматоха стояла немыслимая. Маву разгуливал там с утра, принюхивался к обстановке, приглядывался к слугам. Ничем подозрительным, как он определил, этот замок не выделялся. Единственное чувство, которое питали высокорожденные принцы к сургарской принцессе, было любопытство: какова она сейчас, эта девочка?

Маву, разумеется, не мог присутствовать на встрече принцев Горту, Ирау и Марутту. Эти господа прибытия принцессы поджидали с особым интересом. Они подготовили морской договор с Саутхо, и теперь многое зависело от того, согласится ли подписать его новоявленная принцесса Карэна. Она ведь может и воспротивиться, оттягивая время, чтобы посовещаться с Руттулом, а отсрочка была совершенно невыгодна всем трем принцам.

– Я уверен, – сказал Горту, – принцесса не будет возражать. У меня есть совершенно точные сведения из Сургары. – Он подозвал своего секретаря, и тот прочитал следующее:

«Сургарский государь, напутствуя высокую госпожу Арет-Руттул Оль-Лааву, рек: „Не мудрствуй, ибо года твои невелики, хоть сан высок; слово твое пока не имеет большого веса, и право вето не придаст ему большей силы ».

– Мой шпион метит в летописцы, – заметил Горту. – Но ничего, это вполне невинная слабость…

Ирау проговорил:

– А я не уверен, что принцесса беспрекословно проглотит наши условия. Я думаю, она все-таки захочет посоветоваться.

– Спорю, что посоветоваться она захочет, но тянуть до Сургары не будет, – сказал Марутту. – Она выберет в советники Пайру.

– Брось! – рассмеялся Горту. – Ставлю десять эрау на то, что в советники она выберет Стенхе, своего хокарэма.

Итак, оставалось только ждать, кто выиграет спор.

Сава прибыла в Артва-Орвит позже остальных принцев. Это соответствовало церемониалу: ей предстояло быть официально представленной.

Принцы сидели за круглым столом в ярко освещенной огромными окнами зале замка; мест было семь, одно из них пустовало в ожидании Савы.

Принцы молчали. Герольд звонко объявил:

– Принцесса Арет-Руттул Эссургару Оль-Лааву Нуверриос!

Сава вступила в зал в сопровождении Пайры и другого васала Карэны – Вилкорэ. На пороге эти высокорожденные господа остановились, отвесили собранию принцев по три поклона и удалились.

Три десятка шагов до стола Сава прошла в одиночестве. Церемониймейстер заранее проинструктировал ее; она точно выполняла его указания, держа голову высоко и глядя прямо перед собой. Не дойдя до стола девяти шагов, она остановилась и глубоко присела в придворном поклоне.

Ее платье, казавшееся в полумраке коридоров почти черным, попав в прямой луч заходящего солнца, запламенело. Алый и золото – цвета рода Карэна, и Сава взяла от этих благородных цветов все, что только могла. Однотонных платьев Сава не любила, но было бы неприлично явиться в высокое собрание разряженной как на праздник; поэтому Сава выбрала один из простых фасонов; смягчив строгость пелеринкой из золотистых кружев. Тонкие полоски таких кружев были вплетены в прическу Савы, и венчали все два пера цапли – одно белое, другое окрашенное в цвета платья.

Ради торжественного случая Сава надела туфли с высокими каблуками и теперь казалась выше, чувствуя себя уверенней.

Она уже знала, что пристальные взгляды майярцев могут быть неприятными, но смутить ее не могут, и все же очень хорошо было, что принцы сидели, – таким образом она, невысокая, хрупкая девочка, имела возможность смотреть на этих мужчин свысока.

Маву, который вовсе не был высок, разглагольствовал однажды на эту тему:

– Высокий рост дает преимущество. Возможность смотреть сверху вниз на окружающих учит уверенности в себе, не дает развиться мнительности и сомнениям. А если боги тебя ростом обделили, приходится учиться ставить других на место или выбирать выигрышные для себя моменты…

Момент был выигрышный, Сава знала. Принцы думали, что, заставив ее стоять перед ними, они дадут ей понять ее ничтожность, и Ирау, после самоустранения Карэны ставший самым старшим, думал долгим молчание смутить девочку.

Но Сава не смущалась. Она переводила глаза с одного принца на другого, концентрируя взгляд на уровне подбородков. Этому научил ее Стенхе:

«Никому и никогда не гляди в глаза, если не уверена, что можешь переглядеть собеседника. И даже если уверена, сто раз подумай. Мгновения, когда нужен прямой взгляд, встречаются не часто, но уж тогда не дрогни».

Молчание затянулось. Ирау, понявший, что девчонку так просто не запугать, заговорил, подчеркивая «р» на раналийский манер. Он отчеканил все предписанные церемониалом фразы и уставился на Саву, ожидая традиционного ответа.

Сава, помолчав, заговорила, когда Ирау уже был готов взорваться от неожиданной паузы. Она принесла клятву чтить честь высокого знака Оланти, и ее полудетский звонкий голос щегольнул старинным аоликанским выговором без всякой примеси сургарского акцента, которым так часто ее попрекали. Принц Кэйве, восхищенный чистотой произношения, одобрительно крякнул. Он слыл блюстителем древней аоликанской чистоты, хоть над ним и посмеивались; он поддерживал старинный дух в коллегиях города Тлантау, и его попечением распространялись в Майяре списки древних книг. Притом по-настоящему образованным он не был; окружая себя начетчиками-богословами, вольномыслия не терпел и гонениями на еретиков был известен не только в Майяре.

Наконец Саву пригласили сесть. Она стала равной им всем и знак Оланти, который горел на ее платье, теперь могла носить по праву.

Она села в кресло, куда чья-то заботливая рука заранее положила высокую подушку. Так сидеть было не очень удобно, подушка скользила, но это было лучше, чем сидеть, когда над столешницей виднеется только голова.

Кэйве, который сидел рядом, наклонился к ней, когда она утвердилась в кресле, поцеловал в щечку и растроганно пробормотал, что редко можно услышать настоящий, не замутненный мужицкими говорами аоликанский язык.

Сава с улыбкой поблагодарила за высокое мнение о ее скромном образовании.

Горту ободряюще улыбнулся ей через стол. Сава кивнула ему: поддержка Горту показалась ей искренней.

После церемониальной части принцы занялись делами, ради которых, собственно, они и собирались раз в несколько лет. Именно на этих собраниях и решались вопросы майярской политики; Верховный король, вопреки своему званию, царствовал, но не правил. Это можно было бы объяснить тем, что последнее столетие на майярском престоле не было по-настоящему сильных государей, но надо, однако, и отметить, что едва только государь начинал обнаруживать признаки силы, Высочайший Союз тут же прилагал все усилия, чтобы укротить его.

Горту посматривал на Саву. Она не проявляла никакого интереса к читаемым у стола документам, сидела сложив руки на коленях. «Конечно, девочке скучно, – подумал Горту, – какие там советы? Она подмахнет договор так же не думая, как утверждает всю эту второстепенную чепуху. Она не подготовлена заранее, – думал Горту. – Другие принцы имели время для изучения документов, она – нет. И бедняжка даже не подозревает, что имеет право потребовать время для детального обдумывания. Но только если она потребует это время, наверняка получится, что договор провалился. Она уедет обратно в Сургару, а там Руттул живо разберется, кому выгоден договор».

Чтец как раз начал оглашать этот так много значащий для Горту, Марутту и Ирау договор. Остальных принцев мелкими или крупными уступками принять его уже уговорили. Одна принцесса Арет-Руттул оставалась в неведенье.

Монотонный голос чтеца оборвался. Горту, не меняя леноватой безразличной позы, наблюдал за происходящим.

– Имеет ли кто из высоких господ возражения? – провозгласил чтец.

Молчание. Горту опасался, что принц Байланто-Киву, вопреки договоренности, попробует сорвать утверждение, потребовать лишний кусок в возмещение, но тот промолчал, предполагая, вероятно, урвать лишку в другое время.

– Имеет ли кто из высоких господ возражения? – вторично провозгласил чтец, готовясь уже пробормотать привычной скороговоркой, что договор утвержден.

Его оборвал звонкий голос Савы:

– Прошу прощения, высокие господа, могу ли я задать несколько вопросов?

– Разумеется, госпожа моя, – согласился Ирау. Горту возвел глаза к небу: «Сорвалось…»

– Прошу развеять мое недоумение, господа, – заявила Сава. – Из каких соображений вы принимаете этот договор? Мне кажется, он невыгоден половине из вас. Только Ирау, Горту и Марутту будут иметь выгоду…

– Не сделать ли нам небольшой перерыв в заседании? – живо среагировал Байланто-Киву.

«Шакал, – определил Горту. – Все-таки встрял… А девочка не так уж проста. Аи да малышка!..»

– Действительно, – поддержал Горту принца Байланто-Киву. – Пора, по-моему, дать нам всем отдых на часок. Мы совсем забыли, что наша юная дама не имеет привычки к скучнейшим государственным делам. Безусловно, ей надо обдумать все, может быть посоветоваться…

«Советоваться она будет со Стенхе, – мысленно продолжил Горту. – А тот посоветует: не встревай, милая моя госпожа, в тигриную грызню».

Оживление, обычное для перерыва, не заставило Саву, подобно другим, встать с кресла и выйти из зала. Горту, Марутту и Ирау тоже не вставали. Замешкался было Байланто-Киву, но потом сообразил, что успех его притязаний будет зависеть от поведения принцессы Арет-Руттул. Байланто-Киву решил, что принцесса наверняка потребует отсрочки для совета с Руттулом; в этом случае он получит время выдрать у Горту кусок полакомей.

Горту проследил, как за принцем закрылась дверь.

– С кем бы ты хотела посоветоваться? – спросил Ирау. – Приказать позвать Пайру?

– Пайру? – вскинула брови Сава. – Я не собираюсь ни с кем советоваться. Мне все и так ясно, господа.

«Глупости, – поморщился Горту. – Зачем это она? Что она может понимать?»

Он поднял глаза и встретился с ясными глазами девушки. Синего ледяного взора он не выдержал, отвел взгляд.

– Ты очень молода, госпожа моя, – сказал Марутту. – Ты уверена, что принц Руттул одобрит твою самостоятельность?

– Разве он будет возражать? – откликнулась Сава. – Ваш желанный договор ни словом, ни буквой не задевает интересов Сургары.

– А чьи интересы, по-твоему, он задевает? – вкрадчиво спросил Марутту.

– Мои, – ответила Сава. – Ведь я правительница княжества Карэна, а не Руттул.

– Твой наместник в Карэне – Пайра, – напомнил Горту.

– А всем управляет его эконом, – отозвалась Сава. – Пайра – вояка, чего вы от него еще хотите?

Горту почувствовал, что у него отвисает челюсть. ТАК не могла говорить девушка, едва переступившая тринадцатилетний рубеж.

– Короче, что ты предлагаешь, госпожа? – спросил он, почувствовав необъяснимый страх.

– Скидку со сборов для карэнцев, путешествующих по вашим уделам, господа. В Горту и Марутту на четверть, в Ирау – на треть, – предложила Сава спокойно.

– Почему же с меня треть? – осведомился еще ничего не понявший Ирау.

– Согласен на скидку, – быстро сказал Горту, вспомнивший, какова была причина того, что высокорожденную принцессу сплавили в Сургару.

– Потому что в твоем княжестве поборы много больше, – объяснила Сава принцу Ирау.

– Я не против скидки, – объявил Марутту, сообразив, что Горту согласился неспроста.

– Грабеж! – воскликнул Ирау. «Скупердяй!» – подумал Горту.

– Тогда, может быть, тебе, принц, больше понравится другое предложение? – спросила Сава. – Я хотела бы иметь для карэнцев разрешение покупать лошадей в Ирау.

Оба предложения были почти равноценны, хотя второе выглядело значительной уступкой.

– Ладно, – заявил Ирау. – Отныне и навеки.

– Отныне и навеки, – повторили остальные.

Устный договор был заключен. Договор Сава утвердила. Байланто-Киву, узнав, что сомнения принцессы Арет-Руттул разрешены так быстро, переменился в лице. Урвать кусок от Горту он уже не успевал: он-то надеялся на заминку.

Когда заседание Высочайшего Союза завершилось, Горту, Марутту и Ирау остались втроем, чтобы обсудить результаты.

– Какова хватка, – заявил Марутту. – Что же из нее вырастет?

– Вырастет? – переспросил Горту. – Разве вам мало того, что уже есть? Она же настоящая хэйми, одержимая! А Руттул, однако, человек отчаянный. Держать в своем доме хэйми, не зная, что она выкинет. Хотя… Дух, которым одержима принцесса, – весьма благоразумный дух. Его можно иметь в партнерах. Во всяком случае, вести с ним дела приятнее, чем с этим ничтожеством Байланто.

О том, что Горту испугался этого духа, он благоразумно промолчал. С хэйми можно иметь дела, главное – не гневить ее.

– Хорошо тебе говорить, Горту, – брюзгливо проворчал Ирау. – А аппетит-то у нее каков? Ишь, пошлины снизить захотела…

– Очень разумно, – проговорил Марутту. – Сегодняшний разговор принесет ей около сорока эрау в год.

– Если не больше, – буркнул Горту.

– Не знаю, хэйми ли она, – продолжал Марутту, – но королева из нее вышла бы великолепная.

– С ума сошел, – качнул головой Горту. – Зачем нам королева с такой хваткой?

– Миттаур был бы наш, – сказал Марутту мечтательно. – И Саутхо. И Иргитави… И не надо было отдавать ее Руттулу – она бы справилась с Сургарой.

– Ну нет, – возразил Горту. – Руттул приложил руку к созданию этого маленького чуда – принцессы Карэны. Мы отдали ему – как бы это выразиться? – изумительный алмаз, прозрачный и твердый, который был не по зубам майярским ювелирам. Он отшлифовал его и превратил в сверкающий бриллиант.

– А любопытно, как в Сургаре ухитряются шлифовать алмазы? – задумчиво промолвил Марутту, и принцы перешли в размышлениях от шлифовки характеров к гранению драгоценных камней. – Мой ювелир утверждает, что естественным образом это невозможно. Нет вещества тверже алмаза.

Принцы погрузились в благочестивое молчание.

– Бриллиант!.. – взорвался вдруг, возвратясь мыслями к Саве, принц Ирау. Он никак не мог утешиться, что она выторговала у него право на торговлю. – Знаете, как назвал ее Катрано, когда она затеяла шум на заседании? «Ишь, стрекоза!» – сказал он.

Горту возразил:

– Не мог он такого сказать. У него же дичайший горский выговор. У него и язык так не повернется.

Ирау усмехнулся. Действительно, удивившись бойкости девочки, Катрано назвал ее «стрекозой» по-горски, а потом попробовал перевести на майярский, но слово «хаэрэаме» оказалось слишком трудным для его непослушного языка. Он выговорил – «карми».

– А она расслышала и чуть не засмеялась, – мрачно поведал Ирау.

– Ты чем-то расстроен, Ирау, – заметил Горту. – Не забывайте, господа, договор мы утвердили, и почти без осложнений. Ведь госпожа Карэна могла вовлечь в это дело Руттула. Вспомните наш спор, господа, – каждый остался при своем.

– А я и не спорил, – сварливо отозвался Ирау.